Читать книгу: «После. Что околосмертный опыт может рассказать нам о жизни, смерти и том, что будет после», страница 4

Три четверти людей из тех, кто пережил «жизненный обзор», признались, что это изменило их представления о жизненных приоритетах. Половина людей, у которых «жизнь пронеслась перед глазами», вспоминали, что переоценивали события с позиций «хорошего» и «дурного» и чаще всего судили самих себя, свои действия. И более половины людей с таким опытом видели события не только своими глазами, но также с точки зрения других людей, как Том, чувствуя чужие эмоции одновременно со своими.

 В то же время я чувствовал себя тетей, которая увидела срезанные цветы. В голове у меня пронеслась вся цепочка ее мыслей.

Барбара Харрис Уитфилд рассказала мне об околосмертном переживании в возрасте тридцати двух лет, когда после операции на спине у нее возникли проблемы с дыханием²⁷. Она тоже видела сцены насилия из собственного детства глазами других участников событий.

«Я покинула свое тело и очутилась в темноте. Внизу справа я увидела себя, как будто в каком-то пузырьке. Я лежала на круглой кровати и плакала. Потом я посмотрела вверх и налево и увидела другой пузырек, в котором я была годовалым младенцем и тоже плакала, лежа лицом вниз в детской кроватке. Я решила, что больше не хочу быть взрослой Барбарой и лучше пойду к малышке. Когда я отдалялась от своего тридцатидвухлетнего тела в круглой кровати, я чувствовала, что освободилась от той жизни. Я осознала, что меня обволакивает и наполняет энергия, пронизывающая и поддерживающая все мое существо.

Пересматривая заново сцены из моей жизни, я каждый раз чувствовала то же, что и тогда, в реальности. Но я чувствовала и то, что ощущали другие люди в результате моих действий. Иногда это было хорошо, иногда ужасно. Но все эти чувства становились знанием, и я узнала столь многое, так многому научилась! Информация проносилась с головокружительной скоростью, она бы, наверное, испепелила меня, если бы не эта странная поддерживающая энергия. Сначала приходило знание, а затем любовь пересиливала любые мои попытки судить себя. Я получала абсолютно всю информацию о каждом событии, все мои ощущения и чувства вместе с чувствами и ощущениями всех остальных участников каждой сцены. Они не были плохими или хорошими. Просто я и мои родные люди пытались жить эту жизнь или просто выжить.

Я добралась до младенца, которого видела в темноте слева вверху. Представьте себе малышку в каком-то пузырьке, а вокруг тысячи и тысячи других таких же пузырьков, и в каждом из них – какая-то сцена из моей жизни. Чтобы подойти к себе маленькой, мне приходилось перепрыгивать по всем этим пузырькам. Но в то же время я переживала все тридцать два года своей жизни в хронологической последовательности. Я слышала, как говорю сама себе: „Ясно, ясно!“ Сейчас я думаю, что это „ясно“ означало „понятно, почему ты стала такой, как есть. Посмотри, что с тобой сделали, когда ты была ребенком…“

Моя мать была наркоманкой, склонной к жестокости и насилию. В момент, когда я пересматривала свою жизнь, я увидела все свои детские травмы, но не так, как вспоминала их взрослой, обрывками и кусочками. Я проживала каждую из них, как в первый раз. Но теперь я была не только собой, но и своей матерью, своим отцом и братом. Все мы были едины. Я чувствовала боль своей матери из ее несчастного детства. Она вовсе не хотела быть злой, она просто не знала, как быть доброй и любящей. Не умела любить. Не знала, как на самом деле нужно жить. И она злилась на свое собственное детство, которое прошло в нищете, с отцом-эпилептиком, у которого каждый день случались припадки. Он умер, когда матери было одиннадцать, и она злилась, что он оставил ее.

Прошлое нахлынуло на меня. Я чувствовала гнев брата в ответ на насилие со стороны матери, гнев, который он, в свою очередь, выплескивал на меня. Это был круговорот, который начала моя мать и в котором мы все были связаны. Я видела, как физическое тело матери отражает ее душевную боль. „Ясно, ясно“, – говорила я себе. Теперь я понимала, что она обращалась со мной так жестоко, потому что ненавидела себя.

Я увидела, как предала себя, чтобы выжить. Я забыла, что была ребенком, и стала „мамой“ для своей матери. Я вдруг осознала, что и моя мама в детстве сделала то же самое. Она заботилась о деде с его эпилепсией и отказалась от ребенка в себе. Детьми и я, и она стали палочкой-выручалочкой для всех вокруг. Пересматривая сцены из своей жизни, я также увидела и душу своей мамы, ее потерянность и страдание. Я поняла, что она была хорошим человеком, просто не могла справиться со всем этим. Я увидела ее красоту и доброту, и все, чего ей так не хватало в детстве. Я поняла и почувствовала, что люблю ее. Нам обеим пришлось тяжело, но мы все равно были связаны друг с другом в этом танце жизни единой энергией, сотворившей нас.

Я продолжала наблюдать за своей жизнью. Вот я вышла замуж, родила своих детей и увидела, что для них чуть было не повторились то же насилие и те же травмы. Я становилась похожей на мать. Собственная взрослая жизнь вставала у меня перед глазами, и я поняла, насколько жестоко обращалась сама с собой, потому что только такое отношение видела и запомнила в детстве. Я осознала, что единственной моей ошибкой за тридцать два года жизни стало то, что я не научилась любить себя».

Какой смысл может нести подобный «жизненный обзор»? Вот уже полвека техника тщательного, систематического разбора главных жизненных событий в сопровождении специалиста является основным инструментом психологов, работающих с людьми при смерти²⁸. «Жизненный обзор» как терапия помогает людям справиться с потерей, чувством вины, ссорами, неудачами, увидеть смысл в своей жизни и достижениях. Подобное подведение итогов бывает крайне важно для того, чтобы человек встретил смерть спокойнее.

А людям, прошедшим через околосмертное переживание и вернувшимся с того света, «жизненный обзор» помогает не только справиться с горем и найти смысл в жизни, но и изменить свое поведение. Когда Том заново пережил события своей жизни – не только со своей стороны, но также с точки зрения других людей, – он осознал страдания, которые причинил другим, и впоследствии старался вести себя иначе. Барбара, которая прожила заново свои детские травмы, будучи как бы одновременно собой и своей матерью, после этого смогла примириться с испытанной в детстве жестокостью и поменять свое поведение, чтобы не подвергать насилию собственных детей.

Помимо рассказов о «жизненных обзорах» наших современников, нам стоит помнить и об исторических примерах, таких как околосмертное переживание контр-адмирала Бофорта, описанное в конце восемнадцатого века, или воспоминания Альберта Хейма в конце девятнадцатого о том, как он сорвался в горах и ощутил замедление времени и ускорение мыслей. Эти примеры из прошлого позволяют предположить, что околосмертные переживания не являются продуктом современного представления о том, что происходит после смерти. На протяжении столетий подобные случаи заставляют людей задаваться новыми вопросами о том, как устроен мозг и человеческое сознание.

Знание того, что феномен этот не нов и, возможно, универсален и существовал во все века, вовсе не объясняет его. Возможно, это результат известных психологических механизмов, которые помогают нам подвести итог в конце жизни? Или же они вызваны нарушениями в работе мозга на пороге смерти? А может, причина их совершенно иная? На данном этапе исследования мне не хватало необходимых инструментов для более тщательного изучения околосмертных переживаний. Поэтому я решил перейти от простого коллекционирования этих историй к разработке какого-либо систематического подхода к их анализу и классификации. И столкнулся с новыми вопросами и трудностями.

Глава 4
Полная картина

О том, что я интересуюсь околосмертными переживаниями, продолжали узнавать люди, и я получал все новые и новые предложения послушать ту или иную историю. Мне было очевидно, что чем больше примеров ОСП я смогу собрать, тем проще будет отследить повторяющиеся в них образы и черты. А чем больше медицинской информации я смогу получить о состоянии людей на пороге смерти, тем понятнее станет, какие биологические процессы могли протекать в это время в теле. Однако я также осознавал, что такие рассказы могут представлять собой необъективную выборку из всех возможных околосмертных переживаний. Ведь люди выбирают их произвольно, то есть я слышу лишь те истории, которыми и могут, и хотят поделиться. Что, если они отличаются от того опыта, о котором люди не хотят говорить, а может, просто не могут подобрать слова?

Тогда я решил, что, помимо добровольцев, которые сами предлагают мне рассказать о своем опыте, мне нужно опросить большое количество людей, побывавших при смерти, но не упоминавших о подобных переживаниях. Работа в клинике вполне давала возможность общаться с такими пациентами. Я получил разрешение кардиологов опрашивать всех, кто был госпитализирован с серьезными сердечными проблемами. Исследование длилось два с половиной года, я опросил почти 1600 человек²⁹, проходивших стационарное лечение в кардиологическом отделении. Из них 116 поступили в клинику с остановкой сердца. В их медицинских картах было записано, что сердцебиение полностью прекратилось.

