Читать книгу: «Смена веков. Издание второе, переработанное и дополненное»
Светлой памяти моего лучшего друга Ларисы Рудкевич (1946—2019)
© Давид Сеглевич, 2020
ISBN 978-5-4496-1188-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От автора
Пятьдесят лет назад я начал писать роман. Я собирался закончить его за пару недель. Потом стал ходить в школу, где мне сказали, что романы обычно пишут подолгу. Это оказалось правдой. Я все еще пишу тот роман…
Но публиковаться хотелось. Пришлось параллельно с написанием романа попробовать себя в других, более оборотистых жанрах. Так и возникла эта вот всякая всячина. Рассудив, что «Всякая всячина» – не очень подходящее заглавие для книги, я назвал ее более претенциозно: «Смена веков». (Именно так называлась первая подборка моих стихов). Здесь и аллюзия к известному эмигрантскому изданию двадцатых годов «Смена вех» (я ведь тоже эмигрант), и попытка передать ощущение тех перемен, что произошли при нашей жизни. Ведь это не просто номер века сменился, переменилась эпоха…
Давид Сеглевич. Торонто, декабрь 2007
Фантастика
Алло…
Эту странную историю поведал мне сам ее участник. А произошла она то ли в две тысячи третьем, то ли в две тысячи четвертом. Ныне мой герой уже не тот, что прежде. Он успел довольно быстро продвинуться по службе и работает вице-президентом фирмы. Фирма, впрочем, невелика, однако сам титул уже делает его носителя человеком солидным. Noblesse oblige – положение обязывает. Такой попусту языком трепать не станет…
Андрей Спиридонов жил один, хоть и было ему порядочно за тридцать. Со стороны быт его мог бы показаться унылым. Сам Андрей особого уныния не ощущал. Работа, вылазки с друзьями на природу, в театр, в кино, в ресторан… Снова работа… Не сказать, чтобы ему не хотелось обзавестись семьей, не мечталось о женской ласке, о тепле и уюте собственного гнездышка… Но все как-то случая не подворачивалось. Познакомят, бывало, с какой-нибудь фифочкой, пройдется с ней по недлинной торонтской набережной, посидит в кафе – вот ему уж и скучно с нею, и о чем говорить – совершенно неясно. Да и сама фифочка скучает и томится не меньше. Улыбнутся друг другу, распрощаются – и оба уж знают, что прощаются навсегда, что продолжения не будет, да и не надо его, продолжения. Утешался тем, что у них в Канаде брак между тридцатилетними считается ранним. Ведь среднестатистическая канадка сочетается сладкими брачными узами в тридцать один, а ее столь же среднестатистический партнер – аж в тридцать четыре.
Вот так и жил Андрей в «однобедренной» квартирке: гостиная, спальня да кухонка, где жарил вечерами яичницу да варил сосиски. В салоне оборудован был «домашний театр» – изящные, как фламинго, вертикальные колонки стояли по углам, горизонтальные висели по стенам. И когда романтическая тьма спускалась на город, побуждая к мыслям о высоком, рождая сладостный трепет чувств, квартира наполнялась рыданиями саксофона, звонкими арпеджио фортепиано, разговором скрипок. А наш герой восседал посреди этого пиршества звуков со стаканчиком кьянти, внимая Чарли Паркеру или старомодному Дюку Эллингтону. Чем не жизнь?..
На работе все шло своим чередом, суетливо и бестолково, по давно заведенному циклу: шумиха – неразбериха – поиски виновных – наказание невиновных – награждение непричастных. Назначались нереальные сроки, заваливались проекты, затем сроки отодвигались… Андрей крутился средь этой бучи и думал о том, что отвратная гостья ностальгия, воспетая и проклятая несколькими поколениями русских писателей, посещает только тех, у кого есть на нее время.
Наступила, однако, пора, когда он стал ощущать неудовлетворенность работой. Зудело и щекотало: не ценят, не понимают, задергали. Надоело все, к чертовой матери! Перемен захотелось. Чтобы и фирма побольше, и зарплата покруче, и льготы весомее. Ведь есть же такие.
