Читать книгу: «Игры мудрецов», страница 4

Глава 4. Чужое тело

Работа не идет в голову, тупо вожу пальцами по планшету и не могу собрать разлетающиеся мысли в одну стаю. Отличить мудреца единичку от двойки просто, но вопросы анкеты все равно сами не формулируются. Флавий занял мудрецов надолго, я одна в кабинете. По-прежнему пустом и безликом. Обживать уже нет смысла, пора прощаться.

Едва ли кому-то еще доведется назначить дату собственной смерти. Успеть завершить дела и сделать свой уход безболезненным для окружающих. Но как мне готовиться? Я уже умирала один раз и лишилась всего, даже имени, и потом ничего нового не появилось. Все, что сейчас есть материального, принадлежит Наилию, а теорий, учений или стихов после меня не останется. Прожила двадцать один цикл и действительно исчезну без следа. Не закончу даже то, что начала с мудрецами. Можно, конечно, работать в особняке, прячась в подвале, а Флавию передавать записи, будто я успела сделать их при жизни. Месяц буду передавать, два, а потом это станет слишком подозрительным. Значит, капитана Прима нужно посвящать в тайну. Но пророчество не исполнится, если я буду выдавать мысли от своего имени. Инсценировка смерти станет бессмысленной. Исчезнуть придется окончательно. Жаль. Нужно научить Флавия распознавать мудрецов и надеяться, что он будет их искать, зная, что меня больше нет.

Гарнитура пищит, вешаю девайс на ухо и отвечаю:

– Слушаю.

– Дэлия, зайди, пожалуйста, к Публию, он тебя ждет, – сухо говорит Наилий, – встретит у лифта главного медицинского центра.

– Что-то случилось?

Генерал медлит с ответом, а я ничего не понимаю. В последнюю нашу встречу Публий заверил, что в медицинском наблюдении я не нуждаюсь. Здорова. Зачем тогда?

– Он сам тебе расскажет. Или ты передумала и останешься живой?

Значит, военврач уже в курсе идеи. Расстраиваюсь, потому что чем меньше цзы’дарийцев о ней знает, тем лучше. Понимаю, что от Публия нужно свидетельство о смерти, но он мог его выписать, веря, что все по-настоящему.

– Зачем ты впутал его?

– А у кого взять труп женщины, чтобы сжечь в крематории? Объявленная на Совете генералов тройка – моя любовница. Я не могу просто показать урну с твоим прахом, мне никто не поверит.

Резонно. Серьезный подход. Чувствую, церемония погребения пройдет с генеральским размахом.

– Хорошо, я уже иду.

– Отбой.

На улице дождливо. Противная мелкая морось в преддверии затяжных летних ливней, когда небо укрывается плотными слоями облаков, а гром способен оглушать. Волосы намокают и вьются, светлое платье иссечено каплями дождя. Стряхиваю воду с плеч и ныряю в суету холла медцентра. Темно снаружи, горят почти все лампы. Публий встречает у лифта, и лишь в кабине я понимаю зачем. Доступ на верхние этажи ограничен. Там научная лаборатория, стационар и кабинет главы медслужбы.

Лифт останавливается на шестнадцатом этаже, выпуская меня в уже знакомый коридор с фотографиями на стенах и мягкими диванами. Проходим мимо комнаты с медкапсулами, и Публий запускает меня в процедурный кабинет. Успокоившееся сердцебиение снова ускоряется. Медики – совершенно особенные цзы’дарийцы. Могут сделать больно сотней разных способов, а на них даже пожаловаться нельзя, не то, что отомстить.

– Зачем я здесь, капитан Назо?

– Наилий помешан на достоверности, – объясняет Публий, доставая из шкафа медицинский кейс, – ему мало, чтобы труп был одной с тобой комплекции. Нужно полное внешнее сходство. Поэтому первое, что от тебя понадобится, слепок лица. По нему изготовят силиконовую маску.

Значит, в саркофаге в белом погребальном платье действительно буду лежать я. Все, кто придет на церемонию высказать Наилию соболезнования, увидят мое лицо, живые цветы в моих волосах, белое кружево на моих руках. И потом меня сожгут в печи крематория. Озноб пробирает от этой мысли.

