Читать книгу: «Авось, прорвемся!», страница 3

Глава седьмая
Искал обороны петух у вороны

– Ща! – рявкнул командир, крепкий боевой блиняра. И так махнул рукой, что стало ясно – сейчас дом будет окружен, крыша взята штурмом, а мы – повязаны и доставлены в блиновку.

– Авось, лезь на чердак, прячься… – прошептала я. – Мне-то они ничего не сделают, я их – синонимом…

– Не полезу, обойдется, – отвечал он.

– Я океев не боюсь, а тебе они хуже смерти!

– Ничего не хуже… поскребусь два дня, и заживет…

– О-кей! – раздалось совсем близко. Ну конечно, что для тренированного блина двухэтажный домишко? Встали стопкой – и дотянулись до крыши! Стопочка – это у них старый прием, разработан был, правда, для масленичных игрищ и увеселений, но вот и в оккупационном быту пригодился…

– Какого хрена?! – возмутилась я. – Ща как пронесу на хренах!

Я не люблю пускать в ход мощный синоним хрена, от него потом во рту погано, а иногда приходится.

– О-кей?! – раздалось с другого угла. Это был бас самого командира патруля. Очевидно, он не поверил собственным ушам.

Прицелиться в темноте я не могла, разве что кое-как, на отзвучавший голос.

– Имела я вас в стрелецкую водку, в квашню и в сковородку, в тибетского гуру и в черную дыру!

Раздался удар типа «тум-м-м». Мне повезло – я сбросила наземь командира. И тут же за спиной раздался стон – Авось плохо переносил аромат подобных заклинаний.

Но блины, сволочи, наловчились действовать во всяких условиях. По непонятному нам сигналу они дали дружный, в четыре глотки, и узконаправленный залп:

– О-кей!

Авось не полетел с крыши только потому, что успел ухватиться за косяк чердачного окна. Но его сильно крутануло, и он влетел в это окно головой вперед, с криком не на выдохе, а на вдохе.

– Вы, типа, совсем? – заорала я в ответ на залп. – Крыша съехала?..

Вот ее-то мне, очевидно, в зародившейся магической атмосфере и не стоило поминать. А может, стоило.

Она, зараза, дернулась, словно снимаясь с каких-то незримых штырей, накренилась и рывками, стряхивая с себя повисших блинов, поползла к сараю, продавила черный толь, каким у нас до сих пор кроют такие вот жалкие сараи, и остановилась, задрав к небу один край, как будто нацелившись им на далекие звезды.

От такого дела блины онемели. То есть, те, кому удалось соскочить без повреждений, стояли чурбанами, глядя туда, куда указывал край крыши. А тот, кого выломанным куском стены притиснуло к сараю, орал как резаный. Но, видно, блины здраво рассудили: раз так орет, значит, жив и не слишком пострадал. Так что сам и выкарабкается.

Я висела, держась за косяк чердачного окна, и это было несложно – еще ногой во что-то упиралась. Мне было страшно за Авося – сейчас, когда крыша так лихо съехала, он должен быть весь на виду. И достаточно блинам, увидев его светлую майку, радостно воскликнуть: «О-кей!», как тут же и будет ему карачун…

– Принесла же вас нелегкая! – не сказала, куда там, а сердито подумала я про патруль, так злобно, что дальше некуда.

– О-хо-хо-у-а-а-а!.. – был ответ моим мыслям. И прозвучал не в голове – прозвучал, чтоб я сдох, наяву!

Блины тоже его услышали и дружно повернулись на голос.

Этот пока еще незримый голос тянул свое «уа-а-а!» так долго, что черловеческого дыхания бы точно не хватило, и сводя его все тише и тише, завершил слабеньким «а-ха-ха-а-а…»

– Кто там, блин? – спросил командир патруля.

– А я, голубчики, не ждали?.. М-м-м-уа-а-а!..

Наконец у них хватило ума высветить фонариком то место, где пребывал голос. И увидели мы все толстую бабищу, такой необъятности, что впору по улице боком ходить, в старом ситцевом халате, в платке, завязанном узлом вперед, зевающую роскошно, с потягом, с треском косточек!

– Во, блин!.. – приветствовали эту бабищу ошалевшие блины.

– И кто ж это меня разбудил? – осведомилась она, переводя тяжелый взгляд с одной круглой рожи на другую. – Кто ж это додумался? А, масленые вы мои?