Одним из таких пациентов был семидесятидвухлетний фермер по имени Клод. На следующий день после того, как он попал в больницу, я зашел к нему в палату. Я представился и спросил, не хочет ли он поговорить со мной о том, что произошло. Ответом был недоуменный взгляд – разве мне и так это не известно? Однако Клод согласился поговорить. Я уверил его, что знаю об остановке сердца, и задал вопрос, который задавал каждому из пациентов:

– Расскажите, пожалуйста, последнее, что вы запомнили перед тем, как потеряли сознание?

Мужчина медленно заговорил:

– Я кормил свиней, и у меня закружилась голова. Тогда я вернулся к сараю и присел на связку сена. – Он помолчал, потом добавил: – вот последнее, что я помню.

– А о чем ваше следующее воспоминание? – спросил я.

– Проснулся в этой кровати, с проводами на груди и трубкой в руке. Понятия не имею, как я сюда попал.

Стараясь говорить как можно естественнее, я задал третий вопрос, который был частью моего исследования:

– А между этими двумя событиями что вы помните?

Клод заколебался, как будто бы приглядываясь ко мне, а затем произнес таким же естественным тоном:

– Я думал, что вот-вот встречусь с Создателем, но мой папаня – его уже лет пятнадцать как нет в живых – остановил меня и сказал, что мне нужно возвращаться.

Мое сердце заколотилось от волнения, когда я услышал об околосмертном переживании из действительно случайного источника. Пытаясь сохранить в голосе спокойствие и профессионализм, я наклонился к мужчине и попросил, ободряюще кивая:

– Расскажите мне о вашей встрече с отцом!

Клод посмотрел на меня снисходительно и после короткой паузы ответил:

– Просто встретил, и все.

Я кивнул и задумался, что сказать дальше, чтобы продолжить разговор. Но Клод закрыл глаза и произнес:

– Я устал. Больше рассказывать нечего.

Но и этого мне было достаточно, чтобы понять, что в больнице найдутся и другие пациенты с опытом околосмертных переживаний. Так и случилось. Еще 26 человек с кардиологическими проблемами поделились со мной подобными историями. Я подсчитал, что ОСП обнаружились у 10 % пациентов, чье сердце остановилось, и у 1 % людей с сердечными приступами и другими серьезными кардиологическими заболеваниями, но без полной остановки сердца.

Теперь мне предстояло решить, как оценивать сообщения об ОСП. Очевидно, что сам я не наблюдал данных явлений. Я мог лишь узнать то, что люди рассказали, или видеть, как околосмертный опыт повлиял на них впоследствии. Однако многие из рассказчиков разделяли мнение, что для описания ОСП невозможно найти слова. Получается, что, когда я просил людей описать то, что они пережили, я ставил перед ними очень нелегкую задачу. Для выражения того, что не имеет общепринятых обозначений, люди часто использовали известные им культурные и религиозные метафоры. К примеру, многие американцы, говоря о своих околосмертных переживаниях, рассказывали, что прошли через длинное и темное пространство, называя его «туннель». Люди из менее развитых стран, где туннели встречаются редко, могли сравнить такое место с «колодцем» или «пещерой». Доминик, водитель фуры, получил похожий околосмертный опыт после аварии на трассе. Он сказал, что двигался словно по длинной темной «выхлопной трубе» – именно такой образ первым пришел ему в голову.

Многих расстраивала эта невозможность выразить свои переживания словами. Джо Джерачи, полицейский, который едва не умер от потери крови после операции, поделился со мной своим разочарованием от того, что описать ОСП так сложно:

«Это просто невозможно передать. Я правда не могу найти слов. Рассказывать о таких вещах сложнее всего. Они не вписываются ни в какие шаблоны. Я имею в виду, что мне просто не с чем сравнить их, чтобы попытаться выразить. И это огорчает. Я пытаюсь облечь в слова то, что даже мысленно для себя не могу сформулировать. Они слишком простые и слишком глубокие, эти вещи, вот в чем проблема.