– А второе?

– Шрамы на руках трупа должны быть точно такими же, как у тебя. Их тоже сделают силиконовыми накладками.

И снова не поспорить. Киваю, соглашаясь, а Публий открывает кейс и собирает из составных частей пугающее устройство. Рукоять и ствол как у бластера, но там, где должен быть оптический прицел – широкий экран. У военных даже медицинское оборудование с особым оттенком. Один инъекционный пистолет чего стоит.

– Что это? – испуганно спрашиваю я.

– Машинка, – пожимает плечами Публий, – название длинное и скучное, поэтому просто машинка. Она шрамы сводит. Тебя больше нет, Мотылек, и шрамов нет. Иди за ширму, раздевайся.

Иногда мне кажется, что просьбу раздеться я чаще слышу от Публия, чем от Наилия. Я бы не реагировала так остро, не будь между мной и капитаном зеленой привязки. Уже слишком толстой, чтобы ее игнорировать.

«Руки он к тебе не протягивает и намеков не делает, – встревает в мысли Юрао, – страдает молча».

«Страдает ли?»

«Еще бы. Хотеть женщину своего друга. Тут башкой об стену будешь биться».

Встаю за ширму и медленно разматываю шарф. Я ведь тоже чувствую редкие вспышки. Слабую нервную дрожь, когда Публий прикасается ко мне. Осмотр, да, врач давно ничего к пациенткам не чувствует. Холоден, подчеркнуто вежлив и невозмутим. Все правильно и профессионально, но привязка есть. Снимаю платье и выхожу из-за ширмы в одном белье.

Военврач не смотрит на меня, только на руки. Аккуратно берет за предплечье и поворачивает из стороны в сторону. Длинные рубцы оставил филин, когда драл меня когтями. Глубокие вышли, зашивать пришлось.

– Их бы за два раза, – задумчиво бормочет Публий, – но времени мало.

Замирает, не отпуская меня. Гладит большим пальцем по шраму. От прикосновения тепло разливается по коже. Привязка отрабатывает, усиливая ощущения стократно. Волна жара идет от капитана ко мне, накрывая с головой. Захлебываюсь чужой энергией, чувствуя, как откликается что-то внутри. Прикосновение такое невинное, зачем паниковать? Если можно закрыть глаза и наслаждаться…

– Нет!

Резко выдергиваю руку и делаю шаг назад. Наваждение исчезает, оставляя передо мной удивленного Публия. От недавней бури не остается следа, только мне теперь стыдно за свое поведение. Неадекватна, как единичка в кризисе.

– Будет местная анестезия, – медик по-своему понимает мою реакцию, – не бойся.

– Извините, капитан Назо, – смущенно шепчу я.

Военврач не отвечает, выставляя параметры на той самой машинке. Фактически сейчас мне пересадят кожу. Срежут тончайший лоскут рядом со шрамом и сместят его в сторону, закрывая рубец. Новый эпителий приживется и замаскирует дефект. Публий отправляет меня на кушетку, обкалывает анестетиком и приступает. Закрываю глаза и вспоминаю небылицы, которые сочиняли покрытые шрамами генералы, объясняя, почему не идут на такую процедуру. Звук, и правда, мерзкий: шипение, пополам с потрескиванием, а еще резкий запах антисептика. Лежать приходится долго, я успеваю задремать, как слышу:

– Повязку можно снять на третий день.

Медик клеит на мое предплечье стерильную повязку, рядом вторую, третью. Много шрамов за раз свели, я словно перебинтована. Руки в локтях сгибать неудобно.

– Если что-то будет беспокоить, звони, – предупреждает Публий и разрешает одеться.

Выхожу из-за ширмы в платье и снова натягиваю рукава до кончиков пальцев, теперь чтобы скрыть белый пластырь. Шея тоже заклеена, а рубец на затылке военврач решил не трогать. Память о побеге из четвертого сектора у меня все же осталась.

– От чего хочешь умереть?

Дергаюсь от неожиданного вопроса, теряюсь на миг, а потом вспоминаю, о чем речь.

– Не знала, что можно выбрать.

