Читать книгу: «Дорога горлицы и луня», страница 4
Глава 7
Вот горный переход.
За ним – уже разлука.
О, ты, «Застава встреч»!
Напрасные надежды
Сулит названье это!
Ки-но Цураюки. Вот горный переход…
Утром Радолюб, Честимир, Путята, Воик, Бортэ и Агафия получили дурные вести. Зверополк рассказал:
– Путь обычно лежал через реку Смородину и земли, заселенные племенами дикими22. Они жили особо и давали и нам, и телегам до Нового Волчка добраться без трудностей. Но сейчас везде там кереды – люди хана Сартака. Зверь не пробежит незамеченным, птица не пролетит.
– Как же нам провести до Улуг-Хема обозы? – спросил Радолюб.
– Не только о добре нам думать приходится. Надо бы и девиц поберечь, – заметил слышавший уже ранее о беде Добрыня.
– Княгиня Ясинка с потомками Любомудра ждет скорой встречи, – напомнил Зверополк.
– Государыня послала нас тайно на подмогу. Кто-то должен с нами без промедления в Новый Волчок отправиться по пути особому. Остальные за телегами и товаром в Беркуте присмотрят, а за ними придет уже больше волколаков – не сыскать лучшей защиты, – сказал Колояр.
– Коли оставлять, так Агафию и Бортэ. Они от скитаний сильнее всех устали. Все время в зверином облике быть мы не можем – с ума сойдем. А без шкур, когтей и зубов девицы самые приметные, а защитить себя не сумеют, – решил Честимир.
– Ах, нет! – испугалась его племянница. – Вместе такой путь прошли, а теперь сам в избу войдешь, а нас у порожка оставишь?
– Княжна, далеко еще до этого порожка, – возразил Радолюб.
– А если все-таки возьмем с собой телеги? – спросил Путята. – Авось проскочим. Кереды не трава, вдоль любой дороги не растут.
– Было бы все просто, государыня нас не посылала бы, – ответил Зверополк. – Она и больше волколаков потом отправит, коли поймет, что не зря, что Радолюб нашел наследника из колена Любомудра и возвращается к нам.
– Позвольте нам промеж собой посоветоваться, – попросил батюшка Добрыни, Путяты и Воика. – Выйдем в лес прогуляться, – обратился он к прежним своим спутникам.
Снег вчерашний растаял, и двор весь покрылся липкой грязью, по которой, дергая маленькими головами, ковыляли пестрые курицы. Из хлева раздавалось мычание – там прибиралась хозяйка, и корова радовалась человеку знакомому. На конюшне ржали кони – только гостей. Одна баня молчала, а у порога ее спал рыжий пес дворовый. Обойдя телеги, вышли путники из ворот, но выбрали не широкую дорогу к другим избам села, а тропу с холма к реке Зарянице. Ноги вязли, девицы приподняли подолы рубах своих, чтобы не запачкать. Потом заскрипел жалобно мост из бревен, поверх которых остались еще местами березовые доски. Все молчали. Только войдя в лес, Радолюб обратился к остальным:
– Что же делать будем?
Ответила неожиданно Бортэ, до этого только молчавшая.
– Волколакам этим верить можно? – с холодком. Точно не оцарапали, а когтями по коже провели.
Агафия, убежденная, что подруге ее Зверополк и Колояр понравились, вздрогнула и вспомнила слова своей матери: «Что же она такое? Кому же ты поверила? А я скажу. Брат твой, когда ее допрашивал, потом ко мне приходил и сетовал: „Страшная она, матушка, – тем, что врет легко и постоянно. Никто не знает, что на уме у Бортэ. Вкрадчивая, мягкая, а никого, кажется, не пожалеет, когда силу наберет“».
– У Зверополка батюшка при дворе княгини редко бывает. Он, я знаю, не против был бы нового государя, который поведет волколаков на добычу новых рабов-людей. За Колояром ничего худого никогда не числилось, – сказал Радолюб.