Связался с несколькими агентами по трудоустройству. Ему всегда удивительно было, откуда такое обилие этих самых «охотников за мозгами» и как они могут существовать, коли их больше, чем самих людей, ищущих работу. И почему компании должны прибегать к их помощи, если стоит только свистнуть – и потенциальные работники валом валят? Андрею не раз объясняли, что вокруг этого самого трудоустройства много народу кормится. И в агентствах, и в самих фирмах. Продаст такой агент сотрудника, отстегнет, кому следует, – и может три месяца отдыхать, переваривая добычу, словно удав, заглотивший козленка.
Первому из этих агентов Андрей оставил номер своего сотового телефона. Когда тот позвонил посередь какого-то совещания и тут же с места в карьер стал расписывать прелести некоей «позиции»: зарплата – обалдеть, льготы – выше среднего и т. п. – Андрей понял, что сделал глупость. Перестал давать агентам рабочие координаты, и лишь дважды в день снимал сообщения со своего домашнего телефона. Отныне все восторженные звонки от агентов, нашедших сногсшибательные вакансии, тихо-мирно сидели в приемном ящике на сервере телефонной компании и спокойно дожидались, пока Андрей до них снизойдет.
…Позвонили как-то раз из компании «Белл» и предложили вместо обычной аналоговой телефонной линии поставить цифровую. Андрей всегда был «застрельщиком всего нового и прогрессивного», тут же согласился. Тем паче, что неудобств никаких не предвиделось: всё как и раньше, вот только телефонный номер ящика с сообщениями сменился. Андрей, понятное дело, записал этот номер где-то на первой попавшейся бумажке да и забыл про него. На следующий день захотел он сообщения снять, а номера не помнит, он у него где-то дома валяется. Пожаловался Мишке Гуревичу: вот, дескать, надо теперь куда-то в интернет лезть, номер разыскивать, чтобы сообщения прослушать…
– Да ты что? – говорит Гуревич. – На фига тебе этот номер? Звонишь к себе домой, а когда начинает работать автоответчик, жмешь девятку. Вот и всё.
Подивился Андрей, что никогда про такое не слышал, но сделал, как посоветовали. И ведь сработало-таки! Прослушал сообщения. (Как всегда, ничего существенного).
На следующий день ему уж и лень было набирать какой-то новый незнакомый номер. Сделал, как вчера: позвонил себе домой. Так и повелось и продолжалось с неделю. А потом случилось вот что.
Звонит Андрей на свой домашний телефон, ожидая услышать привычное: нет, мол, меня дома, оставьте, пожалуйста, сообщение, а уж я перезвоню – как только, так сразу. И вот вместо этой бездушной белиберды приятный женский голос отвечает ему:
– Алло!..
Смутился Андрей. «Sorry, моя прекрасная леди! Я тут номерком ошибся» – и трубочку повесил.
Вновь звонит. И вновь тот же милый женский голос отзывается. Это из пустой-то его квартиры!
– Sorry, – опять извиняется Андрей на изысканном своем английском. – Это номер такой-то?
А в ответ ему – на чистом и не очень изысканном русском:
– Андрей! Кончай выпендриваться! Сегодня ты, надеюсь, до восьми сидеть не будешь. Заскочи по дороге, купи бутылочку кетчупа. У нас кончился. И содовой заодно, парочку больших бутылок.
Андрей и рад бы ответить, да не может: язык отнялся. Он бы и кетчуп купил, «не big deal», как здесь принято говорить, – да к чему ему кетчуп, если в дверце холодильника сегодня утром аж две бутылки стояло!
Посидел, поразмышлял над услышанным. Потом рассказал Гуревичу.
– Ну, все понятно! – говорит Мишка. – Прекрасно эти мастера тебе дижитальную линию провели. Еще чей-то телефон к тому же номеру подключили. А ты от них чего-то другого ожидал?
– Погоди! А откуда она мое имя знает?
– А ты думаешь, в Торонто мало Андреев? Если не сотни, то уж десятки. Это точно.
