Читать книгу: «Богатыриада, или Галопом по европам», страница 4

– Мать моя женщина! – с уважительным потрясением произнес он.

– А-а-а!!! Демоны!!! Демоны!!! – пронзительным бабьим фальцетом завизжал Твердило.

И княжеская гридница мгновенно уподобилась женской бане, куда озорники запустили целый выводок мышей. С той лишь разницей, что из дверей и окон лезли не обезумевшие от страха голые бабы, а одетые мужики.

Добавьте к этому, что с другой стороны в дверь ломились встревоженные дружинники с воплем: «Где демоны?!», создав затор, и картина предстанет во всей красе. В конце концов, сила одолела силу… то есть, перепуганные бояре взяли числом и весом и все-таки выскочили из гридницы, устремившись подальше от страшного места и прихватив с собой дружинников. Те попытались было упереться, но были просто сметены «могучим потоком».

Вскоре в просторном помещении остались только виновники переполоха и сам великий князь. Который тоже охотно дал бы стрекача, но ноги от потрясения так ослабли, что не сумел даже приподняться с кресла.

Но язык-то у него не отнялся! А в гневе Владимир был ох как разговорчив…

– Это как же понимать, вашу ма… – спохватившись на полуслове (еще обидится волхв за матушку, чего доброго), он поспешно исправился: – выходку?! А?!

– Прости, великий княже, не по злой воле, так случайно вышло! – начал оправдываться седобородый мудрец. – Тем паче, что было мне видение, будто в Киеве творится что-то неладное и срочно надо явиться ко двору твоему…

– Снова видение? – уже не так сердито проворчал Креститель Руси. – Ну, раз уж явился, молодец. Только в другой раз в дверь входи, как принято, а не возникай из воздуха! А то вон, какого шороху навел… Мои-то бояре перепужались до полусмерти, чуть до греха не дошло. А это кто с тобой? – великий князь с подозрением уставился на Лесовичка и бывшего красноармейца.

– Э-э-э… Это, изволишь видеть, помощники мои, мужи верные и усердные! Я их с собою прихватил, могут очень пригодиться, – отчаянно выпутывался волхв. – Вот знаток всяких целебных снадобий, – волхв подтолкнул Лесовичка и тот, догадавшись, отвесил князю неуклюжий поклон, заулыбавшись во всю небритую физиономию. А вот – бывалый воин, во многих сечах побывал, не боится ни врагов, ни громов, ни молний…

– Одежа на нем какая-то диковинная! – с опасливым недоверием протянул князь. – И обувка тоже невиданная… Ты кем будешь, добрый молодец? Как звать тебя?

– Красноармеец Петр Пухов, боец полка имени парижских коммунаров! Был уволен со службы в запас по причине слабого здоровья, подорванного в революционной борьбе с золотопогонниками, басмачами и всякой прочей контрой! – четко доложил бывший хозяин гарема, находясь все еще в изрядно ошарашенном состоянии. И вследствие изрядной дозы принятого самогона, и от волшебного «переноса».

– Ты на каком языке говоришь? – изумленно ахнул Креститель Руси.

– Да на русском, на каком же еще! – начал сердиться Пухов. Ведь совсем недавно такой же вопрос задал ему бородатый старик. Вроде излагает все ясно, четко, понятнее некуда, а тут – на тебе!

– Может, и на русском, да только я тебя что-то не пойму. Что это за контра диковинная?

– Это буржуи и всякие прочие подлецы-кровососы, угнетатели трудового народа, – начал объяснять красноармеец. – Графья там разные, князья…

– Что, что?! – взвился Владимир, будто его кольнули шилом ниже спины.

– А-а-а! – мучительно завыл волхв, вцепившись в седые волосы. – Лопай мухоморы, быстро! И переноситесь ко мне домой! Скажи Яге, чтобы железяку эту отдала, она в дальнем сундуке на самом дне спрятана, под холстиной! А потом перенеси его к жене! Сумеешь?

– Я тебе покажу подлеца-кровососа! В поруб посажу!! Запорю!!! – бушевал князь.

– Сумею, чего там… – Лесовичок торопливо полез в торбу.

– Быстро! Стража бежит, слышу топот!

– Нет, ты погоди! – обиженно вскинулся Пухов, упершись, как это часто бывает с опьяневшими людьми. – Чего это он в бутылку лезет? Я что, неправду сказал?

– Где демоны?! – опять послышался рев за дверью, почти заглушенный громким топотом. Дружинники, кое-как отбившись от ополоумевших бояр, вспомнили про свой долг – защищать господина и кормильца, и вернулись.

– Живо!!! – рявкнул волхв.

Лесовичок, проворно заработав челюстями, схватил за рукав бывшего красноармейца. Раздался звон.

– Нет уж, пущай объяснит… – донесся голос Пухова из быстро исчезающего облачка. Потом наступила тишина.

– А-а-а… – стуча зубами и вжавшись в высокую спинку кресла, торопливо крестился князь. Его волосы стояли дыбом, глаза вылезли из орбит.

– Где демоны?! – снова заорал старший дружинник, влетая с мечом наизготовку в гридницу. За ним поспешали другие.

Волхв, улыбнувшись, махнул рукой:

– Были демоны. А более – нету.

– А куда ж они делись?! – ахнул воин.

Волхв пожал плечами и вздохнул:

– Хрен их знает, демонов-то… Главное – исчезли.

Глава 7

Человек в кожанке угрожающе засопел:

– Симка, не играй с огнем! Я ведь с тобой могу и по-иному поговорить… А ежели к начальству моему попадешь, совсем плохо будет. Только потому, что раньше по тебе сох, с тобой и нянчусь, другую бы давно под арест упек. Хватит ломаться! Аль сама не понимаешь, какова политическая ситуация в стране? Недобитой контры полно, один Береза чего стоит… Что это были за мужики, откуда пришли, куда делись?! Откуда знают Петьку?! Говори!

– Да сколько можно повторять! – чуть не зарыдала Серафима Агеевна, ломая руки. – Сама их впервые увидела! Из воздуха они возникли, посреди избы! Я от страха чуть разума не лишилась…

– Ты меня что, за дурака считаешь?! – вызверился сотрудник ГПУ Семен Черногузов, он же – «Семка-балаболка», бывший ухажер Серафимы Агеевны, отшитый Петром Пуховым еще до Октябрьских событий семнадцатого года. – С каких это пор люди могут исчезать и возникать?!

– Так и исчезли же, у тебя на глазах! Или скажешь, что померещилось?!

– Кх-м! – откашлялся Семка. Возразить было нечего, но очень уж хотелось пришить ненавистному Петьке политическую статью. Упечь куда подальше, а потом занять освободившееся место… Все еще соблазнительные прелести Серафимы Агеевны, она же – «Симка-недотрога», манили неудержимо. – Ну, может, тут какое-то секретное изобретение, аль фенОмен…

– Ты не выражайся! – вспыхнула женщина. – Чай, в приличном доме!

– Ох, дуры вы, бабы, дуры! За что только вас любим! – вздохнул Семка, но тут же закашлялся снова. Услужливое воображение нарисовало во всех подробностях, что именно привлекало его в жене красноармейца Пухова. – Ну, ты того… Не уходи в сторону! Значит, мужиков этих не знаешь?

– Не знаю, вот те крест святой! – и женщина машинально осенила себя знамением.

– Так-с… Мало нам подозрительных личностей, так еще и религиозные предрассудки! – зловеще прогудел Семка. – Может, твой Петька тайком и в бога верит?

– А ты сам крестился, между прочим! – разозлившись, выпалила Серафима Агеевна. – Когда они исчезли! Да еще и твердил: «свят, свят»… Скажешь, не было такого?!

– Кх-м! Не было. Тебе померещилось, – не краснея, соврал Семка.

Лучше бы он этого не говорил. Насмехаться над женщиной опасно. А уж когда она «на взводе», близкая к истерике – это опаснее во много раз. Пусть даже и не в «критические» дни…

ГПУ-шник на собственном опыте убедился, что чугунная сковорода – страшное оружие в ближнем бою. Даже в относительно слабых и неумелых женских руках.

Форменная фуражка, которую Семка не снял в чужом доме, наплевав на правила приличия, немного смягчила удар. Но и оставшейся мощи с лихвой хватило для сотрясения мозгов и лишения сознания.

– Ой! – запоздало спохватилась Серафима Агеевна, глядя на фигуру в кожанке, распростершуюся на полу. – Да что ж я наделала-то?! Никак, убила?! – Она по-бабьи всплеснула руками, готовясь завыть, но вместо этого заорала. От лютой боли.

Потому, что выпущенная из рук сковорода снова с большой точностью приземлилась ей на ногу.

