Читать книгу: «Иночим великанов. Апокрифы Мирадении», страница 8
– Стало быть, ты вознамерился променять торжества, на утехи с этой мелочью? – она брезгливо ткнула кривым пальцем в перстнях, в сторону уже постепенно озлобляющейся Рибы. – А он что? – уже перевела она не палец, а целую пухленькую маленькую длань, на повинно сжавшегося Джоаля, подернув круглой щекой. – Лицезреть будет, иль он твой сводник и дрожит за товар?
Но Нуйд, не успел ответить, как хотел (нейтрально и с попыткой её задобрить).
– Сии слухи выросли, из-за вашего бессилия в удовлетворении мужчин. Завистливые кошелки! – вытаращивший очи Джоаль почувствовал, что его челюсть норовит отвалиться. Жена городничего с сошедшем лицом растерялась настолько, что твердь под ней тереться, отступила. Нуид, воспользовавшись ситуацией, подавив разгорающейся гнев, пройдя вперед, понурившись, резко указал чете, уголок по коридору, а сам, взяв жену за опавшие плечи, старался смягчить её нависшую бледность, да сведенную челюсть, что фантомно произносила слова, онемевшим языком с остеклёнными бесцветными застывшими вылупленными глазами.
Забравшись в не затворённый широкий кабинет, в котором царил бы кромешный мрак, если бы не проблески звезд через слегка зашторенное оконце, очнувшийся виконт, тотчас наравился мягко упрекнуть вздорную девушку, от которой в четырех стенах вновь занесло пряным бадьяном.
– Не очень-то благоразумно дерзить жене городничего. Ежели ты, вестимо, не скрытая почитательница гильотины, или раскаленных щипцов, вырывающих твою грудь.
Та, теряясь где-то в тени лишь фыркнула, и дожидалась Нуйда в гордом за себя молчании. Кабинет был просторен, и на стене от стола, через скос просвета назревающей багряной радии была видна подсвеченный подол портрета, судя по шоссам с остроносыми ботами, и скипетру – короля. Не успев рассмотреть книжный шкаф, дверь отворилась, и с ней вошел и проблеск златого света с пригоршней гомона веселившейся своры снизу, вместе с шандалом в крупных руках барона.
– У меня есть одна просьба Риба, – с ходу сухо начал, он, и, притворив дверь задушив обертона, замер на месте, покуда слабые огни, подсвечивали его округлое сведенное лицо, в котором читалась усилием подавляемая ярость.
– Я догадываюсь какая, – вполсилы просипела она, а красная копна в такт её клюнувшей головы, подпрыгнула и опала каскадом к мыскам сапожек.
– И тем не менее. Более ни цапай меня при всех за пальцы. Это портит мое реноме, если я бездействую на такую открытую дерзновенность. А здесь такое не в почете, – он сказал все, что хотел и прошел вперед, поджигая свечи, что были хаотично разбросаны по комнате. По пути он мельком дошел до мрака стены и прикрыл створки киота, поцеловав косой темно-бордовый крест на шее. И пока пространство насыщалось светом, Риба с которой не спала повинная мина при вхождении Барона, держа меч из последних сил, решила мягко переспросить.
– Это то самое, что вы помышляли провещать? – её голос звучал, все так же хрипловато, но и растерянно, вместе с ввалившимися ямками на подкушенных щеках, и опустившимися как при штиле паруса ушами.
– А тебе невтерпеж жаждется иных претензий? – источая сердитый тон, искоса уточнил он через плечо, поджигая последнюю свечу на полке, возле сокрытого полумраком портрета.
Она, закусив губу под клыки, не решилась отвечать, напустив на себя, как привиделось виконту обескровленную фисташковую краску кожи. И когда Нуйд, закончил все обособленные дела, он грузно уселся за стул, возле стола, в обступившем освещение дюжины свечей, и ещё раз повинно покосился на сокрытый настенный киот с вязью витков скани. Он насуплено, погруженный в мысли, не предложил им сесть.
– Я тут мнил, мы посидим и посмакуем байки, но Рибе очевидно любо, нечто иное, – с небольшим призрением скосил на неё грозные голубоватые глаза барон. – Отчего я переведу вопрос к вам виконт. Прощу, прощения забыл, как вас там… – это звучало более искреннее вне стравленной желчи, и, спустив котомку, он задорно ответил.
