Читать книгу: «Воин храма «Золотой Дракон». Часть 2», страница 2

Глава 2

«Шао-линь»

«Благородный муж не стремится есть досыта

И жить богато.

Он поспешает в делах,

Но медлит в речах.

Общаясь с людьми добродетельными,

Он исправляет себя».

(Конфуций).

………

……Чжанчжоу – совсем небольшой городок, я походил по его мощёным улочкам, заглянул в лавки, а затем решил пойти на рынок, но в тот день он был переполнен народом. От меня никто не шарахался, хотя зрелище молодого монаха в мантии оранжевого цвета было непривычным для людей.

Монахи тоже наведываются на местные рынки, ведь наша жизнь зависит от цивилизации, но обычно мы ходим группами во главе со старшим монахом, ответственным за хозяйственные дела в монастыре или тем, кому старший монах поручил что-либо купить.

Монастыри существовали и существуют благодаря благотворительности людей, а также из-за поддержки Императора. В общем, Китаю выгодно, чтобы его жители были приверженцами буддизма, потому что своими обрядами и обещаниями чего-то «заоблачного», например, богатства, положения в обществе, словом, всего того, что так притягательно для обывателей, буддисты, в частности, монастыри, пополняют свою казну.

Если бы наши монастыри существовали только лишь исключительно из-за веры, к которой люди изначально не очень-то склонны, для духовного развития, они стали бы бедными.

Духовное развитие также не привлекает обывателей, хотя, как учили нас в монастыре, именно оно является целью всего, ради чего следует жить и развиваться.

Люди стремятся к обогащению, а духовное развитие может дать лишь рост духа.

Поэтому наши обряды являются приманкой для обычных людей, к коим также относится Император, Сын Поднебесной, его семья и все чиновники при дворе. Император уже достиг всего, он избран богами, чтобы править и принимать поклонение смертных, его больше интересует загробная жизнь, поэтому двор тратит большие средства для поддержания храмовой культуры. То, что посвящённые монахи владеют большими способностями, держалось в секрете, чтобы не выдать тайн посвящённых, не предназначенных для ума простых людей.

Поэтому в народе считались слухи о той власти, которой пользуются в монастырях, мифами, выдумками, легендами. Я говорю о власти магии. Да, в монастырях учат магии, но лишь особых монахов, прошедших определённые испытания. Не все проходят эти испытания.

Возможно, ты слышала о том, что в других религиях ученики, желающие пройти посвящение, получают эти испытания, но я расскажу тебе о том случае, который знаю сам.

Как ты поняла, в монастыре Золотого Дракона есть три ступени ученичества и несколько ступеней монашества. Прошедший все эти ступени, становится посвящённым, и может иметь учеников, если ему это по судьбе. Он также может стать воином, целителем, или жить просто при монастыре, как послушник, или уйти в горы в качестве отшельника. Таких тоже было немало, правда, отшельничество – довольно трудный путь, и не каждый готов был к такому пути.

Я, например, не был готов, хотя знал некоторых монахов, которые уходили в горы и постигали там великие истины.

Посвящённых выбирали сами учителя, которые были убеждены в том, что тот или иной монах или ученик пройдёт процесс посвящения.

Но однажды Мэнь – один из монахов первой ступени, носивший жёлтую мантию, напросился у Мастера Циня пройти посвящение. Мастер сначала отказал Мэню, но Мэнь настаивал на своём.

– Ты не сможешь пройти посвящение, Мэнь, – сказал Мастер Цинь.

– Смогу.

Монах был непреклонен.

– А если тебе придётся уйти в мир предков? Даже тогда ты желаешь пройти это посвящение? – спросил Мастер Цинь.

– Даже тогда.

Посвящение заключалось в том, что монах должен был провести несколько дней в пещере с энергетическими зеркалами. Но посвящаемый не знал об этом. Прошло три дня, а это был именно тот срок, в течение которого проходилось посвящение, в монастыре ничего не было слышно про монаха Мэня.

Тогда группа монахов решила идти на поиски Мэня; они думали, что или с монахом что-то случилось, или он, не выдержав до конца своего испытания, ушёл в лес, постыдившись возвращаться обратно в монастырь.

Мэнь был мёртв. Он лежал посреди одного из пространств пещеры заряженным энергетическими зеркалами. Смерть Мэня явилась потрясением для всех, кто пришёл тогда в пещеру.