– Можно ли винить детей в грехах отцовских? – спросил Воик. – А если давно уже Зверополк княгине Ясинке служит, а на Палицкий Холм глаз не кажет?
– В Беркуте я ждал других волколаков, – покачал головой его батюшка.
– Подождем их еще? – предложил Добрыня.
– Но ведь про кередов правда. Кто знает, сколько еще кередов придет в те земли? Может, времени у нас больше нет, – сказал Честимир.
– Ты, внук Любомудра, и ты, батюшка, точно должны отправиться с Зверополком и Колояром, – рассуждал Путята. – Вас княгиня Ясинка больше всех ждет. Кто из нас с девицами и обозом в Беркуте останется?
– Мы вместе должны идти! Бортэ и я уже добирались до севера и возвращались в Светлоровск без охраны, – отметила взволнованно Агафия.
– По землям мирным, – заметил Честимир резко.
– Дядюшка родимый, так теперь кереды с двух сторон попереть могут и прижать нас всех! В княжествах соседних война, а ты нас одних оставить хочешь! Разве по нашему времени не страшнее всего – ждать? Бортэ, скажи хоть ты что-нибудь.
– Честимир, коли кому оставаться, так тебе. Едва ли ты в ратном деле много смыслишь, а, коли путь опасен, твоя жизнь, как князя будущего, всех остальных намного дороже, – напомнила подруга.
– Но он нужен Ясинке! – возразил девицам Радолюб. – А с тем, чтобы красавицы наши остались, я согласен. Охранять их и обозы останется… Воик.
– Это, Агафия, нам не по сердцу. Против воли нашей. Только иного выхода не видим, – сказал Добрыня опечалившейся княжне. – Без телег и в зверином облике мы быстро до Нового Волчка доберемся. В середине лета уже будем снова все вместе на пути домой.
Честимир подошел к племяннице и начал с виноватой улыбкой:
– Привыкай слушаться своего государя!..
Девица обняла его крепко, сморщившись и поджав губы.
– Ну-ну, много еще разлук на наш век отмерено. Я бы не решился тебя оставить, кабы не знал, что тебе доверять можно, ты смелая и разумная! – говорил Честимир, гладя племянницу ласково по голове.
Агафия и сама понимала, что дядюшке нелегко, потому попыталась себя взять в руки, чтобы в путь опасный родич ее отправился с сердцем легким. Прислушивалась девица и к тому, что говорят иные вокруг них двоих.
– Радолюб, мы за вами тайком не побежим. Но в дороге что угодно случиться может. Расскажи нам сейчас, как до Нового Волчка добраться! – сказала Бортэ.
Агафия от Честимира отстранилась мягко и на помощника княгини Ясинки глаза свои ясные подняла. Радолюб нашел просьбу кередки разумной и начал:
– Река Смородина впадает в реку Танагат23, приток могучей реки Ах-Умар24. Новый Волчок и земли наши между Ах-Умаром и Улуг-Хемом раскинулись. Нужно добраться до Танагата и подниматься вверх по течению, покуда не увидите вы на левом берегу холм высокий, а на нем из камня вырезанных волколаков в облике человеческом видимо-невидимо. Много лет назад насыпали мы этот курган в память о родичах наших, от рук бывших рабов павших. Не пройти мимо даже ночью – посадили мы у подножия каждого истукана семена папоротника и семь дней их слезами горючими орошали. Когда месяц поднимается над Танагатом, дивными огоньками горят цветы колдовские. Но нужен нам не левый, а правый берег. Напротив холма на землю сойдите и торопитесь через болота…
– В какую сторону? Нет ли карты? – спросила Бортэ.
– На бересте нацарапаю, а ты сбереги, – сказал Радолюб.
– Только тайком от Зверополка и Колояра, – нахмурилась кередка.
– Все увидите, как с полета птичьего. Вам до притока Ах-Умара, реки Вас-Ухан25. И до устья. Может статься, там стада мамонтов увидите. Теперь до Налимова Плеса на Улуг-Хеме. А оттуда уже в Новый Волчок вас отвезут в почете.
– А если не через Налимов Плес? – опять спросила Бортэ.