– Учитывая пристойное состояние трупа, выбор не велик, – сумрачно отвечает медик, – инфаркт, инсульт, хроническая обструктивная болезнь легких…

Еще одна роскошь, доступная только самоубийцам и таким актрисам, как я. Помню, как спорили в центре от чего лучше. Вены вскрывать, в петлю лезть или пулю в висок пустить. Мужчины советовали пулю и всячески отговаривали от удушения, расписывая, как потом неаппетитно будет выглядеть тело с прокушенным языком, с расслабленным кишечником и мочевым пузырем. Брезгливость пытались вызвать у нас с Поэтессой. Не все ли нам равно, мертвым?

– Та дарисса от чего умерла?

– Отравилась, – нехотя отвечает Публий. – Работала с медикаментами, доступ к ним был, вот и наглоталась до смертельной дозы.

Еще одна самоубийца. Символично до невозможности. Так действительно можно поверить, что себя хороню.

– Пусть будет отравление, – выбираю правду и продолжаю мучить расспросами: – А как же родственники? Неужели не заметят пропажу?

Военврач вздыхает, видимо, проклиная мое любопытство и болтливость. Женщина, ничего не поделать. Публий убирает в сторону планшет и устало трет руками лицо. Умеет Наилий жилы тянуть из подчиненных. Утром только дал задание, а уже труп, легенда, маска, шрамы.

– Тетка у нее и больше никого. Занятая дарисса. Прошение составила, чтобы кремировали за счет сектора, а ей урну выдали с прахом племянницы.

Улыбаюсь ни к месту. Моей матери тоже урну выдали с моим прахом. Вдруг интересно стало, что туда на самом деле насыпали? Дарисса сирота, значит. Зато сожгут красиво, как любовницу генерала, а тетка потом получит настоящий прах. Никакого обмана и все довольны.

– Когда кремировать собираетесь? – спрашиваю последнее, что волнует.

– День будут маску делать по слепку вместе с накладками на руки, – перечисляет Публий, – потом я медицинское заключение обнародую и отдам тело Наилию. Только тогда он сможет начать готовиться к церемонии. Даже для генерала это не мгновенно. Думаю, еще день.

Всего два дня мне остается, чтобы побыть собой. А что делать дальше, я пока не представляю. Теряюсь в догадках, как отреагирует Создатель, Друз Агриппа Гор, Флавий, Эмпат с Поэтессой. Истерик и слез я не жду ни от кого. Даже объявленной тройкой я не сделала ничего, чтобы заслужить собственную прощальную церемонию, не говоря уже об остальном. Пророчество может быть и фальшивое, но как же сильно оно попадает в точку. Не справилась женщина с бременем Великой Идеи, мужчине придется ее искать.

– Остался только слепок?

– Да, посиди здесь немного, – просит Публий, вставая из-за стола, – я раствор подготовлю.

Возвращается с пластиковыми банками и тюбиками. Настоящая мастерская гримера, а не процедурный кабинет. Ванночки, кисточки, перчатки, салфетки. На банках безликие этикетки с кодами и короткими сокращениями сложных наименований. Капитан откручивает крышку, и я морщусь от резкого запаха. Никаких парфюмерных отдушек, только чистая химия.

– Придется потерпеть, – усмехается Публий, видя мою реакцию, – я не разведчик, возиться буду долго.

Окончательно убеждаюсь в том, что все самое интересное на планете сосредоточено в разведке. Чрезвычайно увлекательная военная специальность. Интересно, как Публий объяснял, зачем ему эти растворы, кремы и гели? Приуменьшает свои способности, умеет. Разрешает мне самой густо намазаться защитным кремом. Потом ловко прячет мою прическу под целлофан, обводит маркером линию роста волос, срезает лишний целлофан и фиксирует края специальным клеем. Теперь я, как манекен, гладкая и блестящая. Слой специального раствора тонкий, но когда он закрывает глаза, приклеивая ресницы к нижнему веку, становится по-настоящему жутко.

– Тише, – успокаивает Публий, гладя меня по плечу, – все потом легко снимется, а сейчас дыши носом, пожалуйста.

