Читать книгу: «Княжич степных земель», страница 4

Шрифт:

– Что вообще сейчас в мире нави творится? – Лыцко взглянул на сестру с беспокойством и интересом.

– Чудное что–то, – Зулейка пожала плечами. – Не могу я разобрать, но там как будто что–то всколыхнуло его. Не знаю. И не хочу знать.

Они варили пшеничную кашу на костре и впервые были спокойны. Солнце клонилось к закату. Здесь, посреди чёрного поля, было видно всё, что происходит на небе. Лыцко временами щурился, но всё же улыбался. И каша казалась ему вкуснее обычного, намного лучше, чем там, в богами забытом тереме, пусть местами подгоревшая, недоваренная, но горячая и отдающая свободой.

Сам он мечтал о том, как будет летать соколом среди степных княжеств и племён, красоваться на ладном коне и покупать лучшие смарагдовые ожерелья для Зулейки. А Зулейка… Лыцко не знал, что выберет она, но, думалось ему, девка не пропадёт. Если у неё хватило храбрости и сил выбраться из чародейской чащи – значит, не сгинет в каком–нибудь болотце и уж точно не даст себя в обиду.

Её вера, подогреваемая годами, рухнула в одночасье, и Зулейка попрощалась с ней легче, чем представлялось Лыцку. За ней никто не вернётся, да уже и не надо. Теперь их печали были позади. Воля растекалась в крови, заставляла улыбаться и спокойно отдыхать. Как только боль в ногах стихнет, они пойдут дальше. Рано или поздно покажется степь. А там и люди.

– А ты уже думала, как оно будет? – он неожиданно спросил Зулейку.

– Я не знаю, – названная сестрица склонила голову. – Не знаю, Лыцко, но знаю, что хуже не будет.

И в этом она была права. Хуже быть не могло – только лучше. Они молодые, сильные, знающие много тайного и умеющие ходить по неведомым людям тропам. Это стоило немалого. Ни одна русалка не зачарует Лыцка, а за хорошую плату могла и услужить. Зулейка была вхожей в навий мир, хоть и боялась его сильнее всех остальных. Обычные девки многое отдали бы ей за некоторые знания и секреты. Но станет ли Зулейка брать с людей плату за свои знания? Станет ли она вообще ворожить?

Нет, не для того они сбежали из господарского дома. Ворожба почти слилась с их кровью и статью и от неё не отделаться. Придётся прибегать к ней время от времени, хитрить и плутовать, чтобы не только не погибнуть, но и нажить себе доброе имя и крепкого коня. Жить ради неё и прославлять чародейское ремесло Лыцко не собирался.

Наставала ночь и Морозная Мать подкрадывалась поближе. Золотая колесница Осени, запряжённая гончими псами, унеслась вдаль, аж за Малахитовые горы. На смену ей летело нечто иное – седая и лютая Зима, которая заключала в гробницы снега леса и степи. Лыцко не любил Морозную Мать, хоть и знал, что без её прихода не настанет тёплого времени, не оттают льды через двенадцать седьмиц, не расцветут первые цветы. Мёртвое время казалось для него жутким, не зря всякая скотина впадала в сон, а птицы улетали в южные края. Находились и такие чародеи, чья ворожба крепла в это время. И Зулейка была одной из них – навий мир с приходом Морозной Матери, наоборот, оживал и с двойной силой принимался за свою работу.

О её плодах Лыцко предпочёл не думать. Он подкинул немного трав в угасающее пламя и позволил себе полностью расслабиться и провалиться в сон.

Возница пытливо смотрел на Марену, и от его взгляда та хотела провалиться сквозь землю. Сама она не верила ни письму, ни переданному на словах – уж слишком невероятным казалось, что молодой княжич зовёт её к себе, умоляет всеми богами покинуть господарский дом и явиться в его терем.

Марена стояла у ворот и барабанила пальцами по срубу, не зная, как ей быть. Господаревы записи не были прочитаны до конца, да и сам чародей мог вернуться в любой момент, и тогда его расправа будет жестокой. Старик наверняка сживёт молодого княжича со свету. От этой мысли сердце Марены вспыхнуло. Но соблазн был слишком велик. Марена долго думала, застыв, словно камень. В её глазах то и дело вспыхивали огоньки. Тяжёлым был выбор.