– Джоаль, сударь.
– Отлично. Так вот, если соизволите сесть, то прощу, – он, сгустив реденькие брови, в полумраке указал на стул впереди себя. Поруганная гоблинка осталась стоять, отвлеченно рассматривая красное зарево всходящей радии, что особенно удачно отвратила её угнетенный вид.
– И так, – мягче продолжил барон, – вы известили мне кто вы. Но вот на кой вам солдаты и куда вы устремляетесь, смолчали. Для меня, весьма значимы такие нюансы, так как пост обязывает уточнять такие мелочи, дабы они не народились в общий холст моего безразличия.
Он закончил перебирать брылами, и вместо того, чтобы ждать ответа, передвинул недовольный взгляд на отвлеченную Рибу, а затем на указательный палец правой кисти, у которого явственно зиял фиолетовый ореол, кровоподтёка от зубов. Риба знала, когда хотела обозначить, а когда прокусить, и её острые клыки остались вне претензий Нуйда.
– Я направлюсь в Лирру, – лаконично и обрывчито отстегнул виконт, чувствуя казуально проносящуюся дрожь у поджилок, от общей неловкости – допроса…
– Это твоя цель бытия, или если порыть, сыщется более неотложная причина? – уже более сердито отозвался тот под огни свечей, ощетинив грубые черты сведенного лица.
– Увы, мне невмочь, поведать вам паче. Государственная тайна, – глупо развел руками Джоаль в бордовых манжетах с желтой полосой тесьмы, как тут же на стол обрушалась ладонь Барона. От силы удара и грохота, встрепенувшаяся как игла Риба, оробев выронила меч, что звоном гарды отозвался на все пространство покоев.
– А я есмь кто, ежели не представитель государства?! – Джоаль думал устрашиться в сердцах пробасившему верзиле, но тут он как бойко протрезвел, и не от вина, которого он принял лишь пинту. Нет, он понял границу своей власти, и наконец помянул, как к нему относились в замке.
– Вы мой благоверный, безусловно часть государства. Но я племянник королевы, а не захудалый посол или мозгляк гонец. Посему аль я говорю государственная тайна, следственно, она ей остаётся. Попрошу пристать конкретнее или я уйду. Напоминаю, у меня поручение короля, а не графа, или вздорной дочки барона, со страстным письмом полюбившемуся рыцарю.
Барон, несмотря на мгновение близкое к тому, чтобы сорваться с места и придушить виконта своими кряжестыми руками, быстро остыл, и даже прородился на язвительную улыбку.
– Хорошо стелешь, да ещё так помпезно. Вот токмо я все же тебя о кое-чем попрошу.
– Слушаю? – с мнительным репеем за заколовшую шею озадаченно произнес виконт, который от фраппирующей улыбки борона, растерял уверенность.
– Тут встала такая дилемма. Я нежданно-негаданно уразумел, что тебя никто здесь в глаза не кто не знает, а стало потвердеть твою августейшую особу, не может. Как ты намерен обосновать мне, что ты подлинный исполнитель воли короля? Вовсе не статус виконта меня гложет, это рефрен другого толка. Где шанс, что ты не шпик востока, кой прибыл сюда для диверсии?
Выслушав все вываленные на голову наветы, Джоаль было растерялся до потери краски холеных щек, роняя усы к побородку, но тут же собрался, и уколом в память изыскал нить о самом дорогом, что у него обретается, и что он хранил у сердца. Робко доставая свиток пергаментной бумаги, он вмиг неприятно обескуражил барона, который тут же ухватился за уложенные волосы, что растрепались ворсом при касании.
Печать на застывшем сургуче, не могла его провести и при таком неявном освещении. Перст Сибульта, ему забыть было невмочь, так как распоряжение, и сборы с земель приходили со свитков, на которых был брат близнец этого воска и вдавленной в него метке печатки – Пронзенный череп, с гардой.
Барон чьи глаза, было полезли на лоб, а уста задергались ветрогоном судороге мотая бороду, привстал на трясшихся поджилках и в силу гибкости спины почтенно откланялся.