Вряд ли когда-нибудь еще раз соглашусь на подобное. Хуже кошмара про болото. Не столько неприятно, сколько страшно, что так теперь и останется навсегда. Публий запечатывает мои губы, в последнюю очередь касаясь носа. Долго клеит что-то сверху ото лба до подбородка, отчего сохнущая маска становится тверже.

– Раствор должен застыть, – слышу голос капитана как будто из другой комнаты, – и пока ты молчишь, я скажу.

От дурных предчувствий в моей темноте еще неприятнее. Не жду ничего хорошего от тихого и задумчивого Публия.

– Я так же, как Наилий, живу с мудрецом и знаю ваши сложности. Почему-то у женщин они особенно яркие. Любая безумная идея становится обязательной для исполнения. Будь то пророчество или собственная фиктивная смерть.

Не объясню, если не понимает, и дело не в заклеенных губах. Нас не волнует быт, как ремесленников, не увлекает выстраивание отношений, как звезд. Не занимают всерьез и надолго даже самые сложные интриги. Мы с Поэтессой одинаково чувствуем, как больно давит на затылок потенциальный барьер – не сломать, не вырваться. Наши мужчины реализованы, а мы просто рядом.

– Вы так привыкли к одиночеству, что, заигравшись, перестаете замечать других цзы’дарийцев рядом с собой, – продолжает Публий. – Генерал согласился и это его выбор, но я полдня думаю, как поведу Поэтессу к твоему саркофагу. Что я скажу? А теперь еще и с отравлением, как причиной смерти. Самоубийство, Мотылек, после предсказания. И вы обе молчите.

Публий уходит в сторону, и в моей бездне становится тихо. Слышно только как шумит климат-система, нагоняя в процедурный кабинет холод. Снова вижу себя в белом погребальном платье, но уже глазами Поэтессы. Сама толкнула на отчаянный шаг, разбила надежду стать тройкой, напророчила смерть. Даже если предала, наслушавшись Создателя, – это слишком. Сотой части не заслужила из того, что могла почувствовать. Несуществующие боги, какое же я чудовище!

Боль разливается по животу острым приступом тошноты, забываю, что не привязана к стулу и пружиной распрямляюсь. В темноте пальцы хватают пустоту. Всю жизнь хожу вот так, глаз никогда по-настоящему не открывала. Всегда вглубь себя смотрела и никогда по сторонам. Заклеенные веки не дают плакать, а носом дышать – воздуха не хватает. Один судорожный присвист. Делаю шаг и врезаюсь в препятствие.

– Сядь, пожалуйста, – просит Публий совсем близко над ухом, – слепок повредишь, заново делать придется.

Я слабею и подчиняюсь, усаживаясь обратно на сидение. Через полчаса Публий аккуратно снимает маску и выдает мне салфетки. Не спрашивает больше ничего, общаясь короткими словами-командами. Провожает до лифта и прощается учтивым кивком.

Мучаюсь угрызениями совести остаток дня и всю дорогу до особняка. Стыдно перед Поэтессой. Приезжаю уставшая, разбитая и, едва поужинав, падаю в кресло в рабочем кабинете Наилия. Генерал сидит напротив за столом и не снимает гарнитуру с уха. Снова обсуждает ситуацию на Эридане, а у меня своя беда. Поверит Создатель с Агриппой в обман или нет, не столь важно. Главное, чтобы Мотылек исчез. Тогда пророчество исполнится и появится настоящая тройка. После церемонии Поэтесса не простит мне обмана, надо признаваться сразу или молчать до конца жизни. Но если пророчество фиктивное, то признавшись, я поставлю крест на спектакле. Поэтесса доложит Создателю и спровоцирует его на еще одну попытку уничтожить меня или вывести из игры любым другим способом. Как не крути ситуацию, а нужно идти до конца и молчать.

– Хорошо, держи меня в курсе. Отбой. – Наилий, наконец, откладывает гарнитуру и оборачивается ко мне: – Извини, весь день ушел на переговоры и это еще не конец.

– Проблемы?

