Читать книгу: «Карибский капкан», страница 2

– Остановите здесь, Мигель, – распорядился по-испански президент. – Мы пройдёмся пешком.

Глава 3

Они вышли из лимузина. Четверо мотоциклистов спешились, и молчаливо последовали на некотором расстоянии за Харитоновым и Гонзалесом. Молчаливые, одетые в чёрные костюмы, они наверняка изнывали от жары, но не подавали виду, как настоящие индейцы, кем они, собственно, и являлись, и по крови, и по образу мысли.

Над пляжем носилось несколько чаек, искавших мусор, оставшийся после отдыхающих. Харитонов удивился, как водитель отыскал в такое время безлюдный участок побережья. Очевидно, он пользовался какой-то нехорошей славой. Пляжного мусора под ногами было на удивление мало, лишь иногда тут и там попадались банановые кожурки, чтобы никто даже здесь ненароком не забывал о национальном достоянии и кушании, с успехом заменяющим заморские бутерброды из полуфабрикатов.

Харитонов послюнявил палец, определил, что ветер дует в сторону океана, и встал между ним и президентом. Зелёные волны были подозрительно спокойны. Где-то вдалеке застыл белый треугольник паруса яхты.

Гонзалес заметил его машинальную заботу о конспирации, и произнёс:

– Не волнуйся. Нас может слышать только океан.

– И ветер, – ворчливо прибавил Харитонов. – Конечно, мои коллеги весьма справедливо полагают, что я отстал от современных технологий, но про такие штуковины, что усиливают звук на любом расстоянии, я слышал.

– У нас могут воспользоваться только стаканом.

– Я бы не был так в этом уверен. Где гарантия, что это только моему начальству пришла в голову блестящая мысль заслать в эту страну шпика? За двадцать лет до этого наверняка додумался кто-нибудь ещё, и прислал кого-нибудь более продвинутого, чем я. Вспомни, для тебя и винтовка была чудом техники.

– Ты прав. Но… – Гонзалес запнулся, и вдруг махнул рукой в сторону паруса. – Наплевать! Пусть их слышат! В конце концов, разве я должен скрывать то, что очень рад тебя видеть?

– Нет, – признал Харитонов. – Только через час доклад о твоей встрече со старым волчарой из КГБ не будет лежать на столах директоров разведок лишь тех стран, в которых никогда не видели столов. Да и тем подложат под пальму. Такое знакомство может служить дурной рекомендацией… хотя… кто я такой? Все подумают, я приехал просить у тебя денег взаймы.

– Ты утрируешь. Ты – национальный герой в нашей стране, и ещё во многих. А вот я – тиран.

– Как Мерда? Чтож, поздравляю.

Президент Гонзалес виновато улыбнулся и потупил взгляд на песок.

– Нет. Я хуже. Мерда был у власти всего десять лет. Я вдвое больше. Мерда был по-своему честен, он не скрывал своей диктатуры, не обещал сытой и спокойной жизни в благоденствующей стране. Я же только и делаю это. Я выступаю в Парламенте с проектами либеральных реформ, единственный наш телеканал с утра до ночи транслирует мою лоснящуюся физиономию, которая рассказывает о том, каким райским уголком станет наша страна, забыв прибавить: «Хорошо, если ваши внуки это увидят.» Я строю потёмкинские деревни в виде бетонных коробок, и вожу по ним иностранные делегации, со словами: «Смотрите, это не хижины, что были двадцать лет назад! Любите меня, я демократ!» И так двадцать лет, изо дня в день! Когда со мной была Лючия, я сам верил, в то, что говорил. Но теперь… Я вижу, что всё, чем я занимался – это было заштукатуривание больших трещин, которые расползаются всё больше и больше. И все, я думаю, видят это. Видят и молчат, потому что не могут представить на моём месте другую фигуру. Все эти годы народ терпел меня только потому, что мне не было альтернативы. В своё время я почти ничего не сделал для этого, это сделал ты. Но времена меняются, и континенты движутся. Выросло новое поколение, которым хочется чего-то нового. Теперь у нас появилась молодёжная оппозиция. Я сам лично приветствовал её, ибо демократичный правитель прислушивается к конструктивной критике. Но… есть те, кто хочет воспользоваться этим. Тогда будет очередной переворот, и ты сам знаешь, станет ещё хуже…

– С этого надо было начинать. Ты раскрыл заговор?

