Читать книгу: «Дневники странника. Играя, мы идем», страница 2

«Коробок. Часы. И Степ-а». – Возник…
ЭТЮД

На золотом столе из старого дерева, лежали… Степа. Коробок. Часы.

Степа часто любил лежать на этом столе, что обычно использовался им для приготовления домашних заданий. Степа был лилипутом, часто носившим (летом он любил), коротенькие зеленые штанишки с монограммой Христа, фланелевую рубашку в черно-белую клетку и кепку, красную, с длинным козырьком. Ему было вроде пятнадцать лет, его особо не любили ни в школе ни дома. Мать, красивая женщина бальзаковского возраста, с длинными до пола золотыми волосами и чудесными наивными голубыми глазами, часто горестно вздыхала, глядя на него, и старалась поскорее заняться домашними делами, главным образом состоявшими в приготовлении пищи, уборке!

Он смотрел на мягкие, плавные движения ее полноватых рук, колдующих над старой газ-плитой марки «Хе-хе», и тоже вздыхал. Отец Степы был вроде военный, любящий заложить за воротник и часто, в таком зверином состоянии, он, обычно ласковый человек – принимался колотить сына, крича: – Ну-у-ты-у, что же ты такой у меня ты уродливый урод уродился..ыы-гы-бы?

Это создавало у Степы комплекс неполноценности, заставив полностью уйти в свой внутренний мир, к придуманным друзьям – с которыми ему классно-хорошо. Эти друзья – в отличие от сверстников в школе и во дворе, никогда не дразнили его, никогда не обижали и не били за многочисленные физические уродства, (у него еще обожжено лицо, как-то пьяный отец опрокинул на него чайник).

Они лежали сейчас рядом с ним, молчаливые и в тоже время скромные и разговорчивые, единственные и любимые его – крохотного забитого существа. Они – старые дедушкины часы «Полет», со стертой позолотой оправы на шести камнях и с ветхим красным кожаным ремешком. Как приятно их «тикание», как успокаивающе радостно оно для него!

Он любил слушать их долгими тоскливыми вечерами в своей комнате, других развлечений у него не было, комната имела в своем узком нутре только стопки учебников, стол, кровать и окно без занавесок. (Ему поставили еще диагноз ДЦП и родители все убрали из каморки, опасаясь за сына).

И вот сейчас он слушал их, нежно улыбаясь и перебирая по треснутому стеклу крохотными пальцами, и смотрел на другого дружелюбного друга рядом – коробок спичек, старый, с красной буквой «Г» и с синей «П», на лицевой стороне. С надписью: «Российские консервы». Он любил вынимать из него, осторожно, дешевые спички и выстраивать из них на столе замысловатые фигуры, в попытке воссоздать картины, однажды увиденные им в каком-то художественном журнале, картины Сальвадора Дали. Ему был очень близок этот живописец, своим вызовом обществу, а его мягкие часы стекающие вниз – просто восхищали.

Вот родилась какая-то очередная фигура-ромб, в квадрате, на нем лежит человечек без головы. Ч-асы рядом шепчут:

– Весело тик. Весело тик. Иди так. Человечек вскакивает со стола и принимается танцевать перед Степой степ, напевая мотив его любимой песенки, «Дети Парижа». Кажется! Пронзительная мелодия песни вызывает у Степы слезы, он ассоциирует себя с героями произведения. Часы продолжают шептать, – молодец Степа, молодец.

Темнеет. В комнату вваливается бесцеремонная нагловатая луна и разлагает часы, они сейчас в точности похожи на те, со знаменитой картины. – Спасибо друзья, – восклицает Степа, ошеломленный мыслью пришедшей в голову. Он сползает со стола и начинает повторять движения все еще танцующего деревянного человечка. Они синхронно прищелкивают пальцами, нагибаются, приседают, распрямляются опять. Луна ухмыляется с неба.