– Хорошо, – она кивнула вознице. – Я поеду с тобой. Подождёшь меня, пока вещи захвачу?

Тот кивнул и усмехнулся. Улыбка показалась ей невесёлой, но что решено, то решено. Марена тут же метнулась в избу. Она уже знала, что возьмёт господареву книгу на западном языке, ещё несколько рукописей, охапки трав, багряные свечи и, конечно же, птичьи перья с мешочком камней. Благо, это всё легко помещалось в котомку.

Её беготня не осталась незамеченной – Лешко, Грицай и Бажена вышли во двор и удивлённо смотрели, как Марена укладывает самое дорогое и собирается в дальнюю дорогу. Ещё бы: самая послушная ученица чародея – и та бежит впопыхах, будто боится неведомого зверя или только и ждала случая. Страшен будет господарев гнев, и не сносить им с Юркешем голов, но пусть так. Марена преданно служила ему и продолжила бы, если бы он не исчез невесть куда, не оставив даже нескольких строк.

– На вот, – Бажена протянула ей испечённый хлеб и мешочек с зерном. – Пригодится в дороге–то.

– Благодарю тебя, – она обвела всех троих взглядом. – Я обязательно вернусь. Не оставлю вас тут надолго. Передайте господарю, если прилетит раньше, пусть не злится на меня.

Глупые слова. Чародей будет в ярости. Марена посмотрела в глаза Грицаю – тот оставался невозмутимым. Значит, ничего страшного в будущем не было. Может, и обойдётся.

– Постараемся, – отозвался Лешко.

– Скоро свидимся, – она обернулась и улыбнулась напоследок. – Обязательно свидимся, братья и сестра!

Марена выбежала за ворота, где её ждали. Стоило ей запрыгнуть в повозку, как лошадь тут же тронулась с места. Их понесло по неведомой тропе сквозь воющий лес. Здесь слилось всё: волчьи оскалы, лица лесавок, запахи мха, ели и можжевельника. Где–то поблизости мелькнул звонкий ручей. Марена почти ощутила вкус холодной свежей воды. Под колёсами шуршали сухие листья – ковёр вился и мягко расстилался под ними. Но чаща не спешила заканчиваться. Возница гнал и гнал, тропка словно хохотала, заставляя их поворачивать раз за разом.

– Не переживай, красавица, – он посмотрел на Марену – Не успеешь глазом моргнуть, как будем у перелеска, а там и степь недалеко.

Марена обернулась назад и не увидела знакомых ворот, словно сам лес закрыл их. Деревья сошлись, оставив вокруг царство иных. Люди не ступали в чащу, и правильно делали. Лесовые не любили, когда кто–то тревожил их покой. Они могли закружить, а могли позвать с собой на пир и угостить незнакомцев. Только не знали последние, что отведавший угощения сам становится слугой Лешего, превращаясь в лешачонка или его подобие. Сама Марена редко ступала за ворота. Она не знала, какой договор был у чародея с Лешим, но их не трогали. Даже сбежавшего Лыцка, хотя тогда его заставили долго побродить, чтобы впредь не хотелось покидать избу.

Перед Зулейкой не было зарождающегося чудовища – она оказалась в княжьем тереме. Но любоваться расписными рисунками тоже не хотелось – её понесло дальше, к пирующим. На лицах людей была написана радость, но Зулейка видела иное: их поедали. Чёрные твари прилепились к их душам, вынуждая поглощать всё больше. Больше еды, вина, денег, самоцветов. Так хмельной пир перерос в побоище. Молодые княжичи начали рубить друг друга, не особо разбираясь, кто кому приходился братом–сватом. Каждый хотел одного – усесться на главном стуле и править степным княжеством, ведя свои дела с соседями. Чёрные твари ликовали, а затем понесли их души в лесную чащу. Зулейка сразу поняла: они подкармливали то, что рождалось там. Особенно ей запомнился красивый и статный княжич, который бился сильнее и яростнее остальных. Тёмные кудри и хищный проблеск глаз запал в девичью душу и заставил её трепетать от страха. Жуткий это, стало быть, человек, жуткий и гнилой от плоти до духа.

