Читать книгу: «Позвони мне», страница 27
Однако полноте, не будем наивными, есть серьезные причины быть Николаю Романову святым. Причины тайные, тщательно скрываемые, потому что касаются они нашего достославного духовенства.
Россия, как прежде, так и теперь, остается необъятным географическим образованием, способным функционировать как единый государственный организм только при наличии сильной державной идеи. Когда людей разделают десятки тысяч километров, без привлечения специальных идеологических средств никакое самопроизвольное объединение народов в принципе невозможно. Должно быть понятно, что человека, живущего на берегах Охотского моря, ну никак не касаются саратовские страдания или поздние рязанские заморозки.
В недавние советские времена глобальной консолидирующей идеей, позволявшей удерживать народы бывшей Российской империи в единстве и повиновении, была коммунистическая абракадабра. Монолитность дореволюционной России обеспечивалась двуглавым гербовым орлом, несущим символическое изображение царя и православной веры.
Государственный российский герб был принят в годы царствования Ивана III, по завершении объединения вокруг Москвы разрозненных русских земель и после окончательного избавления от монголо-татарского ига. Этот герб утверждал выдающуюся роль православной веры в деле становления Российского государства и закреплял справедливый паритет между царской властью и церковью. Стоящие за двухипостасным державным гербом, царь и церковь органично дополняли друг друга, как бы соглашаясь, что одна голова хорошо, а две – лучше. Вместе они полностью накрывали жизненное пространство миллионов подопечных людей не только на грешной земле, но и на небе, потому что открыто выступали воплощёнными посланцами, наместниками Бога на грешной Земле.
Таким образом, государственная жизнь Российской империи покоилась на двоевластии. Историк Соловьёв сообщает, что было два великих государя – Михаил Фёдорович и отец его святейший патриарх Филарет Никитич. За этим стояла не одна только форма. Все важные дела докладывались обоим государям и любые решения принимались обоими. Иностранные послы представлялись обоим государям единовременно, заморские челобитники подавали двойные грамоты, подносили двойные дары.
Социальная устойчивость и единство царской России той поры напрямую зависели от гармоничного, равновесного сосуществования двух идеологических доминант, заключённых в двуглавом государственном гербе. Ни царь, ни церковь не должны были претендовать на главенствующее положение в обществе – в этом заключался залог, гарантия процветания государства Российского. Надо признать, что прочный союз, закреплённый двуглавым гербовым знаком, оказался весьма плодотворным. Централизация Москвы, её влияние по всем направлениям распространялось с нарастающей мощью.
Первую серьёзную попытку по преобразованию страны сделала церковь под предводительством московского патриарха Никона. Скорее всего, перед лицом европейской реформации, вылившейся в череду раннебуржуазных революций. Никон решил действовать как бы на опережение, он не стал дожидаться, пока светское общество примется насильственно урезать широкие полномочия церкви. Проще говоря, одна из двух орлиных глав решила, что она умнее и важнее другой.
Вопрос в то далёкое время заключался не в том, двумя или тремя перстами следует осенять себя верующему человеку, как полагают иные наивные историки церкви. Вопрос был поставлен предельно остро: что есть высшая, верховная власть на Земле – царь или церковь? Аргументы Никона оказались малоубедительными – ему не удалось поставить церковную иерархическую власть выше светской. В итоге он лишился патриаршего сана.
Когда настал черед Петра Великого, тот своего шанса не упустил. Царь действовал твёрдо и решительно, видя перед собой образец европейских стран, реформы в которых начались с широкого выступления против господства Католической Церкви. Пётр повёл преобразования фактически с наступления на Православную Церковь, отчаянно препятствующую распространению светского просвещения. Император прекрасно осознавал, что духовенство будет всячески саботировать любые прогрессивные нововведения, ибо они обязательно станут ущемлять привилегированное положение служителей культа, вольготно почивающих в уверенности, что Земля имеет форму чемодана. Вот тогда-то, поддавшись давлению светской власти, уступив признанное миром равенство между церковным и царским владычеством, православное духовенство впервые и предало свой богоносный народ.
