Читать книгу: «В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора», страница 4

Наталка-Полтавка

Танцы затянулись за полночь. Я, как никогда, пользовался вниманием девчонок. И подумал, что оформительская работа дает кое-какие преимущества. Особенно усердствовала своенравная Наталка-Полтавка, практически не отходившая от меня весь вечер. Раньше я такого за ней не замечал. Несмотря на мальчишескую влюбленность, всегда ощущалось, что между нами существует незримая дистанция. Ведь ее семья жила в элитном доме в большой отдельной квартире! В классе Наталка держалась самоуверенно, даже немного высокомерно. К мальчикам относилась с подчеркнутым безразличием. Я решил спросить, чем обязан такому неожиданному вниманию. Наталка ответила сразу и довольно откровенно:

– Ты единственный в школе, кто давно мне нравится. Мне с тобой интересно. Кроме того, я тоже мечтаю стать архитектором. Очень хочу, чтобы мы с тобой подружились и после окончания школы вместе продолжили учебу в каком-нибудь вузе Харькова, Киева или даже Москвы.

Я очень удивился. Легкий флирт обернулся разговором с серьезной и целеустремленной девушкой. Я не хотел торопиться с ответом. Но, взглянув пристально, почувствовал, что Наталка не лукавит. Судя по выражению лица, она ждала, что я скажу. Высокомерной маски не было и в помине. Пришлось отвечать, спрятав свои эмоции, спокойно и предельно лаконично:

– До окончания школы еще много воды утечет. Поэтому поживем – увидим. А желание дружить, не скрою, у меня взаимное.

Тем временем зал заметно опустел. Ночь вступила в свои права. Мы, не спеша, как бы сожалея о стремительно уходящем в прошлое необыкновенно приятном вечере, вышли на тихую спящую улицу. Ароматы бурно пробудившейся природы были особенно сильны. Неповторимость украинской ночи звучит в поэме «Полтава»:

 
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой Церковью сияет…
 

Мы еще долго бродили по тенистым улицам города. Наталка без умолку говорила, перескакивая с одной темы на другую. Я больше слушал. Иногда в небольшие разрывы ее словесного потока вставлял отдельные короткие фразы. Как ни странно, спать не хотелось. Видимо, сказывалось сильное перевозбуждение от ярких событий уже вчерашнего дня. А может быть, на первом плане были неожиданно вспыхнувшие чувства и влечение друг к другу. Мы не скрывали, что нам хочется продлить эти неповторимые мгновения… Но первые проблески рассвета, также красочно описанные в поэме «Полтава», окрасили все вокруг и подсказали, что пора расставаться:

 
Зари багряной полоса
Объемлет ярко небеса.
Блеснули долы, холмы, нивы,
Вершины рощ и волны рек.
Раздался утра шум игривый,
И пробудился человек.
 

А для нас это было не пробуждение. Скорее удивительный сон наяву. Но настало время его прервать и после бессонной ночи отойти по-настоящему ко сну. Прощание вылилось в пылкий естественный порыв, свойственный чистой неискушенной молодости. Мы окунулись в мир самых светлых чувств…

В прологе многогранного и глубоко философского «Дневника любви» Пришвиных «Мы с тобой» о том времени написано: «Над миром нависла черной тучей война. В это страшное небывалое время встречаются двое, и из их встречи рождается любовь. Несмотря на то, что любовь эта протекает среди общих страданий, перед лицом которых она должна бы укрыться в тени и неприметности, несмотря на то, что она рождается не просто, не сразу, самим любящим дается тяжело…»¹³

И все-таки на таком невиданном по масштабам катастрофы переломе жизни, от которого нас отделяли считаные дни, наши юные души тянулись друг к другу.

Мама с тревожным ожиданием дожидалась моего прихода. Для родителей непривычно было мое ночное отсутствие, хотя они знали его причину. Четырехлетняя сестренка сладко посапывала в самом теплом и уютном уголке нашей комнаты. Папа молча завтракал перед уходом на работу. Но я заметил, что вид у него озабоченный. Завершив завтрак, он подошел ко мне и как-то отстраненно произнес:

– Вчера директор завода назначил меня, несмотря на запятнанное прошлое, своим заместителем по ремонту очень серьезной техники.