Так обидно! Как бы я ни старался, невозможно передать словами, как это было на самом деле. Даже сейчас мне не удается сказать то, что я хочу. Все, что я рассказываю другому человеку, проходит, как сквозь сито, через фильтр его собственного опыта и мировоззрения. Я пытался рассказать жене, но чувствовал себя буквально немым. Тяжело говорить о чем-то настолько прекрасном и значительном для тебя, полностью изменившем твою жизнь, и ощущать себя таким безумно одиноким».

Билл Урфер, сорокашестилетний бизнесмен, тоже жаловался мне на сложность описания его ОСП³⁰ во время операции при перфоративном аппендиците:

«Все, что я рассказываю, ограничено возможностями английского языка. Нет таких слов, чтобы я мог передать всю красоту того, что я пережил. Ничто в моей жизни до этого не могло сравниться с такими видениями. И я понимаю всю тщетность своих попыток описать это, хотя и стараюсь. У меня с самого начала не было слов, чтобы передать то, что я видел. Мне так хотелось рассказать кому-то обо всем этом, но как? Множество мыслей крутилось в голове, я думал, что вот-вот смогу всем рассказать об этом. Но любые известные мне слова казались пустыми, в них не было того огня и цвета, и все было тщетно.

Это как пытаться нарисовать запах карандашами. Даже если у тебя очень много карандашей в коробке, к этому не знаешь, как подступиться. То же со словами и околосмертными переживаниями. Каким бы ни был твой словарный запас, выразить их невозможно. Лежа в темноте без сна, я пытался найти звуки, которые могли бы помочь. Может быть, музыка справилась бы лучше, чем речь. Ведь невозможно описать красоту некоторых звуков. Они могут воодушевить нас на подвиги или заставить плакать. Да, наверное, музыка – единственный вид коммуникации, способный передать это чувство умиротворения, которое я испытываю с тех пор».

Стив Льютинг вспоминал свой околосмертный опыт, полученный в возрасте восьми лет, когда он чуть не утонул. Вот что он говорит о сложности описания:

«Язык, на котором говорят после смерти, неимоверно сложнее нашего. Он способен действительно воплощать переживания. Даже воспоминания, которые у меня остались после возвращения в тело, более просты и плоски. Они превратились как бы в символы того, что произошло на самом деле. Наверное, такое упрощение возникает в связи с тем, что мозг живого человека не воспринимает столь сложный и, похоже, совсем иной мир. Забавно, когда люди пишут, что видят „золотые улицы“. Должно быть, это лишь примитивный образ необычайно многогранного видения. Я думаю, что под „золотым“ они подразумевают что-то вроде „сияющий, полный жизни“».

Не в силах найти подходящего способа описать свои переживания, Стив начал воспринимать рассказы других не буквально, а метафорически. «Золотые улицы», «жемчужные врата» и «ангелы» казались ему всего лишь наилучшими аналогиями, которые подобрали люди для описания того, что само по себе невыразимо. Мистик-суфий XIII века Джалаладдин Руми писал, что «язык Бога – тишина³¹, все остальное лишь плохой перевод». Подобным образом многие отзываются об околосмертных переживаниях. Зачастую люди способны рассказать даже меньше, чем Джо, Билл и Стив. Некоторые, как Клод, не могут – или, может быть, вовсе не хотят – делиться какими-либо подробностями своего околосмертного опыта. Учитывая все это, для дальнейшего научного изучения и какого-либо логического объяснения ОСП мне требовалось найти систематический подход к их описанию.

 Язык, на котором говорят после смерти, неимоверно сложнее. Он способен действительно воплощать переживания.

Коммуникация в принципе сложна, так как слова часто кажутся неподходящими, особенно для передачи сильных эмоций. Но не только невозможность подобрать нужные слова мешала многим людям делиться своими околосмертными переживаниями. Некоторые из тех, кто пережил подобный опыт, боялись – вполне обоснованно, – что их сочтут сумасшедшими или примут их рассказ за ложь. Так, например, случилось с Джиной, сотрудницей полиции, которая пыталась покончить с собой. Я познакомился с ней, когда в рамках исследования опрашивал пациентов, госпитализированных после попытки самоубийства³². Я надеялся выяснить, не случилось ли им испытать ОСП на пороге смерти. После чего я собирался проводить ежемесячные наблюдения за такими пациентами, чтобы заново оценить их суицидальные наклонности. Я хотел узнать, меняет ли околосмертный опыт отношение человека к самоубийству.