Лиха беда начало. С лёгкой руки Петра унижения церкви приняли необратимый характер. Чего стоила одна только Екатерина, надменно полагавшая, что истина обитает исключительно на берегах Одера и Рейна. Своей секуляризацией она довела духовенство до крайней степени нужды и невежества, отчего в народе произошло величайшее презрение к попам и нескрываемое равнодушие к собственной религии. О поповской жадности, тупости и лени наш народ сподобился наговорить столько ярких афоризмов, что из них можно составить академическую энциклопедию человеческих пороков.
Постепенно православное духовенство, приборканное светской властью, утратило излишнюю ревность по Богу и обратилось большей частью к земным своим нуждам. Пока, наконец, не вошло в состояние, которое предельно ёмко охарактеризовал Салтыков-Щедрин как «жеребячье племя». Состояние, в котором наше достославное священство благополучно пребывает и поныне.
Хронология упадка православного духа в России хорошо просматривается на письменах церковной иконографии. Не надо быть великим специалистом, чтобы отметить стремительное падение качества русской иконы с начала восемнадцатого века. До восемнадцатого любое изображение на иконе – это всё равно как волшебное окно, отворённое в Царствие Божие. В древнерусской иконе нас волнует и радует горний мир, строжайший покой, благорастворение прозрачных воздухов. На старинном изображении запечатлены духовные чаяния истинно верующего человека, молитвенно дерзнувшего обнаружить темперным мазком священные лики, вызвать их из небытия и представить зрителю во всей непорочной чистоте. Духовное совершенство иконописных персонажей настолько убедительно, что порой возникает иллюзия, будто не мы вовсе, но они пристально рассматривают нас, иногда с иронией, часто с укором, но неизменно с надеждой и упованием.
После петровских реформ пространство иконы заполняет земная юдоль. Она лукава, диалектична, абсолютно ненадежна, когда уже не на чем сосредоточить вопрошающий взгляд и упокоить душу.
Наши современные православные священники, наши «постники-молитвенники» с талиями в три обхвата, умеют картинно сокрушаться по поводу страшных репрессий, обрушившихся на церковь в годы становления Советской власти. Однако не худо поинтересоваться: а где же было православное духовенство до семнадцатого года? Разве церковные иерархи не ведали, в какую пропасть катится их паства? Разве не в результате духовно-нравственного окормления нашими религиозными поводырями общество пустилось во все тяжкие?
Это только так говорится, что большевики глумились над церковью. Активнейшее участие в красном терроре принимало и наше славное духовенство. Вместе с чекистами попы-оборотни затевали и реализовывали преступную идею создания так называемой «Живой церкви» на пепелищах исконной православной веры. Денно и нощно строчили друг на друга доносы в погоне за высокими митрами и жирными приходами. То же самое происходило в самые недавние времена. Не понимаю, почему общество должно молчать об этом? Не надо держать нас за идиотов. Мы прекрасно осведомлены, наследниками каких славных традиций является православное духовенство, и точно знаем, что бывает, когда «молодое вино заливают в старые меха».
Когда в большевистском угаре социального реванша народ крушил свои храмы, то основным побудительным мотивом неслыханного варварства было глубокое презрение граждан, нет, не к вере, а именно к духовенству. Посмотрите кадры хроники, когда всей деревней, под гармонику, обезумевшие толпы ликуют над поверженными святынями. Люди этим диким актом сводили счеты с поповской ложью, с попами, которые, проповедуя не красть, были ох как нечисты на руку, а призывая к воздержанию, заживо гибли в похотях своих.
Отнюдь не секрет, что и сегодня для большинства церковных служителей храм Божий является неким доходным местом, где на прихожанина смотрят исключительно как на личность дающую. На поповском паскудном жаргоне это называется «стричь овечку». Разделение в нашей церкви на сторону берущую и сторону дающую настолько явно и отвратительно, что именовать себя церковной общиной и язык-то не всегда поворачивается.
Правда состоит в том, что люди никогда ещё не совершали таких чудовищных преступлений против собственной религиозной культуры, против светской власти в лице семьи Николая Романова. Но причинная, более высокая правда заключается в том, что церковные иерархи вкупе с венценосным императором беззастенчиво предали свой народ и обрекли его на несказанные страдания. Это предательство сделалось возможным в результате вопиющего несоответствия между правами и ответственностью, присвоенными себе царствующими особами и духовенством. А теперь, выставляя Николая Романова в образе великомученика и причисляя его к лику святых, православные иерархи, что называется, заметают следы, наводят морока. Потому что если убиенный император Николай святой, то и попы при нём – они ведь, плоть от плоти, в гербовом двуглавом исполнении.