– Да. Но не это главное. Если бы я знал, что у меня есть достойный соперник, который сможет взять новый курс и привести страну к процветанию – я сам ушёл бы в отставку. Может быть, это лучшее, что я смог бы сделать. Но новое поколение ещё очень молодо. Оно не имеет того опыта, который имею я, несмотря на моё бессилие. Вокруг полно шакалов, которые так и алчут вскружить голову ещё ничего не понимающей молодёжи, и сделать из страны нечто жуткое… Ты же знаешь, как в соседних странах процветает наркомафия. Мы пока что ещё недоступны для неё. Но они внедрили к нам агентов, цель которых наладить канал поставки «дури». Мы нужны им как крупная перевалочная база: наркотики очень удобно вывозить из страны в коробках с бананами, и ввозить их в другие страны. Пока я президент – этому не бывать. Но они уже придумали способы, как со мной воевать. Эта война длится много лет: они разоряют наши предприятия, занимаются вредительством на плантациях, устраивают провокации против нас и стремятся дискредитировать в глазах мирового сообщества. Наверняка ты читал заметки в газетах о том, как макаки в зоопарке Пигзвилля, штат Массачусетс, отравились марихуаной, которая якобы содержалась в бананах, ввезенных из нашей страны?

– Помню.

– Это нанесло мощнейший удар по нашей экономике. Мне с трудом удалось оправдаться, заказав огромную тучу экспертиз независимым организациям, на оплату которой ушла половина нашего бюджета. Было доказано: мы не виноваты, и бананы у нас лучшие на континенте, выращенные без применения генной инженерии. Но всё-таки на наше реноме легло несмываемое пятно (о результатах экспертизы в газетах не напечатали). Кроме того, теперь и наша молодёжь, которая держит равнение на Север², теперь также не верит во все мои доводы, считая меня политиканом, делающим всё, чтобы удержать власть ещё лет на пятьдесят. Знали бы они…

– В каждом положении есть свои преимущества, – медлительно произнёс Харитонов, наблюдая, как трость его зонта входит в мокрый песок. – По крайней мере, тираны не несут ни за что ответственность…

– В том то и дело, Кондрат! Это самое страшное! Я этого и боюсь. Ответственность – это то, что делает нас людьми. Она не даёт нам потерять себя и забыть о других людях. Если её нет – мы всего лишь кучка жалких зверей, которые не смыслят ничего, кроме удовлетворения своего голода…

– Каков закон джунглей, Энрике? Мы с тобой одной крови? Да, так было, пока Акелла не промахнулся. Теперь же закон – каждый сам за себя.

– Но я ещё не промахнулся! Я не позволю шакалам обманывать мой народ. Я не многим лучше, но я… Нет! Я ничем не лучше…

Президент вдруг поскользнулся на банановой кожуре, но быстро восстановил равновесие. Телохранители было дёрнулись в его сторону, но он дал им знак, что всё в порядке, и те продолжили свой путь, будто бы ничего и не произошло.

Кондрат Архипович Харитонов не попытался подхватить друга. Не по той причине, что ему было безразлично, шлёпнется ли он на песок, и не потому, что тщедушный старичок опасался, что тучное тело президента придавит его. Просто Харитонов слишком поздно среагировал, и заметил неуклюжее движение Гонзалеса уже тогда, когда тот крепко встал на ноги.

Он злился на себя. С ним это бывало не впервые, особенно в последние годы. Но именно теперь он почувствовал всю свою беспомощность. Он – профессиональный разведчик, которому была подвластна абсолютно любая миссия, который мог примерить на себя любую роль, любую маску, оказался бессилен просто поддержать своего друга.