Лицо Мэня было напряжённым, что говорило о том, что монах был не готов к смерти, и, возможно, долго мучился.

История с Мэнем позволила мне многое понять и осознать.

Знал ли Мастер Цинь о возможной смерти Мэня, когда монах просил его о посвящении?

Я уверен, что знал, но ему пришлось пойти на поводу у монаха, чтобы тот прошёл урок.

Да, иногда мы проходим уроки жизни такими жестокими методами. Я уверен также, что дух Мэня усвоил этот урок навсегда ценой собственной жизни.

Нельзя перескакивать через несколько ступеней развития и игнорировать мнение Учителя.

В китайцах боги изначально заложили большую способность к торговым делам и разного рода сделкам. Мы последовательны в своих действиях и экономно тратим силы, вот почему учение любого китайского философа, будь то Лао-цзы, Конфуций, учение Дао и дзэн-философия строятся на способности духа рассчитывать свои силы, чтобы принять то или иное решение.

Великие истины Будде пришли при помощи созерцания, а не спешки.

Я двигался по рынку от одного лотка к другому. Меня удивляла и была непривычна вся эта спешка, которая царила вокруг меня. Люди много суетились, делали бесполезные движения, не приносящие им ничего кроме усталости.

В монастыре жизнь текла слишком медленно и размеренно. Нас приучали к созерцанию. Новичкам порою к этому было трудно привыкнуть.

Недаром последнее посвящение в монахи заключалось в умении созерцать и растворяться во всём. Если бы я попал в твой мир, я был бы удивлён ещё больше, потому что ритм современных тебе людей намного выше, чем тех, которые жили в моё время.

«Спешка порождает суету, суета даёт начало ярости», – так говорили мои учителя из монастыря. Я удивлялся тому, как люди вокруг меня быстро покупали товары, в принципе, для жизни не имеющие никакого значения. У меня было всё с собой, что и должен был иметь в дороге странствующий монах. А разве в обычной жизни мы все «не странствующие монахи»? Один продавец украшений как-то загадочно подмигнул мне и произнёс на южном диалекте:

– Что Вас интересует, юноша? Может быть, эти кулоны с изображением улыбающегося Хоттэя?

Я мотнул головой.

– Что же тогда Вы хотите узнать?

– Вы ничего не слышали о человеке по имени Сингх? – задал я свой вопрос, сам удивившись ему.

– Это, верно, чужеземец, – сказал торговец, – нет, я ничего не слышал.

– Жаль, – я с сожалением вздохнул и пошёл дальше, продираясь между рядов торговцев.

Я не помню, сколько было времени, когда я покинул стены Чжан-чжоу и направился дальше на юг в сторону горы Су-шань. Я был голоден, моё тело еле двигалось, но я знал, что должен достичь пределов Шао-линя.

Я встал, когда, наконец, Шао-линь показался вдалеке на горе.

Я съел немного риса, который был со мной; рис дал мне Као-минь. Вспоминая тёплые руки монаха-повара, я почувствовал, что насытился.

Живя в монастыре «Золотой Дракон», я ни разу не испытал таких неудобств, как эти, когда я ещё готовился к основным испытаниям, многие монахи уже испытали голод, холод, боль; они специально подвергали себя подобным испытаниям, чтобы их дух стал крепче и выносливее.

Однажды я просил об этом своего Учителя.

– Испытания? Ли, разве ты хочешь уже в таком возрасте пройти серьёзные испытания?

Я кивнул:

– Да, хочу.

Помню, как Мастер Цинь внимательно посмотрел в мои глаза:

– Неужели, хочешь, Ли?

Я не выдержал его испытующего взгляда.

– Разве ты не помнишь монаха Мэня?

– Помню.

– И всё равно хочешь испытаний? По-моему, сынок, ты прошёл их здесь уже достаточно, ведь монастырскую жизнь нельзя назвать лёгкой, как жизнь мирянина.

Я не знал, что ответить.

– Поверь мне, сынок, когда ты вырастешь, на твою долю ещё выпадут настоящие испытания.

Я промолчал.

И сейчас, идя в монастырь Шао-линь, я понял, насколько прав был мой Учитель, когда говорил всё это.

Мои испытания по-видимому, начались с того времени, когда Мастер Цинь перешёл Грань. Он всегда был мне за отца, опекал меня, хотя этого я не замечал раньше.

«Поверь мне, мой мальчик, когда-нибудь приходит время, когда ты начинаешь взрослеть», – внезапно возникла мысль в моей голове.