– Если предал Колояр, от соседей его тоже добра не ищите. Летите по течению реки. Новый Волчок сразу узнаете – нет теремов и стен выше тех, что в нем. На берегу три истукана: Любомудр и Негослава, друг к другу склонившиеся и глаза навеки закрывшие, и Ясинка с лебедиными крыльями. Воик это место знает, он дорогу помнить должен.
– Батюшка, – молвил младший сын, – когда ты из дома уходил, воткнул нож старый в дерево у крылечка терема. Коли потемнеет оружие твое, поймут домашние, что беда случилась. Позволь братьям и проси Честимира свои ножи, долго для превращений используемые, в лесу этом в потайном месте воткнуть.
– Да, да! – закивала головой Агафия.
– Ладно. Только, Воик, если все-таки потемнеют ножи – девиц в Новый Волчок тащить нечего. Найди им приют надежный. Нас не ищи, домой возвращайся, позаботься о сестрах и матушке, – вздохнул Радолюб.
Они уже в лес зашли далеко. Солнце ярко светило сквозь не обросшие еще листвой, но покрытые почками ветки деревьев. Прошлогодняя хвоя рыжела на низких молодых соснах. Честимир шагал впереди, иногда даже по лужам, думая о предстоящей разлуке с племянницей и опасном пути. Радолюб шел следом, по сторонам оглядываясь, выбирая подходящее место. Агафия и Бортэ держались вместе, воду и грязь обходили. Княжна спросила у волколака мудрого:
– Кого, кроме кередов, надо по дороге в Новый Волчок больше всего опасаться?
Девица в зеленом платке скривилась, вспомнив свою встречу с лешим: если бы не пришедшая на подмогу медведем обернувшаяся Агафия, не вернулась бы Бортэ в свою юрту. Княжна и (тогда еще) ханум пока не знали друг друга. Так и познакомились…
– Бойтесь пуще всего поончаха. Это или девка, или мужик с веревкой, а в макушке дырка. Когда видит кого в отчаянии, преследует того, пока с ума не сведет, повеситься не уговорит. От духа этого не убежать, уговоров он ничьих не слушает. Один способ спастись: конем обернуться и напугать чудище. Поончах их боится, уйдет охотно. Жаль, не сразу волколаки об этом догадались. Сказывают, так боится нечисть жеребцов, что и на том свете ездит на душах тех, кто по просьбе ее повесился. Может, другое что. Не заводят в тех местах коней люди.
Воик нашел случайно в кустах череп лошадиный. Выбрав сосну подходящую и к корням ее кость страшную положив, воткнули в серо-рыжий ствол ее Честимир, Добрыня и Путята ножи. После возвратились все в Беркут и объявили Зверополку и Колояру, кто к княгине Ясинке пойдет и кто останется в избе у глухой хозяйки и бормотавшего что-то с печки деда. В путь собрались быстро, желая после обеда отправиться. Покуда старший и средний братья показывали знакомым с Палицкого Холма и Налимова Плеса коней и телеги, Радолюб нацарапал на куске бересты сетку рек и отметил точками, куда волколакам в случае чего лететь надобно. Агафия, с позволения хозяйки, укладывала в узелки странникам хлеб, встав так, чтобы с улицы в горнице одна спина ее видна была и всех закрывала.
Проводили девицы и Воик прежних спутников и новых знакомых своих до ворот. Золотоволосая племянница заклинала дядюшку оживленно:
– Только смотри, Честимир, без нас с Бортэ на княжество не венчайся и не женись – на твоих праздниках я побывать хочу!
– Коли хочешь, на что угодно поспорим, что холостым мне еще долго ходить.
– Как долго? До осени, к примеру?
– Если женится Честимир до осени, пусть подарит нам с тобой, Агафия, терем отдельный. Молодая парочка часто обняться хочет, словечко друг другу шепнуть ласковое, а мы, девицы чистые, в любом углу мешаться будем, так уж заведено, – рассуждала Бортэ с серьезным видом.
