Читать книгу: «Сгорая по минутам», страница 10

Глава 15. Перемотка

Еще ужаснее, когда с возрастом начинаешь осознавать, что ни один, даже самый близкий и любимый человек никогда не сможет понять тебя по-настоящему. Эго делает нас крайне несчастными, и не потому ли мы так стремимся от него избавиться?

– Донна Тарт, «Тайная история»

– Я люблю тебя.

Пепельноволосая девушка вскинула брови и громко рассмеялась.

– Ты бредишь.

– Я…

– Проспись, болезный.

Ингрид смотрела на бедного юношу в упор, не отводя взгляда глаз светлых до такой степени, что они казались почти прозрачными. Она не верила ему. Он всё повторял и повторял эти три слова, как заклинание, но Ингрид была неуязвима к такого рода колдовству, потому что знала: ведьм не любят. Ведьмами пользуются, в них ищут выгоду, в крайнем случай – поддаются их чарам. Но любовь? Увольте.

Ингрид видела душу каждого, кто обитал в поселении, и в каждой из них были червоточины. Чёрные пятна ненависти, отравляющие рассудок. Эти деревенщины с удовольствием бы спалили и Дом, и Лес, представься им такая возможность. Их сдерживал, разве что, страх – животное, первородное чувство. Может, они боялись превратиться в жаб. Или оказаться жертвами кровавого ритуала – не суть. Ингрид было плевать. Она ощущала ненависть – и отвечала ненавистью с лихвой.

Святослав не испытывал ненависти, поэтому заинтересовал её. Тогда Ингрид ещё не знала, кто он такой, а потому вступила в разговор охотно, взглядом оставляя на душе собеседника алые ожоги. Но он терпел и молчал, даже не заикаясь о её происхождении. Ингрид это понравилось. Ей вообще нравилось представлять себя кем-то другим, обычным человеком (какой стыд!), который имеет право взять и заговорить с человеком столь же обычным и не быть за это осмеянным. И Святослав оказался именно таким – простым, непритязательным юношей с печальным взглядом.

Они говорили много и обо всём: почему падают звёзды? сколько в Лесу деревьев? цветёт ли папоротник? Святослав был жадным до знаний и казался выигрышнее на фоне всех остальных. Ингрид даже подумала однажды – совсем тихонько, про себя, – что он может понять её. Но для этого необходимо было сначала понять его, что оказалось роковой ошибкой – или, может быть, самым настоящим подарком судьбы. Потому что у Святослава был брат – тот самый брат, которого прозвали местным сумасшедшим за то, что он влюбился по уши в одну из ведьм.

И однажды Ингрид увидела в душе печального юноши то, что увидеть так боялась – зависть, чёрную и смолянисто-тягучую.

– Ты не любишь меня, – говорила она ему каждый раз, когда тот снова и снова заводил свой извечный разговор, – тебе просто хочется ни в чём от него не отставать. Скажешь, не права? Ну, попробуй, скажи.

Святослав не пробовал, и они долго молчали, стоя друг напротив друга, ожидая прихода ночи. Потом Ингрид уходила. Святослав не догонял её.

Сёстры всё знали, но не говорили ничего, потому что уязвленное сердце залечить нельзя ни словами, ни заклинаниями. Только обнимали крепко, когда Ингрид возвращались домой; тогда ей становилось легче дышать. Но Святослав приходил снова, и душил её своими словами, а после – своим молчанием, которое было громче любого крика. То чувство, которое он питал к ней, сложно было назвать любовью. Он болел ею. Лихорадочно бредил. И ненавидел собственного брата за то, что тот был счастлив.

– Скажи, что вы с ним сделали, а?!

Когда стало ясно, что слова о любви не действуют, Святослав начинал кричать. Ингрид выучила каждую его реакцию, и с каждым новым разом ей становилось все скучнее.

– Опоили? Околдовали?!

– А что, – загадочно произносила Ингрид, щуря холодные глаза, – по-другому не бывает?