На самом деле это была не просто мысль, а голос моего Учителя, который я ещё не привык слышать через пространство и время. Но это был именно он.

Да, кажется, я начинал взрослеть, потому что испытания стали намного серьёзнее, чем раньше.

….Стал накрапывать мелкий дождь, холодало, я весь продрог до костей, поэтому мне пришлось набросить накидку на плечи, но теплее от этого не стало.

Я проделал несколько дыхательных упражнений, которым меня обучили в монастыре, чтобы согреться.

Я действительно согрелся, так как эти упражнения способствуют убыстрению движения крови по телу. Я так согрелся, что даже почувствовал, что вспотел.

Величественные башни и пагоды Шао-линя издалека вдруг показались мне какими-то торжественными и полными величия.

Я знал, что основателем Шао-линя был Бодхидхарма – выходец из Индии. Он называл себя Дамо и пришёл в Китай для того, чтобы обучать монахов своей философии. Дамо пришёл не на пустошь, а уже в построенный монастырь в начале III века даосскими монахами.

Учение Дамо заключалось в принципе самопознания. «Каждый человек является потенциальным Буддой, – говорил он, – необходимо лишь пробудить его в себе».

В монастыре Золотого Дракона мы знакомились с различными философскими школами и учениями. Ближе всего мне было учение дао, которое говорило о том, что ничего не возникает и не появляется из пустоты, у каждой причины есть следствие, а у следствий – причины.

Дао всех ближе стоит к теории созерцательности, наблюдения за внешними проявлениями этого мира.

Монахи дао всегда отличались спокойствием, молчаливостью, они не боролись за своё место под солнцем, они не вступали ни с кем в споры, чтобы сохранять внутреннее спокойствие.

Учение дао говорит о том, что одно состояние не может долго оставаться стабильным, оно изменяется в другое, противоположное ему: ночь переходит в день, зима превращается в лето, а лето в зиму; инь становится ян, а ян – инь.

Монахи дао производят впечатление безобидных людей, на самом деле внутренне они очень сильны.

Именно внутреннее состояние важнее внешнего, хотя оба должны находиться в равновесии друг с другом.

И тем не менее, именно для монахов дао кроме доброты и созерцательности характерна строгая дисциплина.

Весь промокший насквозь я остановился возле самих стен монастыря и постучал в ворота.

Никто не открыл мне, тогда я повторил вторую попытку. В течение некоторого времени вокруг меня всё было тихо, затем вышел привратник – молодой худосочный монах в шафранной мантии.

У него была узкая клином бородка и внимательный взгляд, который, казалось, улавливал малейшие детали, замечал всё, что происходило вокруг него.

– Кто ты? Что тебе нужно? – коротко спросил привратник.

Я назвал своё имя и объяснил, что иду из провинции Сэчу-ань, где находится наш монастырь Золотого Дракона.

– Я попал под ливень и нуждаюсь в ночлеге.

Привратник ещё раз внимательно осмотрел мой жалкий внешний вид. Я не производил впечатление смиренного послушника. Привратник скрылся за дверью, а мне пришлось ждать, хотя я не понимал, чего именно. Или меня пропустят внутрь, или я буду вынужден провести ночь под открытым небом. Чего я очень боялся, потому что дождь постепенно становился всё сильнее и сильнее.

Не знаю, сколько мне пришлось так ждать, когда я увидел, что дверь ворот вновь открылась, и оттуда вышел знакомый привратник.

Он подошёл ко мне и сказал:

– В монастырь Шао-линя не проходят чужаки. Мы не знаем, кто ты и откуда. Следуй своим путём, юноша.

Когда за ним закрылась эта заветная дверь, я был в полном отчаянии. Несколько раз я постучался в дверь и изо всех сил закричал:

– Откройте! Разве монастырь не является убежищем для одиноких путников! Я – монах из монастыря Золотого Дракона, вы должны знать нашего настоятеля, г-на Чонга!

Но сколько бы я не кричал, не стучался в дверь ворот, ответ оставался нулевым. Я сел под дерево, одиноко стоявшее на поле на подступе к горе Су-шань. Оно было таким же одиноким и брошенным на произвол судьбы, как и я, Ли-нюань, ни воин, ни целитель, никто…

Я взмолился, мысленно обращаясь к своему Учителю.