Когда Зулейка проснулась, то увидела, как Лыцко переговаривается с кем–то. Солнце едва–едва всходило, в шаге от них дотлевал ещё тёплый пепел.

– Я Яремче, – незнакомец развернулся к ней, – слуга княжича Ягрэна, будущего князя этих земель.

– Земли Пустоши никому не принадлежат, – напомнил Лыцко. – Так повелось с древних времён.

– Я не буду спорить, – отозвался тот. – Ягрэн скоро станет князем, он и решит, что как будет.

Зулейка протёрла глаза и внимательнее рассмотрела незнакомца. Лук, колчан со стальными стрелами, кинжал, багряный пояс, рубаха и потёртые штаны. Видно, не самым богатым княжичем был этот Ягрэн – иной бы разрядил своих слуг покраше. Или они встретили далеко не приближённого. Озвучивать свои догадки она, конечно же, не стала.

– Мы пришли издалека, – начал Лыцко. – Из земель, что находятся за колдовским лесом.

– Вы пересекли чащу? – изумился Яремче. – Неужели не слышали о чародее?

– Слышали, – на губах брата выступила самодовольная усмешка. – Он нас пропустил.

– Ну дела, – тот хмыкнул. – И впрямь дивное нынче творится.

– А что ещё творится–то? – спросила Зулейка.

– Да разное, – Яремче махнул рукой. – Вот как придём поближе к людям, сами узнаете. Вдали от дома болтать не стану. Сами–то вы кто такие?

– Дом наш сгорел, – нашёлся Лыцко. – В деревне делать было нечего, решили податься в другое место, других посмотреть, себя показать. Меня ты уже знаешь, а сестру мою Зулейкой звать.

– Страшное время, ты прав, Яремче, – ответила Зулейка. – А как тебя занесло на Пустошь?

– Дык это, – Яремче посмотрел вдаль, – кривотолки пошли, словно в лихом лесу неладно что–то. Князь Ягрэн попросил меня сходить, разузнать да посмотреть, не изменилось ли что.

Лыцко и Зулейка многозначительно переглянулись.

– Дурной лес, да, – согласился брат. – Но мы, как видишь, живы остались, пусть еле ноги унесли.

– Вот и оно, – кивнул Яремче и продолжил шёпотом. – Лихо там крепчает, все чувствуют. Чуют, да говорить вслух боятся.

Зулейка нахмурилась. Значит, и впрямь зреет злое семя, только кто его остановит? Одно лишь радовало – если Яремче добрался до них, значит, и они скоро доберутся к людям, а там и виднее станет. В господарском доме им делать нечего, а в Пустоши оставаться нельзя было.

Навий мир шептал об одном: бежать подальше от чащи, греться у костров или в тёплой избе и встречать зиму рядом с живыми. Может, и лихо их стороной обойдёт, кто знает. С тем, что затаилось глубоко внутри леса, под корнями деревьев, Зулейка не хотела иметь ничего общего. Следовало бы оповестить остальных, только как? Назад она не повернёт. С другой стороны, они неглупы, могли догадаться сами. А если нет?

Как только они с Лыцком найдут пристанище, Зулейка обязательно отправит в господарский дом весточку через духов. Обращаться к служителям нави ей, простой смертной, не следовало бы, но пусть будет так, хотя бы для очистки совести.

Яремче пах потом, сталью и хлебом, и тут–то до Зулейки дошло: вот он, первый встреченный ими человек, из плоти и тёплой крови. Этот незнакомец показался ей таким живым, что чародейка едва не кинулась к нему в объятия. Яремче шёл по морозной и чёрной земле, и Зулейка поневоле залюбовалась им. Да, он некрасив, вряд ли богат, но он всё–таки самый настоящий человек, и это уже многое значило.

– Совсем одичала, сестрица, – тихо цокнул Лыцко. – Будут ещё люди, и немало.

Зулейка улыбнулась, прогнав из головы мрачный сон. Люди – это тепло. Пусть перемешанное с ложью и дёгтем, но всё же тепло, И Жизнь. В разы лучше, чем цепкие руки Морозной Матери и неживой взгляд старого чародея. Прав был Лыцко: мрачные времена остались позади, как и лес с его тайнами и семенем под тяжёлыми корневищами. Впереди у них – вольная степь с кочевниками и княжествами. И в этот мир они пришли сами, на собственных ногах, без всякой чародейской силы.