И Святослав понимал, что наговорил ерунды.

Потом всё повторялось.

– Пошли его к чёрту, – сказала как-то раз Герда, параллельно жуя яблоко, так что получилось, скорее, «пофли ефо к форту».

– Не горю желанием, – ответила Ингрид, тяжёлым взглядом провожая солнце, уплывающее за горизонт. – Он пусть и сумасшедший, но порой интересно посмотреть на дураков. Такие они… Нараспашку. Сам не ведает, что болтает. Говорит, раскусил нас и всё знает.

– Уверена, что это только домыслы? – Герда, как обычно, старалась предугадать все возможные исходы и не торопилась отбрасывать различные варианты событий. Ингрид фыркнула.

– Ну конечно! Да и к чему переживать лишний раз? Ещё денёк – и канет в небытие. Как и всё наше прошлое.

Герда покачала головой, но ничего не ответила. Солнце скрылось за деревьями и на Дом опустились сумерки. До ритуала оставался ещё один день.

* * *

Появившиеся из ниоткуда татуировки перестали обжигать кожу примерно через полминуты, но спокойствия у Жени не прибавилось – наоборот, она разнервничалась ещё больше, силясь одновременно додуматься до разгадки происходящего и привести в чувство Оддманда. Последняя задача казалась невыполнимой – фамильяр продолжал хлопать глазами, непонимающе глядя по сторонам, как будто в один момент дошёл до очень сильной стадии опьянения.

– Эй, ты меня вообще слышишь?! – Женя была готова вот-вот сорваться на крик, но старалась сдерживать душевные порывы – не хватало ещё вызвать панику. Да и перед Алексеем объясняться времени не было. Впрочем, стоит отдать ему должное – парень старательно реанимировал бедного конюха и теперь махал перед ним руками, пытаясь привести в чувство.

– Ольга, да что ж это такое… Твой папенька мне все уши прожужжал, – Соня уже успела спуститься вниз и теперь смотрела с укоризной на беглецов, деловито подбоченившись. На её щеках выступил слабый болезненный румянец. Она тоже чувствовала приближение мрака, но не совсем чётко – туман всё ещё был достаточно далеко. Однако Дом уже начинал потихоньку трещать по швам. В ушах у Жени зашумело.

– Ли… Лиза! – сохраняя легенду, воскликнула девушка, цепляясь за руку подруги как утопающий за соломинку. – Лизонька, душа моя, тут несчастье! – и добавила, уже шёпотом, чтобы услышала одна лишь Соня: – Это Оддманд. Оддманд, понимаешь? Ну, наш, тот самый, – для убедительности Женя сделала маленькие взмахи ладонями, имитируя крылья. Лиза постояла в ступоре несколько мгновений, затем лицо её вытянулось и приобрело до смешного удивлённое выражение.

– Т-ты уверена?..

– Да! Я не могу сейчас объяснить всего, но умоляю, доверься мне. Это… сложная ситуация. Нужно привести его в чувство и унести в Дом. Я обязательно тебе всё расскажу. По пути.

Лиза мелко закивала, а потом, опомнившись, махнула слугам, которые наблюдали за всем происходящим с неподдельным интересом.

– Живо сюда! Не видите, с человеком несчастье! Быстро в дом его, уложите в гостевой, если папенька или маменька поинтересуются, скажите, что я велела! Пускай не прекословят лишний раз. А то я возьму и разболеюсь, – добавила Соня тише и подмигнула Жене. – А когда я болею, плохо становится всем.

Слуги быстро перешли от созерцания к действию и, подхватив пострадавшего фамильяра под руки и ноги, потащили его в дом, мимо удивленных господ и дам, которых такой расклад событий выбил из колеи на добрые минут пять. Даже оркестр перестал играть бодрую польку, растерялся и зазвучал кто в лес, кто по дрова. За то время, пока тело конюха перемещали с улицы на свежую кровать, лицо хозяина дома успело пройти через всю цветовую палитру от бледно-зеленоватого до практически багрового.