«Что же мне делать? Куда идти? Где искать этого загадочного учителя Сингха, к которому Вы направили меня? Может быть, мне направиться во дворец Императора и стать его самым лучшим и прославленным воином? Но тогда я не выполню своего предназначения, или сделаю то, к чему совсем не склонна моя душа. Я не хочу почестей, не жажду власти, а стать прославленным воином предусматривает то, что я должен буду готов всё это получить, как и познать дворцовые интриги и силу золота».

Я сел под дерево, которое хоть немного могло защитить меня от ливня и подумал: «А, может быть, Великий Будда когда-то точно так же, как и я теперь, сел под дерево и познал Истину? Может быть, он сидел так и в дождь, и в слякоть, и в солнечные дни, и медитировал, чтобы однажды дать миру своё учение?»

Я сам удивился тому, что меня волновали эти вопросы в то время, как раньше я никогда не задумывался над такими вещами. Проситься обратно в стены монастыря было бесполезно, я смирился со своим положением. Это – не задача интуиции, а ума – объяснять и просчитывать возможности, решения, вспомнив о том, что святой Бодхидхарма провёл в медитации 9 лет возле стен монастыря, подавая тем самым пример остальным монахам.

Нередко некоторые монахи так и попадали в стены монастырей, и я слышал об этом.

Учение дао кроме созерцательности базируется ещё и на интуиции, хотя, как ты понимаешь, интуиция следует из созерцательности и наоборот. Вновь одно вытекает из другого. Гексаграммы «и-цзин» – лишь символическое изображение процессов, происходящих в космосе и во вселенной.

……Я не помнил, сколько времени я провёл так под дождём, словно, древний Бодхидхарма совсем не замечал падающего на его голову снега.

Интуиция подсказывала мне, что нельзя уходить от стен Шао-линя, что я несомненно получу нечто важное здесь. Но что? Это я не знал.

Интуиция даёт нам правильные решения, но она не объясняет, почему мы должны выбирать те или иные пути, чтобы в итоге оказаться в выигрышном для себя положении. Это – не задача интуиции, а ума просчитывать возможные решения. Дамо говорил: «Достигнуть Будды можно лишь длительными упражнениями не только духа, но и всего тела». Тело и дух равны по силе, и только равное их положение даст «Будду».

Ты часто слышишь такие слова: «Если дух здоров, то и тело здорово». Или наоборот: «В здоровом теле здоровый дух». На самом деле ничего нельзя умалять и придавать чему-то второстепенное значение. Об этом мне говорили Мастер Цинь и учитель Ноу. Этого же взгляда придерживается учение дао.

Так я сидел под деревом и размышлял.

Вечером к моему удивлению двери монастыря вновь открылись, и ко мне спустился всё тот же привратник в шафрановой мантии. Ничего не говоря, не подавая своего голоса, юный монах поставил передо мной миску с какой-то похлёбкой и удалился в монастырь. Дождь утих, но всё ещё накрапывал.

Когда ты несколько часов просидишь под сплошным ливнем, то умеренный дождь, последующий после этого, ты воспринимаешь, как благо, а не как наказание. Я совсем не замечал его. Да и к чему всё это, если цель ускользала от меня. К чему мне жизнь, когда я не могу воплотить в неё то, что мне дано? Лучше умереть, чем много лет исполнять не предназначенные тебе обязанности.

По памяти я прочёл несколько мантр, которые помнил и которым был обучен в монастыре «Золотой Дракон», а затем приступил к почти уже остывшей похлёбке.

В тот миг она показалась мне безвкусной, хотя еда монахов не отличается никогда особым разнообразием. Похлёбка представляла собой смесь бамбуковых ростков и сои с какими-то приправами.

Китайцы приучены разбираться в приправах и соусах, потому что они придают дополнительный огонь телу. Без огня тело становится вялым и инертным. Огонь не позволяет микробам развиваться внутри, и это продлевает жизнь.

Я помню, в моей деревне на берегу Лу-цзян умирало много соседей, у которых вздувался кишечник. Позже эта болезнь получила название «дизентерия», а в сущности её название ни о чём не говорит. Важно, что внутри кишечника развиваются вредные микроорганизмы, являющиеся убийцами.

Поэтому приправы очень важны на столе любого китайца, который хочет прожить долго, так как пища быстро портится, утрачивая огонь, который изначально должна была отдавать телу.

Съев похлёбку, я подумал, что дверь монастыря снова раскроется, и загадочный привратник в шафранной мантии придёт за мной, чтобы позвать внутрь отогреться.