IV. Ворожба на мёде и крови

Огарок догорал, оставляя после себя капли воска. Ольшанка умыла лицо колодезной водой и прогнала служанку. Пусть говорили о ней недоброе и наговорят ещё много, только Юркеш не лучше. Уже два дня прошло с тех пор, как он привёл в княжеский терем ворожею со страшными болотными глазами. Она словно дразнила Ольшанку злорадной усмешкой, а вместо ярких камней вплетала в волосы птичьи перья. Не нравилось это ни молодой княжне, ни слугам, ни советникам старого князя. Хуже ли безродная дикарка чужеземки? Ольшанка не знала ответа, но на сердце лежала тяжесть. Горечь и обида глодали её тело изнутри.

Не будет этой девки рядом с Юркешем! Сгинет в чародейском пламени, хоть вместе с наречённым, хоть одна. Ольшанка сделала всё так, как ей велели: вышла из терема в полночь и прокралась к ближайшему перекрёстку со свечой в руке. Полевые колосья шумели, морозный ветер холодил кожу. Страшно было княжне. И неуютно в одной нательной рубашке. Вдруг увидит кто? Стыда не оберёшься. Впрочем, с ворожбой шутки плохи: кто знает, что было бы, если бы Ольшанка нарушила указания старой ворожеи.

Она встала посреди перекрёстка, прижала пылающую свечу поближе и принялась нашептывать:

– Вы, бродящие повсюду, заберите Марену–птичницу из княжьего терема, наденьте ей мешок на голову, и пусть катится по всем дорогам, да покоя себе не найдёт. Пусть будет так, и только так. Истинно! – одним движением Ольшанка погасила свечу и поставила на дорогу котомку со снедью.

Ворожея говорила: угощение должно быть щедрым, от сердца. Молодая княжна постаралась на славу – в котомке были куски мяса, квас, хлеб, наливные яблоки и стакан сладкого мёда. Оставив подношение, Ольшанка побрела обратно к терему, не оглядываясь и не разбирая дороги. Сердце колотилось, кожа заледенела. Она была сама не своя то ли от страха, то ли от осознания, что пришлось прикоснуться–таки к миру иных.

Ольшанка не помнила, как добралась до своих покоев, накинула одеяло и уснула. Последующие три дня она провела в бреду. Княжну знобило, холод вился по телу, а перед глазами всплывал то Юркеш, то безродная девка, то страшные и неведомые лица. Её наречённый так и не заглянул к ней – лишь присылал пару раз слугу, чтобы узнать о здоровье. Не было Юркешу дела до неё, и это продолжало колоть Ольшанку.

Зато нашёлся и ещё кое–кто. Сокол Ягрэна влетел к ней прямиком в светлицу, распугав служанок. Второй княжич выражал ей почтение, а ещё писал, что волнуется о ней и спрашивал, не нужна ли помощь. Ягрэна Ольшанка не знала, слышала кривотолки. Она откинула липкую прядь и села в постели. Сокол смотрел на неё прищуренными глазами.

– Спасибо, – княжна, кажется, впервые улыбнулась. Вышло слабо. – Я не забуду.

Она обязательно напишет Ягрэну, как только спадёт жар, а после проведает Юркеша и напомнит ему, что он всё ещё её наречённый. Если, конечно, он останется жив.

Страшную женщину видела Зулейка во сне. Красивую, с пшеничными локонами, белолицую и богатую. Но глаза её сверкали болью и злобой, а на сердце лежала большая печаль. Ясноокая и молодая, она ворожила на перекрёстке, призывая жуткие силы, чтобы сгубить свою соперницу. Имени Зулейка не расслышала, но пожалела обеих. Горько, когда роскошные губят свою душу ради мелочного вместо того, чтобы залечивать боль. Что–то лихое гнало их на перекрёстки и вынуждало обращаться к иным. Те, впрочем, только радовались. Зулейка ощущала, как навий мир потирал руки, хоть и озирался с беспокойством по сторонам, словно боялся чего–то.