За всю жизнь Харитонов не произнёс ни одного тёплого слова. Ему приходилось слушать исповеди в момент отчаяния, утешать, вытирать слёзы, оказывать необходимую душевную помощь, успокаивать людей, дошедших, как им казалось, до точки невозврата. Но всё это ему приходилось делать на всё том же машинальном уровне, ничего при этом не чувствуя и даже почти не замечая этого. Это просто требовалось для дела.

Теперь же, когда Гонзалес просил у него моральной поддержки (Харитонов осознавал, что тому ещё и не к кому обратиться за ней, кроме него), он оказался не способен проявить искреннего участия, несмотря на все его хитрости и примочки, так как не поможет ни одно удобрение взрастить семя пустынной почве. На ум шли лишь одни циничные фразы, и Харитонов не мог реагировать на это спокойно, ругал себя мысленно всеми словами на всех языках, какие знал. Наконец, Харитонов нашёл компромисс с самим собой, и произнёс, медленно, тщательно подбирая слова:

– Энрике… Я, конечно, могу сказать тебе то, что обычно говорят в таких случаях… Что ты перетрудился, перенервничал, или тебе нужно отдохнуть. Это тебе смог бы сказать любой гражданин твоей страны, если бы ты остановил его и рассказал то, что рассказал мне. Наверно, ты не это хочешь от меня услышать. Я бы пожелал тебе, чтобы ты услышал от меня то, что хочешь, или то, что тебе поможет… Я на слова скуп. Но одну историю рассказать могу. Когда я прилетел сюда и вышел из здания аэропорта, то увидел старика, торгующего бананами. Я узнал его: это был один из членов повстанческого отряда, тот самый, со шрамами от мачете. Он боролся за свободу своей страны ещё тогда, когда ты не стал идейным вождём революции. Когда надежды у народа не было никакой: как ты понимаешь, у солдат Мерды были хотя бы мачете, у повстанцев только лопаты. Я помню, как я обучал его обращаться с пистолетом, сам знаешь, какая у меня память на лица. Я подошёл к нему, он тоже меня узнал. Я спросил его, почему он, почтенный ветеран, торгует бананами в полуденный зной, а не сидит в теньке, на веранде своей фазенды, и не рассказывает своим внукам о славных днях своей молодости. Неужели для него не нашлось другого занятия? Знаешь, что он ответил? «Вся наша страна торгует бананами. Если это делает наш президент, почему я должен стыдиться этого?» «Вот она, демократия, – подумал я. А он, немного подумав, вдруг прибавил: «Лучше торговать бананами, чем своей честью.»

Президент остановился и стал неподвижным взглядом смотреть на сморщенный профиль Харитонова, обращённый в сторону океана, к белому треугольнику яхты, которая, казалось, следовала за пешим кортежем по воде.

– Это то, что ты хотел бы услышать?

– Наверно, да… Кондрат…

– Не надо. Раз случилось так, что я второй раз оказался в твоей стране, я постараюсь сделать всё, от меня зависящее. Только на этот раз не предлагай мне пост главнокомандующего армии.

Харитонов знал, что это лучшее, что он сможет сделать для своего друга, а именно, как и двадцать лет назад, пустить в ход свои знания, умения и опыт. Да, он не очень чуткий собеседник, зато он хорошо борется с тиранами. Не для этого ли он выбрал страну, когда ему предложили отправиться куда-подальше? Не за этим ли он искал повод, чтобы его отправили куда-подальше? Теперь Харитонов предпочёл не заниматься поиском ответов на риторические вопросы.

