Читать книгу: «Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб», страница 5

– А может, он интеллигент? – спросил Пиноккио.

– Нет, он человек очень достойный, никогда не якает и образованность свою не показывает, тихий и скромный. А главное – очень деятельный, хотя и не без завихрений. В общем, иди к нему и поговори с ним. Если будешь тонок, тактичен и дипломатичен, я уверен, что у тебя всё получился. Он сделает нам чертежи.

– А вдруг он меня прогонит?

– Попытаться надо. Главное в этом деле – преподнести ему нашу проблему как проблему научную, тогда он не устоит.

– Хорошо, – сказал Буратино и, запомнив адрес учёного, пошёл к нему.

Он нашёл уютный новенький дом с крыльцом и загадочной кнопкой у двери. Надпись под кнопкой гласила: «Кнопка электрического звонка. Не звонить – убьёт». И ниже пририсован череп с костями, очень выразительный череп, страшный. Буратино даже расхотелось знакомиться с человеком, у которого на двери висят всякие черепа, но он взял себя в руки и всё-таки решился нажать на кнопку, готовясь если не к смерти, то уж к неприятностям наверняка. Но не успел он поднести к смертельной штучке палец, как его напугал окрик:

– Ты что, негодяй, читать не умеешь? Что в школе не учишься что ли?

– В школе учусь, – заявил Буратино, ища глазами источник звука, – и читать умею.

– А что же в таком случае пальцы свои дурацкие тянешь? Или не для тебя черепа нарисованы и надписи написаны?

Буратино, наконец, увидел говорящего, тот стоял на подоконнике, высунув голову в форточку, на голове у него был ночной колпак, а на теле дорогой восточный, прожжённый в некоторых местах, халат. Под мышкой он сжимал книгу и неодобрительно смотрел на Пиноккио.

– Я свои пальцы тяну из экспериментального любопытства, – заявил наш герой, – интересно мне знать убьёт меня током или нет? А ещё мне интересно знать, как он бьёт, этот ток: больно или не больно.

– Хи, – хмыкнул тип в ночном колпаке, – а вы, я вижу, друг мой любезный, экспериментатор, – тон синьора стал заметно мягче, – а ток бьёт хорошо, вот вчера одного из ваших дружков так током дёрнуло, что волосы у него на голове встали дыбом и, кроме как слова «А-а-а», он ничего сказать не мог долгое время.

– Он был тоже экспериментатор? – поинтересовался Пиноккио.

– Нет, он был просто дурак, целыми днями звонил в звонок. То ли меня позлить хотел, то ли звук ему нравился. В общем, с тех пор, как у него поменялась причёска, я его больше не видел.

– Видимо, это самое электричество – вещь полезная, – задумчиво произнёс Буратино.

– А вы проницательный, мой друг. За электричеством будущее. И не слушайте тупиц, которые говорят, что это всего-навсего развлечение. Электричество пробьёт себе дорогу, помяните мои слова.

– Обязательно помяну, – пообещал Пиноккио.

– Ну, так вы будете нажимать кнопку? – поинтересовался синьор в колпаке.

– Да нет, знаете ли, наверное, не буду, – неуверенно сказал наш герой, – меня пока моя причёска устраивает.

– Жаль, – сухо заметил синьор в колпаке, – а то я статью пишу о вреде электрического тока для организма человека, а экспериментального материала и данных маловато. А делать выводы на одном эксперименте лженаучно. Знавал я таких мастеров, опишут один случай и уже выдвигают целую гипотезу. А я им говорю: «Нет уж, дудки! Где чистота эксперимента? Где экспериментальная база? Сколько экспериментов поставлено? Один? Один эксперимент – не эксперимент вообще!» – синьор в колпаке так разволновался, что даже высунул руку из форточки, чтобы взмахи руки подтверждали обоснованность его слов. – Серьёзные эксперименты не могут базироваться всего на одном опыте. К тому же каждый уважающий себя учёный должен ставить такие опыты и так их описывать, чтобы любой другой учёный мог воспроизвести и дать оценку трудам предшественника. Это и есть наука.

Буратино начал озираться вокруг, замечая, что он уже не единственный слушатель. Перед окном учёного стали собираться зеваки, которые с хихиканьем наблюдали за синьором в колпаке, вылезшим наполовину в форточку и читающем лекцию о правильной постановке эксперимента.