Глаза ее блестели лукаво. Поняв смысл речей кередки, княжна и юноши – Воик, Путята, Добрыня, Зверополк и Колояр – рассмеялись, схватившись за животы. Немалых трудов стоило Радолюбу и Честимиру угомонить молоденьких волколаков.
– Не женюсь. Коли слово не сдержу – будет вам терем, проказницы, – пообещал дядюшка.
– Ура! – закричали девицы довольно.
Вспомнил тут Честимир рассуждения своей племянницы о любви и, обеспокоенный, к подругам обратился:
– Ты, Агафия, без нас чем-нибудь займись. Скоро в лесу травы целебные вырастут. Собирай, как я тебя учил. В окна зря не пялься. На парней не заглядывайся. Говорить лишний раз ни с кем не смей, кроме Бортэ, да и думай лучше или обо мне, или о ней.
Кередка, слушая это, скорчила рожицу, а Агафия залепетала смущенно:
– Дядюшка, что ж это, ей-богу!
Честимир продолжал:
– А ты, Бортэ, следи за всем. Коли найдется такой, из-за которого у племянницы моей из-под ног земля уплывет, а в душе неземной огонь разгорится, гони бесстыдника метлой через все село!
– Он не то что Агафию – мать родную позабудет! – пообещала Бортэ с готовностью.
Княжна и юноши снова рассмеялись.
Девицы и Воик у ворот еще долго стояли. Кередка, положив голову в зеленом платке на плечо подруги, думала о том, как скоро навели люди хана Сартака страх на жителей земель у рек Смородина, Танагат и, может быть, Ах-Умар. К добру это для народа кочевого или к худу? А для Честимира, Радолюба, Добрыни и Путяты? Княжны?.. Счастье девицы с золотой косой, кажется, на весах тяжелее всего было бы. Агафия обнимала Бортэ рукой за плечи. Может, все страхи и слезы оттого берутся, что и вправду измотала дорога дальняя племянницу будущего князя волколаков? Село Беркут тихое. Изба не терем в милом сердцу Светлоровске, а обходиться малым уже дело привычное. Покоя и отдыха давно желала Агафия. Да и кередка у нее все еще есть! Никто не думал о Воике, а тот печалился, что голова в зеленом платке не на его плечо опустилась, и надеялся, что без порицания батюшки и братьев сладят они с Бортэ быстро.
Глава 8
Свидетель бог, я полностью воздам
За твой угасший разум, роза мая!
Дитя мое, Офелия, сестра!
У. Шекспир. Гамлет (перевод Б. Пастернака)
Село Беркут укреплений в виде частокола деревянного не имело – неоткуда было прийти врагу. Народы по другую сторону Смородины на избы, скот и поля смотрели равнодушно, а для жилья облюбовали места подальше оттуда. Далеко в воду уходило серое полотно крепкой пристани, слишком большой для привязанных к столбам деревянным челнов – лодочек, выдолбленных из стволов старых и крепких дубов, сосен и осин. От реки наверх дорожка шла к пятнадцати дворам. Один из них окружен был забором самым высоким, а резные кони и солнца с избы и хозяйственных построек, выкрашенные в красный и черный, на улицу выглядывали весело, будто подмигивали в честь какого праздника прохожим. Тугая на ухо Прасковья из избы, где остались обоз княгини Ясинки, Воик и девицы, показала Агафии на этот двор богатый и сказала очень громко:
– Бояр Выстрогодских хоромы.
Княжну простота таких хоромов смутила. В Светлоровске ремесленники умелые жили не хуже. Вовремя девица одумалась: Прасковья, никогда из Беркута не уезжавшая, едва ли терема видела, да и строить палаты в дальнем селе никто не захочет. Может, приезжают бояре раз в год по малому делу? Агафия поспешила дальше за спутницей своей. Они шли уже мимо белой, нежной, как яблоневый цвет, церкви. Возле нее дети малые лепили уточек из грязи. Не успела земля высохнуть: вчера снег растаял, сегодня дождь закапал. Ребятишки, Прасковью и гостью ее увидевшие, побежали в разные стороны с криками:
– Вековуха!