– Я начну с анализа всей политической ситуации. Для этого в моём распоряжении должны быть архивы всех министерств и всех ведомств, начиная с разведки и контрразведки, кончая ассенизаторской конторой. Твоя задача – обеспечить мне доступ к ним и создать прикрытие. Думаю, легенда о том, что я русский писатель-графоман, который сошёл с ума и рьяно взялся изучать вашу историю, будет мало правдоподобной, но хотя бы уж дерзкой в своей издевательской банальности. Далее, я должен познакомиться со всеми политиканами в этой стране. Предлог тот же, пусть все хоть посмеются. Нам плевать: мы держим курс и видим цель. Через некоторое время я смогу вытащить тебе на блюдечке всех заговорщиков. А там делай с ними, что хочешь, расстреливай, или читай лекцию о пользе демократии для здорового развития планеты. Это зависит от того, хочешь ты их прикончить сразу, или пусть сами долго и мучительно помирают со смеху.

Харитонов предвидел реакцию президента на его слова, потому постарался всячески избежать встречи с его взглядом. Во-первых потому, что не любил проявления чувств, в особенности благодарности (ему её почти никогда и не выказывали, и Харитонов с молодости внушил себе, что она ему и не нужна). Во-вторых это был бы лишний повод удостовериться в собственной машинности и почувствовать стыд. Но главное, Харитонов боялся показать свою машинность Энрике. Чего доброго, он не поверит его искренности (да, и роботы бывают искренни, особенно в выполнении своей программы) и решит, что Харитонов делает ему одолжение.

Да плюс ещё те четыре парня. Очевидно, они всё в жизни повидали. Наблюдали своего хозяина и в моменты приступов самого чёрного отчаяния, или, как теперь, излучающим светлую надежду. Харитонову почему-то этого не хотелось. Может быть, потому что видел в них таких же роботов, как и он сам, только более современных и модернизированных, и ему не хотелось, чтобы проявление искренних чувств заставило хоть на время забыть свою программу? Или же просто потому, что ему было обидно их безразличие? Иногда он считал, что родившись, взял на себя обязанность быть безразличным, которая принадлежала многим и многим людям. Потому сам он не любил людей хладнокровных и циничных. Они не оценивали его жертвы. Харитонов тайно мечтал о том, чтобы он был таким один. Тогда мир был бы определённо гуманистичнее.

Энрике Гонзалес хорошо знал натуру своего друга, потому как, несмотря на внешность увальня, был очень чутким и проницательным человеком. Так теперь он заметил, как Харитонов ежится, старательно избегая его взгляда, и с трудом сдержал свой порыв, опасаясь раздражать его. С момента начала их знакомства Гонзалес благоговел перед Харитоновым. Он считал его невозмутимость и хладнокровие каким-то особым даром, которого лишены обыкновенные люди, вроде него. Зачастую он сравнивал своего друга с Кетцелькоатлем, божеством индейцев, сошедшим с небес и научившим его предков земледелию. Они оба теперь тайно завидовали друг другу белой завистью.

– А теперь мы поедем на мою фазенду, – сказал лишь президент с виноватой теплотой в голосе. – Мария столько слышала о тебе, и будет просто счастлива познакомиться с тобой!

– Боюсь разочаровать её, когда вместо мужественного героя в духе Хаггарда она увидит старую и сморщенную хромую обезьяну… – буркнул Харитонов.

– Ей будет с кем сравнивать… – ответил президент, смысл его фразы Харитонов поймёт значительно позже. – Но если ты будешь так же ворчать, то действительно разочаруешь её. Герои не брюзжат. А мы не должны разочаровывать нашу молодёжь.

– Правильно. Пусть молодёжь сама себя разочаровывает. Потому ворчать не буду. Буду молчать, как вяленая вобла.

Президент всё же не удержался, схватил Харитонова под мышку и, несмотря на то, что тот упирался и сдавленно хрипел, потащил к лимузину.

Как только кортеж развернулся и вырулил с пляжа на дорогу, ветер переменился, и теперь дул с океана на континент. Белый треугольник паруса развернулся на 180 градусов и выгнулся дугой. Яхта на максимальной скорости пошла в сторону столицы.