А часы – размножили себя – расчленили – летают и плавают вокруг шестеренками, пружинами, стрелками, и еще продолжают тикать, натикивать мотив той же песенки. Степа сейчас абсолютно счастлив, счастлив как никогда ранее. В это священное как молитва мгновение болезнь не трогает его, движения плавны и изящны, выверены. ЛУНА гладит по щеке, осторожно стирая слезу радости.

Вдруг в комнату вваливается бесцеремонно пьяный отец. Сказка-иллюзия – рассыпается. Человечек рушится на стол с сухим треском, часы мгновенно собираются из хаотичного приятного существования в пространстве, где они свободны и не закованы в жесткие рамки корпуса времени. И приглушенно они затаились на столе. Луна убежала за тучу. – Ты опять уроки не сделал, – ревет отец.

– Я… Ну.. – Молчать, – орет он и начинает со зловещей улыбкой снимать с пояса ремень.. Руки его дрожат.. Волосатые.. Громадные ноздри трепещут.. Волосатые руки сгребают мальчика и резко сдергивают штанишки. В воздухе стынет крик. – НЕ надо-о.. Папа. Но тот неумолим. Ровно 12 звонких ударов. Отец бросил избитое тельце на пол и ушел в другую комнату, где та же операция совершается с матерью. Мальчик ползет, рыдая, по полу, в угол, где, съеживается в комок и прислушивается к происходящему за перегородкой. И так изо дня в день.

– Помогите мне, – шепчет Степа, но друзья мертвы. Молчат. Жестокость разрушила хрупкий мир иллюзии. Она не вернется. Все молчит в ночи. Он один во вселенной и сказки более не будет никогда. В душе он теперь слышит песню Виктора Цоя. Слова: «Когда, твоя девушка больна». В душе мальчика все меньше света, да и вокруг. Тонкий его мир сворачивается как бумага, на которой только что была нарисована веселая, яркая картинка, Но вот поднесли спичку, чиркнули об рыжий бок коробки, и пламя опалило радость, стерев вечную радость ребенка.

– Я умер, – неожиданно мелькает и исчезает безумная мысль.

– Сегодня вы умерли. Он с трудом поднимается, вырывая из себя стон боли. Луна выходит из-за тучи и кладет на искаженное злобной гримасой лицо свои лучи. «Ничего не будет. Почему»? Шепчет ребенок, трясущимися руками пытаясь вернуть друзей к жизни, но напрасная попытка. И это подводит черту в искалеченном сердце подростка, которому в жизни никто и никогда не сделал ничего хорошего. Он берет коробок и направляется в соседнюю комнату. Тишина разлита в воздухе, ему кажется, что она подслушивает его шаги, читает мысли, намерения, возникающие в исковерканной болью душе.

Ему мерещится, что она это невидимый темный зверь, притаившийся вокруг, который готов материализоваться и наброситься на него, в жажде разорвать. Он слышит дыхание темного зверя.

Он убирает дыхание, с опаской всматриваясь в мерцание тысяч его глаз, вокруг, да-нет, но нет, это лучи луны блестят в хрустале бокалов в секретере. Он успокаивается. Решение принято. Предательски скрипит дверца… Обмирает.. Кажется, удары сердца сотрясают ночь мощными пульсациями.. Меееерещитттся, что весь мир слышит теперь безумного карлика. Но дверца возвращается на место и в руке блестит нечто…

Длинное, с белым внутри. Он подкрадывается к храпящему на полу отцу. Мать спит в соседней комнате. Пьяное лицо вздрагивает во сне, черные сальные усы шевелятся под зловонным дыханием. Волны снов проносятся по щетинистому лицу. Треск пробки.. Прохладная пахучая жидкость льется на брюки, свитер, «profile» – замер… Нет, отец только всхлипывает во сне.. Это должно произойти. Так надо.

Сверкает короткий разряд и огненная молния мелькает, чертит ночь, изгоняет невидимого зверя. Падает в пропасть и огромное пламя взмывает к потолку. Испуганное звериным криком. Красный, желтый, белый, лиловый, пурпурный факел – нелепая кукла, смешной паяц, мечутся по комнате. Крик. Звериный. Смешанный с безумным смехом карлика. Он доволен сейчас, он изгнал ЗВЕРЯ, изгнал, отомстил за мертвых друзей, и теперь все равно.

