Читать книгу: «Крах», страница 6
– Суточный наряд строится у канцелярии!
Построились. Макеев доложил, вышедшему старшине:
– Товарищ старшина, суточный наряд для инструктажа построен.
– Вольно, – ответил Филин и начал осматривать внешний вид наряда. Не найдя изъянов, он раскрыл папку и зачитал: – Матвеев – первая смена, Полунин – вторая, Кауров – третья. Теперь вводная. – Хлопнув папкой, посмотрел он на стоящего посредине новосибирца Полунина. – Боец, стоишь на тумбочке, время четыре часа утра, в роту входит негр. Твои действия?
Полунин на несколько секунд замер, хлопая глазами.
– Ну, – поторопил его старшина. – Негр стоит, ждет. Твои действия.
Полунин молчал. Старшина посмотрел на Макеева.
– Это не мой, – быстро открестился от новосибирца сержант.
– Хорошо. Негр в роту пришел, твои действия, – повернулся к Валентину старшина.
– Дежурный по роте, на выход, – ответил Валя.
– Неправильно! – радостно ответил Филин. – Если в роту в четыре часа утра входит негр, то нужно… – старшина сделал паузу, оглядывая дневальных в надежде, что они догадаются, – то нужно… – Дневальные молчали. – То нужно удариться башкой об тумбочку и проснутся, – громко, сделав ударение на слове «башкой», закончил старшина. – Думать надо, откуда негр в четыре утра в части. Это также относится к танкам, голым бабам, дед морозам, и прочей нечисти, которая вам привидится. Сержант, доведи до всех, что спать нельзя.
– Есть!
– Всех касается: кто заснет на тумбочке, будет спать на ней до самой присяги, – оглядывая солдат, продолжил Филин. Всем понятно?
– Так точно, – невпопад ответили дневальные.
– Хорошо. Макеев, принимай роту и ко мне на доклад. Я в Ленинской комнате буду, – закончил он.
– Вольно, – скомандовал сержант. – Полунин – в столовую, принимать посуду и, смотри, не ошибись, все пересчитай три раза. Матвеев – на тумбочку. Кауров – в умывальник, принимай инвентарь и посмотри, чтобы чисто было, а то сам все мыть будешь. Разойдись.
Валентин повесил на ремень штык-нож, протянутый ему предыдущим дневальным, и вступил на коврик возле тумбочки. Следующие четыре часа он будет стоять на месте и орать во все горло всевозможные команды. Ничего сложного в этом не было. Стой себе на месте и чуть что – громко кричи: «Дежурный по роте, на выход». Валя радовался, что попал не во второю смену. Дело в том, что дневальный второй смены, кроме стояния на тумбочке, должен был накрывать в столовой на завтрак, обед и ужин, а после этого мыть кружки, ложки, вилки, ножи и, самое главное, не потерять их. У каждой роты были свои приборы, которые периодически терялись и воровались друг у друга дневальными. Вторая смена была из-за этого сплошным геморроем. Времени на отдых в этой смене не было совсем. Через полтора часа Валентин прокричал положенные для вечерней поверки и последующего отбоя команды. Ровно в десять вечера рота легла спать. Основной свет выключили, оставив только дежурное освещение. Через пятнадцать минут наступила тишина, нарушаемая иногда скрипом пружин кроватей, когда кто-нибудь во сне ворочался. Кауров наводил порядок в умывальнике и туалете, Полунин еще не вернулся из столовой, дежурный, пройдясь по роте, сел на подоконник в конце коридора. Переминаясь с ноги на ногу, Валентин приблизительно в одиннадцать часов начал отчаянно зевать. По распорядку следующие четыре часа он должен был спать. Из столовой вернулся Полунин. Глядя на него, Валентин в очередной раз порадовался, что не попал во второю смену. Вид у новосибирца был тот еще. Весь мокрый то ли от пота, то ли от воды, в которой он мыл ложки и вилки, руки красные, вся форма в пятнах, глаза бешеные.
– Ну как? – спросил его Валя.