– Волосье непетое!
– Ведьма!
– Берегись – глухим станешь!
– Взглядом проводишь – замуж не выйдешь!
Щеки Агафии покраснели, как конек на крыше избы бояр Выстрогодских. Прасковья догадывалась, о ком кричат, но повернулась к княжне и сказала беззлобно:
– Это дети Устиньи.
– Все шестеро? – спросила очень громко Агафия.
– Ага. Баба веселая. В избе шаром покати – стены голые, вот те крест. Муж Анисим по разным деревням пьянствует – на какие гроши, мне неведомо. С женой раз в год увидятся – и новое чадо. Растут, как цветики полевые. Что-то с ними дальше будет?
Все дети были низкими и тощими, а рубашечки грязными и заплатанными. Однако выглядели ребятишки веселыми. Они уже нашли что-то на дороге и окружили это. Коротко стриженные светлые головки шевелились, словно одуванчики от ветра. Самый старший на руках держал младшего.
– Они у добрых баб едят из милости, у сердитых воруют без жалости. Потому, должно быть, еще на ногах, а не в землице сырой. А у зажиточного Корнилия жена никак выносить чадо не может, хоть и сама по виду не хворая. Эх! Один слепнет от золота, а другой от голода.
В полдень по улице никто больше не ходил. Отдыхали люди после обеда и трудов утренних. Прасковье на селе показываться в такое время было лучше всего. Агафии знакомиться ни с кем не хотелось. Обернувшись, она еще на детей смотрела, отходя от церкви, как вдруг дернула девицу вековуха за рукав и сказала:
– Устинья бредет!
Увидела княжна бабу высокую, крупную, румяную, с животом, из-под рубахи цвета непонятного и армяка, во многих местах рваного и незашитого, чуть ли не кричавшим об ожидании матушкой младенца. Агафия глаза опустила. Прасковья головой покачала. Заметив вековуху, баба улыбнулась широко и к знакомой приблизилась. До чужой девицы Устинье дела словно и не было.
– Соседушка, как моя изба? – спросила матушка, ладони сложив у самого уха Прасковьи и крича туда.
– Почем я знаю? Ты через двор от меня живешь!
– Я у Пелагеи ночевала. Вчера у Фроси. Сейчас к Татьяне на пироги иду. А надо бы в первый раз за весну домой наведаться, – засмеялась Устинья и пошла своей дорогой.
Немного не доходя до своего двора, показала Прасковья Агафии место запущенное – двор этой бабы, жившей как пташка, гнезда не свившая. Ворот не было вовсе.
– А им не от кого запирать. Попроси дурака дверь стеречь – он ее на плечи взвалит и по ягоды пойдет. Анисим створки сам снял – то ли печь топить, то ли на спор, – рассказывала спокойно Прасковья, а княжне плакать хотелось от жалости к детям.
Крыльцо избы набок наклонилось. Сквозь распахнутые дверь и окна видны были грязные голые стены и пол. Какие-то столбы, бревна и доски хранили еще память о разобранных хозяевами непутевыми бане или хлеве.
Следующий двор ворота имел – и сейчас их раскрывала совсем молоденькая девица, почти ребенок. Волосы у нее были темно-рыжие, всклокоченные, заплетенные в короткую косу. Рубаха – грязная, серая, с кое-где оборванной желтой тесьмой – сидела на нищенке мешком. Почуяв, видно, Агафию и Прасковью за своей спиной, маленькая хозяйка к ним обернулась:
– Вот и гости пришли к нам с сестрицей!
Схватив княжну за руку, девочка затащила ее на двор, где сараи, хлев, конюшня и амбар покосились. В них гулял ветер. Но страшнее всего была изба – темная, с дверью закрытой и рухнувшей крышей.
– Ты Ванюшу не видала? Сестрица его ждет. Зовет меня сегодня и говорит: «Коли придет Ванюша, так обрадуюсь, что тебе, Аксютка, платочек желтый подарю!» А я тебе сказку расскажу. Жила-была княжна – красавица писаная. Летит сова по небу ночному. Внучка плачет – бабка ее топить ведет. Ха-ха-ха!