– Елизавета! Что это за…

– Ах, папенька! – заворковала Соня, нежно обхватывая ладонь отца своими руками, и заглянула ему в глаза. Запрещённый приём, но действенный. – Мне стало его так жаль, так жаль, ты просто не представляешь!.. Разве имеем мы право оставлять своих подопечных на произвол судьбы?.. Виноват ли он в том, что с ним случилась неудача? Неисповедимы пути господни, и наш долг…

– Иди, – перебил её папенька и устало отмахнулся. Когда Соня начинала своё гипнотизирующее бормотание, спорить с ней было бессмысленно – заговорит до смерти.

Девушка украдкой подмигнула Жене и продолжила координировать действия слуг.

Алексей материализовался за спиной и слегка коснулся плеча Евгении. Происходящее наверняка порядком его беспокоило.

– Всё в порядке, мадмуазель?

Женя обернулась, глядя на юношу так, словно увидела его впервые. Улыбнулась уголками губ, тайком поправляя перчатки, чтобы скрыть необъяснимые линии на коже, и ответила:

– Да. Благодарю за то, что вам не всё равно.

Алексей отзеркалил её улыбку.

Гости, до этого подозрительно притихшие, вновь начали подавать признаки жизни. Отец Сони убедительно довёл до их сведения, что переживать не о чем, дал оркестру отмашку сыграть что-то весёленькое и удалился ближе к столу с таким видом, словно обдумывал невероятно сложную мысль.

– Подарите мне ещё один танец? – спросил Алексей, который и головы не повернул в сторону зала. Его глаза сияли от предвкушения. Юноше было, в сущности, всё равно на прочих господ и дам, на конюхов, слуг и чужих папенек. Он видел перед собой только её – девушку, которая очаровала его с первого взгляда. Женю. Точнее, Ольгу. Но имена были неважны – сквозь наслоения жизней душа Алексея узнавала ту самую ведьму, которую он когда-то полюбил. Женя прекрасно знала это, потому что сама сделала Алексея таким – вечным странником, ищущим свою единственную любовь, не осознавая своей цели разумом, но прекрасно чувствуя её сердцем.

Женя мягко улыбнулась.

– Прошу меня извинить, но у меня есть очень важное дело.

Конечно, ей не хотелось говорить этих слов. Она бы с удовольствием забыла обо всём и закружилась с Алексеем в очередном вальсе, не обращая внимания ни на тьму, ни на туман, ни на чернеющие чёрточки на руках. Но стук огромных часов, эхом отдающийся в голове, отрезвлял и напоминал о главной задаче путешествия. Поэтому Женя, сглотнув подступивший к горлу комок и сделав немного неуклюжий реверанс, отвернулась, было, чтобы как можно скорее пройти к Соне и Оддманду, но Алексей вдруг схватил её за руку – осторожно, как бы боясь сломать. Секунду они оба молчали.

– Берегите себя, – произнёс он, поджимая губы, и отпустил ладонь, тут же удаляясь к остальным гостям.

– Буду беречь, – одними губами ответила Женя и поспешно зашагала наверх, пряча лицо, чтобы никто не увидел её слёз.

Оддманда уложили в комнате для гостей. Когда Женя вошла, он уже сидел на покрывале, богато расшитом золотыми узорами, и что-то втолковывал Соне, непривычно тихой и подавленной. Услышав скрип двери, пепельноволосая девушка дёрнулась и сначала удивлённо посмотрела на Евгению, а затем кинулась к ней и обвинительно ткнула пальцем в грудь.

– Почему ты мне сразу ничего не сказала?!

– Я хотела, но ты очень старательно тащила меня к гостям, – резонно заметила Женя. – Оддманд всё тебе рассказал?

– Да уж, рассказал! Я сначала подумала, что вы все сошли с ума и шутите, но учитывая, какое плохое у нашего дорогого ворона чувство юмора… – Соня цокнула языком и посерьёзнела. – Так значит, ты умерла?