Что это значит, я сразу не мог понять. Хотя быстро сообразил, что подразумевается военная техника. И сказал:

– Папа, но ведь это повышение! А вид у тебя совсем невеселый.

Отец своей большой теплой ладонью не то погладил, не то пригладил мою непокорную шевелюру. Медленно, в глубокой задумчивости произнес:

– Понимаешь, сынок, это назначение – непростое. Повысили не только меня, но и других специалистов, опытных и знающих. Возможно, это связано с приближением каких-то чрезвычайных событий. И так думаю не только я. Меня очень беспокоит ваша судьба, если что-то случится.

Поцеловав маму, проснувшуюся сестренку, которая радостно защебетала, и меня, он быстрым шагом ушел на работу. Отец был добрейшим человеком, но по-мужски сдержанным в проявлении чувств. Женская половина редко удостаивалась поцелуя перед уходом и после прихода его с работы. Ласковое слово «сынок» я слышал лишь в последнее время, когда остепенился и стал меняться в лучшую сторону. Зато отец как бы «оттаивал» при общении с рыжекудрой дочкой, которой старался посвятить все свое свободное время. Он любил ложиться на диван, сажать ее верхом и вместе с ней распевать песни. Яна слов не знала, но старалась подпевать, как могла. Вот как это было:

 
…Время между тем бежало,
И девчушка подрастала,
Очень говорливой стала
И дуэтом распевала
С папой песни тех времен
В красном мареве знамен.
В духе эволюционном,
В стиле революционном…
 

Отец отличался пунктуальностью и ответственностью. На работу выходил из дома в одно и то же время, с точностью до минуты. Путь до завода по улице Парижской Коммуны, затем вниз по Панянскому спуску¹⁴ на Подол занимал у него не более двадцати минут. За многие годы он ни разу не опоздал. Кстати, в те суровые времена служебные опоздания приравнивались чуть ли не к преступлению.

…Отец уже возвратился с работы, когда я проснулся. Быстро собравшись, я помчался на свидание с Наталкой. Мы договорились встретиться у памятника Кобзарю в Петровском парке. В глубине аллеи, ведущей к памятнику, я увидел ее изящную, стройную фигуру. При встрече она прижалась ко мне и заплакала. По наивности я решил, что это слезы радости от встречи со мной. Однако причина оказалась в другом. Во время ночной прогулки она поведала мне о планах на летние каникулы. Как правило, каждое лето родители отправляли ее на Черное море, в Гурзуф. Там проживал брат отца, занимавший довольно высокую должность. У него был большой дом с садом прямо на берегу моря. Наталка в порыве нахлынувших чувств предложила мне вместе с ней провести в Гурзуфе часть летних каникул. Но ее ждал неприятный сюрприз.

Между всхлипываниями, вытирая слезы, Наталка рассказала:

– Когда мы с тобой расстались и я пришла домой, папа уже готовился спозаранку выйти на работу. Он почти всегда в добром настроении. А сейчас… с ходу, не расспросив даже, как прошел наш вечер, озабоченно объявил, что мои планы на лето меняются. С мамой мы через пару дней уедем к его стареньким родителям в Ивановскую область, в маленький город Юрьевец на Волге¹⁵. На мой вопрос, почему так сразу все изменилось, папа непривычно резко отрезал: «Все решено, так надо». И ушел. Я не понимаю, что происходит.

Я тоже не понимал, что происходит. Смутные мысли хаотично вертелись в голове. Настораживала совпадающая по времени и схожая озабоченность наших отцов. Они ничего конкретно не говорили. Но ведь не бывает дыма без огня. Атмосфера неспокойных будней давно уже была пропитана зловещим шепотом обывателей: ждали чуть ли не конца света. Да и официальная пресса и громкоговорители практически ежедневно передавали осторожную, взвешенную информацию о событиях, связанных с захватом Германией новых европейских стран. Но резюме, как правило, было успокаивающее. Между нами заключен надежный пакт о ненападении. Поэтому можно спать спокойно.

С Наталкой мы тогда больше не встретились. Ее подруга через несколько дней передала короткое прощальное письмо. В нем искренние признания были окрашены горечью расставания из-за вынужденного отъезда по воле отца. По неискушенной чистоте и непосредственности, она просила меня вместо несостоявшейся встречи в Гурзуфе навестить ее в Юрьевце на Волге. Поскольку мир тесен и непредсказуем, встреча произошла, но только через четыре десятилетия… Но об этом после.