Огненный паяц заканчивает свое нелепое представление, с хрустом складывается и падает на пол, догорать. Он мертв. В комнату врывается мать, ее ультразвук-вопль звенит и пугает в каменных стенах, опять сталкиваясь с хохотом адского лилипута. Но вот взгляды встречаются, и столько нечеловеческого видит она в глазах сына. Что ужас замирает в ее теле. Превратив в одночасье в каменную статую.

Карлик проскальзывает мимо, во двор, в мир – где тоже ночь, где тоже надо изгнать зверя, и в руке зажат коробок спичек со смешной надписью: @Российские консервы@. Он уже не улыбается. Он серьезен. Ведь ждет работа, и:

– Я буду искать новых друзей. Настоящих. Раз вы все забрали у меня их. Грозит миру длинной рукой и болезнь снова наступает на него, делая прекрасным и уродливым одновременно. Волосы дыбом шевелятся на голове, тело, худое тело подростка, отплясывает дикий танец, а горящие глаза выискивают первую жертву. И он идет навстречу испуганному миру. Один как всегда..

Еще более один, и одиночество его теперь будет длиться вечно!!

появилась «Снежинка"*-* <

Наступила ночь. На безмолвных заснеженных просторах одиноких улиц, запорошенных снегом, гуляла вьюга, зло, яростно, выдувающая последние остатки осени.

Было где-то около двенадцати, по широкому как океан проспекту, боязливо прижимаясь к холодным стенам домов, брел мальчик – на вид лет семи-восьми. Вьюга, продолжая бушевать, то и дело пыталась сбить его с ног, уставших от долгой ходьбы. Ему было холодно и одиноко среди этих безжалостных и равнодушных к нему пространств, впрочем, он почти не замечал их – он плакал. Слезы текли по его маленькому, сморщенному от мороза лицу, мгновенно замерзая и оставляя на нем, длинные и сверкающие, в ледяной гримасе фонарей, полоски. Руки мальчика, даже не одетые в перчатки, напрасно прятались в карманах поношенной осенней курточки, это не могло спасти от холода, проникающего и туда. Но он особо не замечал и этого, идя вдоль стен домов без единого огонька, смотря под ноги и продолжая чуть слышно всхлипывать.

Он ушел из дома, не вынося побоев и пьяных, грязных сцен, постоянным немым свидетелем которых он был. Причина? Кто знает? Да, кто сможет ответить нам на вопрос – почему отец, инженер авиастроительного завода, еще не так давно такой добрый и ласковый, вдруг превратился в страшное чудовище, уничтожающее все вокруг?! В пьяном виде насилующий и избивающий мать. Он пытался спросить, но тот, разъяренный такими словами, только измутузил его, кажется, крича, что стране победившего капитализма не нужны мозги.

Собравшись с духом, мальчик пошел в шмилицию, но усатый дядька с двумя звездочками на плечах тоже рассмеялся и посоветовал ему убираться подобру-поздорову, потому что у него и так много дел.. Сегодня. Мальчик. Не выдержал! Наблюдая очередную грязно-смрадную сцену между родителями, он неожиданно закричал и бросился на отца с кулаками. Отец долго и тщательно, с любовью и доброй улыбкой, избивал его в детской, предварительно заперев в ванной маму, пытающуюся защитить сына. Чудом вырвавшись, он убежал и теперь не знал куда идти, безжалостный и холодный мир вокруг равнодушно взирал на мальчонку темными провалами сверкающих инеем окон и мерцающе-пульсирующим светом далеких звезд, миру не было дела до горя сего человечка, так любившего его.