– Значит, кнопочку нажимать не желаете? – прочитав лекцию, спросил синьор из форточки.

– Ну, вам не стоит так расстраиваться, я думаю, у меня есть масса знакомых, которые могут понажимать вам её, – произнёс Буратино.

– Добровольно?

– Конечно добровольно, только вы потом уберите эту надпись с черепом, а я им сам ничего не скажу, пусть это будет для них сюрпризом.

– Хорошо бы, хорошо бы, – задумчиво пробормотал синьор из форточки, – неплохо было бы сделать несколько фотоснимков, опыты и эксперименты всегда надо фиксировать на фотоснимки. Это мой вам совет, дружище. Кстати, – оживился он, – а что вам, собственно, нужно?

– Я хотел поговорить с синьором Фарелли.

– Да? И о чём вы хотели с ним поговорить?

– О том, о чём я хотел поговорить с синьором Фарелли, я буду разговаривать только с этим достопочтимым синьором.

– Да? Любопытно, – сказал синьор в колпаке, – а если я скажу вам, что я и есть этот достопочтенный синьор.

– О! Как я мог не узнать вас, – воскликнул Буратино и для убедительности хлопнул себя по лбу ладошкой, – разрешите представиться, синьор Фарелли, меня зовут Пиноккио Джеппетто, и я прошу у вас чести поговорить с вами о серьёзной научно-технической проблеме.

– Любопытно, любопытно, а какова суть вопроса?

– Я хочу узнать о способах выделения спирта из спиртосодержащих растворов и устройствах, способных производить такие операции.

– Фу, – разочарованно сказал синьор Фарелли, – тоже мне проблема. Эту проблему может решить даже небезызвестная тётка Джульетта. Впрочем, меня радует, что в нашем городе есть ещё пытливые умы. Ах, глупая моя голова, что же я держу вас на пороге, – Дуремар закрыл форточку и вскоре открыл дверь, – входите и объясните мне свою проблему подробно, может, и помогу вам её решить.

Буратино вошёл и прямо с порога понял, что находится он в храме науки уездного масштаба. Вокруг, везде высились утёсы из книг. Колбы, реторты и пробирки составляли удивительные ансамбли. Самодельные трансформаторы и переменные резисторы в сочетании с банками для пиявок и прочими удивительными вещами создавали странную и даже таинственную атмосферу.

– Ой, какие! – только и смог произнести мальчик, рассматривая в банке крупных пиявок. – Какие крупные!

– А вы глазастый, – обрадовался Дуремар, – это редкий экземпляр, альбиум декаранотум. Водится исключительно в верховьях Нила, и я считаю, что это самый крупный из кровососущих водных червей.

– Да уж, – сказал Буратино уважительно, – здоровенная.

– Этот дилетант Шредер утверждает, что в мангровых лесах Латинской Америки водятся ещё более крупные черви. А я ему говорю: «Покажите, вы же там были». А он говорит: «Не могу, подохла, мол». А я говорю: «Покажите труп». А он не может. Да-да, не-мо-жет! А почему? Да потому, что все его латиноамериканские гиганты высосаны из пальца. И не столько из пальца, сколько из записок монаха Юлиуса, который сопровождал конкистадора Писарро. Я, знаете ли, не поленился съездить в Мадрид, чтобы прочесть описание червя, рукопись Юлиуса до сих пор хранится в королевской библиотеке. И что же я в ней читаю? А читаю я какой-то бред, этот самый Юлиус был, скорее всего, бухгалтер, он скрупулёзно подсчитывает, сколько они индейцев убили в бою, сколько повесил, а сколько обратили в христианство. Сколько собрали золота, он тоже подсчитал, а вот как начинает писать про природу, так начинается бред. Этот бухгалтер пытается описать птичку, так, чёрт его дери, он её даже классифицировать не может. Смешно читать, то синенькая птичка с жёлтым клювом, то жёлтенькая с синим, а третья, вообще, красивая и орёт, как резаная. Это, по-вашему, классификация?

– Нет, по-моему, это не классификация, – умудрился вставить Буратино.