– Право, сердечно прощу помиловать мою заносчивую глупость… Рассчитываю, что данное малодушие не понесло урона, вашей достопочтенной персоне, и благотворной миссии в целом. Нижайше прощу о снисхождении к моей поспешной осторожности, – он казалось, толком не переменился, однако его лицо, осунувшись, сузилось, а глазницам были недалеки, дабы выпасть глазным яблокам прочь из орбит.
Джоаль так устал от его перепадов его непостоянного характера, что просто брезгливо махнул рукой на притворную куртуазность.
– Будем. Мне приелись ваши перескоки. Я ухожу…
Он привстал, и деловито подхватил набившую оскомину сумку, схватив попутно взгляд особливо притаенной с боку Рибы, полный толи гордости, а может и уважения.
– Прощу, повремените! У нас здесь сыщутся покои для почтенных гостей из столицы. Молю, дайте мне отпить свою поспешность, выказав вам достойный прием, – он был так жалок, что виконт даже испытал отвращение, к подобострастию такого рослого и могучего телом целого городничего.
– Извольте не унижаться. Мы уходим в гостиницу. А завтра с утра мы покинем ваш город. Буду уповать, новых загвоздок не возникнет? – попутно спросил он, с давящим на того взором, в тени свечей и желтеющей половины радии.
– Нет, помилуйте, что вы. Я даже…
– Благо демиургу. Большое спасибо, – перебил его виконт, явно не выражая благодарности. – Идем Риба.
Подхватив с пола меч, она хвостиком проследовала за ним, оставив Нуйда в неловком положении у свеч, и вставшей в бледнеющем положении наползающей радии, лоснящемся на кромку стола, где возлежали его взмокшие пальцы, вцепившиеся в дерево.
Когда скрипнувшая дверца в покои открылась, и Гайт в свете сиротливой разгоняющей полумрак свечи на ближайшей тумбе, увидел очертания своего – Сира, и впадающую тень острых ушей низкорослой спутнице, он, ещё сидел, уперев спину на кромку изголовья, но уже вскоре расторопно подпрыгнул, и метнулся к ним босиком, в одной камизе.
– Вас не было так долго, я зачал мыслить вы в беде! – он не сдерживался, и его рябое лицо, пылало, как рыжая и копна на голове, стирая крапинки.
Риба молча часто перестукивая подошвами, устало перевалилась до дальней кровати с широкими бурыми деревянными бортами с вырезанными посередине лианами, у бревенчатой на совесть законопаченной стены, броско сбросив одеяло, прыгнула на её мягкую подстилку опробовав мочи тюфяка, положив ножны обвязанные портупеей в ногах.
Пока Гайт расспрашивал Джоаяля о происходящем, тот заметил, что Риба готовиться ко сну и тут же прервал тираду вопросов оруженосца, выставив перед его, не смыкающимся ртом палец.
– Обожди тощий. Лучше для начала сообщи Калибу и другим о нашем прибытии, чтобы спали спокойно. Затем если у меня хватит сил, я поведаю тебе наш короткий и безвкусный разговор с бароном Нуйдом. – затем у него в животе страдательно пробурчало, и он помянул, что, питаясь исключительно впечатлениями, почти нечего не ел с утра, довольствуясь крохами. – И сыщи чего-нибудь пожамкать. Знаю, у тебя снедь припасена.
Тот, учтиво кивнув, не помня себя, стуча пятками выбежал без лишних уточнений, не притворив за собой дверь, а, Джоаль под одинокую свечу, и просвет, из пробивавшей себе путь дверного проема, сбросив давивший на лоб и взмокший затылок куаф, решил украдкой уточнить.
– Мне выйти, дабы ты переоделась в интимной обстановке?
Риба кривя курносый нос, сбросила сапоги на половицы, сидя на борту, показывая свои крохотные стопы и четыре пальца свисающих с высокого для неё борта в сторону пола, а её ворсистые драпированные брюки уже были спущены до затертые зеленые колени, когда она раскусила суть вопроса, под полузадранными бровями.
– И ты что же то, изволишь водвориться, покамест я тут расчехляю своё не шибко привлекательное тельце? – она сузила веки, и глянцевая от огонька свечи сапфировая полоса ещё долго не сходила с виконта, а её штаны так и оставались полуспущенными, показывая белесые панталоны.
