Читать книгу: «Надежда все исправит», страница 7

ГЛАВА 10 НОЯБРЬ

– Прости, что молчу, – тихо произнес Коля, – Я все еще немного обескуражен.

Я смерила парня усталым взглядом и отвернулась. Мы сидели в пустом спортивном зале уже полчаса и не могли ни поговорить нормально, ни разойтись. Просто сидели на неудобной низкой скамеечке и обменивались печальными взглядами.

– Я не хотел, чтобы ты знала о моих проблемах, – наконец сознался Муромцев, переводя разговор в серьезное русло.

– Если бы я знала, то меньше подшучивала бы над тобой, – ответила я, – Ты поставил меня в неловкое положение.

– Мне показалось, что тебе хватает своих проблем, – Коля вздохнул и пнул слегка выпирающую доску пола.

– Моя единственная проблема – это необходимость быть здесь, – соврала я, и проницательный физрук тут же меня раскусил.

– Именно поэтому ты игнорировала звонки мамы в собственный день рождения, – констатировал он, и первым делом мне захотелось сказать в ответ что-то грубое, чтобы Коля заткнулся и не лез не в свое дело. Однако вид у парня был такой сочувствующий и понимающий, что я не стала отгораживаться от него кирпичной кладкой с надписью «осторожно, злая собака».

– Мы не общаемся, – сухо ответила я, – С тех пор, как я уехала из дома. Ты удивишься, но я из очень небогатой семьи.

Раскрывая правду о себе, я отвернулась. Внутри закопошился давно забытый стыд за условия, в которых я выросла, за обноски, за насмешки одноклассников. За то, кем я была, прежде чем смогла выбраться из этого дерьма.

– Не удивлюсь, – спокойно произнес Коля, и я все же подняла на него широко распахнутые глаза, – Что? Я серьезно, ты не похожа на богачку.

– На кого же я тогда похожа? – усмехнулась я.

– На ту, которая пытается спрятаться от самой себя.

Коля перевел на меня открытый кристально-голубой взгляд и подбадривающе улыбнулся.

– Готов поспорить, Надежда Валенкина куда круче Надин Валенси, – в его голосе прозвучала особая непередаваемая словами нежность, и мне вдруг захотелось уронить голову на его крепкое плечо, но я благоразумно сдержала порыв.

– Надежда Валенкина сбежала из дома, как только ей исполнилось восемнадцать, – призналась я, все еще сомневаясь, правильно ли я поступаю.

– Почему она это сделала? – Коля слегка нахмурил серые брови, и на его лбу пролегла глубокая складочка. На этот раз я не смогла остановить порыв, и коснулась рукой его лица. Я обхватила ладонью слегка колючую щеку и большим пальцем провела по морщинке на лбу мужчины.

– Не хмурься так, – пробормотала я.

Затаив дыхание, Коля наблюдал за моими движениями. Его шершавая ладонь накрыла мою, от чего я ощутила, как щетина сильнее царапнула мою нежную кожу. Наши лица были так непозволительно близко, что хотелось прикрыть глаза и отпустить контроль. Довериться ситуации и приближающимся губам Коли.

Я шумно сглотнула и, вырвав ладонь из руки Муромцева, отсела немного дальше. Глупо отрицать – меня тянет к нему. Физически. Мое тело буквально сжимается в тугую пружину рядом с ним и грозит сорваться с цепей, на которых так долго сидело. К счастью, голос разума достаточно силен, чтобы удержать меня от непоправимой ошибки.

– Никогда так не делай, – хриплым от волнения голосом произнесла я, и Коля лишь молча кивнул, – Я выхожу замуж.

– Что-то я не вижу счастливого жениха рядом, – скептически пробормотал парень.

– Он много работает.

– Чтобы откупаться от тебя машинами? – Коля горько усмехнулся и снова пнул выступающую половицу.

– Чтобы я ни в чем не нуждалась, – я вступилась за Антона, хотя глубоко внутри себя понимала, что не все – далеко не все – в наших отношениях нормально. Но мне и не нужно было больше. Раньше не нужно было. Не с Антоном.

– Я очень надеюсь, что ты действительно ни в чем не нуждаешься, – словно читая мои мысли, произнес Коля, и, даже не глядя на него, я понимала, что он рассматривает меня своими по-детски чистыми голубыми глазами.

– Прекрати, – шепнула я, не в силах терпеть этот взгляд.