Но этого не произошло, моя надежда оказалась напрасной.

– А если надежда оказывается напрасной? – однажды спросил я у Мастера Циня.

– Всё равно продолжай надеяться, но только не отрывайся окончательно от земли, чтобы остался хоть какой-нибудь, пусть даже узкий мост между твоей надеждой и землёй.

– Мост? – удивился я, не поняв сначала, что имел в виду мой учитель, – а для чего он нужен, этот мост?

– Чтобы соединить между собой Небеса и Землю, Ли, – ответил Мастер Цинь, – когда они соединены, тогда твоя мечта осуществится.

Мастер Цинь был мудрым, всё, что мне оставалось делать – это цепляться за его мудрость и не терять надежду.

– Я не потеряю, не потеряю, – уверенно сказал я в пространство, будто, ответил своему учителю, – и всё равно буду верить в то, что найду учителя Сингха!

Вместо ответа я услышал шум ветра. Это листья на дереве зашелестели под его порывом. Со стороны я мог показаться сумасшедшим, но мне было совсем не важно это. Важно то, что в тот момент я понял, что Учитель Цинь поддерживал меня внутри моего мудрого сердца…..

Утром монах вынес мне завтрак, состоявший из двух горстей риса; мои запасы уже закончились, поэтому мне ничего не оставалось, как скромно принять этот дар.

Рис тоже не принёс мне особого насыщения, да и вряд ли ты можешь насытиться, когда весь промок до нитки. Я ел только, чтобы не потерять свои силы. Ночью я смотрел на звёзды и думал о том, что же произошло в монастыре «Золотого Дракона» после моего ухода из него? Как Учитель ушёл в Страну Вечности? Или он принял яд, который, возможно, носил с собой? Нет, вряд ли он бы пошёл на такой шаг, ведь Учитель мудр, а самоубийство – это акт истязания себя, что вызывает уже само по себе напряжение в пространстве.

Вселенная счастлива, когда счастлив каждый дух, населяющий её. С каждым из нас что-то происходит. Вот почему несчастье – это болезнь, передающаяся от одного к другому, ибо на самом деле всё в этом мире взаимосвязано друг с другом.

Ночью облака над горой Су-шань немного рассеялись, и звёзды стали видны ещё ярче.

Я знаю, что в твоей вере самоубийство считается грехом. В моей вере это грехом не считается, потому что каждый человек рассматривается с позиций свободной воли, свободного выбора. Если он решил уйти, значит, таков его выбор. Японским самураям ничего не стоит покинуть этот мир, ведь каждый китаец, японец – представитель жёлтой расы, принявший буддизм, знает, что материальное существование – лишь временное пребывание духа в его ограниченном состоянии.

«Почему ограниченном?» – спросишь ты.

А разве твой дух не скован телом, вынужденном страдать, вести борьбу за существование, куда-то бегать, хотя в этом беге нет никакого реального смысла? Духу изначально присущи Покой и Созерцательность, которые исчезают после того, как ты получаешь тело.

Тебе, будто бы, выдали ненужный кредит, с которым ты не знаешь, что делать, но понимаешь точно, что отныне твоя спокойная жизнь полностью закончилась.

Я пытался понять, каким образом Мастер Цинь оставил своё тело, но так ничего не смог осознать. Я поклялся себе, что обязательно разузнаю, что произошло в монастыре в моё отсутствие. А затем я увидел белый свет, мне стало как-то легко, свободно и беззаботно, будто, я был ленивым котом на печи.

Да, я сравнивал своё состояние полной безмятежности именно с состоянием кота. Коты – довольно умные создания, склонные, скорее, за всем наблюдать со стороны чем ввязываться в происходящее.

При монастыре у нас было множество таких котов, одного из которых я запомнил. Его звали Чи-хэнь, что в переводе с древнего языка означает «наблюдательность». Мне кажется, мы с ним даже подружились; кот дарил мне свою ласку, позволяя гладить себя по бархатистой шёрстке, а я таскал для него из монастырской кухни молоко, сметану и всякую снедь, до которой Чи-хэнь был особенно охоч.

Белый свет был не слепящим, но я мог ясно видеть его, он был живым; я ничего не делал такого я просто растворялся в этом свете, дышал им, при этом совсем не чувствуя собственного тела. Я не ощущал холода, от которого совсем недавно не знал, куда деться.

Кажется, я стал засыпать и вспомнил одну притчу, рассказанную мне Мастером Цинем.