– Если ты восхочешь, – растягивая пуговицу, окаймленного манжета уверяющее галантно отозвался Джоаль.
Мнительной Рибе понадобилось каких-то пять секунд, дабы насытиться небольшой искушающей долей власти.
– Не-а. Мне плевать, – она окончательно спустила брюки, и почти абсолютно нагая (если бы не шаровары на бедрах) забралась под широченное одеяло, переложив меч у стены, к которой и повернулась. Её правое ухо с серьгами торчала как флагшток с тиной червлёной копны, и она как маленький бугорок, невзрачно лежала, не подавая вида жизни.
Виконт, аналогично улегся, и тут же машинально проговорил.
– Мирной ночи Риба.
Спустя какое-то время, он услышал короткий скабрезный ответ.
– Все что попробуешь в меня пихнуть – откушу.
Закатив глаза, он отвернулся, и, подавив вспыхнувшую злость, почти тут же отдался сну, не дождавшись вестей и снеди.
10.
Клайд пробудился раньше Зибилы, и та поняла это не сразу. Она была укрыта, и как ни странно, чувствовала себя отлично. По-летнему занимающаяся анемая лучезарно брезжила, через небольшое разорённое от штор окно, и приятный протиснувшийся зной легкими покусываниями касался её утонченного сухощавого лица. Безродный одевал свои затертые каучуковые сапоги, и черную потрепанную куртку, которую было жизненно необходимо отмыть, от въевшейся сухой грязи, которая потрескалась, и отшелушившаяся стелилась на досках пола отлупливающейся скорлупой. Но он казалось, не замечал её. Так же она приметила, что его волосы, которые она раньше принимала за цвет воронёного крыла, были не в тон его одежде, и даже поблескивали от света.
– Не знала, что ты светлый шатен… хотя нет, ты русый, – сонно отозвалась она, жмурясь и потягиваясь субтильным телом.
Нацепив перевязь без меча, он, стоя к ней исполосованным рубцами открытом от рубахи боком спокойно ответил, по мере сил.
– Я тоже.
– Ты помыл ради меня голову? – она знала, что это не так, но хотела убедиться, теща себя кроткой грезой, некем поистине нелюбимой девушке. Жалкое и печальное зрелище.
– Ну, можно и так сказать, – развел он, руками нахлобучивая преподнесенные стираные вещи, скрывая испещренное сухопарое тело. Она присела, подобрав под себя тщедушные бедра, откинув покрывало, и посмотрела на него с подозрением, сощурив изумрудно поблескивающие под человеческий разрез веки.
– Значит, до этого ты догадался, а рот вымыть, нет?
Клайд дыхнул на ладонь и втянул, широко растворяя крылья носа, оседающие миазмы. Скривив до неузнаваемости скуластое лицо, он понял её намек, и, кивнув насупив уста, разразился сухим откровением.
– Ну… так-то я пытался протрезветь, чтобы выбить пару монет…
– У кого? – подпирая коленями более заметно носившую пересекающий алый рубец плоскую грудь, заломила та, поправляя подсвеченную челку с нечеловеческих глаз.
– Об этом я тогда не размышлял, – опять, выдав показное раскаивание, Безродный свыкаясь с постиранными и накрахмаленными штанами, принялся отходить к выходу, под скрепучие отклики половиц.
– Вот так просто? – на ходу требовательно спросила Зибила, тяжелевшем с каждый словом голосом, и дергающейся индиговой жилкой на тонкой шее.
Он остановился и посмотрел на неё с высока, но без пренебрежения, и добавил, на прощание.
– Я мог бы уйти, сулясь, что ворочусь и заберу тебя к новой жизни, но этого не будет. Не из-за тебя, а потому как, я такой. Как ты канючила: нелюдимый и не ищущий привязанностей. И ты больше прочих, должна разуметь отчего. Сим, прощай.