– Получается, так.

– И я тоже, значит, скоро умру?

Евгения лишь кивнула.

Они обе замолчали, а затем Соня подалась вперёд и крепко обняла Женю в каком-то болезненно-суетливом жесте; платье зашелестело, вуаль, откинутая назад, скомкалась. Соня никогда не выражала поддержку словами, считая это пустой тратой времени, но действия девушки говорили сами за себя. Женя мягко обхватила руками подругу и тяжело выдохнула куда-то ей в шею. Несколько секунд они стояли не шевелясь.

– Кхм, – раздался со стороны кровати голос Оддманда, – не хотелось бы мешать, но у нас катастрофически мало времени. Ингрид, полагаю, вы не знаете о том, есть ли здесь кольцо?

– Понятия не имею, – отозвалась Соня, выпутавшись из объятий. Её прилив нежности длился всего мгновение; глаза снова насмешливо прищурились, а губы тронула хитрая лисья улыбка. Она не переживала ни о стремительно приближающейся тьме, ни о том, что вот-вот исчезнет. Казалось, её вообще ничего в этом мире не беспокоило. Но глаза – два ледяных хрусталика – выдавали спрятанную глубоко внутри тревогу.

Оддманд горько вздохнул и поднялся на ноги. Он выглядел чуть лучше – по крайней мере, лицо было в порядке, да и с координацией в пространстве проблем не возникло.

– Значит, будем искать.

Линии на коже снова обожгли, напоминая о своём существовании. Женя нетерпеливо стянула перчатки и посмотрела на руки. Кажется, засечек стало чуть больше. Она вытянула ладони перед фамильяром, яростно ими вертя.

– Сначала объясни, что это за херня?!

– Я бы подобрал другое слово…

– Неважно слово! Что это такое?

– Могу предположить, что отсчёт, – спокойно пояснил Оддманд. – Чем ближе к Дому тьма, чем дальше проходит стрелка часов, тем больше будет линий. Наглядное напоминание о том, что стоит торопиться.

– Получается, я теперь бомба с часовым механизмом?

– В какой-то мере.

– Чудесно. Просто прекрасно.

Всё это время Соня следила за ними, приподняв бровь.

– Благодарю за любезное объяснение, – проговорила она нарочито громко, – но, кажется, вы распинаетесь битый час о том, как вам не хватает времени, и совершенно ничего не делаете.

Резонно. Женя опустила руки, машинально оправляя платье. Теперь у них хотя бы был примерный план поиска.

– Сдаётся мне, вы это уже проделывали однажды, – протянула Соня, наблюдая за тем, как фамильяр переворачивает ящики стола.

– Мы здесь уже были… Только в будущем, – пояснила Женя. Почему-то, извиняющимся тоном. Как будто они с Оддмандом съездили в отпуск и никого с собой не взяли.

– В будущем? – глаза Сони загорелись. Она оказалась потрясена настолько, что начала сама копаться в шкафах, особо не рассматривая вещи, которые там находила. – И каково там – в будущем?

– Пыльно, – заметил Оддманд, шаря рукой под подушками.

– Из-за машин, – добавила Женя.

– Чего?

– Да. Что-то вроде карет, только без лошадей.

– Без лошадей?!

– Увидишь, – махнула рукой Евгения. – И такую машину водит Герда.

– Герда?! Да ты, должно быть, шутишь, сестра.

– Не шучу. И живёт она здесь же. Дом, вероятно, совсем чуть-чуть обленился, – Женя любовно погладила дверцу шкафа, которая живо отозвалась теплом. Дом чувствовал ласку и отвечал, как умел.

Когда поиски в гостевой не увенчались успехом, странная компания переместилась в коридор и чуть ли не на цыпочках пробралась в соседнюю комнату. Библиотека. В ноздри ударил запах старинной бумаги, чернил и высушенных листьев. Оддманд занялся книжными полками, а Женя с Соней остались рядом с дверью, простукивая стены на предмет наличия тайников и пустот.