Им понадобилось два дня, чтобы достичь степного княжества. Одного из. Здесь всё пело и говорило о жизни. У замерзающей речки носились дети, женщины днём сушили одежду и жаловались друг другу, что зимой придётся чаще убирать дома и делать подношения духам, чтобы оберегали от слуг Морозной Матери.

В перелеске собирали грибы, вынося по несколько корзин. В стороне доспевали самые поздние ягоды. Зулейка улыбалась всякий раз, когда ей на пути попадался ребенок, старик или кто–то в самом соку. Она не без восхищения смотрела на разряженных девушек и коренастых юношей, которые хвастались перед друг другом, перетаскивая толстые брёвна. Откуда–то потянуло запахом железа. Так Зулейка поняла, что в деревушке находится маленькая кузня. Удары молота о сталь манили даже детей. Да, здесь хотелось петь, виться между людьми и впитывать Жизнь.

– А где твой княжич? – поинтересовался Лыцко.

– Так мы ж не дошли ещё, – Яремче пожал плечами. – Он в Липках, а тут деревня, понимаешь ли.

Если это только начало, то что же будет дальше? Зулейка боялась представить более людное место с теремами из резного дерева. Но до чего же было любопытно! Хотелось нестись туда, несмотря на усталость, но Яремче и Лыцко решили отдохнуть, тем более, что нашлись хозяева, готовые предоставить и ночлег, и сытный обед, и даже лошадей. За последних, правда, пришлось приплатить, но Яремче договорился сам.

– Сегодня я вам, а завтра вы мне, – он подмигнул Лыцку. – Мой княжич щедр, в отличие от своего брата.

И сказал это нарочито громко, чтобы окружающие услышали. Зулейка сразу поняла, что между княжичами кто–то посеял раздор. Ей не рассказали деталей, но сердце уже чуяло недоброе. Будь её воля, она бы посмотрела на дивный город и вернулась бы в деревню, чтобы собирать грибы–ягоды в перелесках и слушать собачий лай.

Яремче и Лыцко привели её в избу. Местный господарь распорядился, чтобы им подали мясной похлёбки и по куску хлеба. Зулейку не смутили грязные лавочки, остатки крошек на столах и не стихающий гомон. Похлёбка показалась ей удивительно вкусной, хотя Бажена и Грицай готовили в разы лучше.

– А что, если мы не пойдём к твоему Ягрэну? – Лыцко с интересом взглянул на собеседника. – Осядем тут, а?

– Не хотите – не ходите, – буркнул тот, с охотой оторвавшись от тарелки. – Только не всякого безродного княжич принимает, а вам повезло.

Он уже понял. Зулейка увидела это в глазах Яремча. Он ничего не говорил вслух, но знал, что они с Лыцком не просто так появились на землях Пустоши. Как много ему открылось? Зулейка чувствовала: Яремче был уверен, что ведёт к своему княжичу не простых гостей. И почему–то именно они были нужны ему. В ней было достаточно сил, чтобы почувствовать мягкое касание злого рока, который пытался их втянуть во что–то лихое и нечистое.

– Мы пойдём, – отозвалась Зулейка. – Хотя бы поглядим на твоего княжича.

Лихо сотворила Марена, и поделом ей, если гнев чародея обрушится на плечи и осядет тяжёлым камнем. Она видела, как мучается душа Юркеша, бьётся о клетку, да выйти никак не может. Оттого взгляд княжича делался туманным, а он сам то манил её поближе к себе и сжимал в объятиях, то гнал с проклятиями за дверь. Хотелось, чтобы её заметили, увидели, признали – вот и получай теперь полную чашу.

Сперва Юркеш притянул её к себе и отказывался расставаться, затем прогнал. После менялся, и Марена видела, как дух его протягивал к ней руки и умолял освободить. Да, теперь она видела и сожалела. На душе скребли кошки, а смарагдовый браслет, подаренный княжичем, жёг кожу. Одного ей хотелось – снять чары и убраться поскорее в чащу, там её ждут таинства и там был её дом

Миловались они с Юркешем страстно, только Марене становилось холодно. Было совсем не так, как пелось и говорилось. В девичьих мечтах и рассказах скользила неземная любовь. На деле же… От хмельных напитков и то больше удовольствия. Губами дев говорил голод. Жадным до мужских ласк любая искра казалась огромным пламенем.