Я, вися на съехавшей крыше, смотрела на здоровенную тетку из темноты, поражаясь ее неслыханным габаритам. И понравился мне ее голос – уверенный, в меру суровый, но исполненный тайного веселья, свойственного обычно лишь тем, кто полностью владеет ситуацией.

– А чего тебя, блин, будить? – некстати развеселился командир. – Ты типа спала? Ну так иди спи дальше.

– Не-е! Разбудили – так терпите.

Она подняла голову и, убиться веником, увидела во мраке бледное пятно – футболку Авося!

– Ах ты голубчик мой! – воскликнула она. – Жив! Целехонек!

Блины, проследив направление ее взгляда, тоже обрадовались.

Боевой клич «Ща-а-а!!!» вырвался из четырех глоток. Командир махнул – и патруль кинулся штурмовать лишенный крыши дом, где на чердаке валялся потерявший от окейного залпа сознание Авось.

У одного блина хватило ума вбежать в двери, прямо от которых начиналась довольно крутая лестница. Он поспешил наверх, а бабища – за ним.

Треск, раздавшийся, когда под ней просела лестница, был какой-то апокалиптический. Дом рушился прямо на глазах. Заорали разбуженные бомжи. Оставаться на крыше было уже очень опасно.

Не люблю прыгать в темноту, но на сей раз – пришлось. Отпустив косяк и перекатившись к краю крыши, я соскочила прямо в кучу векового мусора и в ней застряла. Что и неудивительно – куча была мне выше колен. Ближайший блин метнулся ко мне…

– Все о-кей! – рявкнула я ему прямо в рожу, и он шарахнулся. С трудом выдирая ноги, рискуя остаться без кроссовок, я кинулась прочь от дома, и вовремя – он начал сам в себя проваливаться. Грянуло! И тут же блины подняли крик.

Отбежав шагов с десяток я обернулась и увидела угловатую и клыкастую развалину, над которой стояло облако пыли.

– Хреново… – пробормотала я. И точно, было хреново – ведь под обломками остался Авось. Глупый, несуразный, наивный, ничего в этой блиново-хреновой жизни так и не уразумевший!

Тут развалина зашевелилась. Воздвиглось нечто, как если бы встала на дыбы квасная цистерна. С этого темного тела посыпалась всякая дрянь, оно делалось все ниже, как будто сходило с пьедестала, и наконец все мы опознали бабищу в ситцевом халате. На руках у нее в позе «принцесса в обмороке» был Авось…

– Во, блин… – изумленно прошептал кто-то из патрульных.

– Гля! Он, блин! Держи, блин!

Это патруль заметил Авося. Но подступиться к тетке как-то не решался. Она до того уверенно шла сквозь останки деревянных стен, даже не пытаясь их обойти, что это поневоле внушало уважение. Она даже не раздвигала – она продавливала…

И тут до меня дошло, что она-таки явилась!

Никогда еще существо женского рода не вызывало во мне такого бурного желания повиснуть у него на шее.

– Ах ты, моя Нелегкая! – без голоса вскричала я и побежала обратно к дому.

– Ну, будет, будет! – покровительственно сказала она. – Разбудили, подняли, ничего-то не растолковали! Что ж у вас тут деется? А надежа-государь наш – что это с ним?

Го-су-дарь?..

Вот этот – в майке со страшными рожами, в обтрепанных джинсах?

Так оно, надо думать, и было. На кого ж еще столетиями полагались? Да все же на него! Чьим именем дорогу сквозь огонь прокладывали? Да все же он – Авось!

– Океем зацепило, – объяснила я, хотя все было куда хуже: окей прошелся по нему по всему, и теперь бедолагу придется выхаживать, как малое дитя. Государь… ишь ты!..

– Куда нести-то? – совершенно не обращая внимания на блинный патруль, спросила Нелегкая.

– А это хорошо – что ТЫ его унесешь?

– Свои же, родные.

– Ты лучше вон их унеси!

Нелегкая поглядела на патруль и поморщилась.

– Приносить таких уродов случалось, а уносить?.. – пробормотала она.

– Да ты попробуй!

– Да не умею я! – взревела вдруг Нелегкая. – Я все больше приношу!

– Да ведь сцапают они нас сейчас! Вызовут по рации подкрепление и повяжут! – я уж была не рада, что мы с этой дурой связались. Тем более, что командир патруля сейчас как раз со своей поясной рацией и возился.

Стало быть, явится полувзвод блинов, сперва они добьют океями Авося, а потом и за нас возьмутся. Нелегкая-то уйдет – если в канализацию не провалится, а я?..

– И мы вызовем, – вдруг предложила Нелегкая.