– А голос?
– Что голос?
– Узнала ведь.
– При таком-то качестве можно кого угодно «узнать». Ждала просто звонка от мужа.
– А попробуй-ка ты позвонить.
Мишка набрал номер Андрея и завел разговор с неведомой дамой.
– Извините, а как вас зовут?
– А кого вам нужно?
– Мне… Андрея, – слегка растерялся Мишка.
– Андрей на работе. А кто его просит?
– Я попозже перезвоню, – буркнул Гуревич и положил трубку. – Ну вот, даже имени не узнали… Я ж говорил – с подключением напутали…
Андрей понимал, что Мишка прав, но тень неуверенности у него оставалась. Или ему просто не хотелось отгонять эту тень?..
В тот вечер Спиридонов открывал свою дверь с некоторым трепетом сердечным. Нет, он, разумеется, не надеялся застать в своей квартире незнакомку, но, шагнув в тихую пустоту апартаментов, почувствовал легкий укол разочарования. Ему представилось, как на этой вот кушетке сидит, закинув ногу на ногу, молодая женщина в халатике и прижимает телефонную трубку к изящному маленькому ушку. Он видел даже легкий белокурый завиток возле этого уха. Андрею казалось, что женщина непременно должна быть блондинкой.
Позвонил Гуревичу.
– Мишка, ты можешь мне сейчас позвонить? Если не туда попадешь, не перезванивай, я тебе сам звякну минут через десять.
Гуревич сразу все понял, и через полминуты телефон зазвонил. Андрей снял трубку и грустно сказал:
– Это я. Все нормально. Наверно, наладили.
В тот вечер ему было особенно одиноко…
На следующий день Андрей звонил домой без всяких эмоций, ибо ожидать было нечего. И вздрогнул, когда все тот же мягкий голос сказал: «Алло!»
– Это я, Андрей.
Во рту было сухо, в ушах звенело. Даже самого себя плохо слышал.
– Ах, ваше величество, это вы! – засмеялся голос. – Хорошо, что представился, а то бы не узнала. Ты хоть пообедал?
Тяжко было Андрею обращаться на ты к незнакомой женщине, но пересилил себя, переборол.
– Ага… А что ты делаешь?
– Играю.
– Во что?
Она опять звонко засмеялась.
– Баха играю.
– Баха?
– Да, представь себе. Иоганна Себастьяна. Я смотрю, ты там совсем заработался. Выйди, прогуляйся!
– А ты мне сыграй!
– Бах по телефону? Замечательное качество звука. Все обертоны – как в концертном зале.
– А знаешь, я читал один утопический роман. Он был написан еще до изобретения радио и звукозаписи. Там во все дома непрерывно транслируют музыку по специальным телефонным каналам. И автор пишет, что если человек всегда может слушать любимую музыку, то он счастлив.
– Мудро. А кто автор?
– Некто Беллами. Англичанин, вторая половина девятнадцатого века…
И так они болтали еще минут десять. И было Андрею легко, и душа его парила, и не нужно было вымучивать темы для разговора. Ниточка диалога сама перескакивала куда надо. Набравшись нахальства, спросил:
– А может быть, встретимся сегодня?
– Ах, мой рыцарь, вы назначаете мне свидание. Как это мило! Я согласна. Вот приду вечером домой – там и встретимся.
– Откуда придешь?
– Из консерватории. У меня трое студентов сегодня. Ладно, кончай трепаться! Пока!
Мишка Гуревич подошел спросить что-то по работе, но, увидев Андрееву отрешенную физиономию, осекся.
– Ну как, с телефоном нормально?
Андрей только головой покрутил.
– Да позвони ты в «Белл»! Пусть они там разберутся. Пусть проверят, в конце концов.
– Да, надо будет… Она меня и в самом деле принимает за мужа или за своего бойфренда.
К концу рабочего дня Андрей понял, что ни в какой «Белл» он не позвонит. Пусть будет этот неведомый голос, пусть остается эта милая путаница! Пусть остается это «алло» с завитком на последнем звуке, с этим нежным «о» переходящим в «у», что равно понятно и русским, и англоязычным.