Он выскользнул, неплотно прикрыв дверь, даже не столкнувшись взглядами напоследок. Зибила со щемящей обиды, осевшей в сердце залившись стигмой по ввалившийся от досады щекам, взбеленившись, наскоро подняла с полу свой голенастый сапог и метнула его в дверь, в которой осталась щель разлуки. Дверь пришибленно затворилась, а она, откинувшись, ещё долго недвижимо пролежала слезоточиво лицезря оставшейся на столешницы у огарка мошну с монетами, со скорбной миной, и неизгладимой горестью на душе, которую не испытывала уже очень и очень давно…
Однако привыкшего к дворцовой ночной идиллии, Джоаля, пригожий сон миновал, и он просыпался в кромешной ночи с заядлой периодичностью. Но не бессонница неприютного места терзала его думы. А до неприличия раскатистый храп. Причем он то и дело в кромешной тьме, растерянно смотрел на мирно сопнувшего на боку Гайта, но тот подобно грызуну тишайше сопел через водораздел диастемы меж зубов и скривлённой носовой перегородкой, чей ансамбль на порядок уступал, тому, что он услышал с противоположного правого бока.
Риба скинув одеяла, распростершиеся на измятой простыне с набивкой соломы, выставив все открытые части тела, широко разинув клыкастый рот, храпела, как лощадь, и несколько не сбавляла темп. Ищущий исхода своей беде Джоаль пару раз, вставая напаиваясь неотъемлемым духом бадьяна от неё, накрывал гоблинку, и слышал только нечленораздельное бурчание сквозь сильно затянувший сон, а однажды даже осознанное сорвавшееся меж клыков слово, произнесенное с благоговейной интонацией – Хозяин…
Даже несмотря на то, что тот нашел это нюанс милым, дальнейший сотрясающий барабанные перепонки бравурный грохот, отскакивающей от стен, не мог его усладить, отчего он, порвав наволочку, запихнул в уши куски ткани, которые подавили половину концерта одной музыкантши, с избито зацикленным мотивом.
То-то было его удивление, когда первым, что он увидел поутру среди мириад, воспаривших во взвеси пылинок, подсвеченных лоснящимися прерывистыми брезжащими вторгнувшимися лучами, был вздернутый курносый нос Рибы, иступлено уставившийся на него бездонно синими сапфирами. Она полностью облеченная в своё, стояла во весь свой малый рост, и пытливо наблюдала за его ушами почти ложа угловатый подбородок на деревянный свод у изножья. Когда он, слыша собственное учащенно забарабанившее сердцебиение в звоне ушей, начал доставать вытянутые лоскуты, пронизанные, янтарное бурой ушной серой она озарено догадалась.
– Эвоно что. Стало быть, опять штормлю, – она, повинно покачав головой с шапкой червлёной копны, расширяя веки, сведя губы под клыки, и отошла поодаль.
Джоаль с ломотой в заморенных членах, поднявшись на ломящих локтях упирая тяжёлую голову на изголовье делимое перилами, тут же бременился пустотой желудка, и увидел Гайта, который тут же участливо вручил ему тарелку со сдобой, и плошку теплого настоя с курившейся в свету полосой утреней снеди.
– Гожее утро. Завтрак в постель сир, – весело отозвался тот, растягивая ухмылку, рябинки и конопатки, уже облеченный в краги, и поножи, с льняной рубашкой.
Без энтузиазма с замутненными не отпускавшим до конца сном глазами, виконт принял завтрак, и почти не глядя, проглотив его. С ещё набитым тот ртом спросил оруженосца.
– Остальные, накормлены, напоены? – его речь лишена мягкости, и невнятна от сухости горла, но достаточно понятной для верного оруженосца.
– Право так сир. Калиб всех насытил, ещё час назад, – довольный отозвался Гайт, точно заразившись командным духом.
– Ну, так изволь отрапортовать, отколе я все ещё прозябаю в постели? – недовольно бросил он, скриви брови, и да задрав тонкую серую полоску под гладким носом.
– Увольте. Так не положено нам смердам, расталкивать виконта, племянника королевы, – оторопело, обелялся Гайт, подкинув брови с рыжей не мытой копной.
– Глупый ты Тощий! Клайд же молвил – как только свет забрезжит. И давненько оно так? – указал тот на крохотное окно, вырезанное меж бревен у потолка не струганных досок, разделенного двумя обработанными дегтем прямоугольных брусьев, на которых распустили силки раскормленные пауки, на совесть собирающие мошкару из щели.