Теперь он шел, заставлял себя идти, ибо только это действие ему и оставила равнодушная вселенная, размазывая кровь, бежавшую из носа, и испуганно и нервно вскидывая голову, с курчавыми короткими волосами, сквозь снег, слепивший глаза, ребенок пытался рассмотреть что-то впереди. Будущее было мрачным и неопределенным, кому он нужен теперь? Семья – она выкинула его! Общество? Детдом? Мальчик вздрогнул, с ужасом подумав, что его ждет! Детдом! Страшное слово, нелепое сочетание букв, факт, до того слышанный им из сводок новостей.

Помнится, они сидели всей семьей под Новый Год, все было так хорошо, папа с мамой как раз помирились и ласковое, мурлыкающе-вкрадчивое тепло гостиной с большим тортом и чаем на столе, горячо и нежно обнимавшим тело, своим спокойствием и добротой отрицали, делали нереальным зловещий и неожиданный в 10 вечера 31 декабря, сюжет на экране…

Фигурки детишек, кратко оболваненных и одетых в какие-то оборванные ошметки, ну разве он мог в тот миг хотя-бы на секунду предположить, что все это может предстать перед ним?

– НЕТ, – и мальчик яростно сжал в кулаки замерзшие пальцы в карманах. – НЕТ, ТОЛЬКО НЕ это», – прошептал он и посмотрел вверх, где сквозь бешено вертящиеся снежные хлопья проглядывала луна, мистическими лучами освещая полумрак улиц. – Куда и зачем? – возникали вопросы в голове мальчика, не знающего, что будет с ним далее, и глаза его, совсем не по детски сурово и жестко взирающие на мир, осветились выражением бескрайнего страха.

– Действительно куда? – прошептал ОН и остановился, чтобы посмотреть где находится. Вьюги продолжали неистовствовать, он уже совсем замерз и дрожал от невыносимого холода, дико сжимавшего тело, но, ни единого спасительного огонька, ни одной машины.

Пустота. Вселенная и он наедине.

Только он и мир, только он и мир, только он и мир, один на один с Ее равнодушием. Один на один с бесконечным горем, совсем один. Вокруг, хрипло воя вихрями снега, гудит, шумит, метель. Зло впиваясь в заиндевевшие омертвелые щеки острыми как бритва гранями снежинок, тускло сверкающими в теперь желтом свете фонарей, что делает их похожими на вылепленные из воска. И он упал на колени. Что делать? Не зная, что предпринять дальше, и, тупо и зло наблюдая, как вокруг стремительно вырастают, заметая совсем, ослепительные белые горы.

Он улыбнулся, умиротворенный теперь, явственно представляя, как будет потом! – Смерть, – прошептал он про себя хорошее слово и даже перестал дрожать, в эту секунду полно и до конца осознав, какой чудовищный и неотвратимый смысл оно несет. «А что, зачем мне жить? Кому нужен я, кто позаботится обо мне»? Мелькали вопросы, не имеющие ответа, и в нем росло спокойствие, решимость остаться тут до конца и с открытым и бесстрашным лицом встретить вечность.

– Так будет лучше для всех, – промолвил мальчик синими губами и тут же закашлялся от ледяных хлопьев, ворвавшихся в рот и заморозивших его покойным дыханием смерти-бури. Он упал на спину и крестом раскинул руки в стороны, окончательно перестав сопротивляться, как того жаждало его горячее детское сердце, хотевшее только одного – жить и радоваться! Глаза, голубые, темные, черные, цвет менялся каждый миг, безучастно смотрели в серую пелену неба, откуда падал и падал беззвучный снег, заметая его в цепкий плен смерти. И ОН УЛЫБАЛСЯ, ощущая, слыша эту наступающую на него вечную тишину, снега, как приятно было ее слышать, она была похожа на чудесную симфонию. Он смотрел на нее, звал ее своим сердцем, наблюдал, как кружатся и сверкают тысячами ребер снежинки, и думал: «осталось совсем чуть-чуть», потому, что ног он совсем уже не чувствует. И тишина затопляла его до конца, каждую клеточку тела, и ему мерещилось, что она разговаривает с ним, он рыдал!