Он придирчиво вглядывался в каждый уголок, пристально осматривал и салон, и спальню. В квартире что-то изменилось. Он не мог сказать, что именно. То ли стулья слегка передвинуты, то ли музыкальный центр кто-то включал. Бывает так: чувствуешь неправильность, нерегулярность, но где она? В самой атмосфере, в воздухе, в движении занавески у кондиционера?
Выглянул в окно. Переливался и искрился снег в огнях гирлянд. Те же, что и вчера, ёлки, опоясанные нитками лампочек, олени с фонариками… Кричали во дворе ребята, люди возвращались в свои теплые квартиры с праздничными покупками. Приближалось рождество. Вся округа ждала подарков. И Андрей тоже ожидал какого-то светлого подарка, сюрприза, нечаянной радости…
– Алло!
– Это я.
– А, привет! Ты еще на работе? Давай, приезжай скорее.
– Почему?
– Какой ты стал рассеянный последнее время! В самом деле не помнишь, что сегодня идем в театр? Тебе явно надо меньше работать и больше отдыхать. Сегодня ж пятница!
– Пятница? Но ведь сегодня среда.
– Я ж говорю: заработался! Всё! Кончилась твоя рабочая неделя. Не заметил? Пятница. Театр. Очнись!
– Это что, как в том анекдоте про раввина? «Вижу кошелек, а поднять нельзя: суббота. Помолился я как следует… Гляжу: кругом суббота, а вокруг меня – сплошной четверг». Это только вокруг тебя сегодня пятница.
– Ладно, давай скорее. Я уже начала собираться. Сейчас из-за тебя ноготь смажу…
Андрей подошел к календарю, потом проверил на компьютере. Да что это, в самом деле? Чего ради потянуло проверять, будто и так не знает, что среда, среда сегодня!
Но вдруг кольнуло что-то. Сорвался, помчался домой. Торопился. Скорее, скорее! Застать!.. Стоп. Кого застать? Не сходи ты с ума, в конце концов!..
В квартире стоял крепкий запах духов. Сильные, дурманящие. Скорее всего, французские. Такие будят вожделение, кружат голову. Именно так пахли красивые женщины в театре. Леди, что являются в вечерних платьях с глубокими декольте.
Андрей вновь обошел все уголки. Ничего особенного. Только этот аромат да еще на коврике – длинный белокурый волос, видно занесенный ветром с улицы… Запах мучил его всю ночь, мешая спать…
А на следующий день вместо привычного уже «алло» – пустая английская фраза, приглашение оставить сообщение. И померк день, и словно потерял что-нибудь или забыл нечто важное и никак не вспомнить. Он звонил каждые полчаса, и надежда постепенно уходила, растворялась, и хотелось крикнуть: «Не уходи! Куда ж ты?» Кому кричать?..
Он звонил и на следующий день, хоть и было понятно: она ушла. Навсегда. И не будет больше этого голоса. И не будет больше Андрей защитником и подопечным одновременно, что отличает женатого мужчину от всех прочих.
Он изменился. Стал серьезнее и старался менее предаваться романтическим грезам. Музыкальные вкусы тоже немного сместились. Он стал меньше слушать джаз и больше – драматическую классику. Малера и Шостаковича.