– Рассвело, как два часа назад сир, – немного виновато объявил оруженосец, почесав мелкие налеты порыжелой щетины на подбородке, хмурив уста, и ища спасения взором на не предосудительном полу.
Побелевший Джоаль схватился за голову, впив в свисающие бурые пряди свои нежные пальцы, и ошалело вскочил, бросив кружку и несколько забытых в ней капель в свободный полет на пристанище простыни. Внезапно он с новым овладевшим испугом обнаружил, что на нем нанизана лишь камиза, и по голым голеням по колени прошелся игривый холодок, с низины половиц. Риба стоя и подпирая проем плечом, оценивающее осмотрела его утлые колени и, шмыгнув, добавила с неким пиететом, выпятив телесные губы на клыки.
– Да ты не робей, я и не такое видала.
Сконфуженный виконт повернулся к ней согбенной спиной и насуплено брезгливым жестом указал удивляющемуся его выкачивающему краску с впалых щек нервозу Гайту подать сложенную одежду на комоде.
Клайд брел по уже успевшей застыть за стылую ночь и подшучивающее утро почти терракотового оттенка земли, и жалел, что напился, на день раньше, и измазал и без того не новую, заскорузлую одежку, коя после разборчивого стирки, побуждала вымыться самому от режущего кожу крахмала. Осенний внезапный прорезавшийся среди гуляющих облаков зной припекал ему слегка посвежевшие вившиеся волосы, и каждый шаг натягивал затвердевшую от высохшей грязи отлученную от мытья прореженную дырками куртку (она бы не пережила подобного), и осевшую одежку. Он погруженный в мысли, огибал упитанных дам, с гнетом коромысла и звонко плещущиеся водой в кадках, и просыпленный горохом пробегающих детей, которые при этом успевали клянчить у него денег. Но познавши, что не ввек не получат от него желаемого, опускались до ядовитой брани, которую, Клайд пропускал мимо ушей, как и их притворные просьбы и увещания.
Сквозь эпизодические растянутые отпавшие тени разношерстых домов и приосанившегося каменного столпа, с призором сигнального огня, чья тень так же маревом виднелась на отвердевшей земле, прореженной колеями обозов, он выходил в сторону затмившей границу зубцов гор, ратуши. Как и ожидалось, у неё никого не обреталось, вне новых ещё не отогнанных кликуш на паперти, и он, бескорыстно выкрав себе время, отлучился в Квелый лист, в которой давеча оставил Сайму (или она его). Втискиваясь в полутьму спертого духа, его ещё минуя липкий пол, гложило вчерашнее разнузданность ввиду хмеля. Хозяин встретил его не без язвительной улыбки поверх бороды, намекая на не оттёртую грязь, и с ходу корыстолюбиво заломив с него шесть монет за пропущенное по горлу вчера. Следопыт послушно опустошил карман, и заказал подобие завтрака.
Усевший в тени закоулка корчмы, он взахлеб опустошал плошку, освобождая её от раскаленной снеди, украдкой поворачивая набитый рот к крохотному ромбо подобного окну, которое выходило на фасад ратуши, и спуск ступенек к лобному месту Ренокра. Согретое грудное молоко кентаврши, понемногу пробуждало его заморенное днем давеча тело, а миска желтоватой каши, обжигала небо, но он все так же пихал переваренную крупу в свой зев, успевая запить её чуть менее жгучей, но не более жидкой смеси.
В очередной поворот он задел деревянную кружка, что, покачнувшись, расплескала по промоинам высушенного временем накренённого на одну колченогую ногу стола густую сбегающую прочь жидкость, ручьями стремившуюся обрыву. Так как накрапывающие капли плаксиво лились на пол, он спустился, чтобы как-то смягчить урон для того, кто станет прибирать за ним. Уже на полу, и не щадя и без того грязный рукав видавшей виды куртки, он как губкой впитывал лужу белого хлюпающего состава, и с трудом отдирал ворсистую ткань от липко приставучего деревянного пола. Не шибко увлекательный процесс, разбавил, заинтересовавший его приглушенный на тона разговор за спиной, который не сразу, но заставил его ускориться в его тщание.
