Читать книгу: «Не срывай голубых гиацинтов», страница 3

Глава третья

Астрид приходила в лабораторию несколько раз в неделю. Иногда с тетей, иногда – без. Честно говоря, Роберту было спокойнее, когда этой властной женщины не было рядом, иначе в противном случае он бы обзавелся седыми волосами, находясь под гнетом ее пристального, жесткого взгляда.

Подобные ей женщины просто не знали любви. Очерствелость, душевная заскорузлость не могут появиться у представителей прекрасного пола просто так, на все нужна причина. И тем не менее будучи истовым знатоком женщин, Роберт до сих пор не мог разгадать загадку Клаудии, своей бывшей жены. Стервозность очень легко перепутать с жестокостью, потому что у этих двух качеств имелась одна схожая черта – эгоизм. И надо понимать, что в первом случае эгоизм здоровый, обусловленный умением говорить «нет» и прочими факторами, присущими настоящим львицам, а во втором – основан на доставляющем удовольствие моральном садизме. И вот Клаудия как раз была где-то между. Вернее, была то между, то впадала в крайности, поэтому Роберт запомнил ее как очень «пограничного», сложного человека.

Когда они познакомились, Клаудия зацепила его своей бойкостью, стойкостью, склонностью к свободному, независимому поведению. К тому же, на тот момент они были очень молоды, а глаза на своего партнера, как правило, открываются только спустя какое-то время. Роберту понадобились годы, чтобы понять одно – ее амбиции вкупе с проявлениями этой «пограничности» способны погубить даже самые светлые чувства, которые Роберт был способен когда-либо испытывать. Как итог – его нагло оклеветали в воровстве научных наработок. Чего не хватало Клаудии? Любви, которую Роберт ей давал с избытком? Денег, которых у них было крайне много? Хороших отношений с родителями, которые воспитали ее в поддержке и заботе? Непонятно. Клаудия – первый феномен, с которым Роберт когда-то столкнулся. И все же он больше верил в правила, чем в исключения, а потому мог с уверенностью заявить, что жестокие женщины – плод каких-то негативных событий. Ему неинтересно было, почему Аманда вела себя подобным образом, его больше волновало ее непосредственное участие в исследовании. Она хотела избавиться от цветов на теле Астрид, Роберт же хотел сделать из этого если не общественное достояние с весомой пометкой своего имени, то хотя бы запечатлеть свои труды во благо будущих поколений. Да, иногда в нем говорил Фауст. Не тот Фауст, бывший в самом начале настоящим мотом, расточительствавовшим человечность в себе, а тем слепым стариком из самой концовки, сумевшим прозреть, только находясь в буквальной темноте. И как Фауст, Роберт сказал бы заветное «остановись, мгновенье, ты прекрасно!» в тот миг, когда осознал бы, что его труд и труд всех прекрасных людей, порождающих свободу – вот настоящая мета достойной будущности человечества.

К Астрид Роберт относился осторожно. Она казалась такой зажатой и робкой. Это можно было перепутать с хрупкостью, но внимательный наблюдатель и знаток человеческих душ скажет наверняка, что все не так просто. Астрид, может, и была робкой, но в ней угадывалась стойкость, которую она проявляла по отношению к трудностям, а уж что-что – почти каждодневный поход в лабораторию к Роберту было нелегким делом, как морально, так и физически. Астрид подвергалась всем «прелестям» текущего исследования: выполняла физические нагрузки, бесконечно сдавала анализы, даже вынуждена была выдавить пару слез на предметное стекло. Делала она это без желания, плакать по-настоящему ей было не о чем. Или она просто была крепким оловянным солдатиком.

Результаты повторного забора крови ничего не дали. Единственным прогрессом стало интересное наблюдение: в воде сорванные с кожи лепестки становились больше, а затем меняли цвет с исходного непременно в белый – цвет спокойствия Астрид. Если цветок просто долгое время находился в пустой пробирке, то он, конечно умирал, увядал, как самый обычный цветок. Шипы же на протяжении долгого времени оставались шипами – ни цвета, ни формы они не меняли.