История с телефоном уходила в прошлое, забывалась потихоньку. Могла бы, наверно, забыться совсем…
Почти год спустя Андрей делал в квартире генеральную уборку. Решил перебрать и протереть все книги, диски, плёнки. Отодвинул от стенки стеллаж, что не один год пребывал в полном покое. В серой зашкафной пыли обнаружилась фотография. Обыкновенная фотка. Шесть дюймов на четыре. Видно, осталась от прежних жильцов и провалялась несколько лет, никем не замеченная. Мужчина и женщина на фоне пирамиды Кукулькана. Андрей никогда не был в Мексике, но пирамида узнавалась безошибочно по множеству фотографий в книжках и журналах. Женщина – симпатичная, со светлыми волосами. Припала плечиком своим острым к широкому мужскому. Улыбается и голову откинула, вот сейчас расхохочется. А он… Андрей сказал бы, что это – он сам, если бы не знал наверняка, что это не может быть он. К тому же, мужчина на фотографии выглядел немножечко солиднее и респектабельнее нынешнего Андрея. Словно то была не фотография, а Андреев портрет, выполненный художником, знавшим, что быть в скорости Андрею Спиридонову вице-президентом фирмы. И дата стояла на фотографии. Обычные розовые цифры в правом углу: 10 15 2010. Пятнадцатое октября десятого года. Понятно, что у неведомого фотографа была сбита дата на аппарате…
2007
Убийство В. И. Ленина и его последствия
Знаменитый английский физик Дэвид Дойч пишет о невероятно огромном количестве – континууме – параллельных миров. Миры эти существуют как бы рядом, они почти идентичны друг другу. Вот только события, происходящие в тех мирах, могут различаться: иногда чуть-чуть, иногда сильнее. Никакого взаимодействия между мирами не существует, и лишь явление дифракции света, знакомое нам из школьного учебника физики, свидетельствует об их существовании… Или какое-то взаимопроникновение все-таки возможно? Не могут ли предметы из одного мира перетекать в соседний?
Вот о чем я подумал, когда на обычном книжном развале в одной из европейских столиц обнаружил старую, в меру потрепанную и не слишком толстую русскую книжку. Название было тоже довольно обычным. «Малоизвестные страницы русской революции. Свидетельства очевидцев». Привлекла и слегка удивила надпись в нижней части титульного листа: «Издательство Орион. Нью-Йорк – Петроград. 1967». В аннотации говорилось, что этот сборник, под редакцией историка Андрея Робертского, является одним из многочисленных изданий, посвященных 50-летию Великой Февральской революции. И хотя, как значилось в выходных данных, книга вышла тиражом в 2000 экземпляров, никаких ее следов я не обнаружил ни в «Ленинке», ни в библиотеке Конгресса США, ни в других крупных библиотеках. Предлагаю вниманию читателя некоторые выдержки из этого сборника.
Из предисловия к главе «Убийство В. И. Ленина»
Успешное покушение на одного из большевистских лидеров, В.И.Ульянова (Ленина), может показаться событием незначительным на фоне тех грандиозных перемен, которые произошли в России в 1917 году. Много ли стоила в ту пору жизнь человеческая? Позволим себе не согласиться с этим. Именно во времена больших свершений, в «минуты роковые», даже небольшой удар по клубку событий, может бросить разматывающуюся нить истории в совершенно ином направлении. И пусть история не знает сослагательного наклонения, стоит прибегнуть к нему, чтобы измерить и оценить реальный масштаб каждой из составляющих великой революции.
Предположим на мгновение, что Ленин не погиб в апреле семнадцатого года и направил всю свою недюжинную энергию на захват власти. Мог ли «ленинский переворот» быть успешным? – Безусловно. Известно, что Ленин представлял самое радикальное крыло своей политической группы, так назваемой партии большевиков. Этот радикализм, помноженный на неуемную жажду власти, был способен принести самые неожиданные плоды. Разумеется, известно и то, что большевики не имели особой поддержки в народе, за их спиной не стояло крупных воинских формирований. Но сколь часто в политических битвах выигрывает не самый сильный, а наиболее беспринципный! Временное правительство сплошь состояло из либералов. Верность либерально-демократическим идеалам в условиях российской действительности могла стать причиной его поражения. Не будем забывать, что с момента отмены крепостного права прошло чуть более полувека. Значительную часть российского общества составляли дети вчерашних рабов. Раб подчиняется силе. Захвати эти новые якобинцы власть в Петрограде – и вся Россия могла бы пасть к их ногам. Позвольте, – скажете вы, – а как же Учредительное собрание?..