– И я так думаю. А описание червя! Разве так описывают водных кровососущих червей! – синьор Дуремар так разнервничался, что забегал по дому, размахивая руками и задевая то и дело книжные утёсы, руша их. – Какая-то галиматья: то есть у неё глаза, то это и не глаза вовсе. Я даже не смог разобрать, кого он описывает: то ли пиявку, то ли измельчавшую анаконду. И я вам, друг мой любезный, заявляю со всей ответственностью, что так наука не делается, есть чёткие правила, придуманные не нами, и не нам их отменять. Есть серьёзная методика классификации водных червей, и никакой Шредер её отменить не в силах! Я этого не допущу. Я обязательно напишу в журналы «Водный мир», «Новости биологии» и даже в такой лженаучный журнальчик, как «Исследователь».

Учёный так распалился, что Буратино необыкновенно радовался тому, что он никакой не Шредер, а всего лишь Джеппетто. И чтобы как-то перевести разговор в другое русло, мальчик спросил:

– А вы что, записки Юлиуса на испанском читали?

– На староиспанском, – коротко бросил синьор Фарелли, – а этому негодяю Шредеру надо по его физиономии врезать его собственным описанием червя, чтобы он не пудрил порядочным людям мозги. Вот в следующем году на конгрессе обязательно врежу по его очкастой морде.

– А откуда вы этот самый староиспанский знаете? – продолжал Пиноккио свои попытки отвлечь учёного от горячей темы.

– Да он не особо от испанского и отличается. Я в молодости от скуки занимался мёртвыми языками…

– И древнегреческим? – уточнил Буратино.

– Да, и древнеарамейским, и шумерским, и древнееврейским.

– И что, всё выучили?

– Ну, не все, конечно, но на мои работы до сих пор ссылаются, сам Шлиман ко мне дважды приезжал. Об этом газета писала. Читали?

– Признаться, нет.

– Ну, как же, в прошлом году приезжал. Мы с ним обсуждали кое-что из истории и письменности древнего Средиземноморья. Умнейший, скажу вам, человек. Неужели не читали?

– Меня здесь не было в прошлом году, – объяснил Буратино.

– Но да Бог с ним, раз не было.

– А какой язык самый сложный?

– Из невосточных самые сложные венгерский и русский. Я их так и не смог постичь.

– Неужели?

– Да, не смог, чёрт бы побрал этих русских, их окончания при спряжениях не поддаются никакому человеческому осмыслению. А падежи! Разве это падежи! Одно слово, азиаты.

– А венгерский? – спросил Буратино.

– Попробуй его выучи, эти венгеры пришли с Аттилой из каспийских степей. Тоже азиаты. Кстати, присаживайтесь, мой юный друг.

Буратино огляделся, куда бы ему сесть, но сесть было явно некуда. Конечно, в доме было предостаточно стульев и кресел, и даже диван, но везде громоздились разные нужные для науки штуки. А на диване возвышалась конструкция из проводов и банок с какой-то жидкостью.

– Ах, да, вам некуда сесть, – догадался синьор учёный и одним взмахом руки сбросил все колбы и пробирки, что были на кресле, на пол, – вот, прошу вас.

Жидкость из одной колбы пролилась на паркет. Паркет в этом месте потемнел, и от него тонкими струйками потянулся дымок. Буратино со страхом посмотрел на это явление, но учёный, увидев беспокойство мальчика, успокоил его:

– Не обращайте внимания, это , растворчик дрянь слабенький, – синьор Фарелли залил дымящийся паркет водой из графина, и только после этого Буратино с опаской забрался в кресло, – мой друг, о пиявках так мало известно, они так мало изучены, что пытливый ум всегда найдёт куда приложить свои силы. А ведь ещё римляне знали о лечебных свойствах водных червей. А, при всём моём уважении к римлянам, они были великими плагиаторами, и это знание о пиявках, скорее всего они заимствовали у более древней культуры. Кстати, пиявки – это великолепное блюдо. Не хотите ли попробовать?

– Кхе-кхе, – закашлялся Буратино, – да нет, я что-то не голоден.

– А зря, очень вкусно. Франки, готы да и вандалы тоже почитали их за великий деликатес. Да и египтяне упоминают о них в гастрономическом смысле.