Когда Роберт раз за разом не без аккуратности срывал цветки с ее кожного покрова, Астрид сжимала свои тонкие розовые губы и на мгновение зажмуривала большие глаза с бледными, слегка голубоватыми веками. У Астрид была совсем непримечательная внешность. И тем не менее, что-то в ней было, что-то неуловимое для среднестатистического человека и заметное – для человека, привыкшего подмечать детали, ведь в деталях обычно кроется самое прелестное. У Астрид на правой щеке были две крохотные родинки. На подбородке красовалась небольшая, почти незаметная ямочка. Еще Астрид любила поводить плечами, когда ей становилось неуютно, и часто, пожалуй, очень часто прихватывала зубами верхнюю губу. Все это Роберт заметил еще во второй день ее визита. Астрид нужно было растрясти, заставить ее почувствовать себя лего, непринужденно, «в своей тарелке».

Шел пятый день, и Роберт решил устроить небольшое, уютное чаепитие с конфетами, печеньем, шоколадом и мороженым. Подростки вроде это любят. Поставленную перед собой задачу Роберт ознаменовал как попытку подружиться, стать с Астрид накоротке, вывести ее из этого извечного зажатого состояния. На нее было больно смотреть, и речь не только о тощей фигурке, изредка видевшей сладкое, а внутренних последствиях, нажитых годами, проведенными в компании набожной чопорной тетки.

Когда Роберт пригласил Астрид в кухню, та обмерла, увидев количество разных яств на столе, но оказалась настолько излишне воспитанной, что и предположить не могла о своем участии в маленьком сладком пире.

– Почему мы не в лаборатории? – спросила она.

– Видишь ли, Астрид, – Роберт обошел со спины и, понукающим жестом взяв чуть повыше локтя, мягко подтолкнул ее к столу, – сегодня мы обойдемся без рутинных исследований, а просто посидим, попьем чаю – или кофе? – и поговорим.

Астрид напряглась.

– Поговорим?

– Не поверишь, я умею разговаривать вне научного контекста. Присаживайся. Ты будешь кофе или чай?

Роберт ждал ответа секунд тридцать.

– Чай. Зеленый, – скромно уточнила Астрид.

Разлив чай по чашкам, Роберт присел на соседний стул.

– Угощайся. Дома тетушка наверняка не позволяет такой роскоши, правда?

Глаза у Астрид, вопреки мрачному внешнему виду, горели. Ее взгляд перебегал от одной тарелки к другой: от горки пестрых конфет до завитушкой выложенных на фарфоре курабье.

Ее сжатые в кулаках руки дернулись, но Астрид моментально себя одернула, предпочтя витиевато ответить:

– Я давно не ела ничего сладкого. Очень.

– Так вперед, – приободрил ее Роберт. – Пусть это будет нашим маленьким секретом.

Астрид очень постаралась, чтобы ее протянутая до тарелки с печеньем рука не обнажила ладони.

– Так о чем вы хотели поговорить?

– Да о чем пожелаешь. Мне очень интересно узнать тебя, как личность. А ты личность хотя бы потому, что благополучно прошла социализацию и… – заметив, как Астрид улыбнулась краешками губ, Роберт осекся. – Я что, опять все свожу к научным понятиям?

Астрид активно закивала. Само присутствие печенья в руках явно взбодрило ее.

– Прости. И так, чем ты увлекаешься?

Вопрос был банальным, но фундамент благополучного разговора строится именно таких участливых вопросах.

Момент, когда Астрид надкусила печенье и крошка прилипла к ее губам, можно было назвать трогательным. Неописуемое удовольствие выразилось на ее ровном, бледном как полотно лице.

– Я люблю балет, – прожевав и всем своим видом поблагодарив, ответила она. – Это так красиво, так… тонко.

– Значит, любишь балет, – зачем-то повторил Роберт задумчиво. – Танцуешь или смотришь?

– Смотрю.

– Отчего же не танцуешь?