Глава 4

Министр внутренних дел страны Педро Рамирес пребывал в спокойном расположении духа. Подобного рода событие могло сравниться по периодичности с увеличением премии сотрудникам министерства или с солнечным затмением.

Окна кабинета Рамиреса выходили на океан. Смотря в него, министр мог видеть зелёные волны с голубым отливом, кусочек золотого берега и две склонённые друг к другу пальмы. Такой пейзаж, который скорее напоминал картину, нежели подлинный вид из окна, мог сделать счастливым кого угодно, а уж скрасить тяжкие трудовые будни – так просто за милое дело.

Кого угодно, но не министра Рамиреса. Куда больше внимания и одобрения с его стороны выказывалось двум огромным вентиляторам, которые, подобно верным стражам, всегда стояли за его спиной и обеспечивали комфортный климат, обдавая мощными потоками свежего ветерка. Эти двое действительно несли большую ответственность перед всей страной, ибо их главной обязанностью было постоянно охлаждать министра, который нагревался как снаружи от раскалённого солнца, так и изнутри, от не менее горячего темперамента. А перегрев министра грозил тем, что он взорвётся, или же, чем-нибудь, что ещё хуже.

Но сейчас оба вентилятора могли позволить себе особо не усердствовать. Министр, как уже было отмечено ранее, был спокоен. Он сидел, откинувшись в кресле, в котором тонуло все его тело, и даже смотрел в окно. Правда, пейзаж всё же оставлял его безразличным. Рамирес не был романтиком, и для него это был всего лишь вид из окна (раз есть окно, в него что-то должно же быть видно, не так ли?)

А началось всё с того, что министр решил смотреть на жизнь философски. Философию Рамирес любил, хотя в юности, если хотел иногда просветиться каким-нибудь трактатом, почти сразу же не без раздражения откладывал его в сторону, так как не мог понять ни строчки. Это его не огорчало, ведь не все могут запомнить заумные, надуманные термины. А главное, зачем? Неведение в философских сочинениях отнюдь не мешает относиться к жизни философски.

Безусловно достойное желание переменить образ жизни и категорию мышления последовало за рядом неприятных для министра известий, первым в череде которых было, безусловно, известие о прибытии Кондрата Архиповича Харитонова. Оно было получено по длинным и извилистым каналам информации, начинающимся среди сотрудников авиакомпании-перевозчика, и заканчивалось в кабинете с видом на пальмы и океан. Объективно министр не мог объяснить себе, чем ему так не понравилось прибытие Харитонова. Он даже толком не знал, кто это такой. Слышал только, что этот русский некогда оказал некую большую услугу президенту Гонзалесу (то, что Харитонов был народным героем было несколько преувеличено: скорее, он был полулегендарной фигурой, вроде Кетцалькоатля, предания о котором добрые дедушки рассказывали своим внукам на сон грядущий). У Рамиреса такого дедушки не было (а по возрасту он и сам должен был бы выступать рассказчиком), с раннего детства он был солдатом, потому о сведениями о Харитонове он обладал весьма поверхностными. Но интуитивно Рамирес почувствовал, что прибытие на вид безобидного старичка-боровичка может изменить расстановку сил и перевернуть всю партию с ног на голову.

Доклад полковника Гарсии о представлении в аэропорту подтверждал это подозрение.

А вторым «пренеприятнейшим» известием для министра стало сообщение аналитиков его ведомства: попытки наркомафии проникнуть на «чёрный» рынок страны не увенчались пока что особым успехом.

Как уже наверно заметил читатель, министр Рамирес был весьма противоречивым человеком. Во многом потому, что был блестящим министром. Выходец из беднейшей неграмотной семьи, вынужденный с малолетства уйти в партизаны в горы, он горячо приветствовал революцию, свергнувшую режим Мерды. Рамирес помнил о причине, заставившей его и многих других стать по сути разбойниками – поиск пропитания. И это в стране, где еда буквально на каждом шагу – протяни руку да сорви банан! Во время тирании военной хунты Мерды такая вольность каралась расстрелом.