– А ты заклинание знаешь?

– Какое еще заклинание? – она уставилась на меня круглыми глазищами. – Для сестрицы родной – заклинание?! Погоди, гаркнем вместе – и ее разбудим.

– Что гаркать-то?

– Кри-ва-я! – подсказала Нелегкая. – Ну, благословясь!

– Кри-ва-я!!! – завопили мы. И повторили этот вопль трижды. Никто не отозвался, не зевнул громогласно, не ругнулся – полнейшая тишина была нам ответом.

– Крепко же твоя сестричка спит, – наконец-то севшим голосом проскрипела я.

– Ничего, долго запрягает, да быстро поедет.

Нелегкая была спокойна, словно на руках у нее не висел тряпочкой помирающий государь-надежа-Авось, а вокруг не торчали вооруженные блины.

Пока мы вопили, блинный командир успел сказать в рацию те слова, после которых с ближайшего поста вылетают на подмогу все, способные держать оружие. Вроде бы и очень далеко зародился рев и гул, а и минуты не прошло, как окреп, налился силой и окружил со всех сторон. Это были общеизвестные зеленые блинные джипы, а хрены – те ездили на белых, словно бросая вызов дорожной грязюке.

Оставалось только юркнуть в развалины – и тем продлить ненадолго свою свободу. Отстреливаться – и то было нечем. Мой репертуар не то чтобы иссяк – кое-что я еще помнила, могла и сочинить на ходу, но отбиваться пришлось бы непрерывно, и столько бы я не выдержала, я же все-таки не уголовник! А если сейчас помянуть страшный синоним – то, чего доброго, Авось не выдержит. Хоть он и в полной бессознанке, но дыхание-то пока работает…

– О-кей! – крикнула я, видя, что блины окружают развалину с нами тремя вместе. – Имела я вас в рыло, в светило, в дрозда, в ежа и в три этажа!

Пошатнулись четверо, как я и рассчитывала. Они должны опомниться минуты через две – и ведь очухаются, сволочи! Но стояли эти четверо рядом – и мы вполне могли проскочить!.. Если сейчас дернуть за локоть и пихнуть вперед Нелегкую – она ведь и без слов поймет, что нужно бежать!

– Ого?! – изумилась Нелегкая.

Я думала – моему словесному изыску, а она углядела белый автомобиль, которого я за зелеными и не приметила. И него выскакивали господа в бежево-рябеньких комбинезонах – распроклятые хрены!

Понять что-то в их субординации мог только мужчина. То, что хрен выше блина, для него – само собой разумеется. А я, женщина, видела другое: блины – оперативники, они всюду пролезут, всякое слово под контролем держат, и в оккупированной местности именно они наводят порядок, понемногу просачиваясь во все щели. Хрены же – некие статичные боевые единицы, которые прибывают на поле боя, когда уже сказаны роковые слова: хрен с ним! Конечно, едки, язвительны, ядовиты, но уважения к ним, как к армейским чиновникам, у нормальной женщины быть не может.

Вот теперь эта команда могла брать нас голыми руками.

– О-кей! – радостно грянуло из всех глоток. Я кинулась вперед, чтобы прикрыть собой Авося. Мне-то что, я и сама такой окей выдам – мало не покажется, а он, горемыка?..

От залпа Авось содрогнулся. И как-то разом обмяк на руках у Нелегкой. Похоже, мы не уберегли его.

И тут взвыла сирена!

Глава восьмая
Худой жених сватается – умному путь кажет

Это был такой переливчатый вой, что все мы обалдели – и осаждающие, и осажденные. Вой внезапно обернулся яростным визгом, совершенно нечеловеческим – и это было неудивительно, потому что визжали шины потрясающего автомобиля, состоящего из одной кабинки и большой платформы с железными стояками за ней. Дверца распахнулась и мы увидели совершенно перекошенную физиономию.

– Прыгайте! – вылетело из кривого, малоприятного рта.

Каким-то образом шофер удерживал машину одновременно и на месте, и в состоянии движения. Колеса прокручивались с дикой скоростью – а машина не двигалась, только дрожала крупной дрожью и, поворачиваясь вправо-влево, словно здоровая зверюга с окаменевшей шеей, обводила взглядом своих врагов, одновременно угрожая оскалом и слепя.

Нелегкая опомнилась первой и закинула Авося на платформу.

– Лезь! – велела она мне, подставляя широкую ладонь, на которую стать кроссовкой.

– А ты?

– Меня не выдержит!

– Выдержит! – донеслось из кабины.