– Мама, – произнесли губы мальчика. Она виделась ему в миражах снежинок и была похожа на сказочную фею. Она шла, спускалась к нему все ниже и вот рука ее касается его, он видит дыхание Матери мира на своей щеке. Но вот она исчезает.. Иллюзия.. А тишина, темной водой продолжает затоплять тело, постепенно убирая его из этого мира – он опять улыбается..

На что похожа она, уже не на симфонию… на радость, первую радость ребенка, впервые в жизни пробежавшего по зеленому лугу. «Какое счастье быть тут, в этом моменте времени», думает он и понимает, что теперь тишина это как время, триллионы, мегамиллионы секунд, заполнивших душу до конца. «Зачем мне жить, какая радость в жизни, радости в ней нет, она умерла и скоро умру и я». Мельтешили фразы во все больше леденеющем сознании, а сердце не хотело сдаваться, сжималось, окружаемое царством льда.

«Ненавижу вас всех», пролетела последняя живая мысль. – Ненавижу вас всех, – шептал он, умирая своим сердцем радости, и уже совсем не замечая холода вокруг себя. Шептал на прекрасном белом ковре, он, как мех загадочного вымершего животного.

Ласковый к нему мех.

Дарит покой.

«Что дали вы мне за всю жизнь, кроме боли и упреков? Ничего! Так за что же мне вас любить»? Глаза мальчика теперь закрыло белым кристаллическим саваном снега.

Он умер.

(Выдержка из газеты «Мир новостей». Сегодня утром у здания Городской Ратуши Города Радости обнаружено тело мальчика лет восьми. По предварительным данным мальчик замерз, пытаясь достучаться до охраны. Личность мальчика устанавливается».

МИГ… (0)

Вот небо расколола бесшумная, прекрасная молния, похожая на хвост белки, огненно-стройным жалом коснулась она воздуха. Растопила, убрала метель, и из тихой пустоты посыпались на мальчика раскаленные добела золотые тибетские монеты, стилизованные, потому, что в два раза больше обычного размера. Мальчик пошевелился и открыл глаза. Удивлению его не было пределов! Сказка царила кругом тела. Снег растаял, горы монет таинственно сверкали и искрились, отдавая ему свой пылающий свет-тепло. Изгнав темную зиму. Мальчик рассмеялся, вскочил, и принялся пригоршнями сыпать звенящее духовное золото себе в карманы. Больше-больше-больше.. Full. Радость.. Что дальше, друзья мои? А вот что!

Из неба вынырнула ласковая невидимая рука, вздернула, вознесла мальчика над городом, дабы он смог видеть, вдосталь им налюбоваться, так что он даже не успел удивиться этому. Покачала рука его из стороны в сторону, успокоила мятущееся сердце и…

Мальчик дезинтегрировался с тихим хлопком, оставив после себя благоухающее розами облачко, из которого вскоре на землю действительно посыпались розы, черные, желтые, белые, красные, лиловые и пурпурные – влажные, живые, трепещущие от счастья.

БЛЕСТЯЩИЕ в свете звезд, и они устлали собой весь город, уничтожив снег…

На деревьях выросли цветы и в парках, скверах, взорвались безумные почки и развернулись жилистые в сетку зеленые листья. И одуряющий аромат водопадом вошел в дома, сорвал всех с грязных платных постелей, выгнал людей на улицы. Вышло солнце и окончательно развеселило всех своим важным, дородным, парадным видом, румяные щеки. Хитринка в глазах! Старое, худосочное, бледное зимнее солнце, сдали на склад – в утиль, и вскоре его купил старьевщик. Он долго вертел нелепый блин в руках, прищелкивал шершавым языком и чуть не потерял в раздумье пенсне, но вскоре сообразил сделать из него стол, за которым угощал редких посетителей отличным турецким кофе, приготовленным на песке. Да с корицей! Аромат? Загляденье!!

Короче весна, Первомай пришел к Нам, Товарищи, наденем все пионерские галстуки, выбежим веселой гурьбой на улицу и пройдемся с грозным кумачовым плакатом: – Да будет свет!!!