– Искусство развращает, – выпалила Астрид так, словно эта фраза была записана у нее на подкорке. – Так тетя говорит…

– Чушь собачья, – без какого-либо пиетета по отношению к Аманде высказался Роберт. – Запомни, искусство – единственное, что созвучно с сердцем, а оно говорит именно на языке искусства. Что еще ты любишь? Помимо того, что тайком, видимо, смотришь балет.

– Я люблю философию… Только не говорите тетушке!

– Потому что это инакомыслие? – Роберт изогнул бровь.

– Нет иной первопричины, кроме Бога, – слегка покривившись, произнесла Астрид. Очередная цитата ее тетки.

– Вам определенно стоит поговорить с Александром. Он философию просто обожает. И какая же, по-твоему, первопричина всего сущего?

– Конечно, воля, – твердо ответила Астрид, смело посмотрев в его глаза. Потом она поспешила объяснить. – Всеобъемлющая воля, познающая саму себя. Но она не осознанна.

– Шопенгауэр, – угадал Роберт, удовлетворительно кивнув. – Почему же не осознанна? Мы не можем этого знать наверняка.

– Тогда это уже Гегель, – робко парировала Астрид. – «Мир – это абсолютный разум, пытающийся познать самого себя».

– Что абсолютный разум, что всеобъемлющая воля – все это говорит только об одном: мир это нечто, что осознанно или неосознанно познает свои пределы. Но парадокс в том, что эти пределы бесконечны.

Астрид заметно оживилась. Ей нравилось говорить об этом с кем-то, учитывая, что до этого беседы на эту тему она вела исключительно сама с собой.

– Иногда я думаю о парадоксах, – тихо произнесла она. – Самый интересный парадокс заключается в том, что, узнавая все больше, мы понимаем, что ничего не знаем.

– Такова сущность самой философии. Парадоксальная наука. А наука ли?

Роберт знал ответ на свой вопрос, но ему хотелось послушать, что думает юная душа на сей счет.

– Она царица наук, – осмелев, Астрид отправила в рот уже второе печенье. – Она объединила под собой математику, химию, физику, астрономию, литературу, историю… Я обожаю ее.

– Это видно, Астрид. И очень похвально. Послушай, – начал Роберт издалека. – Я хочу быть твоим другом. Если у тебя есть какие-то проблемы, то ты всегда можешь рассказать о них мне. Любые проблемы, – его взгляд красноречиво скользнул вниз к девчачьим сжатым ладоням, и Астрид сделала вид, что не заметила этого.

– Я не против быть вашим другом.

Роберт склонил голову набок, пуская в ход самый нечестный способ быть дружелюбным – смотрел на Астрид вот так, как сейчас. И правда, это нечестный и хитрый маневр, потому что едва Астрид расслабилась, Роберт аккуратно, но твердо перехватил ее запястья, разворачивая руки ладонями вверх.

– Она бьет тебя?

Роберт решил не быть иносказательным, а спросить прямо.

Он внимательно изучил волнами схлестнувшиеся давнишние бледные и новые красные шрамы на узких ладонях, и почувствовал, как на собственном лбу посередине выступила вена от непроизвольно сжавшейся челюсти и напрягшихся скул.

В ужасе Астрид мягко отняла руки.

– Я сама виновата, – почти прошептала она.

Роберт не поверил ей.

– Ты не могла сделать ничего дурного, чтобы заслужить такое.

– Вы не можете знать… Вы ничего не знаете.

– Вот что, – выдохнул Роберт. – На сегодня все. Лучше встретимся завтра и продолжим наше исследование.

В глазах Астрид мелькнуло искренне непонимание, несмотря на проявленную ею дерзость пару секунд назад.

– Все в порядке, Астрид. Просто иди домой.

Все и правда было в порядке. Просто Роберт не хотел в продолжение целого дня молчаливо наблюдать за последствиями чужой жестокости без возможности задавать вопросы. Вопросы задавать хотелось, но Роберт не мог, учитывая, насколько Астрид сделалась замкнутой из-за обличения им ее тетки.

Им обоим нужно время, чтобы поговорить об этом.

Астрид ушла.