Я места себе не находил после стремительного отъезда Наталки. Но жизнь берет свое, особенно в молодом возрасте. Начались каникулы. До отъезда в пионерский лагерь было более полутора месяцев. Развлечения и проказы полностью перестали меня интересовать. Я даже переключился на чтение книг более серьезного содержания. Много времени уделял рисованию с натуры, в основном пейзажей, с обязательным включением построек различных стилей. Стал помогать маме в хозяйственных заботах. Чаще гулял с подрастающей любознательной сестренкой, на ходу придумывая ей всякие сказки. Мне пришла мысль временно, до отъезда в пионерский лагерь, поработать на заводе, чтобы немного пополнить скромный семейный бюджет. Отец с пониманием отнесся к моему желанию и обещал подумать, как меня использовать на трудовой ниве. Но все благие пожелания и планы рухнули в одночасье.

Июнь 41-го…

Итак, незримый тяжелый занавес, как в театре после драматического спектакля, опустился. Он как бы резко отсек короткое прошлое начала жизни моего поколения от черного будущего. Что-то неизведанное началось в устрашающий момент объявления войны. Светлым мечтам и планам, присущим молодости, не суждено было сбыться.

На улицах пока еще спокойного города горожане собирались стихийными группами и надрывно обсуждали страшную новость. Из магазинов очень быстро стали исчезать дефицитное курево, спички, соль и другие нужные и не очень нужные продукты и промышленные товары.

К сожалению, надежда на быструю победу стремительно таяла, сменяясь растерянностью и отчаянием. Довоенный победный пафос – в одночасье разгромить любого противника! – сменился настораживающими и пугающими сводками о вынужденном отступлении в связи с внезапностью нападения Германии. Буквально через несколько дней после объявления войны над городом безнаказанно стали появляться самолеты со зловещей свастикой. Первым бомбежкам подвергся район аэродрома и прилегающих территорий. Просачивались сведения о большом количестве убитых и раненых.

Отец дни и ночи проводил на заводе, который, по его словам, перешел на военный режим. Как-то поздним вечером, после прихода с работы, он нам объявил, что не исключено перебазирование завода на восток. Возможна и наша эвакуация в числе многих тысяч горожан. Мама и ее брат Яков попытались прорваться в Кременчуг, чтобы вывезти оттуда наших старичков. Но все их попытки оказались безуспешными. Дороги в западном направлении были напрочь перекрыты для гражданских лиц. Пускали только по специальным пропускам. Мама была в полном отчаянии. Яков в поисках выхода из сложившейся ситуации обратился к одному из знакомых высоких партийных чиновников. Надежда была почти нулевая. Но, к нашему удивлению, в условиях общей беды и невиданной суматохи, он обещал оказать посильную помощь. Из Кременчуга в сторону Полтавы на машинах срочно должны были вывезти какие-то архивы. Водитель одного из грузовиков получил распоряжение захватить наших старичков.

Он слово сдержал. Но на обратном пути, где-то в районе городка Кобеляки, при налете вражеской авиации рядом с машиной взорвалась бомба. Каким-то чудом бабушка и дедушка уцелели. Поддерживая друг друга, в толпе измученных беженцев они стали пробираться в сторону Полтавы. Вдруг возникла паника, их смяли и разлучили. На протяжении долгого летнего дня бабушка пыталась разыскать дедушку. Но в хаосе бегущих обезумевших людей, среди кровавого месива погибших и душераздирающих криков раненых, в нагромождении искореженных машин и подвод поиски дедушки были равносильны поискам иголки в стоге сена. Потеряв всякую надежду его найти, бабушка из последних сил, почти ползком, в изодранной одежде и обуви, увлекаемая общим потоком, двигалась вперед. Когда силы были на исходе и она решила разделить судьбу дедушки, по счастливой случайности, а возможно, из жалости к старому человеку ее подобрала попутная машина и доставила к нам в Полтаву. Все, что ей пришлось пережить, она нам подробно рассказала через несколько дней, когда немного пришла в себя. На ее примере я излагаю лишь крохотный фрагмент общей, ни с чем не сравнимой трагедии первых месяцев войны.