– А вы, я вижу, любите этих существ всей душой, – произнёс Пиноккио и покосился на банку с огромными серыми пиявками из верховьев Нила.

– Признаться, да. Понимаете ли, о птицах поёт птицелов, слышали арию птицелова Моцарта?

– Нет, не слышал.

– Ну, да ладно, а вот о рыбах поёт рыболов. Я иногда встаю рано утром, когда рыбаки уходят в море, и слушаю эти песни. В них есть что-то трогательное. А вот я пиявках могу сложить песню, ибо мне неизвестно более существа, которое при своей плотоядности не убивает, а приносит организму пользу. Вы хоть ещё одно такое существо знаете?

– Нет, не знаю, – признался Буратино.

– Вот именно! Нету больше таких. Остальные если и не убивают, то приносят вред. Ох, какой же я старый осёл! Я вам даже кофе не предложил. Радушный хозяин, называется. Ничего, сейчас я вас угощу. Моей кухарки сегодня не будет, но я и сам могу варить прекрасный       кофе с перцем и корицей. Хотите?

– Я как-то не голоден, – ответил Пиноккио, боязливо оглядываясь вокруг и везде замечая реактивы, кислоты, химикаты и прочие вредные для пищеварения штуки.

– Вы меня обидите, – пригрозил синьор учёный.

– Хорошо, выпью чашечку, только мне перца поменьше.

– Договорились, – пообещал учёный, и, скинув какую-то колбу со спиртовки, водрузил на неё кофейник, предварительно выплеснул из него прямо на пол яркую салатовую жидкость.

«Живым бы уйти», – подумал Буратино, глядя, как учёный готовит кофе, как он бросает туда разные странные ингредиенты и при этом поясняет:

– Я научился делать этот кофе в Нигерии, в племени змееедов. Представляете, этих людей не берёт никакой змеиный яд, они его даже в пищу как приправу используют. И едят скорпионов.

Буратино только сглотнул слюну. И вскоре напиток был готов. И разливая его по каким-то плошечкам из толстого фаянса, учёный спросил:

– Может, вы предпочитаете с молоком?

– Да, пожалуй, – ответил Пиноккио, так как где-то слышал, что молоко нейтрализует некоторые органические яды.

Но вместо обычного молочника в руке учёного появилась коробочка, из которой он насыпал в плошку Буратино белого порошка. И вот напиток был готов. Не спеша насладиться этим творением учёного, Буратино долго рассматривал свой кофе и не видел в нём ничего необычного. На вид это был простой кофе с молоком и запахом корицы.

– Господи, спаси и сохрани, – прошептал Буратино и нерешительно сделал первый глоток.

– Ну, как? – спросил его учёный, ожидая его реакции.

– Никогда в жизни ничего подобного не пробовал, – признался мальчик.

– В следующий раз я угощу вас настоящим монгольским чаем с прогорклым маслом, а может, даже и сладким бульоном из бананов с сушёным суматрским тараканом-прыгуном, – произнёс синьор Фарелли, которому явно польстили слова мальчишки.

– Спасибо большое, – вежливо, но сухо ответил Пиноккио.

– А какое же дело привело вас ко мне, юноша?

– Мне не даёт покоя здоровье нации, – заявил Пиноккио.

– Да-да, система здравоохранения у нас не на высоте, но, тем не менее, должен констатировать тот факт, что пятнадцать лет назад у нас вообще не было никакой системы здравоохранения, кроме земских врачей, уездных больниц да богоделен. А сейчас наши больницы оборудованы операционными не хуже, чем на Западе. И каждый человек может получить квалифицированную помощь, если у него есть деньги.

– Безусловно, – согласился Буратино, – но посмотрите, что пьют наши люди, я имею в виду простой народ.

– И что же пьют? – поинтересовался Дуремар, – Я, признаться, не знаю, что они пьют. Вижу, конечно, частенько: валяется мужик в канаве, а чем он напился для меня неизвестно.

– Пьют всякую дрянь, дешёвый ром, неочищенную водку и даже средства бытовой химии.

– Неужели? – всплеснул руками учёный.

– Да, да, не удивляйтесь, пьют и денатураты, и стеклоочиститель, и дихлофос, и даже лосьоны для бритья.