Роберт позвонил Александру и сказал ему не приходить сегодня и сам лег спать через пару часов. Ранняя осенняя темнота всегда действовала на него убаюкивающе.

Ему снова снилась Астрид.

Узнав несколько фактов, Роберт отложил их в сознании, которое, в свою очередь, откликнулось ему во сне очень эфемерной, легкой, но детальной картиной.

Астрид танцевала. На ее ногах были нежно-розовые пуанты, а тело украшала пачка. Сон был коротким, но достаточно волнительным, чтобы когда Роберт проснулся, ощутил странное ощущение в груди. Оно, точно раскаленная лава, расплывалось, растекалось внутри него, обжигая легкие, сердце и живот. Совершенно мальчишеское, неуместное чувство, хоть названия ему Роберт не дал. Будучи ученым и зная названия чего угодно, он предпочитал открещиваться от ярлыков в собственной жизни. В конце концов, что страшного в охватившем его после сна чувстве? Да ничего. Просто реакция ума и тела на нечто прекрасное, а оно действительно было прекрасным. В течение оставшегося вечера Роберт то и дело возвращался мыслями к увиденной во сне картине и словно втихомолку любовался ею, прикрывая глаза. Астрид являлась необычной девушкой. Должно быть, в другом случае Роберт прошел бы мимо нее, но ситуация складывалась так, что именно она была обладательницей совершенно, казалось бы, невозможной особенности. Эта особенность и Астрид неотделимы. Разве есть смысл представлять «а что если бы…»? Особенность делала Астрид собой и наоборот – особенность была столь нежной и аутентичной благодаря Астрид. Неразрывное сочетание.

Роберт понял, что думает об Астрид слишком часто и как бы мимолетно напомнил себе, что этой юной душе всего семнадцать лет. Это заставило его охладиться, хотя и не было никакого серьезного «воспламенения».

Воспламенение.

Как давно он этого не ощущал. С самой своей юности. Тридцать четыре – уже явно не тот возраст, когда чувства бегут вперед разума, очертя голову. В этом плане Роберт давно очерствел, он мог найти себе кого-то для приятного времяпровождения, но не более того. Словом, ему было это неинтересно, да и обстоятельства как-то не складывались.

Через день к нему с Александром пришли Астрид и Аманда. День был важный, потому что именно тогда они собирались приступить к следующему этапу исследования – электромиографии. Роберт неосознанно откладывал этот момент, потому что чувствовал – электромиография покажет то, чего они раньше не видели. И не ошибся.

На снимках просвечивалась отличная от нормальной человеческой нервная система.

В нервные клетки корнями уходили микроскопические стебельки.

Пока Аманда и Астрид в полном гнетущем молчании ждали в гостиной, Роберт показал результаты Александру.

– Как такое может быть… – пробормотал Александр тихо и пораженно.

– Это мы и пытаемся выяснить.

– Этот синтез… – после недолгого молчания Александр наконец подобрал слово. – Этот синтез очень естественен в ее организме. Но как может быть естественно то, что неестественно? Ответ один – чудо, мистер Эндрюс.

– Я не верю в чудеса.

– Цветы в организме Астрид – как нечто само собой разумеющееся. Они наравне с прочими физиологическими процессами. Значит… значит, она была задумана такой высшими силами. Не могу подобрать иного объяснения.

Роберт хотел было возразить привычным пространным рассуждениям своего протеже, но вдруг понял, что ему, вы общем-то, крыть нечем. Александр прав. Пока что.

Настало время сказать о результатах самим Стенфилдам. Роберт не привык подбирать слова, поэтому заявил прямо и четко, глядя в глаза сначала Аманды, а потом Астрид.

– Из нервных клеток вашей племянницы произрастают стебли цветов. Они почти микроскопические и вплетены в нервную систему, опутывая собой все каналы.

– И как от этого избавиться? – спросила Аманда нетерпеливо.

– Пока сложно сказать, – вступил в разговор Александр. – Почти невозможно изменить саму природу человека, если она такова.

Аманда поджала губы и сухо произнесла:

– Уж постарайтесь.