А зима не вернется никогда!

А в далеком доме, за уютным столом, в круге света от желтого тканевого Абажура, сидела семья и пила чай с овсяным печеньем, и даже с горячими вафельками, так что пальчики оближешь! Мальчик радостно улыбался, улыбался отец, улыбалась мать. На всей атмосфере лежала вечная печать покоя, и свет был в сердцах. Рядом лежала горка монет и спичечный коробок и все были довольны, что так вот хорошо вот кончилось все. Вот!! Благодаря вмешательству невидимой руки. Кстати! Да!

Звали то мальчика никак иначе как – СТеПа!

Конец…

«Амиго, или просто один день»

«Amigo», напиток винный. Алк 8% об. Сахар 55 г/дм. Объем 0,33 л. Состав. Виноматериал виноградный, спирт этиловый ректификационный, сахар, лимонная кислота, ароматизирующая и вкусовая добавка «вермут» Ase 406/2, красители Е122, вода питьевая. Якобы исправленная.

Утро…

Я как всегда неохотно встаю, чтобы идти на работу. Светит мягкое, такое теплое солнце, ведь осень. Целую «любимую» и выхожу. Сига-ретта… Мну в пальцах и втыкаю в обтрепанную щель губ. Тонкий дымок вьется вокруг руки, завивает серые кольца и, рассеиваясь, улетает в небо, сегодня необычайно и истерично голубого цвета. На нем солнце соседствует с луной и меня весьма прикалывает этот факт.

Текут люди, я смотрю на них и замечаю общую, присущую всем черту – озабоченность. Озабоченность большого провинциального города, торопящегося «на работу». Я тоже озабочен.

Мы все как заводные куклы, подвластные четкому ритму будильника..7..ч..9..ч..Ключики поворачиваются меж лопаток и мы взлетаем с постелей, чтобы отправиться по проторенному маршруту системы радостной лжи о том, что мы живем в раю. Реальность проплывает мимо меня, как и мимо других людей. Ведь мы ОЧЕНЬ СПЕШИМ!!! Ведь мы пока ЛЮДИ…

Автобус заглатывает мое уставшее сонное тело, и я еду на работу. Напротив меня сидит женщина в черной рясе, ее злые глаза бесконечно бегают по кругу, словно ища чего-то. До ее лица дотрагивается кратковременная паутинка осеннего солнца, высвечивая рано появившиеся морщинки, хотя она еще молода. Мужчина в белом нервно крутит зеленую трубку телефона, губы его шевелятся. Наверное, он подсчитывает чего-то. На его пиджаке спит мотылек. Все озабочены, нахмурены, я тоже. Я опаздываю на работу.

Шумят деревья за окном автобуса.

Мною овладевает какая-то лень, ничего не хочется делать, работать, двигаться, думать, смотреть за окно. Ум впадает в состояние отупления. Потом я начинаю напрягаться. Ведь уже 8.45. Двери распахиваются, и я выхожу, рассеянно давя грязными подошвами первые осенние листья. Но я не слышу их хруст. Как ни слышу и пение синички на дереве. Уже 9.02. Я опоздал…

На работе все как всегда, заказы текут рекой, офис гудит, только успевай поворачиваться. Подстраиваюсь под ритм работы, я винтик, в четко смазанном механизме «ДЕЛА». Ничего не хочется делать. Все мои действия автоматичны, лишь бы быстрей обед! Осознавать. Что-то творить. Придумывать новые сюжеты… Лень! Сегодня Я не любит работу.

Но вот мне неожиданно везет, начальник ставит меня на новый фронт – надо помочь покрасить крышу, и я залезаю по качающейся лестнице на «верхотуру». Необычно. Живое везде. Электронный шум офиса-цеха сюда не проникнет. В руках у меня банка с краской. Медленно размешиваю электродом густую серую грунтовку и мою ацетоном кисточку. Я готов к работе. Моя задача замазать ржавчину на балках перекрытий, и я крашу их, тщательно покрывая бурые лохмотья многослойными разводами. Внизу громко ржут рабочие, они сделали из пенопласта фаллоимитатор и теперь по цеху ходят соленые шуточки. А я здесь один, наедине с краской. Дует холодный ветер.