Лада-млада, кудри-кольца,
Полюбила своевольца!
Он за стог не силой вел.
Там цветочек алый цвел.
Ай-люли, ай-люли!
Сваты к ладе не пришли…
Агафия смотрела со страхом в глаза безумной. Были очи большими, цвета выцветшего лопуха, полными одиночества и тоски, словно внутри кто-то понимал всю тягость житья-бытья нищенки, помочь рвался, но не мог.
– Чего сюда пришла побираться? Собак спущу! Пока по чужим дворам шастаешь, со своего самое дорогое унесут, – рассердилась вдруг безумная.
Прасковья вытащила Агафию за рукав на улицу. Княжна уже настолько испугалась и опечалилась, что сама бы еще долго у избы с обрушившейся крышей простояла.
– Это Аксютка-дурочка. Две дочери у моих соседей было: Матрена и Аксютка. Младшая за старшей хвостиком бегала, слово каждое на веру принимала, без сестрицы ни есть, ни спать не могла. Все на них любовались. Да пришла беда – батюшка с моста через речку Заряницу упал. Повредил ногу. Бабам одним с хозяйством большим управиться не по силам было. Наняли работника Ванюшу. Стала по нему Матрена сохнуть. Может, правда наврал девке с три короба. Может, вел себя как положено и любви не хотел. Кончилось лето красное. Встал хозяин на ноги. Ушел паренек. Старшая дочка за ним подалась – воротили, побранили. Три дня девка слезы лила. На четвертый в церковь ходила, с сестрой гуляла, с подругами вечером пряла да пела. На пятый прыгнула с моста, в Зарянице утопилась на глазах у родных своих. И баграми тыкали, и ныряли – а тело не нашли. В тот же вечер Аксютка умом тронулась, из дома начала убегать, нести околесицу, как юродивая. На девятый день после смерти Матрены крыша избы обвалилась, так родители и померли. Десять лет назад дело было.
Агафия и Прасковья вернулись домой. Бортэ, сидя у окна, вышивала алыми нитями на небеленом холсте-новине узоры из точек и рек с берестяной карты Радолюба, положенной на стол. Воик устроился напротив и выглядел довольным. Заметив бледность княжны, кередка спросила подругу:
– Что случилось?
– После, – пробормотала Агафия, опускаясь рядом с Бортэ на одну лавку. – Воик, ты на ножи смотреть ходил?
Говорили волколаки тихо, и тугая на ухо равнодушная хозяйка беседы их не слышала.
– Ходил. Чистые ножи. Так ведь Честимир, Радолюб, Добрыня, Путята, Зверополк и Колояр только вчера отбыли.
– Моя тетка говорила, что иные дни длятся как три осени, – сказала Бортэ, не поднимая глаз от шитья.
– А мы тут рассуждали, где жить лучше: в городе большом или в селе.
Агафия глаза широко распахнула Кередка в юртах кочевых племен выросла. Чего же она такого могла сказать Воику? Княжна бросила взгляд на подругу. Бортэ лицо сделала, точно загадку услышала или откровение, светлое в черный красившее.
Вечером паренек достал из сундучка своего, перенесенного с телеги в избу, кленовые гусли, расписанные черными оленями и цветами пестрыми, – захотел девиц потешить. Прасковья пряла, о своем думая. Агафия взялась было помогать вышивать, да запуталась в нитке, не туда приток Ах-Умара поместила – Бортэ пришлось зубами перегрызть красную шерсть и переделывать. Княжна сдалась и просто смотрела на пламя лучины, слушая игру и пение Воика и сравнивая это с трудами гусляров, в Светлоровске княжескую и боярские семьи потешавших. Музыка молодого волколака лилась грубо, словно медведь плясал, но заметное старание юноши делало ее приятнее. Голос паренька был сильным, хоть и не всегда попадали слова под звуки, слетавшие с десяти звонких, на малую часть медных, струн.