Да не введут читателя в заблуждение постоянные утверждения большевиков о верности демократическим принципам, о приверженности идее скорейшего созыва Учредительного собрания. На самом же деле ленинское крыло партии большевиков всеми фибрами ненавидело демократию. Это и понятно: большевики могли бы удержаться у власти лишь путем полного подавления демократических свобод. Их первым шагом стала бы отмена созыва Учредительного собрания. Затем последовали бы разгром опозиционной прессы, запрет всех оппозиционных партий, а возможно – и террор, подобный якобинскому. С яростью принялись бы эти фанатичные политики за осуществление своих социальных утопий, и серая мгла большевизма окутала бы шестую часть земной суши…
Инесса Арманд
Мы так долго не были в Петрограде! Последний час тянулся бесконечно. Пытались смотреть в окна, но было уже совсем темно, только редкие далекие огоньки мелькали иногда средь болотистой низины.
Н.К. занимали мелкие бытовые банальности (Н.К. – Надежда Константиновна Крупская – прим. ред.). Как, мол, раздобыть извозчика в вечернюю пору, как обустраиваться потом… Такой приземленной казалась она мне в тот час, такой недостойной этого великого человека! Я ведь думала совсем о другом. Как встретит нас столица? Для меня этот город всегда был чужим. Я ведь куда больше любила мою теплую милую Москву, в Санкт-Петербурге приходилось бывать лишь от случая к случаю. А главное: смогу ли я теперь столь же близко общаться с В.И.?
И вот наконец поезд тормозит… Мы вышли из вагона… Когда грянул оркестр, сразу почему-то завертелись в мозгу строчки из оперы Чайковского: «Вот так сюрприз! Никак не ожидали. Военной музыки оркестр…». Я даже не сразу сообразила, что это именно нас так встречают. Ильич как будто и не удивился вовсе. Словно всю жизнь его приветствовали военные оркестры. С обычной своей деловитостью вышел на перрон, пожал руку подбежавшему Чхеидзе…
Прошли в Императорский павильон. Чхеидзе говорил о новых свободных временах, о том, сколь важно в эти бурные дни сплотить всех сторонников подлинной демократии и продолжать борьбу за полное освобождение народа. Он вновь и вновь призывал к единству… Но я-то знала, как сильно ненавидел Ильич оппортунистов, готовых ради пресловутых демократических свобод пойти на сговор с буржуазией. Меньшевиков он презирал и даже не скрывал этого своего презрения в столь торжественный момент. Я стояла рядом и хорошо видела ироническую усмешку на его губах. К концу речи Ильич вообще повернулся к Чхеидзе задом, давая понять, что ничего общего с ненавистными ему меньшевиками иметь не желает. Потом вновь вышли из здания. Ленин начал говорить, но толпа собралась порядочная, и слышно было плохо…
Ах, и зачем он полез на этот треклятый броневик! Кто-то услужливо подставил плечо. Помогли взобраться… Как отчетливо помню его последние слова!
«Дорогие товарищи! Солдаты, матросы, рабочие! Империалистическая война даст начало гражданской войне по всей Европе».
И тут что-то хлопнуло совсем рядом со мной, точно шарик воздушный взорвался. Ильич тут же умолк и повалился с броневика. Подхватили падающее тело. Полетела в сторону окровавленная кепка. Я просто застыла, я не могла осознать весь ужас происшедшего. Толпа оцепенела на мгновение, а потом заполыхала криками, шумом, смятением. Хватали кого-то, вырывали из руки пистолет, хоть было уже поздно. Я не видела, кого хватают. Я бросилась к упавшему. С криком рванулась туда же Крупская. Мы столкнулись.
Вся верхняя часть головы – в крови. Темные струйки стекают с виска. И совершенно спокойное, ничего не выражающее лицо. Я ничего не видела, кроме этого неестественно белого лица…
Ах, если бы можно было повернуть время вспять… На минуту, на полминуты… Остановить Ильича, прикрыть его собственным телом… Поздно. Свершилось.
Григорий Зиновьев. Из речи на могиле В.И.Ленина
…Мы все были лишь его учениками. И все новые и новые наши сторонники будут учиться у него борьбе за освобождение пролетариата.