Сводки становились все тревожнее. Иллюзии, основанные на пропаганде и вере, окончательно развеялись. Массовая эвакуация мирного населения на восток в геометрической прогрессии нарастала с каждым часом. В один из дней отец оповестил нас, что мы втроем – мама, сестренка и я – должны быть готовы к отъезду. При определенной стихийности эвакуации железнодорожные составы в первую очередь заполнялись по спискам предприятий и учреждений. Множество беженцев, на попутных машинах, подводах и даже бредущих пешком, заполнили все дороги в сторону Харькова. Ранним теплым утром, когда благоухание и красота природы еще более контрастно подчеркивали весь ужас происходящего, отец на машине от завода отвез нас и еще несколько семей на Южный вокзал, с которого уходили поезда на восток, в Россию.

Вся площадь перед вокзалом, прилегающие улицы и переулки были заполнены людьми. Каждый старался увезти с собой какую-то часть самых необходимых вещей. Чемоданы, ящики, круглые узлы, сумки и другая утварь создавали ощущение большого цыганского табора. Не хватало только подушек и одеял. Когда объявляли начало погрузки в вагоны какой-то определенной группы, несчастные люди с воплями, расталкивая друг друга, старались оказаться в первых рядах. Случайно, в стороне, немного особняком, я увидел небольшую группу отъезжающих, среди которых выделялась Клара Лучко. Несколько минут общения как бы подвели резкую черту под прерванным войной школьным отрезком жизни. Без ложного стыда, повзрослевшие на несколько десятилетий в результате величайшей трагедии, мы расцеловались с ней на прощание, пожелав друг другу скорого окончания войны и возвращения в родной город. Она накоротке представила меня своим родителям, которые сказали, что из ее уст слышали обо мне только хорошее. Впоследствии я узнал, что всю эвакуацию она провела в далеком степном городе, названном именем популярного в те годы казахского акына Джамбула¹⁶. Там в 1943 году после окончания школы Клара Лучко решила поступать в театральный вуз, и, пройдя большой конкурс, она успешно сдала вступительные экзамены во ВГИК и попала в Москву.

Отец уточнил, какой железнодорожный состав унесет нас в неизведанную даль. С трудом пробираясь по узким извилистым проходам между плотными толпами людей, мы погрузились в старенький, доживающий свой век пассажирский вагон. По категории он был общий, не рассчитанный на персональные спальные полки. Поэтому каждый беженец торопился занять хотя бы участок стабильного сидячего места. Немыслимую тесноту создавали разногабаритные пожитки. Они хаотично заполняли все свободное пространство. Пройти по продольному проходу вагона в туалет пожилым людям было почти невозможно. Только молодежь умудрялась ловко перепрыгивать через искусственные преграды. Но в жизни все познается в сравнении! На соседних путях стояли составы из грузовых вагонов, на скорую руку переоборудованных под теплушки для перевозки людей. В сравнении с ними наши старые пассажирские вагоны можно было классифицировать как вполне комфортное средство передвижения.

Прощание с отцом было тяжелым. Он, как всегда, держался стойко. Даже старался улыбаться, чтобы хоть немного смягчить траурное настроение разлуки. Никто из нас не знал, насколько она окажется длительной. Отец уведомил нас, что ему поручено возглавить вместе с директором демонтаж основного оборудования завода и перебазировать его на Урал. Он маме и, для подстраховки, мне на небольших клочках бумаги указал конечный пункт назначения и попросил, когда название это крепко врежется в память, сразу их уничтожить. Как говорят, от греха подальше. Тем более что даже в довоенное время подозрительность и сверхсекретность порой доходили до абсурда. А в условиях войны неосторожное слово или название города на клочке бумаги могло вызвать подозрение не только у органов НКВД, но и у простых граждан: все боялись шпионов и диверсантов.

Отец знал, куда нас везут. Это не было секретом: в Ставропольский край. Поэтому просил не беспокоиться. Пообещал, что двухсторонняя связь даже в условиях войны между нами не прервется. Наконец старшие по вагону оповестили, что через несколько минут состав отправляется. Провожающие, в том числе отец, распрощавшись, практически выпрыгивали на ходу.

– Берегите маленькую, до скорой встречи! – успел бросить он.

В окно мы увидели его стремительно удаляющуюся фигуру. Сестренка, как и все маленькие дети, не понимала, что происходит вокруг. Она, несмотря на страшную тесноту, беззаботно болтала с мальчиком примерно ее возраста, оказавшимся со своей мамой в одном с нами отсеке.