Марена наслаждалась пуховой периной. Она никогда не лежала на такой мягкой постели, даже вставать не хотелось. Хорошо было в комнате – тепло, мягко, светло, хоть в мир не выходи. До чего сказочным и жутким виделся ей княжий терем. Резные лестницы, узорчатые двери, всюду рисунки, пёстрые цвета, у входа – оживлённые торговцы, предлагающие каждому петушки на палочках. Как оно было карамельно и медово, если не заглядывать в души.

Внутри же – мрак. Лихие духи наводняли светлицы. Они бродили сквозь кривотолки, косые взгляды, злые сплетни, тайны, заговоры и попытки стравлять тех, кто сидел рядом на пирах. На каждом смарагде алела кровь, и самая чистая вода не могла стереть её. Да, стелилось тут мягко, только спалось жёстче, чем в господарском доме.

– Нет, – она прикрыла глаза. – Пусть ступает с миром, не по пути нам с ним.

Марена обрежет нить. Сегодня Юркеш как раз звал её в баню – лучше и не придумаешь. Она перемешает кровь с кровью и заставит княжича остыть. Она освободит его душу от тяжёлого хомута и позволит ей улететь к молодой княжне.

Стоило подумать об избалованной Ольшанке, как на лице Марены проступил оскал. Не нравилась ей невеста Юркеша, и не потому, что была богатой чужеземкой. Было в ней что–то… Цепкое, злое, мерзкое. Нет, она отпустит княжича, даст ему волю, которой он так жаждет, но Ольшанка… Ольшанка взвоет и прогнёт тонкую шею под давлением лиха, а потом сгинет далеко–далеко отсюда. Пусть ищет себе другую невесту – любую из всех девок на свете, только не эту.

Марена поправила зелёный сарафан и с облегчением скинула его, надев привычное платье. Поношенное, но любимое. Чародей заботился и об этом, хоть неохотно. Он отдавал должное не красоте, а удобству, потому в платье было достаточно карманов. И – никаких украшений и кружев.

Юркешу оно не нравилось, как и всем остальным. В тереме вообще любили наряжаться и соревноваться, кто кого перещеголяет. Марене такое не нравилось. Мужчины в ярких кафтанах казались ей слишком вычурными, почти отвратительными, а знатные девицы и того хуже. Хорошо, что она выросла в чародейском доме.

– Госпожа, – в дверь просунулась служанка, – княжич повелел вам явиться.

– Уже иду, – невозмутимо ответила она.

Приходилось делать вид, что не замечаешь, как косятся и что думают. И кто вообще решил, что жить в княжьем тереме хорошо? Разве что на первый взгляд, да и то туманный.

Лыцко не спешил доверять новому знакомцу. Не поверил он, что Яремче вот так вот взглянул одним глазом на колдовской лес и пошёл вместе с ними. Что правда, вёл он себя вполне обычно: прихлёбывал еду да так, что хлебные крошки застревали в бороде. По запаху тоже было ясно: давно не был в бане, хотя, по его же словам, любил попариться да попить хмельного. Простак, каких много, если не притворяется.

Мягкая постель не прельщала Лыцка. Сон не шёл. Пришлось одеться и выйти на крыльцо. Осень уже перетекала в холодную зиму. Иней отблёскивал на траве, последней, но по–прежнему зелёной. Деревья облетели – жёлтые и багряные листья валялись ковром на земле. Луна светила ярко–ярко, освещая мрачную деревню. Жители спали, где–то в стороне лаяли собаки. Ни в одном доме не было огонька.

– Соскучился, золотой? – нечто мигнуло из ближайшей лужи.

Лыцко узнал знакомый голос. Мажанна смотрела на него мёртвыми глазами и аккуратно причёсывала болотные кудри. Одна из старших дочерей Водяного – ещё бы не узнать!

– Случилось что? – он осмотрел девицу и поневоле залюбовался её точенным лицом.

– А вдруг я соскучилась? – Мажанна подмигнула Лыцку и принялась играть с жемчужным монистом, которое висело у неё на шее.

– Так соскучилась, что рискнула показаться посреди людской деревни? – он усмехнулся. – Не первый год знаемся ведь.

Русалка перестала улыбаться и вмиг посерьёзнела.