Наследие Владимира Ильича огромно. Значение его для нашего общего дела буквально неоценимо. Но как же больно становится при мысли, сколь много он успел бы еще совершить, не оборвись его жизнь так трагически. Враги революции хорошо знали, в кого им надлежит целить. Именно теперь, когда мы принимаемся за строительство новой России, нам будет страшно не хватать его решительности и отваги, его бескомпромиссности, его кипучей энергии. Постараемся же все вместе хотя бы частично восполнить нашу огромную утрату. Будем достойными того великого дела, за которое Ленин отдал жизнь.
Павел Переверзев
Я еще не был в то время министром юстиции. Этот пост занимал тогда сам Александр Федорович (А.Ф.Керенский – прим. ред.). Я же работал прокурором Петроградской судебной полаты. Разумеется, косвенным образом я был связан с делом Льва Освальда. Кем же был этот «одинокий волк» (ведь именно так переводится его фамилия)?
Сведений немного. Бывшие деятели царской охранки тогда не очень охотно с нами сотрудничали. В архивах Департамента Полиции никаких данных об агенте с такой фамилией не нашлось. Сам Лев Гарвеевич был из латышских стрелков. На фронте отличался храбростью. Имел Георгиевский крест четвертой степени. В конце 1916 года был контужен, вследствие чего и отправлен в тыл. Как видно, контузия не помешала ему хорошо стрелять. Квартировал он на Петроградской. Разумеется, сразу же произвели обыск на квартире. И – ничего. Еще один револьвер, патроны… Ни бумаг, ни сведений о связях. Прибыл в Петроград недавно, друзьями обзавестись вроде бы не успел. В пересыльной тюрьме его допросили только один раз. На следующий же день, 4 апреля, должны были перевести в «Кресты». Вот тут-то его и пристрелил Рубин. В упор, на глазах ошеломленного конвоя.
На допросах Рубин заявлял, что, являясь членом Петроградской организации РСДРП, всегда преклонялся перед личностью Ленина. Жаждал отомстить за убийство лидера своей партии. Как выяснилось, Рубин действительно был большевиком. Но как-то плохо верится в его праведный гнев. В партии Рубин состоял лишь несколько месяцев. За границу не выезжал и с Лениным никогда не встречался лично. Откуда взяться такой безоглядной любви к вождю? Как известно, Рубин был также убит «при попытке к бегству» буквально через несколько дней после ареста.
Все эти факты позволяют нам предположить, что за Освальдом и Рубиным стояли некие политические силы, смертельно опасавшиеся усиления большевиков… Кто конкретно? Тут мы можем только гадать. В частности, очень активным был Пуришкевич. Он в то время сколачивал монархическую организацию для скорейшего свержения Временного правительства. Активно сотрудничал с монархически настроенным офицерством, крупными помещиками, бывшими деятелями охранки. Все они были крайне недовольны демократическими преобразованиями новой власти, но наше правительство не было их единственным врагом. Неврастеник Пуришкевич параноидально ненавидел не только «разумное, доброе, вечное», но и вообще все, что могло представлять «угрозу устоям». Впрочем, никакими фактами о причастности монархических организаций к убийству Ленина мы не располагаем…
Александр Керенский
Разумеется, как министр юстиции, я слышал об этом деле. К тому же немного знал жертву покушения. Лично знакомы мы никогда не были, но одно время жили в одном и том же городе – Симбирске. Мой отец был директором гимназии, в которой учился Ульянов, преподавал там логику. По долгу службы ему приходилось встречаться с отцом Ульянова, инспектором народных училищ нашей губернии. (Удивительно, что из двух столь почтенных симбирских учительских семей вышли столь радикально настроенные революционеры, как Ульянов и я. Впрочем, наши взгляды на политику сильно расходились). Старший брат убитого был настроен еще более радикально. Он стал одним из организаторов неудачного покушения на царя и был казнен. Отец мой, будучи человеком широких взглядов и либералом, добился золотой медали для брата казненного революционера. Это было незадолго до нашего отъезда в Ташкент. Насколько мне известно, в аттестате Ульянова была-таки одна четверка, по логике, проставленная именно моим отцом. Как преподаватель он был очень строг и полагал, что знать его предмет на пятерку не может никто. Отец выдал Ульянову прекрасную рекомендацию для поступления в университет, и тот проучился некоторое время на юридическом факультете, но затем был отчислен за революционную деятельность.
