Читать книгу: «Однако, псих», страница 7

– Эмпатии по отношению к человечеству?

И тут Ван повернул на меня свою голову на исхудавшей шее. У него был как бы испуганный взгляд с распахнутыми глазами. Он посмотрел на меня: его зрачки, до сих пор узкие, расширились, насколько это было возможно, так что блёклой радужки не стало видно. В этом выражении было всё: радость и печаль, обида и искренняя поддержка, самоуничижение и чванство, любовь и ненависть, нежность и соперничество, детство и юность, и безвозмездное страдание, но больше всего в этом взгляде было удивления.

Ван смотрел на меня очень долго, пока его зрачки, наконец, не сузились и он не спросил:

– Как учёба?

– Ну, «так», – это означало «почти плохо».

– Ты рисуешь иногда в тетради? Не лекциях?

Я не понял, к чему это, и сам не знал ответа на столь простой вопрос.

– Принеси мне их, – продолжил Ван. – Деньги на проезд есть?

Я ответил «да» и молниеносно собрался.

Автобус подошёл быстро. В салоне не было никого. Я мысленно проложил кратчайший путь до портфеля с тетрадками. Больше я ни о чём не думал. Меня начало знобить. На нужной остановке я выпрыгнул из автобуса и добежал до квартиры. В подъезде уже не горел свет, потому что ни у кого не было лишних средств для оплаты электричества. Я оказался в квартире, нащупал в темноте портфель с учебными вещами и вскоре вновь сидел на остановке. Меня трясло. Автобус подобрал меня, и я ещё раз очутился в пустом салоне.

Через пять минут я стоял у террасы Вана. Я вошёл в тусклый свет, который был во много раз менее ярким, нежели в автобусе. Ван поджигал новую – последнюю сигарету.

Он было протянул руки, чтобы взять тетради, но я держал портфель, и тогда Ван спокойно начал ждать, когда я найду тетради в своём бардаке.

Я передал ему свои записи, и Ван молча начал листать их. В этот момент я ни о чём не думал. Когда мне надоело ни о чём не думать, а озноб отпустил меня, я взглянул на француза: он курил, опершись локтями о колени, сгорбив спину, свесив одну руку между ног.

Ван внимательно изучал мои конспекты, и, докурив сигарету, он водрузил её бычок на самый верх кучи в пепельнице. Ван встал. Подошёл ко мне вплотную, так что я почувствовал крепкий запах жжёной бумаги, и сказал:

– Переводись на геодезию или геологию. Всё равно.

Я принял тетрадки.

– Я там ничего не смыслю. И скоро аттестация… – начал было я.

– Дувше Патусот, у Вас очень интересные имя и фамилия.

Я не понял о чём он.

– Если буквы переставить, – Ван дал подсказку, но я опять ничего не понял. – А вообще у меня возьмёшь литературу и за один вечер всё вызубришь. Там всё легко.

Ван прошёл мимо меня в ванную комнату и заперся. Я услышал плеск набирающейся воды, и меня посетили дурные мысли: будто Ван собирается утопиться.

Я прикоснулся ухом к двери и не услышал ничего. Спустя пару минут я постучал…

– ДА! – Ван был жив.

«Фух», – подумал я, но от двери не отошёл. До меня дошли звуки трения мочалки. Звуки мочалки исчезли. Изредка что-то опускалось в воду и вынималось из воды.

Прошло несколько минут. Вода начала с шумом спускаться, я услышал, как Ван встаёт. Затем он открыл какую-то дверцу и поставил что-то рядом с собой:

«Кх-х-х-р… Скр-скр-скр…», – я понял, что Ван размазывает пену для бритья по бороде.

Зажурчала вода, а потом Ван обратился ко мне:

– Отойди, пожалуйста, от двери.

Я покорно отошёл и увидел Вана в белом халате без бороды. И в тапочках. Влажные темные волосы были зачёсаны назад. От него приятно пахло паром и лосьоном.

– Ну, пошли?

– Куда? – я не понял.

– На улицу, – Ван выглядел улыбчивым, но явно не шутил сейчас.

– Там вроде прохладно, – в халате точно было бы холодно.

– Пойдём, – Ван подошёл ко входной двери, открыл её, и я, забыв про верхнюю одежду, быстренько натянул обувь и проследовал за ним.

Мы шли по удивительно зелёной для ранней весны траве, облитой лунным светом, спускаясь по покатому склону.

– Вот ключи от моего дома, – Ван дал мне большую связку ключей. – Можешь делать с ним, что хочешь. Все мои деньги хранятся в бардачке на втором этаже, около кровати, – Ван пристально посмотрел на меня. – Все деньги должны достаться бедным из твоего района. На самом деле – любого района, необязательно твоего. Бедные – это малоимущие, сироты, инвалиды, ветераны, престарелые, вдовы и вдовцы, психобольные, зависимые, хандрики, ипохондрики. Жестокие люди – им тоже нужна помощь. Можешь основать своё предприятие маленькое, но прибыль должна уйти нуждающимся, – Ван отвернулся.