– Отец прислал предупредить тебя, – она взглянула на Лыцка так, что у того похолодело на душе. – Держись подальше от чародейского леса, раз уж бежать решил. И сестриц держи, да покрепче.

– И с чего бы мне бояться чародея? – хмыкнул он. – Не властен уже старик над нами.

Мажанна покачала головой и растворилась, нырнув в лужу. Обернулась водой и понеслась в своё царство, оставив Лыцка в недоумении. Старый колдун бродил неведомо где. А если уже вернулся, то опоздал – не достать ему их с Зулейкой. Навьи слуги никогда не говорили прямо – всегда намёками, образами, а ты сиди и думай.

Попросить бы Зулейку разузнать, что там вообще творится, только сперва надо бы засветиться перед княжичем… Лыцко тряхнул головой: нет, чародейские дела долго ждать не могли. На рассвете разбудит сестру и поговорит с ней. Может, с обрядом поможет, а может, она уже всё знает и молчит.

Он вдохнул прохладный воздух полной грудью и ушёл со двора. После разговора с Мажанной сон пришёл быстро, спокойный и полный осенних чудес. Виделось Лыцку, будто несётся он вместе с Осенью в колеснице, кричит гончим псам, чтобы не смели останавливаться, иначе слуги Морозной Матери вот–вот нагонят их.

Марена с болью и жалостью смотрела на Юркеша. Русые кудри прилипли к спине, рот был приоткрыт, шрамы вились по телу маленькими змейками. Княжич тяжело дышал и потихоньку проваливался в сон. И хорошо, пусть спит под действием зелья, пока она будет ворожить и исправлять собственную ошибку.

Ей оставалась самая малость – несколько капель крови, воск багряной свечи и лента, которая должна была их разлучить. Марена уколола сперва ладонь княжича, затем – свой палец. Боль обожгла руку и заставила её сцепить зубы. Нет уж, дорогуша, терпи, иначе хуже будет.

Марена смешала кровь с капающим воском, поднесла красную ленту к пламени и принялась шептать давно известное заклинание.

– Заберите, пришедшие, тьму колдовскую, пусть растает с огнём и кровь с кровью разлучит, не останусь в долгу, одарю вас всех щедро, – и одним дыханием погасила свечу. – Истинно!

Марена верила, что чары подействуют. После сна Юркеш проснётся самим собой, его душа больше не будет взывать к её милости, умолять о свободе – она полетит вольным соколом и запоёт. Слишком долго она держала княжича возле себя, боялась чего–то или хотела, чтобы рядом был хоть кто–то живой. А может, и то, и другое, кто уж теперь разберёт. Только не стоило оно того.

Лента дотлевала вместе с закатом. Красное солнце клонилось к краю. Марена осмотрела Юркеша ещё раз: статный, ладный, с кудрями до плеч, орлиным носом и тонкими губами. Княжич княжичем. Многих девок он ещё погубит, много горя выпьет Ольшанка рядом с таким. Может, и проще было ему оставаться зачарованным, только неправильно.

Она натянула платье и покинула баню, даже не задумавшись о том, что подумают слуги. Ну присылал её к себе княжич и присылал, перед приходом Морозной Матери и не такое бывает. В страхе перед лютой зимой многие берутся ворожить, чтобы отсидеться в тепле и покое и не попасть под колючую вьюгу.

Во дворе пахло хмелем, служанки носились с чашами, подносами, сарафанами, кокошниками, монистами – видно, готовились к очередному пиру. Пока одна смешивала румяна, другая очищала платье с блеском в глазах. Шутка ли – завидовать молодым княжнам, которые томятся в своих светлицах и не знают иной жизни. Марена покачала головой и прошла мимо. Наверняка кто–то её заметил, но ей до того дела не было.

Она знала: очнувшись, Юркеш разозлится. Он захочет вылить свою ярость и будет искать её. Нет, Марена не могла того допустить. Она исчезнет, сольётся с остальными и растворится так же внезапно, как появилась в тереме. Никто не увидит и не узнает лесной девки. Да, кто–то будет её искать. Возможно, сам Юркеш пошлёт людей на поиски. Но никто из них не найдёт её, даже ворожеи Ольшанки здесь не помогут. Их Марена тоже чуяла. Пусть ищут, роют землю носом, а она взлетит на птичьих крыльях и сольётся со степным ветром.