Все это было мне известно, и я следил за ходом расследования, которое с каждым днем все более и более запутывалось. Вскоре кабинет сменился, и я уже не мог совмещать пост премьера с деятельностью министра юстиции. На эту должность заступил господин Переверзев. А вскоре, как вы знаете, наступили очень горячие дни, и мне уже стало совсем не до того. Стремительный развал фронта и волнения в Петрограде привели нас к единственно возможному решению относительно сепаратного мира с Германией. Никто не ожидал от нас этого. Признаться, мы и сами от себя ничего подобного не ожидали. Поверьте, верность союзническому долгу не была для нас пустым звуком. Но выбора не было. К июню даже самые милитаристски настроенные члены кабинета поняли, что если мир не будет заключен до осени, то страну захлестнет лавина всеобщей смуты. Эта лавина смела бы не только нас, она погребла бы под собой всю культуру, все то, что для нас было дорого и свято…
Пропуская через свою территорию поезд, на котором ехали Ленин и его соратники, германское правительство рассчитывало, что большевики, будучи ярыми противниками нашей военной политики, своей агитацией будут способствовать выходу России из войны. Этого не случилось. Действия большевиков были вялыми и нерешительными. Фронт, однако, разваливался и без их помощи.
Историки всегда поражались, сколь быстро нам удалось заключить Брест-Литовский мир, несмотря на противодействие со стороны Антанты. Да, мир этот был тяжел для страны, мы потеряли огромные территории, но это в любом случае было лучше, нежели потерять всю Россию.
Через год, как вы знаете, война закончилась победой Антанты, и нам удалось вернуть значительную часть утраченных территорий. Нелегко пришлось нам в Версале, особенно поначалу. Члены делегаций глядели на нас буками. Кое-кто пытался демонстративно обливать россиян презрением. Гучков, помнится, взглянув на мрачное лицо Ллойд-Джорджа, шепнул мне: «Этот Лев британский еще, глядишь, и от нас репараций потребует. Такому палец в пасть не клади». Постепенно нам удалось нейтрализовать эту неприязнь и убедить союзников в том, что ситуация в России летом семнадцатого года представляла собой типичный Force Majeure: мы просто не могли исполнять союзнический долг в силу внешних непреодолимых обстоятельств. Следует признаться, что дело было не только и не столько в нашем красноречии. Возвращение долгов царской России – вот что стало альфой и омегой этой стадии переговоров. Главы европейских держав прекрасно понимали, что любые санкции против России чреваты задержкой выплат и даже полным их аннулированием. Такими суммами не бросаются. Отделение Польши и Финляндии, с чем наша делегация немедленно согласилась, только способствовало укреплению престижа нашей страны…
Надежда Крупская
От Григория Зиновьева я не ожидала такой реакции. Последние тезисы Владимира Ильича – это его духовное завещание партии. Я пребывала в полнейшей уверенности, что каждое слово этой маленькой рукописи будет встречено с вниманием и одобрением. И что же?..
Я попросила Зиновьева передать тезисы в «Правду» для немедленного напечатания. Даже и название у меня было готово. «Апрельские тезисы». Ведь Ильич писал их уже в апреле, перед самым своим приездом в Россию. Роковым приездом…
Взгляды Ильича, его непримиримая позиция по отношению к соглашателям, не были секретом для членов ЦК. В Белоострове в наш вагон вошли Сталин и Каменев. В.И., едва поздоровавшись, тут же на них накинулся. «Что вы там у себя в „Правде“ пишете? Мы вас ругали самыми последними словами!» Я ожидала, что последует бурная дискуссия, но ни Сталин, ни Каменев спорить не стали. Сталин слегка ухмыльнулся в свои кавказские усы, Каменев тут же перевел разговор на что-то другое. Словно бы и согласились. А тут…