Астрид все это время молчала. После позавчерашнего разговора с Робертом она в принципе еле шла на контакт, хотя очень старалась показать, что все в порядке. Прорывающиеся сквозь кожу бирюзовые цветки выдавали ее волнение. Для Роберта она была как открытая книга, но это не означало тривиальность. Наоборот, ее хотелось читать и перечитывать. Глянец и природа ее новизны побуждали открывать страницу за страницей и внимать робким строкам, которым на самом деле было что сказать.

В солнечном сплетении Роберта снова начинало неизбежно печь.

Весь оставшийся день он изучал результаты электромиографии. Точнее, просто смотрел на них и пытался понять – как так? Не уж-то и правда высшие силы постарались столь изощренно? Он бы даже сказал – креативно. Если это правда, то, получается, перед собой они могли наблюдать Нового Человека? Именно так, с большой буквы, поскольку если предположение верно, то это большой эволюционный скачок. Роберту было интересно, передаются ли это по наследству, ведь он ничего не слышал про родителей Астрид; было интересно, будут ли уже ее дети такими же и способна ли она вообще выносить ребенка. Если подойти к теме философски, то можно проследить интересную мысль – если исключить теорию эволюции, Астрид была задумана кем-то такой, какая она есть; означало ли это, что абсолютный разум просто забавлялся или что Бог – такой же сам? Всеми этими вопросами Роберт ломал голову весь вечер и всю ночь.

Встреча с Астрид должна была состояться через день, но что-то подстегивало Роберта перенести ее на сегодня. Желание обуславливалось в том числе и тем, что он знал – в этот день Аманда точно не сможет присутствовать, а потому в голове Роберта созрел умный, но вполне бесхитростный план.

Он позвонил в дом Стенфилдов и сказал Аманде, что Астрид необходимо явиться через пару часов для новых анализов. И Астрид пришла.

Зайдя в дом Роберта, она явно не ожидала увидеть его и Александра одетыми. Своего помощника Роберт, конечно, посвятил в свои дальнейшие действия.

– Не раздевайся, Астрид, – сказал он. – Мы идем на ярмарку.

Увидев замешательство, Александр с присущей ему широкой улыбкой пояснил:

– Будем есть мороженое. Много мороженого. И плевать, что сейчас осень.

Их с Робертом целью было изучить Астрид со всех сторон, попасть с ней во всевозможные ситуации, выстроить доверие, наконец. Последний пункт был весьма альтруистическим, не относящимся к исследованию. Роберт рассказал Александру, что злостная тетка бьет ни в чем неповинное дитя по рукам, и тот воспринял эту информацию крайне негативно. Еще бы – помимо обычной истины о пагубности насилия, Александр придерживался мягких взглядов, потому что сам был родом из воспитанной, интеллигентной и даже рафинированной семьи, где насилие считалось верхом невежества, ведь по-настоящему умный человек никогда не ударит ребенка, и неважно, провинился он в чем-то или нет.

Тем временем Астрид неловко потопталась на месте и растерянно проронила:

– Как скажете, но, боюсь, моей тетушке это не понравится.

– А мы ей не скажем, – оптимистично произнес Роберт и легонько развернул Астрид к двери, взяв ее за плечи. – Считай это частью нашего исследования.

На мгновение плечи Астрид напряглись, стоило к ним только прикоснуться, однако чем дольше этого касание становилось, тем быстрее она расслаблялась. Прошло четыре секунды, а под пальцами Роберта уже не плечи, объятые легким пальто, а податливый воск – мни сколько хочешь.

Роберт тут же одернул себя, осознавая в себе зарождение чего-то темного, мрачного и непослушного.

На тот момент он едва ли догадывался, к чему это может привести, но знал наверняка: теперь эта девочка – его идея-фикс, и она манила так, как не манил никто другой в его серой, допотопной и скучной жизни.

Теперь он понял.

Глава четвертая

Вся отвратительность осени заключалась в слякоти и серости. Роберт не любил осень, хоть и родился именно в это время года. Но осень невероятно шла Астрид к лицу.