Невесёлые мысли приходят на ум, когда по киевскому телевидению демонстрируют забавного негра, азартно проповедующего слово Божие. Одного из сонма евангельских миссионеров, атакующих в последние времена наше заплутавшее Отечество. Конечно, нет ничего плохого в том, что представители и далёких экзотических стран славят имя Господа нашего Иисуса. Только чудится мне, что по ночам краснеют от стыда святые мощи Киево-Печерских праведников.
Давным-давно, когда далёкие дедушки этих новоиспечённых проповедников только ещё учились неуклюже сползать с баобабов, на киевской святой земле высоким горением светили лампады подвижников духа. И негоже заморским ловцам человеческих душ вести себя на этой земле так, будто они явились сюда в первозванном обличье. По-хорошему, все эти заезжие ребята, если они действительно претендуют на христианское благочестие, должны бы сразу в Борисполе, по выходе из самолета, проследовать ползком на пузе к мощам наших великих праведников. Осмотреться в трезвом уме и попытаться проникнуться уважением к тысячелетней христианской истории нашего народа.
Каюсь, грешный человек, краснею от всего происходящего вокруг и я. Краснею, когда читаю на улицах почтенного Киева заманчивые приглашения во всевозможные церковные собрания, для духовного оболванивания. Я досадую от бессилия, когда встречаю в поезде метро юное создание с раскрытой Библией в руках, ибо знаю наверняка, что радость пробуждения эта просветлённая душа испытала не в моём православном храме.
Нынешнее положение дел в нашей церкви таково, что я, православный человек, должен честно признать перед всем миром: у меня нет возможности подать руку этому юному созданию и привести его в свой храм, где Божие чадо встретят умные и добрые пастыри. Встретят не корысти или своенравия ради, но только и исключительно из христианской любви к чающему духовного обновления человеку. Свидетельствую об этом с чистым сердцем пред Господом Богом моим.
Могут возразить: а что плохого в том, когда люди, и молодёжь в особенности, предпочитают Православной Церкви, скажем так, иные конфессии? Отвечаю: плохого в этом, разумеется, нет ничего, ибо всякое прославление Царствия Божия весьма желанно и благоприятно во всех отношениях. Но вот в чём я убежден бесповоротно – полноту религиозного чувства, его высшую ипостась, славянская душа может испытать только в лоне Православной Церкви.
У каждого человека, окромя памяти интеллектуальной, есть ещё очень цепкая наследственная память, память генетическая. В недрах этой памяти, у любого из моих соотечественников, сокрыто несметное религиозно-нравственное богатство, накопленное предшествующими поколениями людей. Жизнь наших предков всегда нераздельно переплеталась с церковными таинствами, с культурой православного богослужения. Все значительные события в жизни каждого человека и, следовательно, все наиболее яркие переживания человеческих скорбей и радостей были освящены и сопровождались церковными обрядами. Сами эти обряды, их порядок и внешнее оформление за долгие годы трансформировались в лучшие этнические и нравственно-эстетические особенности нашего народа. Поэтому, когда в молитве верующего человека происходит слияние переживаемого духовного восторга с памятью прошлых поколений, возникает абсолютная гармония торжествующей души с окружающим миром. Вот почему, при всём уважении к иным христианским исповеданиям, я утверждаю, что их молитвы, даже самые высокие и искренние, не могут претендовать в славянской душе на религиозную полноту, ибо они не подкрепляются наследственной, генетической памятью человека.
Наши далёкие предки за право исповедовать православие заплатили огромную цену, включая триста лет монголо-татарского ига. Поэтому понятия «Родина» и «вера» в сознании наших людей существуют нераздельно. Православная Церковь является носителем и хранителем колоссального патриотического пафоса. Понимание этого обстоятельства имеет первостепенное значение в наше смутное время. Сегодня, как никогда ранее, светская власть должна быть кровно заинтересована в возрождении сильной духом, нравственно чистой Православной Церкви. Ведь самая главная проблема независимой Украины, например, заключается не в отсутствии энергоносителей или недостаточности инвалютных вливаний. Самой жгучей болью нашей страны остается катастрофический дефицит порядочных людей, выступающих носителями духовно-нравственных ценностей.
Что можно ожидать от общества, миллионы якобы лучших граждан которого на протяжении многих лет цинично провозглашали себя «умом, честью и совестью всей эпохи», а потом в мгновение ока открестились от своих идеалов и пустились в такое воровство, что у нас, беспартийцев, не являющихся «умом, честью и совестью», до сих пор голова кругом идет.
В ряду различных легенд о нашем народе бытует наивная байка о его набожности. Ничуть не бывало, скажу я вам. Все эти бабушки в платочках, упрямо посещающие наши храмы, никогда не были, да и не могут быть носителями высокого религиозного духа. Они ходят в церковь и несут батюшкам свои последние гроши только ради обыкновенного человеческого общения с себе подобными. Ведь в наших городах и весях это порой единственное место, где они могут чувствовать себя хоть как-то комфортно. Где их никто не оттолкнет, не оскорбит, не обидит, где они просто никому не мешают. А все эти свадебные и крестильные кортежи, под брызги шампанского у церковной ограды, есть примитивный кураж и к подлинно религиозным нуждам никакого отношения не имеют.
Очень удручает то обстоятельство, что наши храмы практически не посещает молодёжь и не желают знать люди среднего возраста. То есть не посещает самая активная, крепкая умом и духом часть населения. А всё дело в том, что с современным человеком можно разговаривать только на равных. Наши пастыри, в своих тяжёлых, боярских облачениях, никак не могут примириться с этим. Они никак не могу взять в толк, что сегодня негоже, да и незачем заставлять человека часами стоять по стойке «смирно» и творить за завесой богослужение, сопровождая его малопонятными возгласами и жестами.
Современный человек имеет огромное желание сам творить богослужение, желает сам говорить слово и обращаться непосредственно к Богу, что, кстати, широко практиковалось в ранние христианские времена. Не приняв нового человека, человека третьего тысячелетия, наша церковь обречена на деградацию. И этому нельзя помочь никакими восстановлениями прежде поруганных святынь.
Я, разумеется, не так наивен и очень далек от мысли, что наши церковные иерархи хоть на йоту поступятся своим небожительным положением во имя процветания православной веры. Однако на дворе «лето Господне – время благоприятное». К служению приступает очень много молодёжи, людей способных и обязанных быть ответственными за судьбу своей церкви. Они должны хорошо уяснить себе, что сроки бабушек в платочках канут в Лету, что грядут иные времена, иные прихожане, – если, конечно, грядут.
Каждому здравомыслящему человеку должно быть понятно, что на нас надвигается глобальная конкуренция, в том числе и та, которая коснется сферы предоставления религиозных услуг. Что, вообще говоря, уже имеет место быть. Наши церковные иерархи при этом принимают глупейшую страусиную позу. Подобно беспечной птахе, они прячут в песок встревоженную голову, в надежде, что резвые хищники не обратят внимание на торчащую в небо жирную задницу. Заметят обязательно, сожрут со всеми потрохами. Никто и не подавится.
Иногда в сердцах говорю себе: «Господи, как же хорошо, что в нашей стране есть целых три православных патриарха!» Очень хорошо, ибо это означает, что у нас вовсе нет патриарха и ещё сохраняется надежда на приход настоящего, всамделишного архипастыря. Очень верится, он обязательно выйдет на подворье Софии Киевской, опустится на колени перед всем миром и будет долго просить у своего народа прощения за всех предшественников своих, которые, облачившись в святые одежды, творили ложь и непотребство, чем нанесли колоссальный урон Православной Церкви и нравственному состоянию общества.
А народ, он добрый, он обязательно распознает и примет своего настоящего пастыря, подымет его с колен, и вместе мы примемся созидать великую Церковь Христову.
1960 год
Да, отшумели, отблистали веселые годы пятидесятые, как молодое игристое вино. Потому что впереди уже выстроились в нетерпении ещё более азартные, несравненные годы шестидесятые. Тут тебе и люди, и собачки наперегонки устремляются в космос, тут же экзистенциалисты, «битлы», кукуруза, а еще наши записные бунтари-поэты, так и не убедившие нас до конца: «то ли гении они, то ли нет ещё».