Джине было двадцать четыре, в полиции она была новичком. Несмотря на маленький рост – всего лишь пять футов два дюйма, – хрупкое телосложение и непослушные черные кудряшки, в ней чувствовалась жесткость и решительность, не позволяющая людям не принимать ее всерьез. Она с большим удовольствием проходила учебу и тренировки в полицейском училище, но когда наконец начала работать, то столкнулась с мужским шовинизмом, насмешками и домогательством. Много лет она мечтала работать в полиции, но, когда ее начальник перешел к агрессивным приставаниям, в том числе физическим, Джина поняла, что не может это терпеть. Чувствуя себя загнанной в угол и не видя выхода, она приняла большую дозу таблеток – и очнулась в психиатрическом отделении. Я полагал, что ее поступок скорее крик о помощи, хотя, возможно, и бессознательный. Если бы она правда хотела покончить с жизнью, служебный пистолет был бы гораздо более надежным средством, да и более подходящим к ее бескомпромиссному характеру.

Я задал Джине свои стандартные вопросы: последнее, что вы помните, прежде чем потеряли сознание; ваше следующее воспоминание после этого; вы помните, что происходило между этими событиями? Но она отрицала наличие каких-либо воспоминаний в момент, когда была без сознания. Тогда я счел ее подходящей для «контрольной группы» – людей, совершивших попытку самоубийства, но не имевших ОСП. Однако через месяц, когда я пришел проведать ее и оценить суицидальные наклонности, она меня удивила. Я спросил:

– Джина, помните, мы с вами разговаривали, когда вы проснулись после передозировки?

– Помню, – отвечала она с некоторой заминкой. – Вы спрашивали меня, что я видела, пока была без сознания, и я вам не сказала.

Я удивленно поднял бровь:

– Вы мне не сказали?

Она снова замялась, потом продолжила:

– Пока меня везли в больницу, я покидала тело.

Теперь уже я заколебался, не зная, что ответить. Может, она говорит это, чтобы угодить мне, потому что месяц назад заметила мое огорчение? Я решил поверить ей, по крайней мере, временно.

– Месяц назад вы этого не помнили, или вам было неудобно поделиться со мной в тот момент?

Девушка кивнула, на ее лбу все еще виднелись морщины беспокойства:

– Я тогда не была уверена, что вы воспримете это всерьез. Поэтому не сказала.

– А что вы можете рассказать сейчас?

На этот раз она с готовностью поделилась своей историей:

– Я была в машине скорой помощи и со стороны видела свое тело, а рядом с ним врача. У меня была капельница в вене, и он настраивал скорость поступающей жидкости. Вид у него был скучающий и не слишком озабоченный моим состоянием. Но меня тогда тоже это не беспокоило. Глядя на него и на собственное тело, которое было совсем неподвижным, я просто подумала: «Любопытно…» Только и всего. Я не чувствовала никакой привязанности к своему телу, не больше, чем к врачу.

Я подождал, не продолжит ли она рассказ, потом спросил:

– А что потом?

После небольшой паузы она покачала головой:

– Это все.

Я завершил интервью стандартными вопросами о том, бывают ли у нее сейчас суицидальные мысли и как складывается ее жизнь. Джина призналась, что открыто высказала начальнику возмущение домогательствами с его стороны, но он сделал вид, что не понимает, о чем идет речь. Тогда она пожаловалась на него шефу полиции. После этого приставания прекратились, хотя виновника и не сняли с должности. Я одобрил ее действия и заметил, что они, должно быть, требовали большой решимости. Потом я поинтересовался, нет ли у девушки вопросов, и, поскольку их не было, поблагодарил за разговор.

Еще через месяц я встретился с пациенткой в третий раз.

– Джина, когда мы с вами виделись в прошлый раз, вы сказали, что в машине скорой помощи после передозировки вы покидали свое тело.

Она ответила мне извиняющейся улыбкой:

– Да, но я не сказала вам, что видела свою двоюродную сестру…

У меня снова брови поползли вверх:

– Сестру?

– Да, – продолжала Джина, не глядя на меня. – Со мной в скорой была моя двоюродная сестра, Мария. Четыре года назад она погибла в аварии. Мы с ней были погодки, всегда все делали вместе. И она сказала мне, что я еще многое должна сделать, что у меня есть и другие варианты, кроме как умереть. Она говорила со мной немного саркастически, как при жизни, но я видела, ей было грустно, что я напилась таблеток.

Девушка помолчала, затем продолжила:

– Она сказала, что отправляет меня назад, чтобы я высказала все своему начальнику, и это не сошло ему с рук. А потом пообещала, что, если я опять попытаюсь покончить с собой, она снова отправит мою бесстыжую задницу обратно.