Шагая рядом с ней по улице, усыпанной опавшими листьями, он наблюдал, как она вертела головой, словно никогда не видела белого света, как смешно морщила нос, когда капли падали на ее лицо с еще мокрых после недавнего дождя деревьев, и как ее черные волосы отливали белыми бликами, когда редкое солнце вдруг выглядывало из-за туч.

Роберт пристально смотрел на Астрид все это время и удивлялся, как этого еще не заметил Александр – он всегда был наблюдательным молодым человеком.

Они шли втроем не спеша и слухом смакуя звук плещущихся под ногами маленьких луж.

– Расскажи про своих родителей, Астрид, – завел разговор Роберт, не изменяя своей цели узнать о ее родословной. – Твоя тетушка не особо любит говорить о них.

– А вы пытались? – совершенно беззлобно поинтересовалась Астрид, то и дело оправляя волосы, чтобы те как можно лучше скрывали вечно растущий на одном месте цветок. Должно быть, это привычное для нее действие.

– Пытался. Однажды. Твоя тетя сказала, что о них совсем нечего вспоминать, кроме их постоянного желания ездить на моря, – сказав это, Роберт запоздало прикусил язык. – Прости, не хотел тебя задеть.

Астрид нашла разумным помолчать, хотя Роберт был бы совсем не прочь хоть раз увидеть ее недовольной или даже злой.

– Я никогда не была на море, – вдруг сказала она, с совершенно детской тоской вздохнув, но тут же поправилась. – Может, это и к лучшему. Боюсь разочароваться в том, что мои родители так горячо любили.

– Так ты помнишь их? Родителей.

– Мне было пять лет, когда их самолет разбился.

Тут подал голос заинтересованный Александр.

– Возможно, ты помнишь о них по рассказам тети?

– Она и вправду не любит о них говорить. Особенно о моей маме.

– Отчего же? – спросил Роберт.

– Не знаю.

– У одного из твоих родителей были такие же особенности как у тебя? Это очень важно.

– Вы думаете, это передается генетически, – догадалась Астрид, вовремя извернув свои ноги, чтобы ловко, полупрыжком, избежать грязевой каши на дороге. – У мамы или папы такого не было. А если и было, то мы никогда не узнаем. Но даже если да, – продолжала рассуждать она, – то у них это тоже должно было почему-то появиться… Бесконечные изыскания.

Роберту нравилось, насколько разговорчивой становилась Астрид, когда Аманды не было рядом.

– Ты права, – ответил он, немного погодя. – Будем работать с тем, что имеем.

– О, а вот и ярмарка, – Александр указал рукой в сторону открывающегося им вида бесчисленных палаток за углом массивного здания из красного кирпича.

Площадка для проведения ярмарки была выбрана большая, просторная: в два уходящих вдаль ряда стояли обитые красной тканью палатки, у которых толпились люди, а чуть поодаль расположилось огромнейшее колесо обозрения – настоящая редкость для их городка. Мамочки с детьми занимали очередь в сувенирные и гастрономические ларьки, чтобы урвать себе горячего безалкогольного пунша и фигурных конфет ручной работы. Вся атмосфера звучала на одной веселой ноте, и доносящаяся откуда-то живая музыка мажорным лейтмотивом призывала к буйству этого веселья.

Астрид смотрела на все это широко открытыми глазами.

– Ну что? Лично я и правда очень хочу мороженое, – сказал Роберт, когда они подошли к одной из палаток.

– Я буду кофе, – выбрал Александр. – А ты, Астрид?

Та неловко повела плечами.

– Ничего… У меня нет с собой денег.

– Они тебе не нужны, – отмахнулся Роберт, доставая из кармана свой бумажник, и обратился к продавцу за прилавком. – Будьте добры ванильное мороженое, черный кофе и сладкую вату.

Астрид мороженое он не предлагал. Заболеет еще – будет его вина, да и тетка что-то заподозрит.

Тем временем Астрид благодарно потупилась, опустив глаза.

Когда все было готово, каждый взял свое лакомство. Они не торопясь пошли в сторону колеса обозрения – там было более широкое пространство, и люди не теснились, как между прилавками.