– Не могу, – было в голосе Коли нечто, что заставило меня поднять на него глаза, – Я влюбился, как только ты села в мою машину на вокзале. Как током пронзило. Я думал, такое только в кино бывает. – Коля отвел глаза и, усмехнувшись, покачал головой, – Вообще, чтоб ты знала, такие любительницы покомандовать не в моем вкусе. Но, когда случается то самое, ты уже не выбираешь. Оно само выбирает тебя и не оставляет шанса.

Я отвернулась, ничего не говоря. В носу предательски защипало и в глазах стали собираться слезы. Слишком много эмоций. Меня захлестывает, и я теряю опору под ногами. Зарождаются ненужные, неправильные, непозволительные чувства. Я не могу сдаться. Не могу.

Если я позволю себя уйти с головой в этот омут, то уже не выберусь. По крайней мере не такой, какая я сейчас. А я так долго шла к себе. К такой. Не нуждающейся в любви, в одобрении, в поддержке. Не жаждущей влюбленных взглядов и нежных прикосновений дрожащих рук.

– Мне пора, – я резко поднялась, но, Коля внезапно ухватил меня за запястье и потянул на себя так, что я не поняла, как очутилась на его коленях.

– Скажи, что ничего не чувствуешь сейчас, – шепотом попросил он. В его глазах горел опасный огонь, грозящий спалить меня до остатка.

Уцепившись за его плечи, я отвернулась и попыталась встать, но Коля держал крепко, прижимая меня к своим коленям.

– Глядя в глаза, Надя. Скажи. И я тебя отпущу, – пообещал он, и я поняла, что это не шутка.

Стоит мне сказать то, чего он хочет, как он действительно отпустит. Не буквально, а совершенно во всех смыслах. Отпустит меня в ту жизнь с Антоном, о которой я так долго мечтала. Без любви, но с откупами в виде машин и бриллиантов.

– Надя, – тихо позвал Коля, а я, касаясь ладонью его шеи, чувствовала, как пульсирует артерия.

Я повернулась к нему и, набрав в грудь воздух, ответила:

– Раздражение, – прошипела я, закрываясь от Коли маской жестокости, – Все, что я чувствую сейчас, – это раздражение.

Взгляд молодого человека погас, и, ничего не ответив, он ослабил хватку, давая мне возможность слезть с его колен. Поспешно поднявшись на ноги, я направилась к выходу, чтобы Коля не увидел в моих глазах страх. Страх потерять то, что я даже не успела обрести.

А что я могла сделать? Поддаться чувствам и согласиться на отношения с человеком, у которого никаких перспектив на обеспеченную стабильность? Я не хочу возвращаться в такую жизнь. Уж лучше я буду каждое утро завтракать в одиночестве в доме на Рублевке, чем…

Чем ощущать на себе нежные прикосновения и чувственные поцелуи, пока в сковороде маняще шипят сырники с изюмом. И вся кухня – маленькая, но такая светлая – наполняется вкусными ароматами и смехом влюбленных.

Я остервенело хлопнула дверью, вылетая из школы. Запахнула пальто и прикрыла лицо шарфом. Чтобы спрятаться от мелкого назойливого снега. Чтобы скрыть от прохожих, как сильно я растеряна. Будто снова – второй раз в своей жизни – я встаю на перепутье, и от того, какой выбор я сделаю, будет зависеть вся моя последующая жизнь.

Но я сделала выбор. Я оттолкнула то, что могло бы осчастливить меня, но лишь на короткий миг. Очарование любви всегда проходит, и, как бы сильно меня ни тянуло к Муромцеву, придет конец и этой сказке, и тогда я буду жалеть, что не выбрала Антона и успокоительный счет в банке. И отдельный гардероб для всей своей обуви.

Я пнула камешек и усмехнулась. Женщинам, живущим в Булкине, можно не переживать из-за такой ерунды, ведь в этом городишке нет нормальных дорог, а, значит, и красивой обуви много не надо.

Уже на подходе к дому я почувствовала, как в кармане вибрирует телефон. На дисплее снова высветилось слово, от которого по моему телу побежала дрожь. Мама.

В любой другой день я по привычке проигнорировала бы звонок, но сегодня, после того, как я узнала, что случилось с мамой Коли, я не смогла убрать телефон в карман и позволить ему вибрировать там до тех пор, пока у мамы не кончится терпение. Сегодня что-то во мне изменилось, и я приняла звонок.

– Алло, – с наигранной уверенностью в голосе произнесла я.

– Надя! Я уж думала, ты никогда не соизволишь ответить, – в голосе мамы прозвучало обвинение. Впрочем, как и всегда в разговоре со мной.

– Что-то случилось? – спросила я, не обращая внимания на укор родительницы.