– А что с Ярополком? – внезапно спросила Соня приглушённо. Евгения на секунду зависла, обдумывая вопрос.

– Он внизу. Наверное, танцует.

– И не с тобой, – Соня поджала губы. – Наверное, тяжело было отговорить себя от вальса.

– Тяжело. Но я делаю это ради него.

– А разве не ради себя?

– Нет, – Женя отвернулась и принялась рыться в ящичках массивного дубового стола. – Мне, в сущности, всегда было плевать на себя, – призналась она, как-то нервно перебирая безделушки. – Если бы не Ярополк… может быть, не было бы никакого ритуала. Наверное, поэтому же я и выбрала быть ключом, – Женя смахнула бумаги в сторону. Ничего. – Мне не было себя жалко. Тогда. А теперь жалко. Потому что вы тоже попали под удар.

– Ну, не время строить из себя кроткую жертву, – в голосе Сони мелькнуло раздражение, но это было уловкой. – Это было давно. Если бы тебе было «плевать на себя», ты бы уже перевернулась кверху лапками и сдалась. Но ты здесь. И Ярополк здесь. Попрощайся с ним, когда будешь уходить, – вдруг сказала она, мягко разворачивая Женю лицом к себе и заглядывая ей в глаза. Взгляд, выворачивающий других наизнанку, только нежно погладил душу.

– Думаешь, нам снова придётся уходить?

– Полагаю, что да. Дом молчит. Я вижу его насквозь, вместе с каждым графом, вместе с твоим и моим папеньками, вместе с тобой и Оддмандом. И кроме этого – ничего. Пустота. Представить не могу, что испытывала Герда.

– Лучше не представлять.

– Снова Лес?

– Да. Сгорел подчистую.

– Боже мой, – протянула Соня.

Фамильяр, спрятанный где-то в глубине библиотеки, чихнул один раз, а затем и второй.

– Здоровья тебе! – громко крикнула Соня.

– Не жалуюсь, – сухо пробормотал Оддманд, выныривая откуда-то сбоку. В руках он держал приличных размеров фолиант в кожаном переплёте без каким-либо опознавательных знаков на обложке. – Я прихвачу.

– Всех подгоняешь, а сам книжки читаешь?! – возмутилась Женя.

– Да, – невозмутимо ответил фамильяр. – Этот том я самолично оставлял в вашей библиотеке, госпожа, – короткий кивок в сторону Сони, – и, видимо, не зря. Здесь есть всё на тот случай, если часть воспоминаний потеряется или исказится. И сейчас я предлагаю облегчить и вам, и мне жизнь.

Он разложил книгу на столе, раскрыв где-то посередине, и принялся водить пальцем, про себя проговаривая слова.

– Вот! Заклинание поиска, родовая магия. Необходима кровь того, на ком завязан артефакт. То есть, ваша, Фрейя.

– Хочешь мою дорогую сестру порезать?! – охнула Соня и сделала шаг вперёд, раскидывая руки в стороны. – Не позволю, птица ты подлая!

– Вы утрируете, госпожа, – проворчал Оддманд устало. – Необходимо несколько капель. И ваша помощь. Надеюсь, вы помните наречие.

– Обижаешь, – возмутилась Соня и гордо вздёрнула нос. – Мне в заклинаниях равных нет. Давай, покажи, которое из этих – оно.

Троица зарылась с головой в чтение; страницы хрустели и угрожали рассыпаться в любой момент. Прикасаться к ним лишний раз казалось чрезвычайно опасным занятием.

– Всё,– хлопнула в ладоши Соня, – запомнила.

– Чудесно, – Оддманд вынул из ящика стола нож для писем и пожал плечами: – Другого нет.