Удивительное дело: в годы горбачевского маразма в страну хлынула безудержным потоком всякая псевдокультурная муть. Такое впечатление, что где-то за вершиной Арарата было устроено огромное отхожее место, куда в течение всего двадцатого века собиралось дерьмо из-под всего сущего. Собиралось, чтобы однажды прорваться и выплеснуться на наше заплутавшее отечество, затопив его аж по самые кремлёвские флагштоки.
Не так было в шестидесятые. После долгих лет изоляции в страну ворвалась интеллектуальная стихия небывалого напора. Невозможно перечислить всех поэтов, писателей, художников, композиторов, о существовании которых мы имели лишь смутное представление. И вдруг всё это невообразимое богатство заполнило нашу жизнь. Запросто, идя в гости, мы брали с собой «Иностранку» с прозой писателя и философа экзистенциалиста Альбера Камю или новый альбом художника Анри Матисса, Ван Гога. Делали это не для форсу, нам не терпелось, нас переполняло желание поделиться с друзьями своим потрясением от знакомства с «Едоками картофеля». И мы до утра сокрушались по поводу отрезанного уха гениального художника. И уха было жалко, и Ван Гога, а самое главное – очень досадно, что происходят эти дерзания великих людей в безнадежно далёких, недоступных для нас цивилизациях.
Могут возразить, дескать, мир был иной. Неправда, мир всё тот же. Люди в стране были другие. Каждый получает то, что ищет. Красота шестидесятников оплачена кровью Второй мировой. Вспомните Галича, Окуджаву, Высоцкого. Кого из современных парней с гитарой в руках можно поставить вровень с ними? Есть несомненная связь между войной и шестидесятниками. Увы, такова дорогая цена всего положительного, что творится на нашей планете. Посмотрите, до чего лихо произрастает чертополох на земельных угодьях – и какого труда стоит человеку выпестовать полезную огородинку.
Я полагаю, именно с шестидесятого года началось моё всепоглощающее увлечение чтением книг. В нашем доме хранилась прекрасная библиотека, одна из лучших в городе. Отец всю жизнь приобретал книги, ещё до повального макулатурного бума, перечитал практически всю мировую классику. Любовь к книгам передалась и нам, детям. Я читал запоем, ненасытно, круглыми сутками. И за это тоже нижайший поклон моим драгоценным родителям.
В шестидесятые я жил как библейская птаха, нимало не беспокоясь о завтрашнем дне. Годами сиживал на родительском попечении, нигде не работал, не учился. Днём отлёживался, водил дружбу с такими же оболтусами, как сам, а по ночам погружался в книжное безбрежие. Зимой ли, летом любил кружить по спящему Луганску, часто сам, иногда с товарищем. Родители без лишних истерик и упрёков наблюдали мою беспечную жизнь.
Друг мой, Костя Боровков из нашего двора, тоже был большим любителем чтения книг, но и большим специалистом на всякого рода экстравагантные выдумки. Мог закупить дюжину бутылок вина и разнести в течение дня по всему городу, чтобы потом ночным гулянием кочевать от одного схрона к другому и по-детски радоваться очередной находке. Костя был врождённый интеллигент, очаровательно умён, высок, строен. Байроновский его портрет дополняли дорогие очки. Оскорблений не прощал, всегда призывал обидчиков к ответу, частенько не успевших разглядеть за элегантным пенсне взгляд твёрдый и непреклонный.
Обыкновенно Костюха одевал шикарный, сестрина мужа, костюм с вузовским поплавком и выходил на бульвар кадрить простушек. Он выдавал себя за секретного физика или удачливого кинорежиссёра, с непременным приглашением на кинопробы. Пробы проходили на старинном бабушкином диване, под бдительным присмотром мраморных слоников. Когда Костя проводил через двор очередную кинозвезду, все соседи вываливали на балконы, дабы не упустить очередного момента падения молодёжных нравов. Кое-кто втихаря завидовал не только самозваному режиссёру, но и незадачливой киноактрисе, в том смысле, что «были когда-то и мы рысаками».
