Читать книгу: «Царство Графомании», страница 5

Могилы убитых ей тот-же раскопали тогда, дабы удостовериться, что убитые её рукой не повылазят наружу, словно упыри. Гробы их оказались целёхоньки. Но, на всякий случай, оставшийся цемент мы поровну между их могилами распределили, сверху присыпав землёй. С тех пор, тот самый крик в деревне больше никто не слышал. А то, во что Маруська после смерти превратилась, мужики Скрикухой прозвали.

Дед на минуту замолчал, а после, будто сбрасывая камень с души произнёс:

– Это собственно говоря и есть Маруськина могила, а та что в паре метров от неё, Ёськина. В тех двух, что рядом с Ёськиной, дочь поповская и библиотекарша похоронены. Все в гробах своих цементом залитые лежат. Мы тогда понятия не имели, с чем столкнулись, вот и перестраховались, как умели. А то не дай бог, как Маруська наверх повылазят.

Я сразу заметил некоторые несостыковки в дедовском рассказе. Понятное дело, что это не более чем обычная деревенская страшилка. Только вот дед упомянул, что его этой страшилкой в детстве пугали, а рассказывал уже так, будто сам участником тех событий был. Плюсом ко этому, я вспомнил фото, на котором деду с бабкой лет по тридцать было, только дед на ней уже седой красовался. И только у меня возникло непреодолимое желание задать деду возникший в голове вопрос, как он тут-же отрезал:

– Всё, закрыли тему! Вон наши идут уже. Да и негоже в столь светлый праздник про чертовщину всякую языками чесать.

Очерки

Навсегда покинувшие дом

Прогулка по лесопарковой зоне в пасмурный осенний день – это воистину отдельный вид удовольствия! Пейзаж, представляющий собой густую зелёную растительность, расстелившуюся вдоль грунтовой дороги на фоне тёмно-синего неба, вкупе с витавшим в воздухе ароматом проснувшейся после зимней спячки природы, задевал необходимые струны души, приводя разум в состояние умиротворения.

Но, не с целью наслаждения сей красотой я посетил столь живописное место. Мотивом мне послужили изыскания краеведческого характера. Помимо таких узнаваемых памятников истории нашего города, как: городская ратуша, драматический театр, различных монастырей, храмов, коим уже не первый век и прочих значимых для города построек, заимевших статус историко-культурной ценности, были в Могилёве и более скромные по своему размаху места. Что, кстати говоря, не делало их менее символичными. К одному из таких в тот день я и отправился.

Местом этим было одиноко стоящее в лесопарковой зоне братское захоронение пленённых во время второй мировой войны немецких солдат. Погост представлял собой огороженный небольшим заборчиком ухоженный участок, с находившейся там часовней, которая была немного потрёпана временем и капризами природы, аккуратной дорожкой, ведущей к большому железному кресту и памятному камню с надписью следующего содержания на немецком и белорусском языках: «Здесь похоронено больше 200 немецких солдат, которые были военнопленными в 1945—1948 годах и умерли в госпитале в Холмах. Мир их праху».

Хоть эта локация и не была сильно популярна с точки зрения могилёвского краеведения, но смысл, переносимый сим монументом трудно недооценить с точки зрения национальной памяти о случившейся в середине прошлого века трагедии, забравшей жизни каждого третьего белоруса.

По правде говоря, не в памяти о событиях тех лет, виделся мне символизм данного места в тот день. Я наблюдал перед собой не только запечатлённое в истории напоминание о том, что может ждать незваного гостя, пришедшего с оружием в чужой дом, но и памятник более сакральному смыслу. К рассуждению в подобном ключе меня подтолкнули сложившиеся в тот день обстоятельства.

Дело было 27 апреля, аккурат после православного праздника Радуницы, в который принято навещать могилы усопших, принося крашеные яйца – символ перерождения и прочие яства. Картина с наличием сих атрибутов была весьма привычной для любого кладбища. Исключением могли служить лишь старые, уже заброшенные захоронения тех, у кого и родственников, наверное, не осталось.

Каковым было моё удивление, при виде крашеного яйца и нескольких конфет именно на этом захоронении. Ведь это не спущенный по разнарядке жест доброй воли, а поступок неравнодушного человека, который, без лишней скромности, можно отнести к всепрощению в библейском понимании этого слова. Данная картина была некой квинтэссенцией рассудительности и мудрости белорусского человека, кои приводят к прощению даже таких ужасных поступков. Вероятнее всего, путём раздумий на тему причин, подвигнувших разумных людей на подобное зверство. Разумеется, в моей голове присутствовало осознание того, что на столь большие с духовной точки зрения поступки способны далеко не многие. Но, факт оставался фактом! Я прекрасно понимал, что это только моё впечатление и каждый человек трактовал бы увиденное отталкиваясь от своего жизненного опыта и взглядов на мир. Тогдашний вечер я полностью погрузился в философские размышления, взвешивая в голове увиденное.

На одной чаше весов виднелись люди, поддавшиеся на манипуляции и отдавшие собственные жизни за чужие амбиции. Вдали от дома и родных, на чужой земле. Ситуация, которую можно описать цитатой персонажа Штирлица из кинофильма «Семнадцать мгновений весны»: