Читать книгу: «Грустные размышления об ушедшей эпохе», страница 2

Однако ведь и те исключительно во всем достойные тоже не были истинно чисты во всех своих псевдогероических замашках и помыслах.

Ими двигал сиюминутный импульс, а потому и всем им более чем неизменно, разве что только и желалось самым надлежащим образом вовсе ведь незамедлительно разом и воплотить в серые и безликие будни действительности все те «безоблачно призрачные», сплошь как есть надуманные и нисколько-то ранее и немыслимые изыски духа.

Под чем-либо подобным имеется в виду все то, что еще издревле брало свое истое «благое» начало как раз от всех тех излишне оптимистичных, скороспелых надежд.

И им при всем том были сколь спешно приданы все те на редкость явные свойства самой непомерной чудовищной химеры, попросту исключительно разом и опьянившей народ, да и спаявшей из него некое единое месиво, в котором, кстати, буквально все были едины пред занесенным над их головами топором.

Ну, а также и извечной нищетой, еще и возведенной в квадрат абсолютной неприемлемости всякого своего даже и самого же невольного, чисто вот даже и совсем вот вынужденного порицания.

Причем все те идеи благословенного добра стали в суровом быте реальности абсолютным уж своим антиподом отнюдь не от всего своего до чего явственного извращения, а именно от того никак и близко себя не оправдывающего крайне воинственного применения к жизни совершенно безжизненных постулатов несколько иного буквенно ирреального жития-бытия.

В нем все было безупречно разложено по всем тем весьма удобным позициям и полочкам, и, главное, буквально всему и было полностью так верно предоставлено именно свое вполне надежное место, да только жизненная практика не одной логикой дышит, а потому и всякая невозмутимо холодная логичность ее враз более чем безнадежно удушает.

А потому все те блаженные и праведные идеи надо бы примерять ко всей той так или иначе нас окружающей действительности только лишь относительно издали и чисто теоретически, да и то с самой величайшей при этом  осмотрительностью и осторожностью.

Да только нечто подобное совершенно уж никак не все хоть сколько-то вполне полноценно принимают действительно к сведению.

И кто – это значится этакого рода огненные посылы сколь исключительно вот благодушно – толкал в чрезвычайно, как всегда, простодушные народные массы?

Да это были именно они те самые донельзя рьяные кузнецы-молотобойцы, ревностные кураторы всеобщих благ в новоявленном на этот раз (по их вере) исключительно ведь «чисто земном раю».

И это как раз только этому греховному эдему и полагалось столь еще весомо, затем и заменить тот никогда на деле не существовавший сказочный сад, из которого Бог некогда в гневе изгнал Адама и Еву.

И то, в принципе, практически всякому ведомо, чьих это рук делом как есть и стало то самое безумно яростное претворение в жизнь планов по всему тому бесподобно быстрому построению в самой гуще прошлого патриархального бытия внешне и впрямь-то помпезно величественного здания всегда лишь разве что некогда только грядущего коммунизма.

Правда здание это было чисто же абстрактно так возведено именно что на зыбучем песке совершенно напрасных и наивных людских чаяний.

Да и сама эта власть принесла с собой один лишь тот бессменный набор тупых штампов, а кто только смел ее даже и невзначай немного покритиковать, буквально ведь сразу оказывался лишним или на свободе или тем более вообще на всем белом свете.

Но начиналось все это неизменно же именно как раз с того до чего безумно радостного и благородного желания чисто разом действительно улучшить сами основы всех тех необъятно уж истинно широких общественных отношений.

Да только все те чисто теоретически благие улучшения буквально-то всеобщих условий жизни в том самом случае, когда они были основаны разве что на лучших намерениях, а не на трезвых расчетах всегда без тени сомнения грешат довольно-то весьма уж отменной и самозабвенной тупостью.

В них ничего реального они только лишь выражают чьи-то потные амбиции, а на них не построишь совсем ничего кроме разве что пустого горлопанства.

А нечто подобное приблизить лучшие времена нисколько так явно совсем не сможет, а только лишь невообразимо их отдалит.

Правда кто-то вот думает совсем иначе…

Однако никак нельзя будет переиначить судьбу каких-либо общественных формаций при помощи каких-либо задиристых слоганов, раз им будет дано стать одним лишь явным орудием демагога, только-то и желающего хитроумно оседлать общество, дабы и стать затем его духовным вождем и  повелителем.

Ну а любые правильные реформы должны обходиться совсем без войны с теми или иными прослойками внутри общества и они более чем отчетливо требуют некоей единой твердой руки и жесткого ярма до чего старательно обуздывающего людские, скотские инстинкты.

Всех этих качеств у левых либералов во времена крушения Российской империи попросту никак совсем и не было…

А вот праздные мечтания об лучшем устройстве общественного организма у них было попросту хоть отбавляй… И уж ясное дело, что во время громогласных и пустозвонных революционных событий и впрямь-то еще водружают подобные люди на массы совершенно так нисколько и несвойственную им умственную роль.

Ну, а осуществлено было этакое «всеблагое дело» никак не иначе, а как раз на том исключительно высоком прибое во всеуслышание заявленных, а затем и длиннющим носом спешно уж разом унюханных сногсшибательных свобод и отныне никем более, никак не возбраняемых прений.

И почему бы теперича, кое-кому было всласть не погалдеть обо всем том совсем уж глубокомысленно важном чего быть может и удастся некогда вполне еще привести во вполне надлежащий вид и форму, да только случится это никак не иначе, а в том самом нынче исключительно пока донельзя еще отдаленном грядущем.

И для всего того явно потребуется столь много долгих веков самой повседневной обкатки тех ныне совершенно абстрактных идеалов на весьма грубой почве до чего и впрямь неизменно крайне так совсем неотесанного житейского быта.

А в это наше сегодняшнее время наиболее насущный вопрос был заключен именно в том, а зачем это вообще было делать из всего того так и выжженного пламенем схоластики лживого учения некий замкнутый круг самих собой до чего, всецело-то разом именно что совсем навек более чем безупречно доказанных истин?

Да еще именно как раз тех, что будто бы и впрямь совсем ведь настойчиво требуют именно того на редкость полностью безупречного и вполне явственно же как-никак неотложного своего дальнейшего воплощения в те самые беспощадно суровые будни всей безрадостно серой доселе вовсе никак никчемной обыденности.

Ну и чего вообще могло хоть сколько-то остановить всех тех безвременно зарвавшихся от запаха свободы слишком-то безо всякого зазрения совести неистово кипятящихся господ либералов?

Раз они попросту явно воспринимали данное им свыше «право» нести всевозможную несусветную околесицу, как именно то сколь безупречно так лучезарное свое достояние создавать и создавать грядущее обличие всего того пока никак и не народившегося на белый свет будто бы и впрямь совершенно «иного» рода людского.

По представлениям ярых блюстителей того донельзя пресловутого всеобщего вселенского блага, его лишь разве что некогда затем только ведь предстояло всеми силами разом сотворить при одной уж, как есть единственно так верной помощи, тех самых блаженно-бумажных истин.

То есть, попросту разом увидели они во всех тех изуверски верно теоретически выверенных выкладках до чего еще никак небезосновательное обоснование для сколь многозначительно незамедлительных общественных преобразований.

Ну, а своя собственная роль в их весьма долгожданно сладостном осуществлении им вполне однозначно представлялась именно в виде загодя так им дарованного блага, ясно выражающегося в истинно славном преимуществе, смело творить то самое никак нерасторопное добро, обличая и бичуя старое, как и сам этот мир, зло, сущего великого социального неравенства.

При этом они явственно устремились куда-то вперед и ввысь, однако со всей очевидностью можно сказать, что были те люди чрезвычайно одержимы идеей, вполне полноценно воссоздать именно ту стародавнюю природную мудрость, что была, по их мнению, всеми нами некогда безответственно утрачена из-за бесконечно слащавых догматов истовой веры в загробную жизнь.

От их бескрайне просвещенных наукой умов повсюду и засквозило леденящим холодком простецких чисто надуманных логических абстракций, ну, а ярость благороднейшая их добрейшей души обнажила обоюдоострые мечи всегда склонной к обильному кровопусканию донельзя между тем абстрактнейшей справедливости.

Той-то самой, что во все времена была слишком откровенно самооправдываемой именем всей той еще изначально свойственной ей великой задушевной простоты, что более чем вполне безупречно возникла именно на основе полудетских дрем, в которых та очевидно совсем уж бесхитростно созерцала, словно бы в зеркале никогда, вовсе и не сбывшееся светлое завтра.

У этих горе-реформаторов воздуха в груди хватало на одно то до чего сладкоречивое раздувание всевозможных и всяческих утопических грез, но отнюдь никак не на реальное улучшение и впрямь безнадежно стесненного положения обездоленных, и по большей части, именно что самими собой, да и всем своим осоловелым невежеством сколь закономерно закабаленных классов.

Причем данные более чем благие доброжелатели всего сущего на этой земле, если чего вообще тогда и творили, так это разве что на редкость безостановочно изливали они друг другу боль и скорбь о той весьма удручающе совсем наглядной неполноценности всего того нынешнего для них вовсе-то никак неправого обустройства всего общественного бытия.

И вот еще что.

Они, сколь восторженно и обескураживающе бурно отметая всяческие в том «неправые» сомнения, яро и остро высказывались о самой крайней необходимости полнейшего переоформления всей тогдашне существующей действительности в некий, куда поболее надлежащий облик, а именно сущее подобие всего того, чего им ярко и красочно виделось во всех их сладких радужных снах.

Они и впрямь рвались сходу переделать всю вселенную.

Да только до далеких звезд на небесах им было как-то нисколько не достать, однако, сколько бы его ни было под голубыми небесами, эти люди всенепременно так вознамерились, во что бы ни стало переиначить, придав ему некий абсолютно иной вид, суть и смысл.

И до чего неистово томились их горячие сердца в те хмурые и унылые дни всего того ярого и окаянного насилия, что и вправду изменило все и вся, но только лишь разве что в одну только самую наихудшую сторону.

Правда это никак заранее не могло быть на редкость полноценно разом понятно, но догадаться к чему все идет, вполне было можно.

Но все тут дело в горячем желании далеко обогнать свою родную эпоху, ну а затем и потащить ее вслед за собой…

И всяким прекраснодушным идеалистам были весьма осатанело потребны все те будто бы неизбежные, а все-таки по некой непонятной причине чрезвычайно запаздывающие сколь долгожданные перемены из того исключительно специфического разряда, что и сами вскоре к нам разом нагрянут, а тем и освежат они весь тот замшелый облик всего стародавнего, патриархального общества.

Они всего этого до того и впрямь откровенно же сладостно ожидали, словно бы народ иудейский в знойной пустыне манны небесной.

А между тем вся та извечно так сонная эпоха явно уж не дышала им даже в затылок, вконец запыхавшись, скача вот вприпрыжку вслед за их убегающим куда-то совсем в дальнюю даль до чего безмерно лучезарным самосозерцанием.

А уж, тем паче, куда было простым обывателям хоть чуточку поспеть за всем тем их ярко и самозабвенно, буквально-то всеобъемлющим и вездесущим мировоззрением.

Они, надо бы то вовсе ведь не мешкая сразу же вымолвить, и вправду до чего неизменно стремились к чему-либо бесконечно светлому и никак не безрадостному и, кстати, вполне вот всецело истинно наилучшему… и, главное, совсем не иначе, как сразу для всех и буквально-то каждого.

И вся беда была разве что именно в том, что сколь закоренело, было им и вправду дано, уж истинно до конца обрести, то самое наиболее ведь главное свое весьма вот донельзя черствое заблуждение…

А именно были они на редкость злосчастно уверены, что тот наиболее светлый для всего их народа путь совсем вот, безусловно, пролегает именно по сухому руслу целесообразности разом же искрометно взметнувшихся к самым небесам отчаянно красных от людской крови знамен.

Причем, как оказывается, дойти до неких тех самых наилучших времен можно было одной лишь разве что дорогой самой еще неизбежной и неминуемой смерти всех тех, кто даже и ненароком мог помешать всему человечеству, действительно же проделать и впрямь-таки гигантский скачок в тот истинно всеобщий наш великий завтрашний день.

И был он явно для них окутан туманом простых и радостных ожиданий, а обыденная и безыдейная жизнь была им попросту вовсе-то безынтересна, раз никак не сияла она изнутри безмерным восторгом наилучшего конца всех тех прежних бед и несчастий для всего уж как оно есть человечества в целом.

За тем редким исключением, а именно разве что только совсем безо всяких тех карикатурно отображенных в весьма специфической литературе злобных уродов и палачей.

И сколь наиболее яркими, а также и безгранично во всем последовательными в деле как раз именно что всецело подобного тому, по-своему исключительно на редкость совсем неприглядно веского восприятия всей-то нас еще от века окружающей действительности, и оказались в 19-20 столетии некоторые изумительно блаженные духом граждане Российской империи.

Жили-то они в стране с тем самым нисколько пока никак вовсе ведь совсем до конца неизжитым феодальным прошлым.

Однако при всем том и впрямь-таки фактически сразу истинно же безутешно им захотелось в единый миг до чего стремглав ринуться в мир бытия столь от нас пока еще безнадежно, да и беспредельно далекого будущего.

Причем как раз именно такого более чем праведного грядущего, которому и впрямь-то вполне возможно и предстояло стать изумительно светлым временем новых дней в жизни всего рода людского.

И тут и сыграла роковую роль полнейшая оторванность от реалий тех праздномыслящих интеллектуалов, что живя в двух столицах империи, напрочь позабыли, что они едва ли, не более чем ничтожно малая часть от необъятного этноса, в котором никак не отмерло почти то же, что и тысячелетие назад довольно-то мало (в закутках душ) изменившееся язычество.

И это вовсе не одно крайне уж предвзятое мнение автора, вот чего пишет обо всем этом великий человек – царский министр финансов Витте Сергей Юльевич;

«Царствование Николая Второго»

«У нас церковь обратилась в мертвое, бюрократическое учреждение, церковные служения – в службы не Богу, а земным богам, всякое православие – в православное язычество. Вот в чем заключается главная опасность для России. Мы постепенно становимся меньше христианами, нежели адепты всех других христианских религий».

И разве то никому и никак не ясно – неграмотный человек, и близко сам не читавший ни единой страницы Евангелия, вряд ли что мог во что-либо на самом деле вполне оказаться поистине верующим, скорее уж быть ему считай, что одним лишь глухим отзвуком на весьма скорую руку, бездумно заученных им молитв.

Вот почему та официальная религия и являлась для большинства жителей той прежней России едва ли чем-либо хоть сколько-то большим, нежели чем та еще от века, так или иначе, совсем непреложно сложившаяся традиция, нечто, что как-никак, а издревле стало тем самым официально общепризнанным, а потому и полностью незыблемым положением вещей.

Ну, а посему если внутрь их души свет церковных служб даже и проникал, то не слишком-то он в них тогда глубоко оседал.

К тому же те церковные службы были занятием зачастую во всем безнадежно ведь обязательным, а между тем всякая обязаловка неизменно чревата довольно-то казенным отношением к делу и веры в Бога, она никому вот совсем явно не прибавляет.

И именно этакого рода людям, толком и по сей день не воспринявшим в душе светлое учение Христа, кое-кто из слишком воинственно настроенных либералов и впрямь от всей благодати своего широкого мировоззрения, как есть и возжелал разом всучить идею строительства общества принципиально иного, нового типа.

Того самого, что и впрямь было до чего безукоризненно основано как раз-таки на принципах абсолютно ведь никому и никак пока неведомых, а не просто и близко уж явно не досягаемых всякому тому более-менее элементарному логическому анализу, причем – это так даже и у человека во всем всесторонне начитанного.

И, кстати, могло ли вообще оказаться на всем белом свете, хоть чего-либо бессердечно худшее, нежели чем то самое донельзя вот прискорбное положение дел, при котором всяческие недруги и злопыхатели буквально на дух не переносящие «ретроградов», сторонников старого, долгими веками до того вполне безупречно сложившегося общественного уклада…

И они, надо бы то прямо разом совсем уж безупречно признать, были донельзя ведь бездумно искренни во всем их пламенно неистовом хотении буквально весь этот мир сходу фактически, что наспех всецело переиначить.

По всей наивности своей, они и вправду сколь донельзя так беспричинно подумали, что всего этого как есть явственно будет возможно добиться разом срубив во имя того под тот еще корень абсолютно всякое в нем угнетение, одних из нас некими, значит, другими.

И, кстати, наиболее скверным во всем их поведении было именно то, что они совсем же начисто при этом отрицали всякую свою духовную взаимосвязь с их никак доселе неумытой, и долгими веками барским кнутом до чего безжалостно забитой родиной.

Поскольку где-то глубоко в душе они явно парили в некоем том разве что чисто своем воображаемом мире сладостных и сколь окрыленно радужных ожиданий некоего и близко ведь далее уж вовсе никак совсем неминуемого грядущего счастья.

Легендарные (в советское время) либералы, наверное, ни сном ни духом и близко пока не ведали о той на редкость чудовищной цене, которою в том разве что лишь только последующем и грядущем веке до чего неизбежно явно придется заплатить и без них неимоверно так давно многострадальной России.

И все – это как раз из-за той чисто внешне верной, однако при всем том более чем безнадежно отягощенной всяческим тем донельзя излишним изяществом совсем непомерно безо всякой меры «пересоленной» и «переперченной» словесности.

А она между тем, хотя и впрямь-то являлась чем-либо более чем умопомрачительно поистине либеральным в ее чисто внешней, исключительно наружной, неистово одухотворенной всеми западными ветрами сути…

Однако где-то внутри себя все это необычайно так восторженно утопическое мироощущение неизменно таило сущий пожар чудовищно бесноватого средневековья, причем (опять-таки именно от самого полнейшего отсутствия на должном месте какой-либо вполне же светлой головы).

И это как раз эдакая «вопиюще болезненная заноза чрезвычайно спешного сокрушения всего того нечестивого зла» и несла в своем чреве тот самый смертоносный заряд, коим извечно-то всегда были напичканы (начинены) мозги всех тех тогдашних крамольников Раскольниковых.

А начинены они были той самой исключительно же донельзя изощренной жестокостью буквально ко всему тому еще издревле родному и сколь давно, кстати, им вконец до чего навеки совсем обрыдшему.

Причем то вовсе никак не пустые и праздные слова, следствие одного лишь крайне до чего недалекого ума, – вот оно то, что пишет обо всем этом великий Лев Толстой в его бессмертном романе «Анна Каренина»:

«Либеральная партия говорила, что в России все дурно, и действительно, у Степана Аркадьича долгов было много, а денег решительно недоставало»

А ведь и вправду самым же всеблагим задушевным настроем всех этих людей всенепременно так стала именно та еще европейская целесообразность, смертельным ядом всей своей ненависти вовсе-то бездумно косившая несчастных аборигенов далеких земель, однако в самой-то, как она есть, просвещенной Европе ее применять было доселе пока вот никак абсолютно не принято.

Но зато там, на неведомых дорожках, где и близко толком никак пока не укрепились все те исключительно естественные нормы европейской цивилизации, да и весьма изрядно затасканной внешне чисто уж поверхностно изящной культуры, разом все и было дозволено тем, кто нес ее мишурный и призрачный свет.

Правда, жизнь нисколько не безбрежна в ее тайных желаниях и намерениях, а свято место пусто никогда не бывает, так что если некий примитивный уклад жизни и уступает дорогу чему-либо очаровывающе идейному, то надо бы еще поглядеть, а не сулит ли – это горе, страданья и смерть для сколь многих простых людей?

Причем вовсе-то никак не для всех она действительно станет довольно-то ПРОСТОЙ И ОБЫДЕННО БИОЛОГИЧЕСКОЙ, зато для столь обезличенно многих она как есть, и вправду попросту окажется весьма же явной кончиной духовной и будет – это так именно вследствие «имплантации в уме и сердце народа» совершенно чуждых ему пришлых идеалов.

И то само собою всегдашне и проистекает от всякой той донельзя «великой» идеи насильственно революционного общественного переустройства.

Да и вообще от подобного рода благодушных веяний и впрямь безмерно ведь так и разило холодком сколь безбрежного океана леденящей логической правоты безо всяких же признаков хоть какого-то доброго человеческого сердца.

А, кроме того, революция еще изначально задумывалась именно для тех мест, где пролетариат был хоть как-либо развит, чтобы и вправду до чего ответственно иметь теоретически верную возможность действительно проникнуться духом идеи, а не всего-то что взять да словить, столь быстро тающую на губах сахарную вату той самой несбыточно светлой мечты.

Да и сама по себе та идея была весьма вот омерзительно догматичной, да и окрылялась она одной лишь кабинетной фантазией академика от опричных наук Карла Маркса, который украл все свои блестящие кораллы из мифов и снов порою излишне уж воинствующе либеральничающей левой интеллигенции.

Мысль Маркса, как и понятно, вьется и вьется вьюнком вокруг древа всеобщих наработок социологии его времени, но главные ее координаты – это как раз ведь тот еще деспотизм на гребне совершенно пустой фантазии о некоем земном рае после более чем явного и вполне полноценного уничтожения всецело же мнимых внешних цепей.

«Демосфен новых времен» язвил, как он мог, дабы людям и впрямь еще оказалось дано самим забрать себе все то, чего им не дал Бог!

А либералы «светлейших идей» просвещенного радикализма были и впрямь-то в сущем щенячьем восторге как от него самого, да так и от того совсем до чего еще безрассудного переиначивания общечеловеческих ценностей во всех тех псевдоинтеллектуальных потугах Маркса привнести в экономику вящие философские постулаты.

Маркс, он вообще в этом вопросе неизменно походил на всех тех философов, в сущих сколь утонченных думах своих так и живущих очень уж даже далече от всей той корыстной и эгоистичной братии полнейших невежд, что столь бездумно жуют и жуют свой хлеб всей той до чего весьма вящей их повседневности.

Ну а чересчур либерально настроенные радикалы, по всей на то видимости, попросту вот именно что сходу и захотели раз и навсегда безумно уж чувственно околдовать жизнь суровыми чарами своих помпезно возвышенных словопрений.

А смерть классов и вакханалию всеобщего дикого насилия они вполне однозначно при этом восприняли, словно бы то и впрямь была до чего совсем неизбежная плата за тот исключительно всеобъемлющий, самых же гигантских масштабов духовный прогресс.

И как это только иначе оно уж может ведь выйти у тех самых людей, что и близко не ведают никакого искреннего и глубокого чувства сострадания, причем ни сердцем и ни душой буквально-то ко всякому человеческому существу только за то, что оно, точно как и они, тоже передвигается на двух ногах.

Да и сам тот общечеловеческий двигательный аппарат их никак никогда вовсе не волновал, раз для них тот самый обыкновенный человек неизменно только лишь и олицетворял собой один лишь тот особый вид социального животного, одиноко и бесцельно бредущего вслед за всеми своими сколь обыденно отягощающими ему душу благостями и горестями.

Облегчить его страдания, дать ему свет и мысль (разумеется, что единую) и было стародавней «розовой мечтой» всех тех, кто попросту совсем погряз в безучастно осатанелом «грызении всяческих тех еще философских абстрактов».

И главное все это разве что лишь потому, что слишком те люди на редкость во многом довольно-таки далеко отошли от всяческой той и по сей день крайне ведь осоловело унылой – кое-кому чисто на зубах почти от рождения приевшейся повседневности.

А, кроме того, в те действительно наипоследние два-три века сколь немыслимо много поразвелось всех-то, значиться тех, кто непросто вот совсем отчаянно горою стоит за все то немыслимо спешное продвижение строго вперед, но и глядеть под те самые необъятно большие и широкие колеса технического прогресса вовсе этак совсем нисколько не желает.

У них теперь, понимаешь ли, буквально все однозначно, да и на редкость безапелляционно будет решать один лишь тот непогрешимо безгрешный математический расчет, что был и впрямь попросту ведь донельзя отныне всемогущ в его совсем  беспардонной и сверхъестественной власти над буквально всяческим вполне реальным житием-бытием.

Ну, а отдельные люди в смете «усовершенствования всеобщего нынешнего мироздания», как некие те отдельные самостоятельно мыслящие индивидуумы вовсе-то никак далее значиться явно уж отныне не будут.

Ведь нет их (в качестве каких-либо отдельных разумных существ) на всем белом свете…

И вот чего пишет обо всем этом Федор Михайлович Достоевский в его великой книге «Преступление и наказание»:

«…Началось с воззрения социалистов. Известно воззрение: преступление есть протест против ненормальности социального устройства – и только, и ничего больше, и никаких причин больше не допускается, – и ничего!..

– Вот и соврал! – крикнул Порфирий Петрович. Он видимо оживлялся и поминутно смеялся, смотря на Разумихина, чем еще более поджигал его.

– Н-ничего не допускается! – с жаром перебил Разумихин, – не вру!.. Я тебе книжки ихние покажу: все у них потому, что "среда заела", – и ничего больше! Любимая фраза! Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то разом и все преступления исчезнут, так как не для чего будет протестовать, и все в один миг станут праведными. Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается! У них не человечество, резвившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится, наконец, в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит все человечество и в один миг сделает его же праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути! Оттого-то они так инстинктивно и не любят историю: "безобразия одни в ней да глупости" – и все одною только глупостью объясняется! Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо живой души! Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики, живая душа подозрительна, живая душа ретроградна! А тут хоть и мертвечинкой припахивает, из каучука сделать можно, – зато не живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется! И выходит в результате, что все на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере свели!

Фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для фаланстеры еще не готова, жизни хочет, жизненного процесса еще не завершила, рано на кладбище! С одной логикой нельзя через натуру перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион! Отрезать весь миллион и все на один вопрос о комфорте свести! Самое легкое разрешение задачи! Соблазнительно ясно, и думать не надо! Главное – думать не надо! Вся жизненная тайна на двух печатных листках умещается!»

И эта та самая буквально все на этом свете совсем же бесспорно и бесслезно умертвляющая целесообразность и есть то исключительно так более чем всесильное порождение западноевропейской цивилизации, но все же во всей своей полноте применение данного глобального мировоззрения имело место разве что в одних ее разве что колониальных владениях.

Однако Россия – чем она не западноевропейская колония, только и надо было ее сколь бескомпромиссно и яростно как бы между делом расчленить на всевозможные самые отдельные ее составляющие части, ну, а затем почему бы и не колонизировать?

И вот он всему тому изумительно яркий пример, изысканный автором посреди слов, сказанных весьма же ярым идеалистом из числа наиболее отчаянных декабристов…

Святослав Рыбас, «Похищение генерала Кутепова»:

«Николай Трубецкой, словно заглядывая в наше "демократическое" время, написал: "Будущая Россия – колониальная страна, подобная Индии, Марокко или Египту". Правда, тут же добавил: "Азиатская ориентация становится единственно возможной для настоящего русского националиста"».

А между тем все те до чего строго же сверкавшие очечками своих пенсне немецкие инженеры, что довольно-таки многие русские железные дороги в том еще позапрошлом веке весьма усердно и активно повсюду вот понастроили…

И дело уж ясное, обильно проливая свой интеллектуальный пот, не в самых легких топографических условиях (вдали от фатерлянда) сооружая железнодорожное полотно они, небось, как пить дать, сколь еще благонравно заглядывались на широчайшие российские просторы, причем именно как на свою в некоем том последующем времени явственно же грядущую германскую вотчину.

Эти планы совсем и близко не то чтобы у всех их имелись, и лишь у некоторых из европейских правителей они и вправду могли вызывать в душе действительно более чем весьма значимый ответный отклик.

Да, и вообще коли тот тогда и был, то и впрямь весьма этак основательно предполагать, что и вправду было в нем, хоть чего-либо до конца полностью ведь на редкость явно так определенное…

Нет, совсем не надо бы думать, что буквально все в этом мире неизменно уж само собою всегда идет именно по тому кем-либо заранее, истинно до чего четко спланированному плану, а потому и на редкость всецело заранее оно разом предрешено.

А между тем слишком же необычайно много во всем том политическом мире довольно-таки часто сменяющихся игроков и сила их влияния все время, безусловно, меняется, чтобы и впрямь-то было возможно до чего смело заговорить о некой той доподлинно долговременной и, кстати, более чем весьма ведь реально и единодушно продолжительной последовательности.