– Месяц назад вы побоялись рассказать мне об этом?

Тут она посмотрела мне прямо в глаза и расхохоталась:

– О господи, да вы же из психушки! Думаете, мне хотелось снова туда отправиться? Вот я и не рискнула показаться вам «того».

Я кивнул и, тоже смеясь, спросил:

– Ну а сейчас вы решили все-таки рассказать?

Она сразу же посерьезнела. По-прежнему глядя мне в лицо, она призналась:

– Ну, вы же не упрятали меня обратно за то, что я «покидала свое тело». Мне показалось, что теперь я могу вам доверять.

Джина рассказала мне еще немного о своей двоюродной сестре, о том, каково ей было, когда та отправила ее обратно. Наконец мне показалось, что ей больше не хочется говорить. Тогда я снова задал стандартные вопросы о суицидальных мыслях и о том, как вообще она себя чувствует. Девушка тяжело вздохнула и сообщила, что, судя по всему, шеф полиции не отнесся серьезно к ее претензиям. Она посоветовалась с представителем профсоюза и написала официальную жалобу, а затем и письмо районному прокурору. Я снова поддержал ее решимость действовать, предложил ей задать мне любые вопросы и поблагодарил за беседу.

Месяц спустя я попытался снова связаться с Джиной, но узнал, что она ушла из полиции и оповестила инспектора, что возвращается в свой родной город. Я пытался выяснить, куда она уехала, чтобы поговорить еще раз, но так и не сумел ее найти.

«ЗОЛОТЫЕ УЛИЦЫ», «ЖЕМЧУЖНЫЕ ВРАТА» И «АНГЕЛЫ» КАЗАЛИСЬ СТИВУ ВСЕГО ЛИШЬ НАИЛУЧШИМИ АНАЛОГИЯМИ, КОТОРЫЕ ПОДОБРАЛИ ЛЮДИ ДЛЯ ОПИСАНИЯ ТОГО, ЧТО САМО ПО СЕБЕ НЕВЫРАЗИМО.

Разумеется, оставалась вероятность, что Джина не сказала мне о своем выходе из тела и о встрече с сестрой в первый раз, когда мы говорили с ней сразу после передозировки, потому что этого просто не было. Может, она выдумывала что-то новое всякий раз, когда мы встречались. Но я не видел этому никаких явных причин, да и эмоциональные реакции пациентки выглядели искренними. Я также задавался вопросом, могла ли она помнить свой опыт в точности по прошествии времени, но проверить было невозможно. Однако то, что Джина неохотно рассказывала о своих переживаниях психиатру, звучало правдоподобно – особенно при первой встрече, когда она спешила выписаться из больницы. Быть может, в ее околосмертном переживании было еще что-то, чем она так и не решилась поделиться? Этого мне было уже не узнать.

Опрашивая людей, испытавших ОСП, я обнаружил и другие причины, по которым многие предпочитают держать подобные истории при себе³³. Стоит напомнить, что такие переживания часто оказываются шокирующими. Некоторые бывают так потрясены этим опытом, что не сразу готовы о нем говорить. Кто-то чувствует себя подавленным или злится на то, что пришлось вернуться в тело. Иногда людей смущает несоответствие между тем, что говорит их религия о смерти и загробном мире, и тем, что они увидели. Некоторые боятся, что околосмертные переживания являются симптомом психического расстройства или могут быть так восприняты. А бывает, что люди, чьи ОСП связаны с причинением физического вреда, попыткой самоубийства или происшествием, которого можно было избежать, не хотят говорить о своем опыте, потому что слишком травмированы ситуацией, чувствуют стыд или вину.

Многих также беспокоит, что другие люди, в том числе исследователи, просто не смогут понять, что произошло. Их пугает, что кто-то может посмеяться над их околосмертными переживаниями. А некоторые боятся испортить, опошлить столь значительные воспоминания, поделившись ими. Кто-то просто считает ОСП слишком личными, полагая, что они получили такой опыт для собственной пользы, а не для того, чтобы его исследовали и анализировали ученые.

Исследователям не менее, чем родственникам и друзьям, сложно понять, доступна ли им полная картина. Ведь у людей, прошедших через околосмертное переживание, так много причин не посвящать никого в свою историю! Поэтому я всегда благодарен тем, кто все-таки делится с нами. ОСП делают человека очень уязвимым, а его поступки после получения такого опыта могут сильно влиять на здоровье и самочувствие.