Тогда я, уже оказавшись наверху, схватила Нелегкую за руку и принялась затаскивать на платформу, машина тем временем, словно сгорая от нетерпения, уже продвинулась вперед шага на два.

Я тащила эту тушу, упираясь ногами, да она и сама старалась мне помочь, и уже лежала животом на платформе, когда незримый шофер, свято веря в свою удачу, позволил машине рвануть во всю дурь!

– Авось прорвемся! – раздался из кабины боевой клич.

– Авось! – крикнула и я.

Очевидно, шофер не первый раз проделывал такие трюки – машина, от которой блинно-хреновое воинство попросту шарахнулось, вильнула таким правильным образом, что Нелегкая проехала на животе к самой середине платформы, едва при этом не скинув меня. Но тут же выровнялась бешеная машина и понеслась, и понеслась по ночному шоссе!

Мы вцепились каждая в свой стояк, а Нелегкая при этом еще и удерживала безжизненное тело государя-надежи-Авося.

С шоссе машина свернула на проселочную дорогу, а потом вообще залетела в какой-то мрачный тупик и встала. Даже фары вырубились.

Если место незавершенного сражения у разрушенного домишки хоть фонарем с улицы, а освещалось, то тут был настоящий, практически не знакомый городским жителям мрак. Как я сползала с платформы – видеть надо было. Если по ощущениям – то недели полторы ползла, не меньше. С другой стороны тем же занималась Нелегкая. Дверца отворилась, выскочил шофер.

– Ну, как? Я – да не вывезу?! Вывезла Кривая, голубчики вы мои!

Вот это и оказалась сестрица Нелегкой. А когда Нелегкая принялась ее распекать за долгую задержку, едва нас не погубившую, то и услышала, что не сразу удалось угнать подходящий транспорт.

– Не на горбу же вас вывозить!

Мы сняли с платформы Авося и положили его на дорогу, под свет моего чудом уцелевшего фонарика. Теперь, стоя перед ним на коленях и стягивая с него майку, пока Нелегкая придерживала за слечи, я увидела наконец и лицо Кривой.

Сестрицу мы тоже разбудили, но она даже не стала накидывать на сорочку халат. Сорочка была серая, видимо, из небеленого льна, и с вышивкой красной нитью. Что же до лица – то, успокоившись и приглядевшись, я решила, что бывает кривизна и похуже. Это было очень асимметричное лицо, рот вообще съехал набекрень и уголком своим нацелился в левый глаз, и только. Кожа у Кривой была свежа, зубы – как на рекламе «Стиморола», взъерошенные спросонья волосы – густы и, возможно, даже шелковисты.

– Эх ты, как же это его… – пробормотала Кривая, глядя на красную сыпь, которая полосами прошла по груди Авося.

– Это – мелочи, это его только задело, – приглядевшись, сказала я. – Это по нему океи скользнули. Надо посмотреть, что на животе и на ногах.

И ничтоже сумящеся протянула руку к молнии на его джинсах.

Но Нелегкая мою руку удержала.

– А ты ему кто? – спросила она тяжелым голосом. Кривая тоже на меня криво посмотрела. Им не понравилось, видите ли, что я хочу с государя-надежи стянуть штаны!

– А какое это имеет значение? – спросила и я.

Нелегкая встала и уставилась на меня сверху вниз.

– Ну, вот что, девка, – проворчала не хуже цепного пса. – Мы с сестрицей тут теперь и сами управимся. Уразумела?!.

Я в глубине души пронесла их обеих на хренах через семь гробов в мировое пространство… Надо же! То не знали, как их воплотить, а теперь – ломай голову, как их, двух дур, развоплотить!

– Выйдешь на дорогу, там уже машины ходят, – добавила Кривая. – За двадцатку до города подбросят.

– А спасибо сказать? – возмутилась я.

Сестрицы переглянулись. Естественно, они не понимали, за что им меня благодарить. Я ведь тоже не сразу догадалась, что с их точки зрения я тут вроде и ни при чем. Они-то полагали, что Нелегкую вызвал собственноязычно Авось!

– Спасибо тебе, да и проваливай! – распорядилась Нелегкая. И так склонилась над государем-надежей, так расцвела улыбкой, прикасаясь сарделечными пальцами к его голой груди, что мне тошно сделалось.

Я бы еще поспорила с ними, если бы не сделалось мне стыдно за эту дурацкую, необъяснимую, мою собственную почему-то, совершенно идиотскую, с луны свалившуюся…

Ну да. Ревность – вот что это такое было.