– Мы идём к реке? – мы шли к реке.

– Как видишь, – отозвался Ван.

Мы подошли к береговой линии. Трава росла почти у самой воды, песка почти не было видно. Ван прямо в халате начал заходить в воду. Я сделал шаг к воде, но Ван взглянул на меня через плечо, и я сразу всё понял.

Вода была спокойная. Ван плыл вперёд, его халат был отчётливо виден в полутемноте. Как только Ван добрался до середины широкой реки, он подержался на одном месте недолго, спиной ко мне, затем повернулся ко мне грудью и прокричал, чтобы я услышал:

– Я сделал выбор! Слышишь? И пусть меня никто не осуждает за мой выбор. Хотя, когда мне было не всё равно на слова окружающих? – он помолчал. – Верно, когда им было плохо и они нуждались в помощи. Это сложно признавать другим, но для меня это легко! – голос Вана начинал срываться. – Я был неправ, и я готов расстаться с тем, – он выждал незначительную паузу, – что некогда считал единственным ценным. И у меня останется ещё одно – причина – альфа и омега, – которая всегда будет со мной, – его голос окончательно сел, – при…на, по к…й я н… не бу…у о…им.

Ван помахал мне рукой, коснулся пальцами последовательно лба, живота и обоих плеч, и начал плыть параллельно берегу, в самой середине реки, тяжело разгребая воду перед собой.

Я смотрел на то, как он постепенно удаляется вправо. Всё дальше и дальше. Он удалялся всё дальше вправо. Его стало не видно за холмом, и я зашёл в воду, чтобы увидеть, куда он плывет. Он плыл вдаль, в самой середине воды. Река была длинная, чёрная, она уходила за горизонт. Я посмотрел наверх: наверху была луна. Яркая, белая, большая луна. И я подумал: «Не в том ты месте сейчас, луна, тебе бы встать вот туда, куда Ван плывёт, и было бы очень красиво».

Я ещё отдалился от берега, чтобы снова взглянуть на Вана. Он плыл ко мне спиной. Всё дальше и дальше. Ниточкой своего тела скрепляя тёмную водную гладь и поразительно звёздное небо. Он двигался прямо к горизонту. Всё дальше.

Я ещё чуть-чуть постоял и с трудом оторвал свой взгляд от этого человека.

Я тяжело развернулся, вышел из воды. Я смотрел на зелёную траву, освещённую луной. И только сейчас, глядя на белую усадьбу, перед которой росла такая зелёная трава, глядя на деревья и кусты, которые окаймляли дом слева, глядя на город, который постепенно появлялся, чем правее бороздил мой взгляд, я услышал стрёкот сверчков. «Геология и геодезия, всё равно… Выбор… Альфа и омега… не буду… одиноким?» – повторялось в моей голове.

Наконец, я решил подняться по склону. Я повернул голову налево, но из-за холма Вана не было видно. Скрепя сердце я не стал идти к воде и отвернулся. Я постоял на одном месте. Снова повернул голову налево. Я отвернулся, постоял ещё немного, сжав губы и стиснув брови, и решил забираться дальше по склону. Я обошёл низкий белый заборчик, открыл калитку, по дорожке добрался до входной двери. Повернул ручку и вошёл в дом. Я снял мокрую обувь и заглянул в комнату.

Француз был на том же месте, но уже не курил, а курящей рукой, придерживая голову, закрыв пальцами рот, просто сидел, не моргая. Я смотрел на француза, но больше ничего не увидел, потому что перед глазами появились буквы и снова зазвучал голос: «Выбор… Останется ещё одно… Я готов».”

– Ну и много же он написал,

Этот Иван Акатов. Проклятье! Много у нас нынче людей без вести пропадает.

Сказав это в слух, наборщик встал со своего рабочего места и потянулся. Уже наступила полночь. Сейчас он резко ощутил усталость после трудового дня.

Он зашёл в туалет, набрал в руки воды из крана и умылся. Он вытер лицо чистым полотенцем и увидел в зеркале тощее бородатое лицо с большими зрачками. Протерев глаза, он увидел в зеркале другое лицо: бритое, с такими же большими зрачками, но с растерянным взглядом и сигаретой во рту. Наборщик протёр глаза снова и увидел их двоих, стоящих рядом и курящих. Наборщик боязливо повернулся назад и, никого не увидев, вновь обратился к зеркалу, где увидел уже своё лицо, со своими тёмными глазами, со своими носом и ушами, щеками, губами и зубами.

«Фух», – громко выдохнул наборщик. Он вышел из туалета, надел куртку и обувь, выключил свет в помещении, вышел и закрыл за собой дверь.

Но неприятный осадочек всё же остался.