Они встали в круг (совсем маленький круг, стоит заметить). Магия Дома затрепетала в воздухе; все трое начали произносить слова на старом, давно забытом языке – тихо, нараспев, уходя в некоторое подобие транса. Ладони Евгении нещадно жгли появляющиеся отметки, но она не чувствовала боли, охваченная потоком чистейшей энергии. Голос Сони становился громче с каждой секундой. Он будто стал глубже и ниже, вытачивая каждую фразу как искусный скульптор. Соня была права – в заклинаниях с ней так никто и не сравнялся.

Страницы фолианта затрепетали, хотя ветра в библиотеке не было, и зашелестели, перелистываемые невидимой рукой. Оддманд поднял нож. Женя протянула ладонь, и лезвие полоснуло её; кровавая роса, выступившая на месте пореза, капнула вниз, оставляя на полу багряные лужицы. Заклинание не переставало течь, закольцовываясь сотню раз вокруг своих творцов. На Женю вдруг пахнуло весной – луговыми травами и дождём, жаром солнца и стремительно тающими снегами. Она не чувствовала корсета, тесно сжимающего грудь – вместо него по телу струилось белоснежное лёгкое платье, подвязанное узорчатым поясом.

Когда последнее слово было произнесено, магия Дома, до этого собравшаяся в единую точку, вдруг вспыхнула, расходясь кругами по дощатому полу, стенам и потолку. Всё осветилось, а затем резко потухло, оставив после себя лёгкое свечение.

– Ольга, Елизавета! – внезапно раздалось из коридора. Громогласный голос отца Сони можно было узнать из тысячи. Он перебивал даже шум гостей и музыку. – Куда вы опять пропали?

Дверь библиотеки со скрипом начала отворяться. Женя, всё ещё ощущавшая на себе ветер, не сразу поняла, что кто-то вошёл; как пьяная, она поморгала, всматриваясь в дверной проём.

– Что… что, спрашивается, вы здесь делаете?! Как изволите оправдываться, мадмуазели? А ты… – лицо папеньки начало стремительно багроветь, когда он увидел Оддманда, – ты! Червь! Жалкий конюх! Мало тебе было снисходительности моей дочери, ты теперь тут шляться вздумал, как хозяин?! Ты забыл, где твое место?! Да я тебя, негодяя…

Мужчина издал непонятный звук – то ли рёв, то ли всхлип – и бросился вперёд, забыв о манерах, параллельно запуская пустой бокал в фамильяра. Тот вовремя опустил голову, поэтому бокал прилетел в стену и разбился; осколки стекла усеяли пол.

– На кой чёрт вам мой нож для писем?! – гневно продолжал отец Сони, поражённо глядя то на свой стол, то на пол, усеянный кровавыми каплями. Mon Dieu, donne-moi de la force! Je suis complètement découragé! – от волнения он перешёл на французский и зазвучал ещё более угрожающе. – Dans ma propre maison!¹

Женя мельком взглянула на Соню. Кажется, та порядком растерялась. Недолго думая, девушка схватила её за руку и побежала прочь из библиотеки; Оддманд не отставал, ловко нырнув под руку мужчины, который продолжал вопить, перемешивая французскую и русскую речь.

Когда беглецы оказались в коридоре, с первого этажа послышался выстрел. Гости закричали, в панике разбегаясь кто куда, а оркестр так и продолжал играть что-то истеричное и быстрое. Скрипка то и дело подпрыгивала вверх, сбивая и путая остальных, а пианист вообще сошёл с ума и перешёл на октаву ниже, дубася по клавишам изо всех сил.

– Это ещё что… – прошипела Соня сквозь зубы и подбежала к лестнице, всматриваясь вниз.

Из зала вышел мужчина в футболке и белых кроссовках. В руках у него был револьвер. Он выглядел так, словно не спал около недели; взгляд покрасневших глаз дико блуждал из стороны в сторону, выискивая кого-то среди верещащих господ и дам. Следом за мужчиной шла цепочка бледно-кровавых следов.

– Заткните свои пасти! – прорычал он и поднял глаза, в упор уставившись на Соню. Та ойкнула и подбежала обратно к Жене и Оддманду.