С приходом Гонзалеса всё изменилось. Демократичный президент решил продовольственную проблему природным путём, устроив общественные плантации, куда любой трудящийся гражданин мог прийти и бесплатно набрать столько, сколько нужно. Большинство граждан трудились на этих же самых плантациях, что решало так же и проблему трудоустройства, и проблему оплаты труда (другое дело, что дальше этой реформы дело не пошло, но президент объективно сделал всё, что мог).

Педро Рамирес, пылкий революционер и сторонник реформ, решил встать на защиту нового порядка. Став свидетелем положительного изменения в жизни его страны, он всем своим существом возненавидел криминал, ведь на смену одним разбойникам неизменно приходили другие. Рамирес не понимал этих людей. «Если государство дало возможность жить честно и получать по труду своему, нужно быть безмозглым животным, чтобы быть паразитом и грабить его! – часто повторял Рамирес во время собраний активной революционной молодёжи.

Рамирес поступил на службу в только что сформированную полицию, в отдел уголовного розыска, который он очень быстро возглавил благодаря природной смекалке и служебному рвению. К тому моменту Рамирес, ещё недавно совсем не умевший читать и писать, не только овладел всеми этими дисциплинами, но и освоил юриспруденцию, экономику, теорию управления, словом, пожал все возможные в молодой республике плоды просвещения (к этому периоду его жизни относятся и его неудачные философские опыты).

На него быстро обратил внимание президент Гонзалес и вскоре предложил занять пост министра внутренних дел. Если Гонзалесу и пришлось вскоре пожалеть об этом предложении, то отнюдь не из-за того, что Рамирес плохо справлялся со своими ответственными обязанностями. Благодаря грамотной кадровой политике (именно он, Рамирес, несмотря на личную неприязнь, способствовал продвижению по службе талантливого оперативника полковника Гарсии, и не его одного) и крепкой, хорошо законспирированной агентурной сети, министру удалось сначала полностью контролировать «чёрный рынок», а затем, перекрыв таким образом разбойникам канал снабжения оружием и информацией, задушить все крупные бандгруппировки.

С самого первого дня своего пребывания в должности, Рамирес показал, что он не станет скрывать свою позицию по какому-то ни было вопросу, даже если она идёт вразрез с позицией самого президента. Таким образом, истинный революционер, привыкший бить своего врага до конца, составил единственную оппозиционную силу демократичному до мозга костей Гонзалесу. Яблоком раздора между ними стала нынешняя система исполнения наказаний, приходившаяся Рамиресу мягко выражаясь не по нраву. Будучи главой уголовного розыска, Рамирес не интересовался дальнейшей судьбой преступника, которого ему удалось арестовать. Его обязанности заканчивались на передаче дела в суд республики, и он очень хотел, чтобы его побеждённый враг получил по «самое небалуй». Преступник, по его мнению, не заслуживал прощения. Это особая порода человека, если человека вообще. Рамирес считал, что вор при нынешнем порядке крадёт исключительно в силу порочности своей натуры. А это значит, что никакая тюрьма не сможет исправить его. А если учесть, что в тюрьме многие из них чувствуют себя как в родном доме, и питаются теми же бананами, собранными для них руками честных тружеников…

Став министром, Рамирес узрел суть демократичного и гуманного правосудия. Уголовники, после привычной встречи с сотрудниками полиции, отправлялись на парочку лет «отдохнуть в санатории», как называл это сам министр. Несогласие с этим приницпом сделало его рьяным противником демократии Гонзалеса, да и демократии вообще. Он призывал вновь ввести смертную казнь за самую малейшую кражу. Основным доводом его оппонентов было то, что это вернёт страну в эпоху Мерды, установит гнетущую атмосферу страха и недоверия. Рамирес продолжал настаивать на том, что это – единственный путь, способный привести страну к процветанию.