– Да, – после колебаний признается генерал, – конфликт королевской династии с лиеннами превращается в партизанскую войну. Со всеми прелестями в виде террора, уничтожения связи и дорог, вбросами, дезинформацией. Король Таунд во всем обвиняет нас. Не добили противника, отпустили в леса, теперь не только мы несем потери, но и гражданское население гибнет. Группы лиеннов мелкие и шустрые, как комары, налетают, кусают и обратно. Из космоса массово не ударишь, территорию толком не зачистишь – эриданам там еще жить, а ловить их по лесам с бронетехникой, как из пушки палить по воробьям. И, главное, я никак не могу понять, кто их поддерживает внутри планеты?

Выговорившись, Наилий замолкает. Расстегивает верхние липучки на форменной рубашке и закатывает рукава до локтей. Вместо комбинезона домашние штаны, но даже в них генерал умудряется выглядеть официально. Словно до сих пор в штабе.

– Через две недели у эридан военный совет, я должен быть там, – сообщает генерал, – если мы сейчас не разберемся с твоим пророчеством, то отложим вопрос до моего возвращения. А я не хочу оставлять тебя одну в такой обстановке.

Дает мне выбор, несмотря на то, что говорил Публию. Понимаю, что пока еще можно все перенести или отменить. Еще раз взвешиваю решение и говорю:

– Я попросила капитана Назо указать отравление причиной смерти. Несчастный случай или смертельная болезнь будут выглядеть слишком внезапно и неправдоподобно, а суицид для мудреца – почти норма. Тем более есть веский повод. Если я не становлюсь тройкой, то теряю смысл жизни.

Наилий думает, кусая губы. Привык, что смысл жизни женщины – быть рядом с мужчиной. Рожать детей и следить за домом. Да, мудрец исчезнет, а любовница генерала останется. Но пока у меня еще есть шанс реализоваться, я буду держаться за него изо всех сил.

– Суицид и должен быть внезапным и быстрым. На эмоциях, – поясняю я. – Через две недели острота пропадет, поэтому церемония нужна сейчас.

– Как скажешь, – сдержанно кивает генерал, – тело будет готово завтра. К вечеру я объявлю о твоей смерти.

Сколько не повторяй, а привыкнуть невозможно. Закрываю глаза и вытираю мокрые ладони о платье, а генерал не дает мне упиваться болью, возвращая из мыслей о вечном в реальность:

– Я долго думал, где тебя спрятать. Скажи, ты хочешь навестить Аттию?

Загораюсь от радости и тут же гасну. В секторе девятой армии я пропущу не только церемонию, но и все, что будет после нее. Жаль, нельзя самой стать бесплотным духом и кружить над головами мудрецов и правителей, пока они будут стоять возле моего саркофага.

– Наилий, я хочу остаться с тобой. Так я хотя бы по твоим рассказам буду знать, что происходит.

Генерал хмурится еще сильнее, а я не могу понять, что чувствует. Пытаюсь угадать, не пользуясь способностями мудреца. С любимым мужчиной хочется просто жить, а не перебирать привязки после каждой фразы. Бездна, как же это сложно!

– Есть и другой вариант, – холодно говорит Наилий, – виликусы.

Обидно, что я сама не догадалась. Вот кто своей незаметности подобен бесплотным духам. Тихие уборщики, молчаливые садовники – виликусы везде и никто не обращает на них внимания.

– Надену форму, на лицо приклею силиконовую маску…

– Не нужно силиконовую, – перебивает Наилий, – обычный подшлемник с прорезями для глаз. Такие маски много кто носит. По разным причинам. Например, спецгруппы службы безопасности. Засекреченные бойцы, кому даже дома запрещено показывать лицо. Я бы сделал тебя таким «спецом», но у них мощная подготовка, самозванца сразу вычислят. Рэм придумает другую легенду, чтобы обосновать маску на лице виликуса. А голос можно изменить медицинским препаратом. Выпьешь таблетку, вызывающую отек голосовых связок, и захрипишь. На несколько дней обмана такой маскировки хватит.

– Хорошая идея, – улыбаюсь я, – или тебя что-то смущает?

– Смущает. Тебе действительно придется работать виликусом и жить на втором этаже особняка.

Уборкой меня не испугать. Пока жила с матерью чистила, мыла и подметала дом с того момента, как себя помню.