Авось не разбудил, как говорили в прошлом веке, моего сердца. И когда он мне заглядывал в глаза – это были его проблемы, а не мои! Нас свела не любовь, а общий протест против тупости и пошлости. Но сейчас, когда меня заподозрили в посягательствах на Авосево тело, что-то вдруг изменилось.

Я встала с колен и отряхнула джинсы.

– Забирайте свое сокровище и катитесь с ним на хрен! – решительно приказала сестрицам. – И на меня больше не рассчитывайте. В другой раз прятать его от блинов не стану. Хай!

Хай бывает разного калибра, это уж как получится. очевидно, мне удалось шарахнуть главным калибром – даже Нелегкая еле на ногах устояла. Я же повернулась и пошла прочь.

Места эти были мне знакомы – тут в двух километрах от шоссе имелось единственное чистое озерцо на всю округу. В свое время оно полюбилось всяким важным шишкам и они облепили его со всех сторон дачами. Так оно и уцелело. Простой человек мог подобраться к озерцу только с одной стороны, узкой дорожкой между глухим забором и яблоневым садом, о которой знали немногие.

Сентябрь – как раз яблочное время. А поскольку нет ничего слаще ворованных яблок, я решила заесть ими тоску-печаль. Даже не выходя на шоссе, а представив себе карту города с окрестностями, я проложила верный маршрут и вышла к началу той дорожки.

Премилое дело – залезаешь в яблоню, как в шатер, по низким веткам в два шага добираешься до края кроны и выглядываешь из нее… Но это уже было однажды. И вспоминать тот ночной яблокопад я не хотела. То есть, голове вспоминать вроде запретила, а ноги сами вывели на озерный берег.

И вывели очень вовремя – навстречу мне из воды шел голый человек.

Я присела за кустом на корточки, потому что разбираться ночью на пустом берегу с голым мужиком атлетического сложения – задача выше моих сил.

Он выбрался и, подобрав полотенце, стал растирать плечи и грудь, бормоча невнятицу. Вдруг запнулся, наклонился, подхватил с земли тетрадку, поднес к самому носу – и, чтоб я сдох, что-то такое в ней разобрал!

– Ай вонт эни джоб! – произнес он. – Ай эм э киллер! Ай кэн уэнг! Ай вонт эни джоб, ай эм э киллер, ай кэн уэнг… Ай эм фром Раша, ай вонт эни джоб…

Голый мужик зубрил английский язык, но уж больно специфически. Я поняла, что нужно уходить на четвереньках, постепенно наращивая скорость. Надо же – киллер! А вдруг он, закалив свой организм купанием в холодном озерце, вздумает попрактиковаться, чтобы не утратить навыков?

– Ай спик инглиш э бит, – задолбил он следующий кусок из тетрадки. – Май нэйм ис Кон-дрэ-тай… Тьфу!.. Ай спик инглиш э бит…

Кондратий?!?

Я выскочила и в два прыжка оказалась рядом.

– Кондраша! Милый! Воплотился!

– А я и не развоплощался вовсе, – удивленно отвечал он. – А ты – кто?

– Да своя я, своя! – тут до меня дошло, что заклинания наши доморощенные ни при чем, а Кондратий действительно один из немногих уцелевших. И память наконец-то извлекла из щелки между извилинами нужную картину – Авось и Кондратий вдвоем на пустой горе…

– Погоди, оденусь, – он поднял свою невообразимую зеленовато-серую хламиду с пуговицами, пряжками, застежками, молниями, торчащими из прорех шарфами и галстуками.

– Кондраша, милый! – совсем ошалев, повторяла я. Страшно хотелось пожаловаться на несправедливость этой ночи, на Авося, так некстати потерявшего сознание, на двух воплощенных дур!

Он взял меня за плечи.

– Сколько живу – ни разу никто милым не назвал!

В голосе было подозрительное счастливое изумление…

– Ты даже не представляешь, как я рада, что ты есть!

– А не боишься, что вот возьму да и хвачу? – спросил он. – Меня же все боятся!

– А с какой стати тебе меня хватать?

– А с какой я вообще это делаю? Надо – и хватаю! Точно – не боишься?

– Кондраша, вас там мало уцелело, что уже не до страха.

– Ну, коли так – пойдешь за меня замуж?

Передо мной стоял здоровенный, сильный, норовистый, уверенный в себе мужик, который к тому же намылился за границу, и при теперешнем раскладе может там зарабатывать хорошие деньги.

А почему бы и нет?!?