Небо над ярмаркой сгущалось синими тучами. Облачные цепи смыкались меж собой витиеватыми узорами. Начал накрапывать легкий дождик, но это не мешало всеобщему празднеству.

– Куда мы идем? – поинтересовалась Астрид, скромно прихватывая губами кусочек сладкой ваты.

– Мы можем прокатиться на колесе, – предложил Александр. – Сто лет этого не делал.

– В самом деле? – Роберт изогнул бровь. – Ты только недавно перестал быть подростком. Хочешь сказать, что в то время не предавался ребячеству?

– На самом деле мне никогда не было это интересно. Я больше любил проводить время за рабочим столом, изучая анатомию, физику, биологию…

– Мистер Эндрюс сказал, что вы любите философию, – вспомнила Астрид и следом извинилась. – Простите, не хотела прерывать вас.

– Все в порядке, – Александр улыбнулся. – Я и правда люблю философию. Она предваряет все остальные науки. Многим этого не понять, но чудесно, что мы втроем это понимаем.

Почувствовав себя в этом маленьком привилегированном кругу, Астрид смущенно заулыбалась.

Роберт знал одно – есть люди, которые остаются забитыми даже в своем кругу, но есть и те, которые в своем кругу наоборот раскрываются, расцветают, подобно ранневесеннему бутону. Астрид относилась ко вторым. Общество Аманды сдерживало в ней ее природную харизму, тягу к знаниям, к прекрасному…

Аманда – кощунственный человек.

В маленькой будке Роберт купил на троих билеты. Когда к земле спустилась пустая кабина, они шагнули в нее и заняли свои места. Роберт сел напротив Астрид и Александра.

– Никогда не каталась на колесе обозрения, – восторженно выдохнула Астрид, смотря в сторону раскинувшегося по правую сторону леса, пока кабина неспешно набирала высоту.

– Не боишься высоты? – спросил Роберт.

– По-моему, нет ничего романтичнее, чем разбиться птицей в полете, – хмыкнул Александр, устраивая руки на бортах кабины.

Астрид подумала, прежде чем ответить.

– Не боюсь. Но вы правы, – обратилась она к Александру. – Если умирать, то только так.

– И часто ты думаешь о смерти, Астрид?

– Нечасто, мистер Эндрюс. Но иногда, когда я размышляю о истоках, приходится задумываться и о их конце. Они связаны между собой.

– Не факт, что за этим концом нет продолжения, – весомо заметил Александр. – Либо ты попадаешь в ловушку колеса Сансары, либо рвешь этот круг и уходишь в Нирвану.

– Или в Рай, – пожал плечами Роберт.

– Все это очень похоже. Просто называется по-разному, – Астрид на мгновение перевела взгляд от пейзажа на своих собеседников. – Я верю в перерождение. После смерти энергия души должна куда-то деться.

– Это уже не столько метафизические, сколько квантовые категории, – Роберт подумал, сколько ума кроется в этой юной девушке. Надо только произвести его огранку, направить в нужное русло, и получится настоящий алмаз. – Ладно, давайте просто насладимся потрясающим видом из нашей кабины. Созерцание лучше, чем слова.

Они становились все ближе к грядам грозовых облаков. Роберт любил непогоду в самом символичном ее понимании. Непогода – напоминание о том, что плохие полосы в жизни – тоже норма. У Роберта была плохая полоса, но он старался не унывать, что его изгнали из научного сообщества и лишили всех заслуженных наград из-за грязной, несправедливой клеветы. Главное иметь план, и у Роберта он был. Теперь был. Он вновь взойдет на пьедестал славы, и в этом ему поможет прекрасная Астрид.

О, она и правда была прекрасна. Немного несуразная внешность приковывала внимание: гнездо черных волос, серые глаза, тонкие губы, в разрез всем писанным красавицам современности… Ее цветки. Все это вкупе составляло божественную картину.