– Их пятеро. Один обряжен по пику моды из дворца, хотя я и смекаю, вам это не нечего существенного не привносит. Попросту зарубите на носу. Он в бордовом полосатом в желтую полоску кафтане, и нелепой куафе, то бишь шляпе такой с подогнутым краем. С ним: дохлый оруженосец; старый солдат; дезертир и вор. Все до смехотворного допотопно. Необходимо обыграть это, под убийство нейкских лесных выродков. Как уяснили?
Говоривший очевидно был не из этих краев (все зубы были на месте, и в речи не прослеживалось гнусавости). Даже скорее из приближенных ко двору. Но простота речи, подчеркивала либо его спешку, либо необразованность. Когда Клайд неспешно поднимался, он, обострив слух, все же дождался ответа, тех, кто таился в тени, получая наказ.
– Мы вас поняли. Но не лишним сталось бы, уточнить гонорар, за-скажем… услугу, – говорила женщина. Молодая? Старая? Ловивший слова как на удочку, следопыт, не понял, но голос определенно был сильным, как у заурядной жительницы севера познавший бремя сурового края. Ему представлялись по душе, девы с таким темпераментом.
– Верно. Могу разутешить, и не поскупиться. Шесть тысяч. За пять это более чем приемлемо, и щедро… – не успел вымученными словами договорить неизвестный, как его перебил довольно высокий почти певчий тенор.
– Подождика. Ты же токмо что втирал, какие они пустоголовые, и им проводник кровь из носу надобен? Это разве не надбавляет ещё одного в копилку жертв?
Говоривший был явно либо юношей, или человеком с очень высоким голосом от природы, от чего даже упрек, ему приходилось пропевать. Клайд испытывал странную антипатию к таким мужским тембрам.
– Малой прав. Ты лепетал, они пожаловали седова за провожатым. Кто он? – заговорил глубокий, и по-своему грубый бас, судя по тучной интонации, не особо наделенного умом человека.
Повисла тишина, за которую Клайд, успел запихнуть ещё пару стынущих ложек в рот, но жевать он старался раз в три секунды, дабы не пропустить ответ, отчего его щеки раздулись, как от укусов пчел, желваки работали как при конвульсии, а выпученные глаза налились слезами, от жгучей температуры. Иногда приходиться сносить форменные пытки с тем, чтобы избежать ещё больших напастей.
– Тут вы меня подловили, – как-то виновато и в тоже время прихотливо, полушутя отозвался наниматель, – я забыл о нем. Дело в том, что я не ведаю, кого они изберут, об этом мне лакей не донесли. Но тысяча с носу, разве не предел мечтаний, для людей вашего склада? – попытался ретироваться он под конец, новой фривольной вольностью. Напрасно.
– Ты нас не знаешь, так что не кидайся догадками, – послышался куда более серьезный женский голос. Какой он властный был, сразу оценили мурашки на холодеющих закорках, и отнимающиеся поджилки.
Однакож Клайд не стал дослушивать. Он с полу слова уловил суть. Его угораздило подрядиться к тем, за кого уже ведут торги с наемниками. Но учитывая, что по глупости их вербуют, обольщая чеканкой в том, же месте, где они остановились, кто-то либо скрывает следы, либо действует от третьей стороны.
Уже расплачиваясь с корчмарём, он положил три лишние монеты, и выпросил услугу: рассмотреть тройку в тени, на которую сам не бросил ока, дабы не привлекать своего участия к неведомой тройке по душе его вверенных.
– Они здесь штаны протирают со вчерашней ночи. Оружие, к слову, отдали. Ведут себя благонравно. Одним словом, на виду порядочные, хотя и кажутся бойкими. У верзилы красуется шрам на пол щеки, видно аж сквозь густейшую бороду по живот, а девица с крупным вырезом, все говорит за них. Последнего даже не разглядеть, тощий как игла, таится за ними, хотя ему давно впору бриться, – оценочно без пригляда, взвешенно отмочил тот.
– Видывал их раньше? – все так же, не отрываясь от стойки корчмаря, и не водя попросту глазами, напористо осведомлялся неутешный, похмуревший Клайд.
– Демиург не сводил. Они хоть и учтивы, но неблаговидны. Особливо их странная манера речи. Изъясняется за всех в основном женщина, – хмуро почесал залысину хозяин.
– Ты, как помню, говорил девица? – скривил брови хватавшийся за каждое слово следопыт.