– Если ты забыла, завтра у дедушки Льва поминки. Думала, ты захочешь приехать, – напомнила мама. Было в ее тоне что-то еще. Нечто знакомое и очень привычное мне. Умение натягивать маску не только на лицо, но и на голос. Будто мама хотела звучать грубо и равнодушно намеренно, чтобы я, не дай Бог, не подумала, что нужна ей. Нашим взаимным обидам слишком много лет.

– Я приеду, – неожиданно для самой себя согласилась я.

– Приедешь? – голос мамы дрогнул, и на миг я услышала ее настоящую – уставшую от всего, что между нами происходило в последние десять лет.

– Да. Если найду, как добраться, – пробормотала я скорее себе, чем маме.

– От Москвы всего два часа ехать, – напомнила мама, даже не скрывая обиды за то, что, поселившись в Москве, я совершенно перестала навещать родных.

– Я не в Москве, – коротко ответила я, и, прежде чем мама начнет задавать вопросы, поспешила закончить разговор: До завтра.

***

Добраться из Булкина до моего родного городка, который был меньше самого Булкина в два раза, оказалось сложнее, чем я думала. Мне пришлось трястись на поезде до Тулы, а оттуда на дряхлом автобусе до конечной остановки. На сердце скребли кошки от одной мысли, что я снова могла бы жить так. Нет, я ни за что не вернусь в эту дыру. Хотя, вспоминая город, в котором я родилась, хочется отдать должное Булкину. Возможно, он не так уж плох и бесперспективен.

От автобусной остановки до калитки дома, в котором я выросла, было минут двадцать пешком, и я в очередной раз послала мысленное проклятье Тому Форду за то, что его чудесная обувь не приспособлена для путешествий по русской глубинке.

– Ого, какие люди! – воскликнула Софа, встречая меня на крыльце.

Глядя на сестру через прутья калитки, я натянуто улыбнулась. Подергала дверь, но та не поддалась. Я сунула руку через прутья, чтобы нашарить крючок, на который всегда запиралась калитка, но замерзшие пальцы никак не могли нашарить нужный гвоздик.

Смеясь, Софа натянула галоши и прошлепала по влажной зебетонированной дорожке к калитке. Ловко щелкнув пальцами по замку, она отворила дверь, а я с удивлением уставилась на замок, которого раньше не было.

– Ну и лицо ты сделала, – младшая сестра хохотнула и, кивнув мне, направилась к дому. Мне ничего не оставалось, как взять себя в руки и последовать за ней.

В доме тоже многое изменилось. На бревенчатых стенах появилась обшивка, а на ней милые светлые обои. Старые окна сменились на стеклопакеты, и только наличники остались на месте, хоть и украсились более яркой краской. В комнатах стало светлее, просторнее, словно вместе с моим уходом из дома ушла и большая часть хлама. Мама с сестрой поставили новую мебель – старомодную, но удобную, приобрели большой телевизор и холодильник. В основной комнате появился письменный стол и много мальчишеских игрушек.

Младшему ребенку Софы – сыну Славику – было три или четыре, я не особо следила за его взрослением. Но возраст старшей племянницы Стаси я знала хорошо, потому что в тот год, когда она родилась, я уехала из дома, и было это десять лет назад.

На мгновение меня унесло в воспоминания. Мне вот-вот исполнится восемнадцать, и я собираюсь сбежать в Москву тайно, ведь мама запретила мне покидать дом. Даже зная, как сильно я хочу стать известным дизайнером, мама решила поставить крест на моей карьере.

– Софа беременна, Надя, – сказала мне мама в тот день, когда я начала вслух говорить о желании перебраться в Москву для учебы, – Ты не можешь уехать. Тебе нужно работать, чтобы помогать сестре растить ребенка.

Весь мой мир тогда перевернулся с ног на голову. Глупая шестнадцатилетняя Софа залетела от еще более глупого мальчишки, след которого тут же простыл, а я должна за это поплатиться своими мечтами? Остаться в деревне и работать дояркой, чтобы покупать памперсы чужому ребенку? А я как же? Меня кто-то спросил?

Не дожидаясь, когда сестра разродится, я написала прощальное письмо и, прихватив все, что накопила, сбежала в Москву. Уже оттуда я скинула маме сообщение, что добралась хорошо и сняла комнату в коммуналке у женщины, которая до этого сдавала жилье моей деревенской знакомой.

Мы с мамой редко созванивались и вообще делали это только для того, чтобы убедиться, что мы живы и продолжаем как-то сводить концы с концами. Я не знала, как растет Софина дочка, а мама не знала, как я ночами работаю то посудомойкой, то уборщицей, пока днем учусь. Мама не знала, сколько счастья я испытала, когда смогла устроиться швеей в ателье, где после работы оставалась за машинкой создавать свою уникальную одежду. Мама не знает, как я смогла пробиться и стать личной помощницей дизайнера в Доме Моды, где познакомилась с Кристиной Бондюжкиной, которая с тех пор выросла до Крисси Бонд – известной во всем мире модели.