До Харькова, при расстоянии чуть больше ста километров, состав двигался двое суток. Навстречу, вне всякой очереди, проносились воинские эшелоны. Длительные остановки позволяли беженцам справлять свою нужду на природе. Благо было тепло. Люди перестали стесняться друг друга, так как другого варианта не было. Вагонные туалеты закрыли из-за нарушения работы санитарных систем. Когда раздавались три протяжных гудка – сигналы к отправлению состава, все в панике бежали к вагонам, опасаясь отстать и остаться наедине со своей горькой судьбой в чистом поле. По счастливой случайности наш состав проскочил зоны жесточайших бомбежек. Мы видели на всем коротком пути до Харькова, казавшемся вечностью, множество остатков сгоревших вагонов, перевернутых паровозов и различных искореженных предметов. Зримые шрамы войны на обгоревших строениях вдоль дороги, со зловещими провалами черных оконных глазниц, еще явственнее усиливали масштаб невиданной человеческой трагедии. Едкий дым от пожарищ заползал в щели вагона, смешиваясь со спертыми «ароматами» воздушного «коктейля» внутри.

После Харькова, по мере удаления от зоны боевых действий на юго-восток, движение нашего состава несколько ускорилось. Еще через сутки с небольшим мы высадились на небольшой станции с веселым названием, которое совсем не отвечало духу времени: Дивное. В этом степном городке происходило распределение беженцев по различным пунктам временного пребывания. Так рок войны забросил эшелон беженцев из Полтавы в станицу Петровское Село. Всех нас разместили в длинном бараке-долгожителе. Это строение каким-то чудом не сдули сильные степные ветры. После духоты на колесах, где мы были спрессованы как сельди в бочке, барачный комфорт показался нам раем. К нашему приезду барак успели разделить на крохотные равновеликие комнаты-отсеки с двумя нарами внизу и двумя наверху. Почти точная, но более просторная копия общего вагона. На нары положили полосатые ватные матрацы. Внизу расположились мама с сестренкой. Я в состоянии полного блаженства растянулся наверху. Напротив разместилась пожилая, непрерывно плачущая женщина с великовозрастной дочкой.

Маленькое окно высоко под потолком (такие полагается делать в строениях сельскохозяйственного назначения) было наглухо заколочено. Но резкий степной ветер постоянно прорывался через ветхие стены и бесчердачное двухскатное покрытие. Так сказать, обеспечивал эффект естественного проветривания. Самый большой дискомфорт, как водится, доставляли всем отхожие места. По отработанному практикой архитектурному стилю они мало чем отличались от тех, что были в Полтаве. Правда, вместо сплошной дощатой обшивки в шпунт или внахлест доски не состыковывались, а крепились вертикально, о чем свидетельствовали длинные узкие щели. Наверное, в условиях дефицита древесины в степной зоне ловкие мастера таким образом удешевляли стоимость возведения столь ответственных сооружений. При этом не забывали, конечно, и о своем кармане. В результате такой рационализации в них бойко, со свистом гулял степной ветер, разнося нежеланные ароматы на большие расстояния.

Лето было на исходе. Все больше ощущались дневные и ночные перепады температуры. С помощью примитивных буржуек в старом бараке с трудом удавалось поддерживать тепло. Простудные и желудочные заболевания, особенно у детей, создавали угрозу эпидемий. Но общая беда сплотила людей. Они старались посильно помогать друг другу.

К сожалению, все тревожнее становились сводки. Война быстро приближалась к Ростову – воротам Кавказа. Вероятно, это была основная причина массовой мобилизации гражданского населения на возведение оборонительных рубежей, включая молодежь допризывного возраста. Таким образом, я оказался в составе одного из сформированных отрядов. Попрощавшись с плачущей мамой и притихшей сестренкой, в длинной кавалькаде машин, крытых защитным брезентом, я отправился в неизвестном направлении. После изнурительной езды по ухабистой дороге нас группами стали высаживать в трех расположенных друг за другом степных поселениях. Там на следующий же день начались обширные земляные и строительные работы по возведению линий обороны. Названия этих поселений я запомнил на всю жизнь. Между селами с нерусскими названиями Чалтырь и Самбек располагалось село Веселое, название которого, как и Дивное, вызывало лишь грустную улыбку.