Президент Гонзалес испытывал к Рамиресу смешанные чувства. С одной стороны он сильно уважал своего оппонента за его безупречную преданность народу и безукоризненное исполнение своего долга (уважал, возможно, больше, чем самого себя). С другой стороны боялся его, видя в нём тень генерала Мерды. Похожие чувства питал к президенту и министр, разве что позволял в его отношение куда большую резкость, ибо критика его была просто безжалостной. Они оба были максималистами.

Политиком в полном смысле слова Рамирес стал уже тогда, когда криминогенная обстановка в стране пошла на убыль. Произошло это отнюдь не потому, что теперь министр мог позволить себе расслабиться и заняться чем-нибудь ради искусства. Просто Рамирес осознал, что при ненавистной ему демократической системе полностью подавить преступность невозможно: после небольшого «отдыха» рецидивисты вновь выйдут на свободу, и отправятся на банановые плантации. Только отнюдь не для того, чтобы на них работать. А с ними пойдёт и новое поколение «порочных».

Но, как было замечено раньше, Рамирес был максималистом. Его отнюдь не прельщала роль пастуха, который провожает уголовников из «санатория» на плантацию, помахивая им вслед белым платочком и смахивая наивную слезу, означавшую надежду на исцеление их душ, а затем возвращает их обратно в кандалах чтобы продолжить работу «по перевоспитанию». Министру очень хотелось изничтожить «порочных» совсем, на корню, а для этого нужно было выйти за рамки демократии, и даже немножко побыть диктатором. А начать с того, чтобы стать президентом. Для этого необходимо из чиновника превратиться в настоящего политика, который с трибун рапортует о своих невероятных успехах и о том, что это всё ещё цветочки по сравнению с тем, что он может сделать, будь у него больше власти.

А успехов то у него как раз то и не было. Как ни парадоксально, всё то, что считается успехом для полицейского чиновника, для политика – только лишь его отсутствие. Круговоротом уголовников в природе никого не удивишь. Для того, чтобы победить на предстоящих выборах любимого народом президента Гонзалеса нужно что-нибудь более существенное. Например, самолично уничтожить наркомафию.

Которой, к слову, тоже нет, на сей раз благодаря общим их с президентом усилиям. Возникшая было надежда на инцидент с макаками, который мог хотя бы создать видимость присутствия в стране наркомафии, тоже растаяла. Рамирес был в отчаянии. Наркомафии не было, а он не мог даже её придумать! Единственное, что его успокаивало, была мысль о том, что и его соперник находился в том же положении, что и он. У Рамиреса было даже преимущество – он, в отличие от Гонзалеса, президентом не был, и его не давило бремя невыполненных обещаний.

И вот теперь, как и двадцать лет назад, появляется мифический русский старикан, точно джин из бутылки, и грозит стереть в прах всё его, Рамиреса, преимущество. Ну где же справедливость?!

Самое время взглянуть на жизнь философски. Ведь всё это – всего лишь навсего идея. Никого не заставишь смотреть на жизнь также, как ты. Даже если ты сожалеешь об этом: взгляд то правильный.

Он, министр Рамирес, многого достиг в жизни своим упорным трудом. Заслужил всеобщий почёт и уважение. Его взгляды разделяет множество человек, у него есть свои последователи, высоко ставящие его авторитет. Что и кому ему теперь нужно в жизни доказывать? Зачем стремиться лезть выше, драться до потери последних зубов чтобы взвалить на себя лишнюю ответственность? Не проще ли удалиться на какую-нибудь тихую прохладную фазенду, писать свои мемуары и смотреть на жизнь философски?

Но вновь противоречивость характера министра неожиданно напомнила о себе. Стоило ему подумать о мирной жизни и мемуарах, как в мозг клином вонзилась другая, совсем противоположная мысль:

«Обо всём этом ты думаешь, потому что ты бессилен что-либо изменить. Зарываешь голову в песок, как страус. А какой-то Гонзалес, который слабее тебя, выиграет партию без боя!»