Мама не знает, как меня сбил на своем мерседесе очень богатый Антон Лаптев и этим перевернул всю мою жизнь. Мама не знает, что я живу в шикарных условиях и вот-вот выйду замуж.

И еще мама не знает, что волей гадюки Гелы я оказалась в Булкине, где в моем сердце впервые за долгие годы усердной работы появились давно забытые чувства – теплые, нежные. Мучительно нежные. Боже, еще никогда я не думала, что мой любимый цвет глаз – голубой. Как я не замечала раньше, каким красивым лицом обладают голубоглазые люди. Почему я вообще снова думаю о Коле? Каждую минуту с тех пор, как он усадил меня на свои колени и потребовал принять решение, я борюсь сама с собой. Одна половина утверждает, что я все сделала правильно, но вторая… Мечется и воет бурей от того, что я совершила, возможно, самую большую ошибку в своей жизни.

Мама ничего не знает.

– Привет, – тихо произнесла я, заглядывая на кухню, где мама склонилась над духовкой с противнем, полным пышащих жаром пирожков.

Мама обернулась на меня, и я не сдержала легкой улыбки, увидев ее светлые голубые глаза. Надо же, никогда раньше не замечала, что у нее именно такие глаза – бледно-голубые с более темной окантовкой по краю радужки.

– Привет, Надежда, – коротко ответила она и, поставив горячий противень на деревянную доску, отерла руки о фартук. – Есть будешь?

– Сначала схожу к деду, – я покачала головой, стараясь не поддаваться чарам ароматных пирожков.

– Возьми Софу с собой. На кладбище вход перенесли, сама не найдешь, – посоветовала мама, даже не интересуясь, как у меня дела. Я кивнула и вышла из кухни.

Пока мы с сестрой шлепали по дороге, занесенной первым снегом, я мысленно благодарила Софу за то, что она отказалась меня сопровождать, если я не переодену ботильоны на более удобные утепленные резиновые сапоги. На каблуках здесь я не прошла бы. И в самом деле, как же, оказывается, хорош Булкин, если сравнивать его с деревней, а не с Москвой.

– Ты все еще одна? – спросила Софа, сбавляя темп и ровняясь со мной.

– Нет, – ответила я, подумав об Антоне.

– Влюблена?

– Не знаю, – после этого вопроса в голове всплыл образ улыбчивого физрука, и я раздраженно тряхнула головой.

– Как это? Разве не ты в детстве мечтала замуж по любви? – сестра усмехнулась, – Желательно за Леонардо Ди Каприо.

– А ты мечтала растить двоих детей в одиночку? – огрызнулась я, останавливаясь.

Софа поджала губы и посмотрела на меня разочарованно.

– Вообще-то у меня Паша есть. Он на вахте в Норильске.

Паша – это отец ее второго ребенка. Я резко выдохнула, и из моего рта вырвалось облачко пара. Сестра просто подшучивала надо мной, а я сорвалась и нагрубила.

– Прости, не знаю, что на меня нашло, – я отвела взгляд, и сестра, пожав плечами, ответила:

– Ты всегда была такая.

– Какая? – я нахмурилась, ожидая нелестной характеристики.

– Жесткая, – коротко произнесла Софа, – Я в детстве обижалась. Думала, что ты меня ненавидишь. А потом поняла, что ты просто копируешь маму.

Софа замолчала, засмотревшись на очертания церкви, едва виднеющейся за падающим снегом. И я молчала тоже, осознавая, что сестра сейчас произнесла то, что я никак не могла понять в себе все эти годы – я веду себя как мама.

Я всегда винила ее за строгость и равнодушие, но я сама всем своим видом отталкиваю тех, кто ко мне тянется. Я делаю больно. Но хочу ли я этого внутри?

– Я никогда не испытывала ненависти к тебе, – призналась я, не глядя на сестру.

Мне нравилось возиться с маленькой Софочкой. Нравилось шить одежки ее куклам из тряпья, которое отдавала нам мама. Нравилось учить ее кататься на велосипеде, чтобы вдвоем ездить к дедушке на другой конец деревни.

Мы обе росли без отцов. Мой умер, когда я еще не родилась. Отец Софы жил с нами какое-то время, а потом ушел за бутылкой и больше не вернулся. Мама говорила, что соседи видели, как он уезжает. А мы только радовались, что он уехал и молились, чтобы он не возвращался. Без него у мамы было меньше синяков и чаще случалось хорошее настроение.