Ой, мела вчера метелица, мела!
Меня милая сударушка ждала.
Я по полюшку – белым конюшкой,
По лесочку пойду рыжей белочкой,
А по улице – черной курицей,
А по дворику – верным псом твоим.
До утра бродить, что ли, около?
Я в окно влечу ясным соколом.
Никогда мне с тобой не распроститься,
И вовек нам двоим не разойтиться!
Бортэ и Агафии песня понравилась, Воика они долго хвалили. Пареньку кередка показалась задумчивей обычного.
Ночью девицы, задвинув занавески, обсудили на полатях все, что пережить за день минувший успели. Бортэ истории о детях Устиньи и дурочке Аксютке тронули.
– Жаль мне и бедных, и безумную! Приглядеть бы кому за ними.
Кередка лежала, приподнявшись на локте, сняв с головы платок. Агафия наматывала короткую черную прядь на палец, о своем думая.
– Я попрошу Прасковью завтра напечь пирогов и раздам детям и Аксютке.
– Дай мне лечь, – попросила Бортэ, и рука княжны у волос ее исчезла. – Надо придумать, как платок иначе завязывать. Мне жарко в нем. А семь ртов кормить мы сможем ли? Сколько денег Радолюб оставил Воику?
– Хватит и на доброе дело. Что мы, звери дикие, чтобы молча на чужую худую долю смотреть?
– Всем разве поможешь?
– Разве я тебя прошу помогать? Ты лучше пока в избе посиди, в село не суй носа. Едва ли и здесь кередов любят.
– Впору уж рожу перекроить, – пошутила Бортэ.
– Лучше того, что есть, у нас с тобой не выйдет, – ответила Агафия, и обе девицы захихикали, рты зажимая руками.
– Ну так где жить лучше? Как вы с Воиком рассудили? – спросила золотоволосая девица, когда подруги успокоились.
– Воик хороший, но болтун. Я ему почти не отвечала – боялась ошибку совершить, и тогда бы мы дорогу к Новому Волчку не нашли.
– Ой, Бортэ, за нами приедут. Нас туда проводят, – сказала Агафия, но сердце ее сжалось, словно от тоски.
С утра со двора глухой вековухи на заброшенный через забор перебиралась девица в белой рубахе, зелеными узорами и тесьмой украшенной. Нимало не тревожась о том, что алые голенища сапог видны во всей красе из-под задравшегося подола, Бортэ спрыгнула вниз. Подошла кередка к открытому настежь сараю, заглянула внутрь. Увидела прислоненные к стене косы. Цокнула языком. Много чего еще было там такого, о чем княжна Агафия, о землепашестве мало знавшая, подруге не рассказывала, потому кередка развернулась и пошла к избе. Дверь не открывалась. Решив, что Аксютка заперлась, Бортэ захотела уйти. Проходя мимо стены, заглянула девица в пустое окно – без ставен или бычьего пузыря. Никого! На досках посреди пола (не остатках ли крыши, которые после похорон и убрать-то некому?) и столе лужи. На печи выросло два одиноких кустика. Сундуки, лавки и прялка были опрокинуты. Старые рубахи просто так валялись мятыми кучами, и на выцветшем холсте темнели следы грязных босых ног. Бортэ забралась в избу через окошко и направилась к двери по скрипучим половицам. Кто-то заперся изнутри! Кередка потянула руку к щеколде, как вдруг позади нее послышался топот, словно через горницу побежал ребенок маленький. Девица обернулась. Никого! Бортэ присела, опершись спиной о доски двери, и незаметно для глаз чужих под подолом рубахи нащупала нож в голенище сапога.
– Аксютка?
Глупости. Сколько ж лет ей было, когда сестра Матрена утопилась? В колыбели лежала? Бортэ плавно поднялась, руку с ножом за спиной держа.
– Я драться не буду! За меня всегда другие дрались.
Кередка прикидывала, как лучше уйти подобру-поздорову. Вдруг из кустов на печи раздался голос:
– Ох, какой парень уродливый!