– Ну, таки, для меня-то она ещё молодка. А для тебя всецело женщина. Вот и объясняюсь и за себя и, чтобы тебе разжевать.
– Благодарствую. Что молвишь о четвертом? – продолжал тот, уже намечая палец в карман, если жадность хозяина возьмет вверх. Подвезло.
Кормчий, как бы почесываясь повернув головой, и украдкой пригляделся, и, после разведя руками, поджав губу с подобранной бородой, оговорился.
– Не, уволь, глаз он мне прежде не мозолил. Приспел спозаранок, матче молвить, прискакал на коне. Личный конь, – с завистью произнес хозяин лачуги, дернув прижатыми губами, – малой, то видно из знатной семьи. А так по себе, вполне обходителен, и запросил лишь, о том, может ли он отыскать тех, кто утрясает оказии всякие. Ну я в долгу за гульден не остался, увещевал, что они часто забиваются по углам. Вот он и кости обмывает этой троице, инда может, воркует о своем. О чем талдычат, доподлинно не взыщи, растрясывать не стану.
– Премного благодарен. Задержи их наёмного, если в мочь, – бесцветно произнес Клайд, разворачиваясь, чтобы вновь вернуться к зною дожидающемся за затхлой корчмы.
– Обожди, – рассыпов позвал хозяин корчмы, – отчего все эти доискивания, и одолжения? Коль прослышал, о чем, дай знать…
– Всенепременно, как удостоверюсь, – небрежно махнул ему Клайд, и покинул полу мрачное заведение, вытравляя себя на обжигающий макушку и склеры свет.
Когда Джоаль, Риба, Калиб, Моз, да Коуб спускались с скрипучей лестницы под призором сонмища осклабляющихся голов на медальонах, их теперь уже за освещенной окнами стойкой приветствовала все та же долговязая кокетливая эльфийка, в темном корсаже под стать антрацитовым ниспадающим как на писанном холсте волосам. Она с почетом прощалась с каждым строя им лавово агатовые широкие глаза, покуда очередь не дошла до Рибы. Пригвождённая улыбка тотчас сползла с её лица, и она промолчала вместо непреложного для её профессии притворства.
– Мы ещё не закончили, – бросила ей гоблинша перед тем, как выйти прочь, скосив бордовые брови. Девушка ответила ей лишь взаимным призрением, сочившимся исподлобья и метавшими молниями дикими точно извергающими лавой агатовыми очами.
Уже скоро все выдворившиеся наружу, на стылый воздух, минуя скопившую затхлость трактир, почти ослепли от вдарившего зноя, который теплым укусом усладился на их муторных лицах. Особливо неладно стало Джоалю, не сроднившемуся за минувшие лета, к яркому свету, безвылазно осевшему на долгие годы в тенях простирающихся залов замка. Кое-как переборов себя, он отправился со всеми по более приятной застывшей глине, при этом натянув козырёк кауфа поближе к глазам, отчего тень козырька, дошла до его утонченного носа, оставив на свету лишь темноватые усы, да выбивающиеся бурые пряди.
Они бодрой гурьбой наступали к ратуше по тверди глины, меж навалившейся тени сигнального столпа на оцепеневшей от пекущего света земле, как и обусловились, и там была довольно неожиданная картина. На крыльце закрытой террасы в качающемся кресле грузно сидел барон Нуйк. Его полнотелая осанистая жена под левую руку, не отрываясь, въедливо и спесиво надменно смотрела на свои владения, посреди грязевого колодца. Но как вопреки ожиданиям Клайда не обнаружилось. Джоаль поверх кауфа, повел головой, как и его верные ратники, но поблизости мимо домов и ослиной мельницы с навесом черепицы, с редкими фланирующими горожанами, было глухо, и не похоже, что он отлучился на светскую беседу. Но все их удивление, было пылью, супротив облака паники, нарастающего на округлом лице малютки Рибы. Та, уронив уши, буквально сделалась обескровлено фисташковой, от набежавшей краски, подлинной тревоги. Меч в её руках сжался, настолько, что он передавила себе вены, отчего те, взбучились на её крепких четырехпалых ручонках темно синей краской, словно ручьи под настом надтреснувшего льда.