Стоило ухнуть филином, как служанки и служки словно замерли, кто–то дрожащими руками проделал крест и зашептал о недобрых знаках. Птичница ехидно усмехнулась и полетела далеко за пределы княжьего двора. Хорош был приём, только не для неё такая жизнь. Слишком совестливой оказалась. Глупо получилось. Если господарь узнаёт, то засмеёт ей и заставит вычищать горшки с золой две седмицы, а то и больше.

С высоты все дома казались Марене ладными. Сухие листья кружились у холодной земли. Шумели кроны деревьев, провожая осень. Где–то лесовик, прислужник Лешего, зачаровывал кусты в перелесках, чтобы давали побольше поздник ягод. Марена смотрела и улыбалась. Да, славно, когда люд в ладах с иными. На какое–то мгновение ей захотелось опуститься и обратиться девкой, чтобы пожить ещё седмицу–другую в самой простой деревне, вкусить человеческой жизни.

«Сладок плод, да косточки горьки», – вспомнилось неожиданно. И Марене пришлось согласиться с этой мыслью. Расправив крылья, она полетела дальше, туда, откуда вернулась. Она выросла в дикой чащобе, не помня жизнь без ворожбы, а значит, там ей и место. Не в княжеской светлице, не в глухой деревне – лишь в господарском доме, среди багряных свеч, исписанных листов и витающей в воздухе волшбы.

Злая горечь съедала Ольшанку день за днём, даром что позабыл Юркеш лесную девку. Он вообще стал отрешённым, не обращал на неё малейшего внимания, говорил только со своим воеводой и старым князем. Мысль, что её тут не замечают, всё чаще проскальзывала в голове, заставляла кривить губы и царапать зеркала. Да, красива она, ясна, белолица, да толку с той красоты?

Усмешка перекосила лицо Ольшанки. Иная мысль, ещё злее и коварнее, забилась в голове и вынудила её подойти к столу. Зря Юркеш не верил, будто его наречённая потихоньку спевается с Ягрэном, ух зря. Ольшанка покажет им всем, чего она стоит – сама возьмёт предназначенное, а несогласных повесит на ближайших деревьях, чтоб другим неповадно было.

Её размышления прервал стук в дверь.

– Да? – она тут же выпрямилась, приняв величественный вид.

– Доброго дня, госпожа, – служанка поклонилась. – Молодой княжич требует Вас к себе.

– Наконец–то, – едва слышно буркнула Ольшанка.

Она посмотрелась в зеркало, поправила косу, улыбнулась и пошла к выходу. Резная дверь с нарисованным соколом открылась и выпустила молодую княжну. Теперь оставалось подняться наверх и постучаться в покои Юркеша. Служанка следовала за ней и несла свечу. Ольшанка пыталась не спешить. Пусть все думают, что она не несётся по первому зову, а ступает медленно и неохотно, как будто её оторвали от важного дела.

О Ягрэне она вспоминала мельком. Желание написать письмо брату Юркеша исчезло на какое–то время, уступив место любопытству. Неужели княжич решил наконец–то исправиться, назвать её своей и дать вечную клятву? Её долго готовили к этому, и Ольшанка приняла бы свою судьбу, лишь бы только Юркеш был ей верным мужем и унаследовал княжество.

Стоило служанке открыть дверь в спальню, как тут же запахло лесными травами. Пришлось с трудом сдержать злобный рык. Ольшанка скрыла гнев за медовой улыбкой и решительно вошла в светлицу наречённого.

– Давно не виделись, – Юркеш взглянул на неё. – Ты чудно выглядишь, княжна.

– Спасибо, – она попыталась изобразить смущение. – Я тронута Вашими словами.

– Славно, – он улыбнулся, но глаза остались грустными.

Ольшанка видела его будто сквозь болотный туман, пропитанный колдовскими снадобьями. Юркеш, подтверждая её догадки, потянулся к веточкам ели и можжевельника и втянул носом свежий запах. Да, княжич любил их и не брезговал – в углу стояли всевозможные склянки, в которых плескалось что–то мутное. А ещё Ольшанка краем глаза заметила птичье перо, и оно ей очень не понравилось.