– Позвольте усомниться в ваших словах, – не поверил синьор Фарелли, – мне почему-то кажется, что человек не может выпить стеклоочиститель. Вернее, выпить-то может, а вот жить потом, увы, вряд ли. Вы проводили эксперименты? У вас есть какие-нибудь данные?

– К сожалению, я не вел записей, – сказал Буратино, – но смею вас уверить, профессор, вы недооцениваете силу духа нашего народа.

– А мне кажется, коллега, вы недооцениваете силу соединений бензолов и хлоридов в стеклоочистителях. Тем не менее, я готов признать, что люди зачастую пьют всякую гадость. Вот возьмём эликсир жизни пресловутой тётки Джульетты и несложным путём выделим из напитка гидрооксид меди, от которого подопытная крыса сдохла через минуту, а многолетнее растение кактус погибло через два часа. Это факт, чистоту эксперимента я гарантирую.

– Вот видите, и это не самый страшный продукт, который употребляют люди.

– А почему вас, мой юный друг, волнует эта проблема? В вашем возрасте вас должны волновать иные вопросы.

– Меня, конечно, интересуют другие вопросы. Например, как весной оттаивают лягушки, которые зимой похожи на куски льда?

– Любопытный вопрос, – согласился учёный и тут же вскочил со стула и забегал по комнате, – наилюбопытнейший вопрос, интереснейший.

– И можно ли так заморозить и разморозить крысу?

– А человека? – подхватил учёный. – Это же надо, что за вопрос! Это не вопрос даже, а целая проблема. А эти идиоты-биологи годами занимаются какой-то дурацкой нервной системой дождевого червя и пишут об этих червях целые библиотеки. А как размораживаются лягушки весной?! Ай да умница, молодой человек! Вы знаете, мой юный друг, а ведь умение поставить перед собой вопрос – это уже половина решения проблемы. Вы меня радуете. У вас острый ум, а острый ум – первый признак таланта.

«Какой же ты нудный, дядя, – подумал Буратино и отставил от себя подальше плошку с кофе, – чёрт меня дёрнул ляпнуть про этих лягушек».

– Вы знаете, – продолжал учёный, – любопытство и лень есть две слагаемые прогресса. Дарвин утверждает, что человек произошёл от приматов. И я, глядя на некоторых людей, вынужден с ним соглашаться… Это я к чему? Ах, да. Так вот, тот самый пресловутый Дарвин говорит, что труд сделал из обезьяны человека. А я заявляю, что если человек и произошёл от обезьяны, в чём лично я не уверен, то человеком его сделал не труд, а лень. Да-да, банальная, заурядная лень с большой долей примеси любопытства.

– Вот и мне очень любопытно, как устроен аппарат по выделению спирта? – опять умудрился вставить Буратино.

– Ну, это элементарно, – сказал учёный без энтузиазма.

Он готов был уже опять вспомнить Дарвина и обезьяну, но на сей раз Пиноккио был настроен решительно:

– А как элементарно он устроен?

– Ну, вы ведь, наверное, знаете, что испражнения бактерий, то есть спирт лёгок и летуч. А значит, при малейшем повышении температуры спиртсодержащего раствора он будет выделяться в виде спиртового пара. Дальше элементарная конденсация, и вот он, спирт, готов. Всё просто. А зачем вам это нужно?

– Видите ли, – грустно сказал Пиноккио, – у меня папа пьющий.

– Ох, простите мою нетактичность, мой юный пытливый ум. Наверное, это для вас целая трагедия.

– Да, но я уже начинаю к этому привыкать. Мой папа действительно сильно пьёт, и каждое утро он неважно себя чувствует.

– Ах, какое горе, – всплеснул руками синьор учёный, – как я вас понимаю, наш дворник тоже пьющий. Такой он, когда пьяный, дуролом, простите меня за выражение, недавно забор сломал.

– К тому же мы не очень-то богатые люди, поэтому папа пьёт всякую гадость.

– Это вы о нём говорили, имея в виду стеклоочиститель?

– О нём, – сказал Буратино и тяжело вздохнул, – о нём и о его дружках.

– О, как это прискорбно! – продолжал соболезновать Фарелли.

– К тому же он у меня ещё и инвалид. И здоровье у него очень хлипкое. Поэтому я решил сделать аппарат и производить продукт для домашнего пользования. Это даст мне возможность следить за качеством продукта и сэкономить немного денег на учёбу.

– Какой вы заботливый сын и какой вы дальновидный юноша, – восхитился Дуремар.

– Поэтому я прошу вас, профессор, если у вас, конечно, будет для этого время, начертите мне, пожалуйста, конструкцию аппарата и, по возможности, распишите технологию.

– Конечно, о чём разговор. Только, знаете, я ведь не прикладник, я теоретик.

– Простите, – не понял Буратино, – вы не кто?

– Не прикладник, то есть я не занимаюсь прикладной наукой и практическими вопросами, – пояснил учёный, – аппарат я вам нарисую уже завтра, здесь ничего сложного. А вот с технологиями придётся повозиться недельку.

– Недельку? – спросил Пиноккио, обрадованный таким коротким сроком.

– И не меньше, дружище, не меньше. Вы ведь хотите серьёзное исследование и качественный продукт, а не пойло тётки Джульетты.

– Неделя меня устроит.

– Вот и отлично, сегодня же займусь вашим вопросом.

– Кстати, профессор, если у вас возникнут какие-нибудь затраты, будьте любезны сообщить мне о них.

– Это вы о чём? – не понял Дуремар.

– Я имею ввиду затраты, – пояснил Буратино, – денежные, естественно.

– Вы хотите меня обидеть?

– Нисколько, просто я не хочу вас затруднять.

– Да нет, мой юный друг, вы хотите меня обидеть.

– Нет, не хочу.

– Да нет, хотите, или вы не знаете, что настоящего учёного интересует презренный металл только как носитель определённой молекулярной массы.

Так препираясь, они дошли до двери. И уже на пороге Буратино спросил:

– Кстати, насчёт кнопки электрического звонка, когда к вам прислать подопытных?

– Завтра, ближе к вечеру.

– Хорошо, пришлю парочку, если смогу, то больше. Только обязательно снимите надпись, а то моих друзей она будет смущать, уж больно череп там страшный.

– Обязательно сниму. Всего хорошего, мой юный друг.

– До свидания, профессор.

Так они и расстались. И Буратино побежал домой. И прибежал туда. Находясь всё ещё под впечатлением, которое произвёл на него синьор Фарелли, Пиноккио молча уселся на кровать, вспоминая нюансы разговора с учёным.

– Что? Опять не получилось? – спросил Говорящий Сверчок.

– Нет, всё получилось, – отвечал Буратино задумчиво, – всё получилось даже лучше, чем я предполагал. Через неделю он даст нам чертёж аппарата и технологический паспорт.

– Ай да молодец, – похвалил Говорящий Сверчок, – а сколько он за это с тебя просит?

– Нисколько, он оказался очень интересным, хотя и чуть-чуть нудным человеком. Напоил меня кофе, приготовленным по рецепту нигерийского племени змееедов, и сказал, что настоящего учёного деньги не интересуют.

– Вот видишь, а ты обзывал его интеллигентом, – упрекнул Буратино Говорящий Сверчок.

– Я заблуждался. Признаюсь. Синьор Фарелли обещал меня угостить бульоном из бананов и суматрского таракана-прыгуна.

– Это, наверное, вкусно, – заметил Говорящий Сверчок.

– По-моему, гадость, – поморщился Буратино.

– Ты ничего не смыслишь в деликатесах. Я бы вот никогда бы не отказался от жирного и пузатого таракана-прыгуна с Суматры, даже если б он был без бульона.

– Вы, синьор Говорящий Сверчок, – морщился Буратино, – мне такие гадости не говорите, а то мне плохо будет. А лучше скажите, что делать дальше? Ну, сделаем мы этот аппарат, ну, технология у нас будет, а дальше-то что? Куда я его поставлю? На радость папе посреди комнаты что ли?

– Это верно. Молодец, что ты об этом думаешь, – похвалило насекомое, – умный человек всегда думает на ход вперёд. Если мы его сюда поставим, то твой папаша присосётся к нему похлеще, чем пиявка Дуремара к нежной коже дачницы. И нипочём его отсюда выгнать будет нельзя. Но я был бы не я, если б не подумал обо всей последующей работе.