Помню, глубокой осенью к Косте приехала из города Саратова милейшая студентка Ирина. Они познакомились летом, когда я с родителями отдыхал на побережье Чёрного моря, в гостеприимной Джубге. Мы прикупили ящик артёмовского шампанского и бражничали пару дней напролёт. Часа в три ночи Костя молча оделся и оставил нас вдвоём. Он явился под утро, свежий, чисто выбритый, с обескураживающей улыбкой и необъятным букетом оранжевых роз. Оказалось, что у Ирины наступил день рождения. До сих пор не представляю, где можно было по тем временам в Луганске, глухой ноябрьской ночью, раздобыть такие роскошные цветы.
Саратовская студентка натуральным образом неожиданно забеременела. Летом она приехала в Луганск и продемонстрировала фигуранту своё интересное положение. Костя без лишних разговоров принял возлюбленную и женился на ней. Молодые по всем правилам гражданского кодекса скрепили печатью счастливый брак. Прямо из ЗАГСа отправились к родителям супруги для персонального знакомства. Тёща ненавидела зятя загодя, поддавшись всевозможным городским сплетням. Он не обманул самые смелые её ожидания. Мой друг вручил тёще в середине июля скромный букет из тарахтящих пластмассовых тюльпанов, в качестве подтверждения своей непутевости, и был окончательно проклят.
Такого человека, как Костя, мне не пришлось больше повстречать на своём пути. Если мы выезжали на рыбалку, он брал с собой все туалетные принадлежности. Надо было видеть, каким гоголем выходил Костюха из палатки к вечернему костру. Обязательно выбритый, надушенный, с безупречной причёской, в наутюженных габардиновых брюках, в обуви, доведённой до состояния зеркального блеска. Так было всегда, в любом лесу, у любой речки, независимо от состава компании, будь то одних только мужчин. Костя никому не позволял строить с собой отношения, что называется, по-простецки. Дескать, мы люди простые, давайте без церемоний. Он был очень непростой человек, не терпел хамства и умел довести это до сведения окружающих.
Свою жизнь Костя оборвал жутким образом. Он вышел на балкон, облил себя бензином и закурил папиросу. Никто не вправе судить чужую жизнь, потому что она сама беспристрастно осудит всякого человека. Костя был из тех людей, которые не умеют и не желают приспосабливаться. У них слишком велико значение собственного достоинства, и если подобная самооценка не находит положительной реализации, то возникает непреодолимый конфликт с окружающим миром.
Вот ведь представил вам Костю Боровкова эдаким суперменом, а может, рыцарем печального советского образа, и тут же вспомнил ещё про одного моего удивительного приятеля, Женю Лицоева. Женька – это немного уменьшенная копия артиста Сергея Филиппова. Он происходил от очень добропорядочных, интеллигентных корней. В связи с очевидной нестыковкой генетических установок на советскую действительность, прожил жизнь бестолковую, но чистую и безмятежную.
Однажды судьба улыбнулась Женьке по-крупному: ему достался в наследство капитальный каменный дом, который он тут же продал за пятнадцать тысяч полновесных советских рублей. Немалая по тем временам сумма, способная круто изменить человеку жизнь. Ни за что не угадаете, как распорядился наследством мой приятель. Он приобрёл в универмаге новенькое черниговское пианино, а на оставшиеся деньги закупил около пяти тысяч бутылок шампанского. Завёз грузовиками всё это хозяйство на подворье и складировал в собственном доме. За пару лет он, конечно, одолел с барышнями закупоренное в бутылках лето. Пустую тару аккуратно укладывал штабелями во дворе в форме египетской пирамиды и любил вечерами прохаживаться возле неё с победительной улыбкой фараона.
Я подозреваю, при этом он тешил своё самолюбие сладкими воспоминаниями о былых кутежах. Должен признать, тут было от чего прийти в умиление. Но и это не самое главное. Когда я поинтересовался, для чего приятелю понадобилось покупать пианино (к музыке Евгений имел точно такое же отношение, как к филиппинской медицине), он и секунды не помедлив ответил: «Ты знаешь, очень приятно – зайду в дом, а оно стоит». Вот и всё, обезоруживающе просто и содержательно.