– Там какой-то andouille² с револьвером! В очень странном наряде, я скажу… Никогда таких фраков не видела… И, кажется, он меня заметил.

Как бы в доказательство её слов на лестнице раздались громкие шаги. Запах гнилых яблок и сырости пополз по коже, выбивая из лёгких последний воздух.

– Это Святослав… – сдавленно прошептала Женя.

– Что?!

– Я забыл упомянуть, – Оддманд оставался невозмутимым, хотя заметно побледнел. – Убийца – брат Ярополка. А теперь уходим отсюда.

Он подхватил девушек под руки и вместе они побежали дальше по коридору. Соня молча переваривала услышанное, а Женю била крупная дрожь.

Это был ненастоящий, призрачный мир – точнее, огрызок некогда реального мира, тень прошлого, и этот Святослав – хотя, уже, скорее, Кирилл – тоже был призрачным и нереальным, но схлопотать пулю в лоб как-то не хотелось. Женя вдруг осознала в полной мере, чем являются все эти кусочки жизней, по которым они с Оддмандом скачут галопом – лишь записанным на старую плёнку фильмом, который она смотрит в быстрой перемотке. Плёнка покоцанная, местами выцветшая, поэтому события искажены до неузнаваемости. На самом деле, Кирилла никогда не было здесь, на этом балу – но вот он, ступает своими отвратительными кроссовками, размахивает револьвером и угрожает каждому встречному. Ищет её, чтобы в очередной раз убить. Бессмысленно разговаривать с ним – настоящий Кирилл остался где-то в будущем, выполнивший свою главную задачу, и теперь гнался за Женей не он, а его отголосок, который и слушать-то девушку не захочет. А ведь она пыталась его вразумить… Когда-то давно. Когда ещё была жива в полной мере.

Завернуть за угол… Стучать в каждую дверь и обнаруживать, что она заперта… Снова бежать, глотая воздух широко раскрытым ртом… Женя уже видела это в одном из своих старых кошмаров. Теперь пришло время пережить его наяву.

– Ольга! Ma chère, j'avais peur pour vous…³ – из ниоткуда появился Алексей. Видимо, в момент всеобщей паники сбежал через один из секретных ходов и оказался на втором этаже раньше Кирилла. Его фрак порвался и теперь висел неряшливыми тряпками, волосы растрепались, а на белой рубашке алело свежее пятно крови. Женя бросилась к нему навстречу, не помня себя от ужаса.

– Ты ранен? Он стрелял в тебя?

– Нет, нет… Это не моя кровь, мадмуазель… – пробормотал Алексей, ошарашенно переводя взгляд с одной девушки на другую. Затем он посмотрел на Оддманда. Раскрыл рот – хотел, видимо, накинуться с расспросами, – но тут же его закрыл. Всё верно. Сейчас нет времени.

Дом буйствовал. Прочитанное заклинание ясно дало понять, что ни перстня, ни ножа здесь нет. Снова мимо. Столько комнат, и все они наполнены не тем, и в каждой есть что угодно, кроме того, что действительно необходимо. Кажется, тот, кто прятал артефакты, оказался существом предусмотрительным. А ещё сильным до чёртиков, иначе как объяснить тот факт, что оно сумело пробраться так далеко, залезло в самую сердцевину переплетения временных линий, миновав целые столетия?

– Я не знаю, что именно происходит, – зашептал Алексей, обхватывая руками плечи Жени, – но я знаю, как мы можем сбежать.

Жене вдруг захотелось расплакаться. Вот так вот просто взять и разреветься ему в плечо. Объяснить, что они-то с Оддмандом, может, и сбегут, а вот он и Соня останутся здесь, превратятся в ничто, лопнут, как воздушные шарики. Потому что туман был уже близко, он облизывал землю рядом с Домом и стучался в окна.

Окна!