– Жопа, – тяжело вздыхая, ответил Полунин. – Задолбался эти кружки мыть. Хорошо, хоть по счету все сошлось. Со второй роты у дневального двух вилок недосчитались, до сих пор в столовке ищет.
– Смотри, чтобы у тебя не спер, – посочувствовал Валя товарищу.
– Не сопрет, я при нем все пересчитал.
В двенадцать часов, передав штык-нож, Валя пошел спать. Подняли в четыре часа. Макеев на два часа лег спать, передав Валентину повязку. До шести утра Валя бродил по роте в ожидании подъема. Весь следующий день прошел либо на тумбочке, либо со шваброй в руках. В восемь вечера Валентин переместился из первой смены, миновав второю, сразу в третью смену и заступил на вторые сутки, которые прошли так же спокойно, как и первые. Если бы не двое суток подряд, то Валентин вообще бы не запомнил свое первое дежурство по роте. Через две недели после приезда все новобранцы перезнакомились, особых событий не происходило, служба текла однообразно скучно. Один день был похож на другой как близнецы-братья. Валентин еще раз побывал в суточном наряде, виной тому была неспособность некоторых новобранцев выучить обязанности дневального и устав, поэтому в наряд ставили таких, как Валентин. Это несколько раздражало: почему одни должны дневалить, а другие нет, но деваться было некуда, приходилось дежурить. В первых числах ноября всем новобранцам выдали новую форму, шинели, погоны, пуговицы и всю следующую неделю рота с утра до вечера подгоняла форму. Шинели нужно было правильно сшить сзади под хлястиком, потом пришить погоны, шевроны, петлицы и пуговицы. То же самое сделать с новой формой. После этого все отгладить и сдать в каптерку. Помогая друг другу, за несколько дней справились.
Седьмого ноября был выходной день по поводу празднования Дня Великой Октябрьской социалистической революции. Всех сержантов утром, погрузив в машины, повезли в Кремль на усиление, в чем оно заключалось, никто не объяснял. В связи с праздником новобранцев рассадили в Ленинской комнате смотреть торжественную демонстрацию трудящихся на Красной площади. Валентин со школьных лет помнил эти демонстрации, участвуя в них на добровольно-принудительной основе всем классом. Взрослые в колоннах всегда были в хорошем настроении, которое они поддерживали горячительными напитками, бережно хранимыми за пазухой. Было много песен, и люди, выходя на городскую площадь, с воодушевлением кричали «Ура!» после каждого призыва ведущего. Будучи школьниками, Валентин с друзьями развлекались тем, что хлопали воздушные шарики, которые большими связками несли девочки. Для этого заранее припасались осколки битого бутылочного стекла, принесенные с собой. После демонстрации, как правило, родители собирались за столом и смотрели московскую демонстрацию, разница во времени позволяла все видеть в прямом эфире. На этот раз Валентин смотрел на Красную площадь совсем по-другому. Его мало интересовали колонны трудящихся, он пытался получше рассмотреть сам Кремль, который казался ему сказочным замком с тайнами и легендами прошлого. Валентин до сих пор не верил, что через несколько дней он окажется там и будет жить в историческом здании Арсенала, построенного еще при Петре Первом. Красивые башни с красными звездами на шпилях так и тянули к себе. «Все что угодно сделаю, чтобы попасть туда», – думал Валя, выхватывая взглядом редкие панорамы кремлевских стен. Учебка ему уже порядком надоела, и Валентин с нетерпением ждал присяги.
После обеда было свободное время. Практически все писали письма родным и близким. Ближе к вечеру вернулись сержанты. С первого взгляда на них было понятно, что они чем-то озабочены. Обычно расслабленные и в хорошем настроении, в этот раз сержанты с серьезным видом перешептывались между собой, стараясь быть подальше от новобранцев. Любые разговоры прекращались, как только рядом оказывался кто-то из солдат. Перед самым отбоем Валентин, набравшись храбрости и подгоняемый любопытством, тихонько спросил у Макеева:
– Товарищ сержант, что-то случилось?
Внимательно посмотрев в глаза солдату, немного подумав, он полушепотом произнес:
– В Горбачева стреляли.