– Я готова…

– Я не готов спать без тебя, – дергается генерал, хлопнув ладонью по столу. От громкого звука я вжимаюсь в спинку кресла и проглатываю окончание фразы. – Извини, – просит Наилий и трет пальцами глаза, – тяжелый день. Нарядим тебя виликусом. Так мы сможем видеться хотя бы изредка. Дэлия, ложись спать, а мне еще нужно сделать два звонка.

Генерал давит гнев, и я не успеваю его прочувствовать. Но, чтобы не было второй вспышки, Наилия сейчас лучше не беспокоить разговорами. Обсудили уже все, достаточно. Поднимаюсь из кресла и иду к нему, чтобы поцеловать. Сажусь на колени, чувствуя, как сильно взвинчен.

– Я буду ждать тебя в спальне, – тихо говорю и касаюсь его губ поцелуем.

Глупо бояться уснуть в разных кроватях, но именно это, похоже, мы сейчас оба чувствуем. Мне тоже холодно и неуютно без него на огромном ложе, но я должна привыкнуть. Еще будут командировки и мои поездки к Аттии, его учения, неожиданные сборы. Но главное в разлуках то, что они не вечны.

Глава 5. Умерла…

Утром Флавий рассказывает, что военный центр, где содержали мудрецов, закрыли, а единичек перевели в психиатрические клиники. Решаем разделиться на пары и ехать сегодня, но сталкиваемся с неожиданной проблемой. Личный автомобиль Флавию, как капитану, положен, но он ни разу не сидел за рулем. Лейтенанты точно так же, как рядовые, по сектору перемещаются на служебных машинах. Новоявленный капитан обязательно научится, но курсы вождения не проходят мгновенно, нужно время. Я водить тоже не умею, только летать на катере. Однако подарок Наилия одноместный и лежать на Эмпате или Флавии, как на генерале, нельзя. Я не объясню Его Превосходству, какая служебная необходимость заставила меня упасть в объятия другого мужчины. А Поэтесса просто не выдержит мой вес. Последний шанс не идти пешком – городской автобус.

Мудрецы сообща различат среди единичек потенциальных двоек, а капитана Прима мне нужно обучать. Анкеты все еще нет, но при личной беседе она и не нужна. Бывший либрарий рисует маршруты движения на карте, помечает остановки автобуса, распечатывает и отдает один лист мудрецам, а второй оставляет себе. Из штаба выходим вчетвером. Эмпат галантно подает Поэтессе руку и ведет ее к остановке. Нам с Флавием нужно на другую.

Погода жаркая, плитка тротуара перегрета летними лучами светила, а на мне длинное серое платье и уже надоевший шарф. Не упасть бы в обморок от теплового удара. Горячий воздух колышется, окутывая маревом ноги вечно спешащих по своим делам горожан. Металлические заклепки на сумочках дарисс разбрызгивают блики по серому бетону зданий, а стаи живущих в городе птиц умудряются перекрикивать шум оживленной автострады. В пробках теряют терпение обдуваемые автомобильными кондиционерами офицеры и важные гражданские специалисты.

Автобус, к сожалению, не умеет летать над городом, как катер. Зато двухъярусное транспортное средство шириной в две полосы едет над автомобилями, пропуская их через себя, как через тоннель. Пассажиры сидят на втором ярусе, а устойчивость конструкции обеспечивает монорельс со стороны тротуара и ряды колес со стороны разделительной полосы. Инженеры утверждают, что он скользит над пробкой, а мне он напоминает гусеницу, проглатывающую машины и выпускающую их из хвоста.

Уже на платформе перед посадкой я вспоминаю про стоимость поездки.

– Флавий, – испуганно хватаю капитана за рукав форменного комбинезона, – я забыла спросить мудрецов, есть ли у них деньги на проезд.

Хоть мы больше не военная тайна и даже не пациенты психиатрической клиники, а возвращаемся к нормальной жизни долго. Наилий сделал мне счет в банке три дня назад, но кто позаботился об Эмпате с Поэтессой?

– Они им не нужны, – возражает Флавий, поддерживая под локоть, пока я захожу в автобус, – проезд давным-давно бесплатный.

Чувствую себя дурой, пока усаживаюсь на свободное кресло. Хорошо живет столица, ничего не скажешь.