Хотя в действительности не всё. В истории с приобретением моим товарищем новенького пианино есть одно весьма деликатное обстоятельство. Дело в том, что когда-то, ещё до рождения Евгения, в доме его дедушки регулярно звучал немецкий концертный рояль фирмы «Бехштейн». Вот это проявление верности памяти своих предков, фактически на генетическом уровне, как раз и является свидетельством высокой порядочности и благородства настоящего человека.
У обоих моих товарищей, при всей внешней непохожести, было много общего. Мне никогда не приходилось быть свидетелем какой-либо лжи, исходившей из их уст. Они всегда говорили только правду, невзирая ни на какие расклады. Эта нравственная чистота имела буквально физическое оформление. Общаясь с ними, ты кожей ощущал благородство и красоту этих людей. Могут, конечно, напомнить мне о Костиных кинопробах, но в этой части я пребываю в мужской солидарности, что первым делом самолеты, ну а у девушек нижайше прошу снисхождения.
Когда, бывая в гостях у сегодняшних друзей, я слышу, как запросто они говорят своим домашним в ответ на телефонный звонок: «Скажи, меня нет дома», хочется подняться и немедленно откланяться. Что и делаю порой, неизменно вызывая недоумение у гостеприимных хозяев.
Оба моих товарища очень деликатно обращались с едой, даже представить не могу, чтобы Костя или Евгений позволили себе слопать что-нибудь без разбора, от нечего делать или просто за компанию. На их столах всегда присутствовали чистые, здоровые, органично сочетающиеся, аппетитно дополняющие друг друга продукты. Это проистекало от хорошего воспитания, передалось в генетическом коде. Они никогда не сквернословили всуе, не опускались до выяснения отношений на подзаборном жаргоне, хотя могли и умели постоять за истину.
Костину маму величали Эльвира Викторовна. Обратите внимание, девочку, родившуюся в гремучие двадцатые, когда выбор для многих сурово колебался между Клавой и Октябриной, нарекли чудесным именем Эля. Этим благородным актом сразу же был очерчен непреступный рубеж между подлинным женским достоинством и совковой быдлятиной. Костина мама удивительно красиво готовила и подавала чай, курила очень дорогие папиросы, одевала роскошные шёлковые халаты, распространяя за собой по квартире тончайшие ароматы дамских духов в сочетании с лёгким табачным дурнопьяном. Эта женщина не могла не волновать любого мужчину загадочностью, тайной своей неприступности и очень глубоко затаившейся лукавинкой, вплоть до готовности очертя голову ринуться в самую авантюрную житейскую ситуацию, с одним лишь непременным условием – только без подлости, только без хамства.
Должен сказать, что в моей жизни нередко встречались удивительно красивые люди, о которых я просто не имею права забывать. Обо всех, к сожалению, в этой книге не вспомнишь, но так, навскидку, с превеликим удовольствием поведаю о знаменитом футбольном тренере луганской «Зари», Пестове Евгении Владимировиче.
Мне в годы андроповского чертополоха пришлось устроиться на работу дежурным слесарем в плавательный бассейн «Юность», общества «Трудовые резервы». Между прочим, когда я впервые увидел ворвавшихся в душевое помещение, как стая диких мустангов, мальчиков из ПТУ, с очень убедительными половыми аргументами, стало понятно, что будущего у страны победившего социализма не существует.
Однажды на подходе к плавательному бассейну меня подозвал к себе Евгений Владимирович, в то время руководитель всего спортивного комплекса «Трудовые резервы». Он вполне обыденно, без всякого пафоса, сообщил, что в прошлый выходной в бассейн приходили люди из органов, которые дотошно интересовались моей персоной. В довершение, эти ретивые парни удалили дежурных сотрудников с территории бассейна и чем-то долго там занимались. Скорее всего, по мнению Евгения Владимировича, ставили прослушку.
Я, конечно же, выразил глубокое недоумение, хотя доподлинно знал, что нахожусь под постоянным наблюдением. И, естественно, принёс слова искренней благодарности.
И вот представьте. Мы были далеко не близкими людьми, как это обыкновенно случается между директором и рядовым слесарем. У нас не было никаких личных отношений. Фактически, Евгений Владимирович рисковал из-за меня всем своим благополучием. И не только своим, поскольку в бассейне работала дежурным доктором его прекрасная супруга. Проведай каким-либо образом чекисты о его поступке, вся жизнь семьи Пестовых покатилась бы кувырком.