– Вот и хорошо, куда же поставим?

– Первым делом нам нужны, как ты правильно заметил, производственные площади. Казалось бы, вопрос пустячный, вокруг навалом всяких зданий, выбирай себе любое, плати аренду и работай. Но наш бизнес – дело тонкое, оно не терпит посторонних ушей и глаз. А главное, посторонних носов. Что из этого следует?

– Что? – спросил Буратино.

– Следует, что нам нужно помещение, можно даже сарай, в месте малолюдном, но обеспеченным дорогой и, на всякий случай, рядом с морем.

– Я знаю такой сарай, – сказал Пиноккио, – только вот с дорогами там неважно, зато море рядом. А почему нельзя в черте города?

– А полиция, – напомнил Говорящий Сверчок.

– Так с ними можно договориться.

– С ними и так придётся договариваться. Но одно дело договариваться с ними, когда ты никому не мозолишь глаза, и совсем другое дело – договариваться с ними, когда на тебя каждый день приходят доносы, что от твоего предприятия вонь на весь квартал.

– А что, неужели так сильно вонять будет? – спросил Буратино.

– Особенно сильно будут вонять люди. Дело в том, парень, что люди считают себя достаточно счастливыми, когда не видят кого-нибудь счастливее и удачливее себя. И эти люди становятся страшно несчастливы, когда рядом с ним появляется человек, у которого есть хоть что-то, чего нет у них. Это их злит и бесит.

– А почему? – искренне удивился Буратино.

– Не знаю, это мне неизвестно, но такова человеческая природа. Людям всегда плохо, когда кому-нибудь хорошо. Человеку очень обидно, если кто-нибудь преуспел больше, чем он сам. И очень приятно, когда этот кто-то падает, ломая себе шею. Увидев такого упавшего и, пнув его пару раз, человек приходит домой и говорит своей жене: «А этот-то, слыхала, навернулся так, что и встать не может. А корчил из себя птицу высокого полёта. Я его пнул пару раз». А жена ему скажет: «И поделом ему, дураку, пусть не зазнаётся, а вот ты у меня орёл: наподдал этому задаваке, так ему и надо. И жена у него стерва крашеная».

– Но почему? – вознегодовал Буратино. – Почему люди такие подлые?

– Да не подлые они, – устало ответил Говорящий Сверчок, – они просто люди. В общем, если не хочешь ежедневных доносов, то лучше начинать производство там, где людей поменьше.

– Хорошо, запомню. А что нужно ещё?

– Ещё нужны, как говорят модельеры, разные аксессуары. То есть тазы, бочки и для произведённого продукта бутылки. Ну и рабочие, естественно.

– Ой, мамочки, а где я всё это возьму?

– Тазы с бочками купишь, рабочих наймёшь.

– А бутылки?

– С бутылками придётся попариться. Придётся либо организовать приём стеклотары, либо выходить на производителя.

– А как же организовать сбор этих бутылок?

– Это несложно. Скажешь пацанам в школе, что будешь платить по полсольдо за пять бутылок, и на первое время они тебя обеспечат. А если будет мало, поедешь в соседний город, заключишь договор.

– Ой, как всё это сложно, – сказал Буратино, широко открывая глаза, – я даже представить себе не мог, что производство такая сложная штука.

– А ты как хотел? Производить продукт – вещь хлопотная, но интересная и прибыльная.

– Наверное, у меня ничего не выйдет, – захныкал Буратино, – столько проблем, столько вопросов!

– Дорогой мой, это ерунда, а не проблемы. Настоящие глубокие проблемы начнутся с конечным продуктом.

– Точно, – выдохнул Пиноккио, – куда же мы денем конечный продукт? У Джульетты хоть клиентура сложилась. А у нас? Кто будет покупать у нас?

– И вот тут нам понадобится маркетинг, маркетинг и ещё раз маркетинг.

– А где же мы возьмём этот самый маркетинг? – поинтересовался Пиноккио.

– Приобретём, – уверенно ответил Говорящий Сверчок.

– А сколько он стоит?

– Он стоит многих и многих часов упорного труда и немножко крови.

– Чьей? – спросил Пиноккио, округляя глаза.