Сейчас он смотрел на то, как завороженно она наблюдала полет кажущихся ей такими близкими птиц и как при этом она совершенно забывалась и расслабляла сжатые в кулаках ладони, случайно демонстрируя им с Александром уже успевшие порозоветь и побледнеть линии ударов. Следы не были ни на что похожи: ни на ремень, ни на провод. Это было что-то острое, либо зазубренное, металлическое.

У Роберта самого сжимались кулаки, стоило ему только подумать, каким унижению и жестокости подвергается Астрид, живя рядом с этим чудовищем.

Но та словно не вспоминала об Аманде в этот момент. Она была поглощена густыми и вместе с тем безжизненными, тишайшими облаками, соприродными ее тишайшей душе.

Постепенно кабина начала опускаться вниз, плавно поскрипывая сцеплениями.

Им втроем предстояло покинуть ярмарку, чтобы не вызвать подозрений дотошной тетки.

Но Роберт не жалел о столь ничтожном количестве времени, проведенном в такой хорошей компании, поскольку был убежден, что удовольствием не должно пресыща

***

Скольжение пальцев Роберта по клавишам было ласкательным, чутким. Инструмент любил его. Эта любовь была взаимной.

Клавишные ближе всего были Роберту, потому что у каждого музыкального инструмента своя душа, а у пианино она вмиг делалась сентиментально-говорливой, стоило только кончикам пальцев сыграть какой-нибудь незатейливый менуэт.

В один день, сидя за пианино, Роберт услышал дверной звонок. Нисколько не сбившись и лишь наградив входную дверь мимолетным взглядом, он громко сказал:

– Открыто.

Тем временем руки порхали над клавишами, импровизированно наигрывая что-то между «Собачьим вальсом»² и «К Элизе»³.

Позади него встала Астрид. Роберт не видел ее, а, скорее, почувствовал.

– Здравствуйте, мистер Эндрюс.

– Здравствуй, Астрид. Я закончу через несколько минут. Пока можешь сходить на кухню и налить себе чаю.

Однако Астрид никуда не пошла. Ну, разумеется.

– В пианино мне нравится одна особенность, – сказал он, делая плавный переход к басовому ключу и совершенно точно зная, что Астрид его внимательно слушает. – Широта диапазона. Ты можешь зажать «соль» на самой верхней октаве, а можешь и на самой нижней. Как мажор и минор. Как свет и тьма. Как жизнь и смерть. Понимаешь, о чем я?

Позади раздались приглушенные шаги. Астрид стояла у него за плечом.

– У вас хороший ассоциативный ряд. Когда-то так зарождались великие литературные произведения модернизма⁴.

Роберт вовлеченно кивнул, одновременно с этим думая, как лучше всего ему закончить свою импровизацию, не превратив ее в безвкусный наигрыш. Еще несколько секунд он продолжал играть. По-хорошему, надо было просто прекратить, но Роберт всегда упрямо шел до конца. Одно огорчало – этот конец всегда был минорный.

Сделав быстрый перебор пальцами, он, наконец, зажал несколько клавиш на одной из самых низких октав, заставив инструмент грозно провибрировать, и задержал ладони в воздухе, обозначая завершение игры.

Роберт обернулся.

– Хочешь попробовать?

Астрид непроизвольно сжала свои ладони, тем самым невольно давая ответ.

– Не думаю, что у меня получится.

– Отчего же? – Роберт не желал, чтобы она лишала себя прекрасного только потому, что хотела скрыть уродство на своих руках. – Все очень просто. Я скажу тебе на что нажимать, чтобы сыграть начало «Лунной сонаты».

Они оба знали, что ходили вокруг до около той темы, которой касаться нужно с особой деликатностью, и оба умели быть деликатными, но что-то их останавливало в данный момент.

Астрид привыкла слушаться и она присела на банкетку рядом с Робертом.

– Что я должна делать?

Роберт беззвучно рассмеялся.

– Прежде всего, ты ничего никому не должна, – сказал он с улыбкой. – На инструментах играют ради собственного удовольствия. Давай, попробуй, – он взял ее правую руку, отметив, какой напряженной она была, и занес ее над клавишами. – Большим пальцем зажми вот эту клавишу. Именно большим. И расслабь руку.