Я вспоминаю, как еще недавно тут не было крыши, светило летнее солнце, и я увидел бабочку, на секунду присевшую на балку. Миг, и она исчезла, но почему-то это отпечаталось в моем сознании. Я думаю о ней, и на память мне приходит другая бабочка, совсем мертвая, которую я видел на улице, размазанную влажными шинами машин. Я сам размазан как эта бабочка, мысли ползут, текут, сталкиваются во вселенной моего ума, и тело расслабляется до невозможности.

Я не хочу замечать ничего, никаких мелочей, я везде и нигде, растворен в смутном состоянии ума, конечно ложном. Какая-то обостренная мягкость, слащавость и равнодушие – слова не могут передать этого.

Думая об этом я нечаянно уничтожаю работу паучка, свившего свою паутину на балке. Паутина разломана, а паучок размазан по балке. Он мертв. Смотрю на него и мне нехорошо. Убийцы всегда думали о себе. Неожиданно становится так больно и противно. Давлю это ощущение. Давлю.

День угасает, солнце делается еще мягче и теплее, а тени и углы зданий, люди, машины, и все – как ни странно, резче. Иду по этому резкому городу, этому панорамному глянцевому шару-городу. Вспышка. В магазине на полке сверкает бутылочка «Амиго», коктейль который я так люблю пить после работы, ведь я «устал» и хочу расслабиться. Читаю надписи, глажу стекло и рассматриваю большую белую звезду на этикетке. Бегущая телевизионная реклама в Городе Те** тоже показывает звезду. Мелькает слово революция… Революция сознания… На этикетке тоже это слово. Я пью его до дна, желая исследовать новое алкогольное состояние, и вот город приобретает чудно другой облик, я начинаю замечать мелочи.

Падающий пепел, с сигареты мимо проходящей девушки, кажется очень красивым, и я концентрируюсь на рассыпании серых крупинок по асфальту. Они там все разные. Солнце продолжает светиться еще больше теплым светом, хитроумным испанским светом. А в тенях города я начинаю видеть недоступные обычным людям краткие моменты…

Плевок на земле мерцает всеми оттенками радуги.. В изогнутые щели на асфальте заглядывает солнце и они кажутся трещинами в песках пустыни. В ушах-наушниках играет «Фрэнк дЮваль». Песня-фон «Caravan-in-nigt»…Края гудроновых пятен чуть темнее, чем их центр. Ветер тоже особенный, он заглатывает мои быстро немеющие расслабляющиеся ноги и течет по телу, и вот его нет.

Люди, проходящие мимо, видят это и не видят, а в моем восприятии эти мелочи приобретают великий смысл. Они что-то дают мне, пока не знаю что. Это другое растворение, растворение не тупое, а все замечающее, не отстраненное. Видимо алкоголь все-таки приоткрывает в нас какую-то дверь, за которой естественное, настоящее. Взрывает наше сознание, освобождает нас. Почему он? Почему ум не хочет просто так замечать жизнь, мелочи, которые могут так радовать глаз? Почему мы все спешим? Трудно.

Я пишу в этом состоянии на центральной площади города Те**, и это все-таки неправильно. Алкоголь дает обратный эффект и вот я возвращаюсь к прежней притупленности, даже большей чем утром. Я медленно угасаю. Угасает солнце, ветер гуляет по площади, закручивая тонны пыли.

Становится холодно и на площадь, где я сижу, опускается сумрачный вечер. Я ставлю точку. Надо бросить пить!

Все смешалось, и я перешел в другую комнату внутри себя. Где было еще хуже. Здесь все очень томно и таинственно, как в темном гроте на дне моря. Я продолжаю тему погружения в свое подсознание…