– Крови конкурентов.

– А нельзя ли без крови конкурентов? – поинтересовался Буратино.

– Понимаешь ли, парень, бизнес – вещь тонкая. Либо конкуренты истекают кровью, либо ты. Что ты выберешь?

– Лучше пусть конкуренты, – подумав, ответил Буратино, – мне что-то не нравится истекать кровью. А что же такое маркетинг?

– Это кропотливый сбор данных о конкурентах и изучение их рынков сбыта, которые ты собираешься сделать своими.

– Мамочки, да ведь это целая наука. Неужели мне придётся её изучить?

– Конечно, иначе конкуренты изучат тебя. Если не можешь заняться маркетингом сам, то тебе придётся нанять специалистов со стороны.

– А где же я их найду, – приуныл Буратино, – и, вообще, я чувствую, что у меня ничего не получится, так как всё сложно и непонятно, да и конкурентов я чего-то побаиваюсь. Вдруг их специалисты по маркетингу изучат меня быстрее, чем я изучу их.

– Ну, что ж, тогда предлагаю забыть тебе о твоей кареглазке и переключиться на более покладистых портовых девок.

– Да? А почему?

– Потому что ни одна порядочная девица не свяжется с хулиганом и базарным обувалой. Пойми, что постоянное дефилирование в порту и на рынке не прибавит тебе светской репутации, а твоя кареглазка, как я понял, девица светская.

– Моя базарная деятельность, конечно, не прибавляет мне лоска,– согласился Пиноккио, – но и производство выпивки не самый честный вид деятельности.

– Об этом мало кто будет знать. Да и, в любом случае, это всё-таки бизнес, а не жульничество.

– Ну, что ж, – решительно произнёс Буратино, – вижу, что выбора у меня нет. Буду заниматься водкой. С чего начнём?

– С того, с чего начинается всё. То есть с денег. Тебе нужно продать всё, что лежит на чердаке.

– А кому?

– Если честно, сам ума не приложу. Наверное, придется работать с цыганами. Это, конечно, наихудший вариант, но выбирать нам особо не из чего. Возьми образцы тканей, пару перчаток и потолкайся на рынке, присмотрись там, не торопись. И возьми кого-нибудь с собой.

Буратино так и сделал. Он взял с собой кусочки тканей, перчатки и Рокко Чеснока. Они пришли на рынок, и, пока Пиноккио осматривался, Рокко донимал его вопросами:

– Ну? Какая у нас на сегодня задача?

– Найти барыг и сбыть товар. Вот и вся задача на сегодня.

– А чего их искать? Вон они топятся. – Чеснок указал на группу цыган.

– Ты считаешь, что мы с ними договоримся?

– Без базара, если их цена устроит. Но жадные они! Хуже нету! Они даже еврею-старьёвщику фору дадут по жадности. Торговаться будут за каждые полсольдо. Будут визжать, плакать, кататься по земле, божиться всеми богами, какие им известны, и посыпать голову пеплом. Попомни мои слова, мы с ними наплачемся.

– А другие барыги есть?

– Может, и есть, но я их не знаю.

– Значит, говоришь, трудно будет? – задумчиво говорил Буратино, рассматривая цыганок.

– Ой, как трудно, – подтвердил Рокко, – мало того, что они гориться будут, да детей своих сопливых нам в нос тыкать, так будут пытаться и обсчитать и обокрасть. Глаз за ними нужен орлиный.

– Да, – подвёл итог Буратино, глядя на пёструю толпу женщин, – чувствую дело будет непростое, но всё равно надо его делать. А кто из них торговка самая знатная?

– Вон, видишь, – Рокко указал рукой, – жаба страшная с тремя подбородками и усами, она самая крутая у них, самая деньжистая.

– Это которая беременная? – спросил Пиноккио.

– Если она и беременная, то уже года три как минимум. Я её сколько помню, столько у неё это брюхо и висит. Ты спроси лучше, как её зовут?

– Ну и как?

– Аграфена, прости меня Господи, обсмеёшься имечко.

– Ты бы на закон Божий ходил бы почаще, ещё и не таких имён наслушался. Эти древние граждане такие имена друг другу давали, что их или не выговоришь, или обхохочешься.