– И насколько давно? Такое только в Равэнне?

– Третий цикл. Нет, во всем секторе, – отвечает капитан, вставая рядом со мной и держась за поручень, – вы забыли, дарисса?

– Я не знала.

Поднимаю глаза и натыкаюсь на удивленный взгляд Флавия. Смотрит на меня так, словно хочет спросить, как я себя чувствую? Не ударилась ли головой, раз не помню о таких простых вещах?

– Просидела взаперти шесть циклов и пропустила этот момент, – поясняю я.

Пациенты психиатрии не пользуются городским транспортом. Капитан понимает это и с гримасой боли трет лоб.

– Простите мою бестактность, Дэлия.

– Все хорошо, – останавливаю его, – не нужно извиняться. Скажите, а с чего вдруг такая щедрость? Муниципалитет внезапно разбогател?

Бывший либрарий расстроен, но отвечает ровно:

– Муниципалитету всегда средств не хватает. Плата за проезд низкая, и без хорошего финансирования автопарк пришел в упадок. Они собирались вовсе его закрыть, но тут вмешался генерал Лар. Дело в том, что рядовые и лейтенанты тоже пользуются городским транспортом. Если его не станет, то пятой армии все равно придется выделять дополнительные средства на проезд. Его Превосходство решил не изобретать ничего нового, а выкупить у муниципалитета автобусы. Просто перевести их с одного баланса на другой.

Благодарю за ответ и молча обдумываю услышанное. Странный поступок для правителя. Экономически нецелесообразный. Вкладывать средства в убыточную отрасль, да еще и от дохода отказываться, ради чего? Военные в городе бывают только в увольнительных и отпусках, а это несколько раз в год. Зато горожане до работы каждый день добираются бесплатно, и так во всем секторе. Не ожидала подобного от Наилия. Это что угодно, но только не жесткая диктатура.

Выходим из автобуса на окраине. У границы обширного жилого квартала за высоким забором прячется здание психиатрической клиники. Флавий невозмутимо печатает шаг по дорожке к воротам, а у меня слабость в ногах. Перед глазами белые тени с пустыми взглядами, медленно бредущие по парку на ежедневной прогулке. Всегда кто-то сидит на скамейке и качается, обняв колени руками. Стоит только расслабиться и забыться, как взвивается истеричный смех или плач. Да, я вырвалась отсюда. Но шизофрения – это навсегда. Если через несколько циклов станет хуже, встретят здесь как родную.

Охрана в будке безразлично скользит взглядом по документам Флавия и открывает доступ в первую зону: комната для посетителей и кабинеты врачей. Мы идем сразу к главному.

– Капитан Прим, дарисса, – приветствует нас хозяйка клиники.

Строгая дарисса в старомодном платье под белым халатом.

– Петрония, спасибо, что согласились нас принять, – благодарно кивает Флавий.

– Ну что вы, всегда рада помочь нашей армии, прошу.

Выбеленные стены до половины окрашены зеленой краской. Цвет должен успокаивать психику, но, когда вокруг только он, то, наоборот, раздражает неимоверно. Иду по узким коридорам и думаю, что технический прогресс обошел клинику стороной. Вся техника сосредоточена в ординаторской и кабинете главврача. А у пациентов только койки, тумбочки и голые стены. Психиатры считают, что большего не нужно. Главное – это покой и умиротворение после очередной дозы препаратов.

– По одному приводить или всех сразу посмотрите? – деловым тоном интересуется Петрония.

Ждет ответ с вежливой улыбкой, а мне кажется, что сейчас возьмет за локоть и вкрадчиво спросит: «Почему вы не в палате, и что за странный наряд?

– Сразу всех, – поспешно отвечаю и борюсь с желанием спрятаться за спину Флавия.

– Тогда в общую комнату. Посторонних сейчас уберем, оставим только ваших.

С ума сходят не только мудрецы. У большинства местных пациентов диагнозы оправданы и не связаны со способностями. Но бывает, что за потенциальный барьер прорываются звезды или ремесленники, и разум оказывается слишком слаб, чтобы жить в двух мирах. Дело не в скрытой истине или запретных знаниях. Банальное ощущение себя не таким как все способно унести от реальности слишком далеко.