Вентиляторы за спиной министра принялись усердно жужжать. Они заметили, что тот вновь начал нагреваться и вот-вот шкала допустимой температуры достигнет предела. А тогда… Безусловно, эти двое заслуживали самых почётных государственных наград и достойной пенсии.

– Разрешите, господин министр…

В кабинет робко просочился секретарь министра, молодой, похожий на большую мышь или маленькую крысу, человек. Ему было известно о том, что министр был в приподнятом расположении духа, и потому ему очень не хотелось быть навязчивым. Он вёл себя как ребёнок, который боится спугнуть бабочку. Ведь он так надеялся на увеличение премии сотрудникам! Сверкнувший, как молния, взгляд Рамиреса рассеял его надежды.

– Я вас слушаю, синьор Санчес.

– Вас спрашивает один господин…

Секретарь аккуратно положил на стол перед министром внушительных размеров визитную карточку, напоминающую меню в дорогом ресторане. Золотыми буквами, украшенными витиеватыми вензелями, на ней было вытиснено:

«Синьор Рафаэль Августо Габриэль Базилио Эрнесто де Паскуалес де Аврелио. Дипломат.»

Министр без особого энтузиазма пробежал глазами карточку, и равнодушным голосом спросил:

– Чего ему надо?

– Он говорит, что по личному вопросу.

– Все кому не лень будут отрывать министра от работы! Можно подумать, я здесь целыми днями колю задницей орехи!

Ворчание Рамиреса можно было бы назвать добродушным, потому как ворчал он чисто ради соблюдения приличий. «Все кому не лень» не распространялось здесь на дипломатов, особенно из более развитых экономически стран (то есть, почти всех стран). Наверняка он пришёл улаживать какое-нибудь недоразумение, скорее всего, жаловаться на какого-нибудь полицейского, который загородил своей фигурой туристам красивый пейзаж для фотографий. Рамиресу даже захотелось послушать его, чтобы хоть как-то отвлечься от своих весьма мрачных мыслей.

– Пусть заходит.

Секретарь чинно поклонился и стрелой выскочил из кабинета. В следующий момент вместо него в дверях возник аккуратный, стройный, среднего роста человек, одетый в элегантный светлый костюм с шёлковым шейным платком бордового цвета. На лацкане его пиджака красовалась булавка с крупным изумрудом. Его лицо также напоминало какого-то зверька: маленькая нижняя челюсть, маленькие глазки, слегка оттопыренные уши. Но улыбка, демонстрирующая ряд миниатюрных зубов, наводила на мысль скорее о мангусте или горностае, нежели о мыши или крысе. Что-то от зверька было и в его манере двигаться: плавно, принимая основную нагрузку на стройный и гибкий позвоночник.

Министр едва заметно поморщился: обаяние подобных типов безотказно действует на всех женщин, зелёных юношей и пожилых интеллигентов, а у старых солдат, вроде него, непременно вызывает раздражение.

– Добрый день, сеньор… как мне лучше вас называть?

– Как хотите. Лучше сеньор Паскуалес, Рафаэль Паскуалес. Меня чаще всего называют по моему первому имени.

– Присаживайтсь, сеньор Паскуалес. – Рамирес вежливо указал гостю на стул у приставного столика для совещаний, а сам подумал: «С каким удовольствием я дал бы пинка этому самонадеянному павлину!»

Дипломат протянул свою маленькую наманикюренную ладошку, и министру пришлось её пожать.

– Я очень счастлив познакомиться с вами лично, сеньор министр! Я считаю вас очень харизматичным политиком, и конечно же, одним из самых эффективных борцов с преступностью в истории. Для меня большая часть…

– Господин Паскуалес, давайте опустим это. Я вправду очень польщён.

– Конечно, конечно. Кто лучше нас с вами знает, что время не резиновое? (Эти слова очень не понравились министру, и он с интересом стал ждать продолжения фразы этого изящного наглеца) Но всё дело в том, что я решил добиться вашей аудиенции по личной инициативе, в связи с вопросом, не имеющим отношение к моей дипломатической деятельности.