Уже позже мы узнали, что отчим уехал, потому что по пути в магазинчик столкнулся с нашим дедушкой Львом Валенкиным – известным в районе кузнецом. Дед был тот еще кремень и, увидев, что мамин забулдыга пошел за очередной порцией водки, стал читать нотации и угрожать расправой за то, что отчим поколачивал маму. И тот не сдержался и ударил деда. А потом еще несколько раз, пока старик не упал.

Дед не поднялся.

С тех пор я стала ненавидеть это место гораздо больше.

– Мама любит тебя. И она очень беспокоится. Постарайся быть помягче, – произнесла сестра, все еще любуясь местностью.

– Она не простила меня за то, что я уехала тогда.

– Это ты не простила ее, – возразила Софа, – Все еще думаешь, что она хотела повесить на тебя мою Стасю?

Я промолчала, подтверждая догадки сестры.

– Мама просто боялась тебя отпускать. Одну в Москву. Она не хотела, чтобы тебе там было тяжело. Ей было бы спокойнее, если бы ты была рядом, – ровным тоном поведала Софа, – А Стасю мы сами подняли. Да, мама много работала. Потом и я много работала. Но нам не нужны были деньги, Надь. Нам хватило бы твоей поддержки.

В голосе Софы ясно слышался укор за то, что все эти десять лет я сознательно отдалялась от семьи, не желая иметь с ними ничего общего. И только сейчас, стоя рядом с девчонкой, с которой мы устраивали импровизированные концерты с хитами Бритни Спирс, я ощутила, как много я потеряла. Как много я не позволяла себе прочувствовать. Я отталкивала абсолютно все чувства: жалость, разочарование, страх, ненависть, прощение, нежность и даже любовь. Я так хотела верить в то, что не нужна маме. Ведь так было легче мне самой.

– Прости меня, —шепнула я и расплакалась, даже не ругая себя за то, что слишком часто плачу в последнее время.

Софа пустила слезу следом за мной. Усмехнувшись сквозь слезы, она притянула меня к себе за пояс пальто и крепко обняла. В этот момент я поняла, как устала быть все время собранной, закрытой, жесткой. И как хорошо иногда просто поплакать на родном плече.

***

Я провела дома пару дней. Мне не все давалось легко. Я все еще много хмурилась и фырчала, но мамин взгляд – полный нежности и благодарности – только подтверждал слова сестры. Я правда нужна была им обеим. И, хоть мама и оставалась строгой и немногословной, ее глаза показывали сокрытое внутри.

Много раз блуждая вокруг да около, я пыталась рассказать о том, что происходит в моей жизни, но язык не поворачивался сообщить о предстоящей свадьбе с Антоном, будто я вдруг начала сомневаться. Будто мое желание стать его женой теряло силу.

Перед самым отъездом Софа нашла мой старый клад – коробку из-под зимних сапог, перемотанную скотчем.

– Я ее не вскрывала, – честно призналась сестра, и я ей поверила.

Поставила коробку на колени и, срезав скотч, открыла крышку. В коробке лежали всякие мелочи: тетрадки, диск Бритни Спирс, который я в свое время заслушала до дыр, фенечки из ниток, дедушкина фотография, ярко-розовый пушистый дневник, в который я вписывала свои секреты. В то время я доверяла хотя бы дневнику.

– Я заберу это с собой, – я с улыбкой прижала дневник к груди, и тут из него прямо на мои колени выпал старый снимок, на котором был запечатлен мой отец. Высокий красивый мужчина с темными глазами. Такими же – коричнево-каштановыми, как и у меня.

– Вот сволочь, – пробормотала сестра, увидев фотографию.

– Это мой отец, имей уважение, – на полном серьезе попросила я, – Чем он вообще тебе насолил? Он умер, когда тебя и в помине не было.

Глаза сестры расшились. Неопределенно охнув, она отвернулась.

– Эй, – я ткнула ее в плечо, заставляя снова посмотреть на меня.

– Значит мама тебе не сказала?

– Что не сказала?

– Я тоже думала, что твой папаша умер, – загадочно произнесла Софа, – Пока не увидела его по телевизору лет пять назад.

У меня в горле мгновенно пересохло настолько, что я не смогла назвать сестру дурочкой и послать ее куда подальше. Тут из кухни выглянула мама и смерила нас обеих долгим тяжелым взглядом, с какого обычно начинаются все серьезные разговоры.

– Мама? Папа жив? – шепотом спросила я, уже догадываясь, что она ответит.

Мой папа жив.