Санитары уводят их из общей комнаты по одному и парами, некоторые тянут к нам руки и блаженно улыбаются. Худые почти все, но не от жадности кухни. Не хотят пациенты есть. Забывают или впадают в кататонический ступор. Тогда их кормят насильно через зонд в пищеводе.

За спиной у нас кто-то громко хохочет и хлопает в ладоши. Флавий вздрагивает, но не оборачивается, только сильнее втягивает голову в плечи. Сам бледнеет и умолкает, усаживаясь в общей комнате за стол. Здесь семь пациентов в белой одежде. Мужчины и женщины.

– Пустые взгляды пусть вас не обманывают, – негромко начинаю рассказывать капитану, – здесь все подавляет и ввергает в депрессию. Спрашивайте, о чем думают, и внимательно слушайте. Двойки всегда начинают с главного и рассуждают о вечном. Устройстве Вселенной, общества, больницы. Их теории логичны и цельны, даже если кажутся бредовыми. Основное отличие от единичек – завершенность, результативность. Всегда есть что-то одно, где они чувствуют себя профессионалами, а единички распаляются сразу на все. Фрагментарными выглядят, поверхностными. Двойки же копают вглубь все дальше и упорнее.

Флавий достает планшет и делает пометки, привлекая внимание цзы’дарийца с водянистыми глазами. Лысого, но заросшего трехдневной щетиной. Пациент, не стесняясь, пересаживается ближе к нам.

– Единички чувствуют восторг от каждой новой мысли и спешат ею поделиться, – продолжаю я. – В то время как двойки молча обкатывают идею до вывода и стараются встроить в теорию или картину своего мира. Первые ищут, вторые изучают. Одни торопятся, а другим уже скучно, как художнику, рисующему десятую копию картины.

– А вам скучно, дарисса? – спрашивает небритый пациент.

Нечасто здесь бывают посетители, любой интересен. Особенно капитан в форменном комбинезоне. Как воспоминание, что когда-то единичек содержали в особом центре.

– Нет, потому что я не двойка, – включаюсь в беседу. Мужчина смотрит на меня так пристально, будто вспоминает. Действительно, мог видеть на первом этаже, пока я не переехала выше к Создателю и остальным.

– Тогда опишите это место, – просит пациент, – как можно подробнее.

Планшет Флавия гаснет, уходя в спящий режим. Капитан откладывает его в сторону и сдвигается так, чтобы сидеть между мной и мудрецом. Следит не только за нами, но и за остальными пациентами. Неуютно ему здесь, опасность мерещится.

– Темно, холодно и мало воздуха. Здесь снятся кошмары о падающем на голову потолке и осколках битого стекла, – отвечаю я и углубляюсь в подробности, как просил.

Прохожу тест на открытость, доставая свое отчаянье и бессилие. Жаль, не умею в стихах, как Поэтесса.

– Достаточно, – улыбается пациент, – я так и думал. А теперь расскажите, как вы перескочили на новую линию жизни, мысленно оставаясь на старой?

Чувствую себя рыбаком, увидевшим, как поплавок дернулся и ушел под воду. Хотя мудрец уверен, что это я заглотила его наживку. Спрашиваю то, что он хочет услышать:

– О какой линии жизни идет речь?

– О траектории движения через информационную структуру, называемую пространством вариантов, – с наслаждением излагает пациент, дорвавшись до благодарных слушателей. – В нем записано все, что когда-то было, есть и будет. Одна большая черная Вселенная и наша жизнь на ней, как пятно света от фонарика. Какой вариант подсвечивается, такой и реализуется. Каждый, как спектакль с актерами и декорациями. Близкие по сценарию варианты выстраиваются в линию жизни.

Слушаю и киваю. Теория цельная и уже адаптированная, судя по тому, как красиво и метафорично он делает вступление в простых и понятных образах, а потом переходит к сути, сам отвечая на свой вопрос про линию жизни.

– Мыслями и реакциями вы все еще в этих стенах. Заперты, ограничены и потеряны для всех. Вас насильно выдернули и заставили жить по-другому.