– Как? – остолбенел Валентин.
– Тише ты. Из ружья, прямо на площади, – совсем шепотом прошипел сержант. – Никому. Слышишь меня, никому ни слова.
– А что, попали? – не мог удержатся от расспросов Валя.
– Нет, не попал, два раза успел выстрелить. Далеко было.
– И что? – продолжал задавать вопросы солдат.
– Ничего, «наружка» поймала его. Сейчас рот на замок, сами ничего не знаем. Иди спать, – закончил разговор сержант.
После таких новостей про сон не могло быть и речи. Валентин долго ворочался, пытаясь понять, что происходит в стране. В магазинах был дефицит всех товаров сразу, за водкой люди бились, как будто в последний бой шли. Не было даже туалетной бумаги. Любое упоминание руководителей страны в разговорах сопровождалось матерщинной бранью. Горбачева презрительно называли «этот с пятном», и никак иначе. Некогда доброжелательные соседи теперь усиленно ставили железные двери и вешали решетки на окна. Времена, когда родители оставляли ключи от квартиры под ковриком для детей-школьников, прошли. Население страны с каждым годом становилась голоднее и злее. Сегодня дошло до стрельбы в Горбачева. «А что дальше? – задавал себе вопрос Валентин. – Революция?». В памяти всплыла картинка из старого фильма, в котором по решетке Зимнего дворца ползли революционные матросы. «Стоп. А если революция? И народ полезет на Кремль? Что делать? Стрелять? Стрелять в живых людей? Как это? А если не стрелять?». Сон окончательно пропал. «Если родители узнают про это, мать с ума сойдет. Хорошо, что не написал про полк. Как быть? Впереди два года службы, за это время может произойти все что угодно, до войны включительно. А если гражданская война? За кого быть, за красных или белых?». Несмотря на полный переполох в голове, Валентин все же уснул или просто отключился, потому что мысли перешли в яркий сон, в котором все перемешалось, начиная с броневика Ленина и заканчивая почему-то Брестской крепостью. Утром Валентин так не понял, спал он или нет. Помня данное сержанту молчаливое согласие молчать, Валентин никому новость не рассказывал. Рота жила своей обычной жизнью, сержанты, скорее всего, узнав за ночь немного больше от офицеров, вели себя спокойно и буднично. Валентин немного успокоился, но на всякий случай не упускал из вида Макеева, вдруг будут новости. В следующие несколько дней ничего не произошло и все вернулось на свои места.
Начались каждодневные тренировки по строевой. Готовились к принятию присяги. Маршировали с утра до вечера и наизусть учили текст. За этими хлопотами время пролетело незаметно, наступил день принятия присяги. С самого утра в роте стояла суета, похожая на предсвадебную. Все офицеры были в парадной форме, белых рубашках с желтыми ремнями и в перчатках. Солдаты в новеньких шинелях и шапках стали еще больше похожи друг на друга. На плацу стояли столы, на которых в красных папках лежали тексты присяги и списки военнослужащих. Роты справа налево от первой до четвертой построили вдоль казармы. И тут начался дождь, переходящий в мокрый снег. Пытаясь проигнорировать непогоду, начали торжественную часть, но усилившийся снег с ветром свел на нет усилия. В результате всех отправили по своим расположениям. И присягу принимали в коридорах рот. Вся торжественность была полностью утрачена, и процедура прошла до обидного буднично. Как если бы вы собирались в театр, а вместо этого оказались на кухне у соседа перед черно-белым телевизором. Зря всю неделю маршировали.