– Мы выпрыгнем в окно! – воскликнула девушка. В сознании возникло смутное воспоминание из того же далёкого сна – она стоит в конце коридора, глотая слёзы, и умоляет своего преследователя опустить револьвер. Но он только смеётся, горько и устало, и взводит курок. Выстрел. Она падает вниз, минуя подоконник, и остаётся поломанной куклой лежать в клумбе цветущих маков с пулевым отверстием прямо посередине бледного лба. Изорванное платье разметалось вокруг, саваном укутав её тело. А в Доме вовсю играет музыка, и скрипка снова и снова заводит свои жалобные трели…

– Ты же знаешь, что тебе никуда не убежать! – раздаётся за спинами злой голос. Женя выныривает из наваждения и трясёт Оддманда за рукав.

– Проход!

– Я стараюсь! – огрызается фамильяр. – К окну! Все к окну!

И они снова бегут. Платье – ловушка – лезет под ноги, мешая идти, корсет сдавливает и не даёт вдохнуть, и дыхание сбивается снова и снова, а шаги Кирилла уже так близко. Они грохотом раздаются в ушах, заполняя собой пространство, и услышать хоть что-то кроме не представляется возможным.

Гости продолжают кричать где-то далеко, но тьма съедает их голоса. Беглецы останавливаются в конце коридора – на том же самом месте, у того же окна, – и Оддманд, напряжённый, со вздувшимися венами, нелепый в своём облачении конюха, читает под нос заклинание, собирая магию в кучу. За стеклом вспыхивает слабый свет. Ладони горят – от пореза и от множащихся с невероятной скоростью меток. Время хрустит и рвётся по швам.

Тук-тук. Тук-тук.

Старые часы считают секунды.

Тук-тук. Тук-тук.

– Фрейя! – кричит где-то рядом Соня, и Женя понимает её без слов. Прощание. Хотя бы сейчас им нужно сделать это по-человечески.

– Mon cœur, mon âme…⁴ – Женя хватает ладони Алексея, заглядывая ему в лицо. – Прости меня за то, что я ничего не рассказала тебе… Прости, что… Это эгоистично, глупо, но по-другому не могло быть… Я люблю тебя, всей душой, я помню всё, что связано с тобой… Все наши игры… Ты единственный, кто не боялся меня, ты всегда выполнял свои обещания, сказанные не вслух, но сердцем… Прости меня. Я люблю тебя больше жизни…

Алексей, обескураженный, механически поглаживал большими пальцами тыльную сторону её ладоней. Он не понимал почти ничего из сказанного, но почему-то эта маленькая исповедь тронула его до глубины души. Его губы задрожали; он обнял Женю, вдыхая запах её волос, и зашептал, понимая, кажется, что на разговоры им осталось не больше минуты:

– Я не знаю, о чём вы говорите, моя мадмуазель, но я люблю вас. Это прощание? Если вы полагаете так, то пусть. Но я искренне надеюсь, что вы ошибаетесь. Помните? Даже после смерти…

Даже после смерти… Особенно – после смерти.

– Прыгайте, госпожа!

Оддманд распахивает ставни. В коридор врывается холодный ветер. Женя отстраняется, чувствуя, как глаза снова заполняются слезами. Она слишком много плакала за последние несколько дней… да и жизней тоже.

– Прощай, Ярополк.

Оставить на щеке юноши невесомый поцелуй – и перемахнуть через подоконник, путаясь в ткани платья. Женя испытывает странное и неприятное ощущение дежавю и слышит звук выстрела – очень громкий и отчётливый. Но пуля пролетает над головой, и девушка падает вниз, смешно размахивая руками. Мир вокруг стремительно уменьшается, разрушаясь и трескаясь, и вместо клумбы, полной кровавых маков – бездна, уже такая знакомая. Однако ей всё равно на мгновение чудится собственная фигура, безжизненно лежащая посреди алеющих бутонов.

Последнее, что видит Женя в этом осколке прошлого – полные страха и отчаяния глаза Алексея. Последнее, что слышит – крик Сони. А затем всё погружается в чернильную темноту.