Ночью выпал первый крупный снег, он покрыл все ровным слоем, и на ветвях деревьев появились снежные шапки. Прикрыв собой всю серость заканчивающейся осени, снег своей белизной напоминал чистый лист бумаги, на котором судьба начнет писать свою новую историю. На этом первом листе зимы уже не будет всего того, что произошло осенью. Даже осенние призывники вступали в эту зимнюю историю в новом качестве. Полноценными, принявшими присягу рядовыми Отдельного орденов Красного знамени и Октябрьской революции Краснознаменного Кремлевского полка. Белое покрывало ярко отражало от себя свет фонарей, снег был чистый и переливался в искусственном освещении маленькими яркими звездочками. Наблюдая за игрой этих разноцветных искорок, Валентин радовался. Первая осень в армии закончилась, осталась еще одна – и можно собираться домой. И пускай эта осень была всего один месяц, но она была и прошла. Уже через три дня их повезут в Москву, в Кремль. «Какой он?», – размышлял Валя. По телевизору Кремль казался большим, величественным, сверкающим золотыми куполами церквей с высоты Боровицкого холма, растянувшегося вдоль красивой гранитной набережной Москва-реки. Яркие звезды высоких башен уже не раз снились Валентину. Само ощущение того, что он будет видеть всю эту красоту изнутри целых два года, наполняли грудь особой гордостью. Гордостью за страну, в которой он жил, гордостью за родителей, которые воспитали его и будут очень рады, что их сын служит в Кремле, гордостью перед друзьями, которые служат в обычных войсках, в конце концов, гордостью за самого себя, что смог попасть в число немногих, кому доверили служить в полку. Пускай неожиданно и с помощью хитрости военкома, который преследовал свои цели, но все равно он, Валентин Матвеев, молодец, потому что не «вылетел» в Советскую Армию, как двадцать шесть человек, которых сегодня отправляют в другие части. До сегодняшнего утра Валентин не был уверен, что его оставят в полку. Причин для сомнений было предостаточно. Во-первых, его конфликт в первый день со старым писарем, во-вторых, как выяснилось, у большинства новобранцев было неоконченное высшее образование либо диплом техникума, а у Валентина только ПТУ,
в-третьих, соответственно, Валя был моложе всех, многим исполнилось уже по девятнадцать лет и, самое главное, Валентин не был комсомольцем, единственным из четырехсот новобранцев. Для самого него это ровным счетом ничего не значило, но старший лейтенант Андрей Константинович Луговой, тот самый, который в первый день заступился за него в ружпарке, не зря спрашивал его про комсомол. Уже после этого старлей дважды вызывал Валентина в комнату командиров взводов, где располагались офицеры, и задавал вопросы, почему Валентин не стал комсомольцем, как это произошло, собирается ли он становиться комсомольцем, и вообще, как он относится к этой организации. Валя честно отвечал, что никак не относится к организации, в противном случае он был бы ее членом, что добровольно он заявление на вступление не писал, а в общий список его в ПТУ не внесли, почему, он не знает, наверное, у мастера были на то причины. «Понятно…», – каждый раз произносил старший лейтенант и отпускал новобранца. И вот сегодня, когда из четырех рот отобрали тех, кто не будет служить в Кремле, Валентин облегченно выдохнул, теперь можно написать родителям, что сын будет воином-кремлевцем. До конца этой недели новых кремлевцев должны были отвезти в Москву к месту их постоянной службы. Размышления любовавшегося первым снегом Валентина неожиданно оборвал вопрос.
– Бездельничаешь?
– А что делать-то?
– Свободное время у всех.
Обернувшись, он ответил сержанту Макееву:
– Собрался письмо написать домой. А что?
– В комнату командиров взводов тебя вызывают.
Валентин хотел было задать вопрос, зачем. Но быстро передумал, вопросы задавать было чревато, ответ мог обернуться неприятностями, самая малая из которых грубость сержанта. В комнате командиров взводов был только старший лейтенант Луговой.
– Входи, – разрешил он, когда Валентин постучал в дверь. – Какие планы на службу, боец? – почему то радостно спросил старлей рядового.
Вопрос показался Валентину глупым и неуместным. «Какие могут быть планы у рядового? Конечно, служить на благо страны». Других вариантов Валя не видел. Поэтому на секунду замешкавшись, он ответил:
– Служить. – И через паузу торопливо уточнил: – В Кремле.
«Вдруг еще одного надо выгнать в Советскую Армию», – мелькнула у него в голове мысль.
– Это хорошо, что служить, – улыбнулся Луговой. – Но с Кремлем придется… – Валя похолодел, – подождать, – услышал он в следующую секунду. – Ты присаживайся, – пригласил офицер, указав на стул, то ли заметив, как рядовой качнулся от неожиданности, то ли разговор предстоял долгий. Вся радость от наступающей зимы и первого снега улетучилась. Валентин даже увидел, как на белом ровном листе белейшего снега расплывается черная клякса, становясь с каждой секундой все больше и больше, разливаясь от середины листа к краям.
– Ты что побледнел? Плохо тебе, что ли? – Как сквозь вату услышал он голос Лугового.
– Никак нет, – вскочил Валентин.
– Садись, что скачешь? Нормально все?
– Так точно, нормально, – стоя по стойке «смирно», ответил боец.
– Садись.
Медленно Валентин опустился на самый краешек стула, готовый в любую секунду вскочить на ноги.
– Дерганый ты какой-то сегодня? Письмо, что ли, плохое получил?
– Никак нет, не получал.
– Тогда сиди и слушай, – уже не улыбаясь, приказным тоном сказал старший лейтенант.
«Будешь тут дерганным», – успел подумать Валентин. Еще пять минут назад он мечтал о Кремле, а сейчас все перевернулось. «Почему подождать? Чего подождать? Зачем подождать? В комсомол будет принимать меня», – всплыла спасительная мысль.
– Я согласен, – громко сказал Валя и только потом осознал, что офицер еще ничего не успел сказать.
– Хорошо, а согласен с чем или на что? – удивленно спросил неадекватного бойца старлей.
– В комсомол согласен, – ответил тот.
– Зачем?
– Что бы в Советскую Армию не отправили.
– А тебя и не отправляют.
Валентин вспотел.
– А что тогда?
– Это я у тебя хотел спросить? – окончательно запутав Валентина, снова начал улыбаться Луговой.
– Почему подождать? – с трудом сумел правильно сформулировать вопрос Валентин.
– Потому что ты остаешься в полковой школе. Будем из тебя сержанта делать. Память у тебя хорошая, схватываешь все на лету, с товарищами неплохо, ладишь. А командовать за полгода мы тебя научим, – довольно быстро ответил офицер на все вопросы, мучавшие Валентина. – Вопросы есть?
– А Кремль?
– Дался тебе этот Кремль. Через полгода поедешь в Кремль. Если захочешь, конечно.
«Ну вот, опять, – подумал Валя, –что значит “если захочешь”».
– Товарищ старший лейтенант, а что значит «если захочешь»? – спросил он.
Луговой встал из-за стола и подошел к сейфу. Только сейчас Валентин заметил в руках офицера свое личное дело.
– А что там интересного, в Кремле? – открывая дверцу шкафа, то ли спросил, то ли подтвердил старлей. – Будешь там целыми днями в Арсенале сидеть, как в подводной лодке, куранты, звезды, башни надоедят до чертиков через месяц, – продолжил он. – А если школу хорошо закончишь, то можно и здесь остаться, новобранцев гонять. Вон Макеев служит, и в Кремль его палкой не загонишь. Что молчишь? – поворачивая ключ и закрывая в сейф личное дело теперь будущего курсанта Матвеева, спросил он.
– Закончить сначала надо, – неопределенно ответил Валентин.
– Молодец, правильно рассуждаешь. Нечего впереди паровоза бежать, – протянул ладонь для рукопожатия старший лейтенант.
Валентин вскочил и пожал руку офицера.
– Теперь самое главное, – крепко сжав ладонь солдата, сказал офицер глядя прямо в глаза. – Не подведи меня, не люблю в людях ошибаться.
– Не подведу, товарищ старший лейтенант.
– Будем считать, что договорились, свободен, – разжимая ладонь, подвел итог Луговой.
– Как прошло? – встретил вопросом Валентина Макеев.
– В полковой школе оставляют, – грустно ответил Валя.
– Так хорошо ведь! – обрадовался Макеев.
– Чего хорошего, я в Кремль собирался, – до сих пор обдумывая сложившуюся обстановку, ответил Валя. Стать сержантом, наверное, было круто, но как потом командовать солдатами, он пока не представлял. Когда он закончит полковую школу (если закончит вообще) и получит звание младшего сержанта, то ему придется командовать отделением, а в нем могут быть старослужащие солдаты. К тому времени, несмотря на звание, Валентин прослужит всего полгода, и по неуставным правилам все равно будет считаться «молодым». Как заставить при этом старослужащих выполнять команды и поддержать свой авторитет младшего сержанта, пока было непонятно. Это во-первых. Во-вторых, даже те, кто послезавтра уедут в Кремль, через полгода будут разбираться в службе в полку намного лучше него, никогда в Кремле не бывавшего. Соответственно, их знания и опыт тоже будут проблемой для «молодого» командира, чему он будет их учить, если сам ничего не знает про полк. «Может быть и правда, лучше будет остаться в полковой школе после окончания? – подумал Валентин. – Через полгода знай себе гоняй молодежь, и наплевать на этот Кремль, – мелькнула мысль, – Луговой же сказал, что там ничего интересного. Хорошо ему говорить, он сам-то, поди, сто раз в Кремле был».
– Нужен тебе этот Кремль. Что там делать-то? – прервал размышления Валентина, практически слово в слово повторив фразу Лугового, сержант. – Тут смотри, как хорошо, лес, чистый воздух, офицеров мало, молодняк в рот смотрит, – начал перечислять преимущества полковой школы Макеев. – Полгода прослужишь и практически «старый», все новобранцы и курсанты тебя слушают и боятся. А в Кремле? – перешел он к недостаткам службы в полку. – В караулы ходить надо. Старослужащие козлят и тебя подставляют. Офицеров пруд пруди, успевай только честь отдавать. А еще наряды, кухняк, уборки. В Арсенале этом сиди, без окон и дверей. Тревоги, беготня, короче, жопа, а не служба. Ты парень вроде толковый, сам подумай, оно тебе надо? Я через полгода старшиной стану, вообще лафа будет, – улыбнулся, представляя себя старшиной, продолжал он. – А погоны у всех одинаковые, на гражданке всем пофиг, в Кремле ты был или в лесу отсиделся, все равно крутой воин-кремлевец.
Валентин не мог поверить своим ушам. Еще вчера он смотрел на Макеева, как на все знающего, опытного и авторитетного командира. А сейчас, слушая его, Валентин отчетливо видел, как с сержанта, словно окалина, отваливаются весь лоск и многозначительность. «Да он просто трус, – понял Валентин, глядя на Макеева. – Испугался старослужащих и караулов, а теперь оправдывает это чистым лесным воздухом. То есть, если я останусь в полковой школе, то на меня все будут также смотреть». Первая мысль была пойти к Луговому и отказаться от учебы на сержанта. Но слушая «будущего старшину», Валентин понял обратное. Сержантом он станет, и станет настоящим сержантом в отличие от Макеева. Он, Валентин Борисович Матвеев, не трус и будет служить в Кремле, а не в лесу. Захотелось срочно помыть руки и умыться, смыв водой ту липкую грязь страха, которой был пропитан Макеев. Вале стало стыдно за свои мысли про возможность остаться в полковой школе после окончания учебы, от хорошего утреннего настроения не осталось и следа.
– Я подумаю, разрешите идти? – дождавшись, когда сержант заткнется, сказал Валентин.
– Иди и подумай, о чем я тебе сказал, – не подозревая о мыслях курсанта, разрешил тот.
Умываясь ледяной водой, Валентин не мог отделаться от чувства вины перед товарищами и особенно перед Димой Курилко, с которым он сильно сдружился за этот месяц. Еще час назад Валя радовался, что не вылетел из полка, потом и вовсе он посчитал, что поймал за хвост жар-птицу, узнав, что попал в число тех, кого будут учить на сержантов, но после разговора с Макеевым Валя почувствовал, что предает своих вновь обретенных друзей, оставаясь в полковой школе. Наверное, такие же ощущения испытывали офицеры во время войны, отправляя на фронт вчерашних курсантов, а сами оставались в тылу, вынужденные учить новых бойцов, не имея возможности бить фашистов лично. Конечно, сравнение было пафосным и ничего страшного с друзьями в Кремле не случится, но чувство вины от этого меньше не становилось. Дима сидел в Ленинской комнате и писал письмо. На секунду поднял он взгляд на Валентина и продолжил писать.
– Ты что, написал уже? – спросил он товарища.
– Я не писал еще.
– Ты долго? – в ответ спросил Валя.
– Пять минут.
– Хорошо, – произнес будущий сержант, глядя в окно.
Как сказать другу, что он остается, Валентин не знал.
– Ну, чем займемся? – самым беспечным голосом задал вопрос Дима. Как будто дело происходило не в армии, а на гражданке, и друзья решали, куда пойти вечером.
– Не знаю, – продолжая смотреть в окно, ответил Валентин. Дима был простой и открытый, без хитрецы парень. Всю свою жизнь до армии он провел в родной деревне и только в шестнадцать лет приехал в город учится в ПТУ на какую-то совсем ему не нужную профессию. После армии он также собирался вернуться в родной колхоз, где все было просто, понятно и знакомо с детства. Этот веселый парень постоянно находил поводы посмеяться. В силу своей природной простоты он перезнакомился и подружился со всеми новобранцами в роте и чувствовал себя в огромном коллективе как рыба в воде или как в собственной большой дружной семье. Всех новобранцев он называл не иначе как «братан» и всегда был в курсе всех новостей подразделения.
– Слышал, Слепова в полковой школе оставляют?
«Как он это делает? – подумал Валя. – Всего час прошел с момента, как старлей отобрал будущих курсантов, а Диман уже в курсе».
– Нет, не знаю, а кого еще? – отворачиваясь от окна, поинтересовался Валя.
– Еще Серегу Вьюнова со второго взвода. Это из Ульяновска, который, помнишь?
– Да, я с ним в наряд ходил. Невысокий такой? – на всякий случай уточнил Валентин.
– Ага, он, – радостно кивнул Дима.
«Странно», – подумал Валя. Обоих ребят он знал, ни тот ни другой не отличались памятью и, главное, усидчивостью. Слепов был откуда-то с Костромской области, так же как и Курилко, простой, деревенский. Повадками и поведением деревенские были как отражения в зеркале с одним только различием. Слепов по-волжски растягивал слова, отчего казалось, что он постоянно о чем-то спрашивает. Вьюнов же, напротив, был до мозга костей парнишка с городских окраин, всегда, как волчонок, готов к любой ситуации, особенно если дело касалось чего-нибудь запрещенного, немного скрытный, но в целом надежный друг и товарищ. В свою очередь, обоих их объединяло одно желание попасть в третий батальон в «автохозяйственную роту», у обоих были профессиональные права. На их фоне Валентин выглядел белой вороной со своей хорошей памятью и без прав.
– Меня тоже оставляют, – поняв, что лучшего повода расстроить друга не будет, произнес Валя.
– Круто! – внезапно обрадовался друг. – Молодец, поздравляю! Искренне, – схватив за руку Валентина, начал ее трясти Димон.
– То есть ты не расстроился? – удивился Валя.
– Дурак, что ли? Нет, конечно, сержант, это же круто. С твоей-то памятью только сержантом и быть, или старшиной, – громко засмеялся друг. – Старшина Матвеев – звучит?
– Генерал круче! – рассмеялся в ответ обрадованный Валентин.
С души у него свалился тяжелый камень раздумий. Незатейливая логика Димона выглядела так. «Молодыми» они все равно будут недолго, а свои знакомые сержанты никогда не помешают, и чем больше их будет, тем легче будет служить в будущем. «Все гениальное просто», – в очередной раз убедился Валентин, вспоминая старую истину. Успокоившись, Валентин к вечеру созрел, чтобы написать письмо родителям, в этот раз он сознался, что будет служить в Кремлевском полку, но умолчал про полковую школу сержантов. Отец всегда ему говорил: «Нечего сковородкой стучать, пока курицу не купил». Поэтому новость про сержанта Валентин отложил на полгода.
Через два дня прямо с подъема, не делая зарядку, начали наводить порядок в расположении роты. Нужно было отмыть все помещения до состояния если не нового, то до блестящего, как новое. Собрать вещи. Сдать оружие на склад вооружения и белье на вещевой склад. После успеть пообедать и ждать, когда приедут автобусы. После обеда построили новобранцев и вновь зачитывали фамилии с номерами новых рот, которые находились в Кремле. Димка Курилко попал в десятую «пожарную» роту. Около трех часов дня на плац въехали тринадцать автобусов, на лобовых стеклах которых были установлены таблички с номерами. Наблюдая из окна Ленинской комнаты за другом, стоявшим в очереди к автобусу с номером десять, Валентин неожиданно разглядел Сергея Литвина, стоявшего в этой же очереди. «Накаркал», – мысленно улыбнулся Валя, вспоминая, как Литвин будил его в поезде, пугая «пожарной» ротой.
Автобусы уехали. В огромной казарме стало очень тихо, каждый шаг отражался от стен сильным эхом. Собрав все свои вещи в охапку, будущие курсанты, громыхая сапогами, поднялись на четвертый этаж. Прямо с порога Валентин отметил, что расположение полковой школы выглядело более обжитым по сравнению с остальными помещениями казармы. На подоконниках даже стояли цветочные горшки с яркими растениями, названия которых Вале было незнакомы. Видимо от того, что на четвертом этаже круглогодично проживали военнослужащие, было такое ощущение, что все, начиная от пола и заканчивая кроватями и плакатами на стенах, было чище, лучше, ухоженней и даже уютнее, чем в ротах на нижних этажах, где весь уют заключался в наличии табуретки. Особенно поразили Валентина абсолютно квадратные подушки, стоявшие на кроватях, застеленных синими, одинаково причесанными одеялами. Все кровати, табуретки, столы в полковой школе были выровнены по нитке, и от этого все пространство напоминало музей, в котором нельзя трогать экспонаты. В принципе, так и было, на кроватях сидеть запрещалось, а табуреты необходимо было поправлять, даже если ты присел на самый краешек. До вечера размещались и знакомились с новыми порядками, которые разительно отличались от «карантинных». В основном они касались мер по поддержанию того блеска и симметричности, царивших в школе. На вечерней поверке Валентин с радостью отметил, что старшиной полковой школы был Филин. «По крайней мере, не придется привыкать к новому», – подумал он.
Утром зарядки не было, вместо нее сержанты показывали курсантам, как нужно наводить порядок в кубрике и заправлять кровати, «набивая» с помощью специальной дощечки и щетки стрелки на одеялах и, главное, скручивать из подушек ровные квадраты со стрелками по периметру. За пару дней обжились. Служба в полковой школе сильно отличалась от учебки. Во-первых, сержанты вмиг стали серьезнее и требовательнее, все команды их должны были выполнятся бегом, а в голосах и командах младших командиров появились пренебрежительные нотки. Добродушие и доброжелательность, которые так удивили Валентина в первые дни карантина, пропали начисто. Теперь часто слышались крики и оскорбления в адрес того или иного нерасторопного курсанта. Распорядок дня был академический, занятия проводились с утра до вечера. Учили устав караульной службы, инструкции караула и караульных, табеля постов, пропуска, паспорта и прочие документы, относящиеся к служебным обязанностям. Все наизусть, до запятых включительно. В субботу и воскресение занятий не было. Вместо этого по субботам бегали лыжные кроссы и проводили прочие спортивные мероприятия, в воскресение, как правило, был выходной день, сержанты уезжали в город в увольнение, а курсанты занимались своими делами, вечером всех водили в клуб, где показывали кино либо какой-нибудь концерт художественной самодеятельности. Которые, впрочем, тоже носили обучающий характер. Каждый раз после просмотра фильма или концерта, вечером перед отбоем сержанты, выбрав кого-нибудь из курсантов, начинали допрос.