– Ах вы, ироды! – от искреннего негодования Баба Яга чуть не начала заикаться. – Это что же такое?! Отлучилась ненадолго, ворочаюсь – на тебе! В сундуке шарят! Уж от кого-кого, а от тебя не ожидала! – напустилась она на Лесовичка. – На чужое добро потянуло, что ли? И не совестно? А это еще кто с тобой?! Такого ухореза я в наших местах не видывала…

– Гражданочка, вы нас неправильно поняли! – начал было сконфуженно объясняться бывший боец полка имени парижских коммунаров. Но его прервали:

– Он еще и выражается, охальник! Да какими паскудными словами-то! А ну… – и старая ведьма, окончательно выйдя их терпения, топнула ногой и что-то произнесла вполголоса.

Помело тут же встрепенулось, взлетело в воздух и стало попеременно охаживать Лесовичка и товарища Пухова. Те пытались увернуться, закрывались руками, но тщетно.

– Уймись, несчастная! – вопил любитель полусладкого шампанского. – Так-то с друзьями обращаешься? Совсем из ума выжила?!

– Друзья втихаря по сундукам не шарят! – огрызнулась Баба Яга.

– Да твой муж сам нам позволил! Сказал, что там она лежит, железяка эта! Мы что, виноваты, что тебя куда-то леший унес?! Дело-то спешное… Уа-а-а, больно! Уйми свою проклятую метлу, хуже будет, как волхву пожалуюсь!

– Гражданочка, сию минуту прекратите фулиганить, не то стрелять буду! – рявкнул разозленный товарищ Пухов, грозя ведьме именным наганом, который он успел достать из сундука. – Как положено: первый выстрел предупредительный, второй – прицельный… Ох!

– Как стрелять будешь?! – ахнул перепуганный Лесовичок. – Неужто по ней?! Она вообще-то баба хорошая, хоть порою дура дурой… Уа-а-а!!!

– Это тебе за «дуру», – ехидно ухмыльнувшись, пояснила ведьма. – Умница, верная подруженька! А ну, еще!

– Да нет же, по метле этой поганой… О-о-ййй! – взвыл Пухов.

– А это за «метлу поганую»! Ты мое любимое помело не смей хаять!

– Ну, все! – гаркнул бывший боец полка имени парижских коммунаров, направляя ствол в потолок.

Громыхнуло и запахло кисловатой гарью. Помело вихрем вынеслось за дверь, издав пронзительный визг (хотя вообще-то визжать неодушевленным вещам не полагается). Баба Яга, побелев и задрожав, бухнулась красноармейцу в ноги и заорала:

– Прости, Перунушка! Прости старую дуру! Не признала сразу… Вот теперь уверовала в тебя! Пощади, не убивай!

– Убила! – то ли с осуждением, то ли с уважительным потрясением произнесла Марфа, соседка Серафимы Агеевны и заодно – ее ярая завистница. Поскольку давно и безнадежно сохла она по бывшему красноармейцу Пухову, отбитому у нее «проклятой Симкой-недотрогой» еще при царе-батюшке.

Как известно, в деревне тайн от соседей быть не может. Чихнешь тихо-тихо глухой ночью, а тебе наутро через плетень доброго здоровья желают… Ну, мыслимое ли дело, чтобы соседка не услышала воплей, доносящихся из дома четы Пуховых, и не насторожилась с жадным любопытством? А после еще не заметила, как к тому дому грузно протопал Семка Черногузов (он же – «кабан бесстыжий»), заглянул в окошко и бесцеремонно завалился внутрь, даже не постучав? А уж если учесть, что через считанные мгновения за тем же окошком почернело, и раздался сначала звон, а потом – мужской и женский вопль, слившиеся воедино… Отыщется ли деревенская баба, которая после этого не подберется к соседскому дому, навострив слух?

Марфа не все толком расслышала, но главное все же поняла: Петька Пухов, судя по всему, имел связи с контрой. Может, даже с самим атаманом Березой, банду которого хоть изрядно потрепали, но до конца все же не уничтожили. Иначе с чего «кабан» так разбушевался, требуя от Симки признания, кем были те мужики, явившиеся к Петьке?! А та только всхлипывала да божилась, что сама толком ничего не ведает… Ну, дурой была, дурой и осталась, что только Петька в ней нашел! Вот почему хорошие, справные мужики попадают в сети к таким тетехам, а расчудесные бабы, всем удавшиеся (Марфа, овдовевшая три года назад, тяжело вздохнула), должны маяться без мужской ласки и заботы!

А потом… Послышался какой-то приглушенный стук, после чего – грохот, будто тяжелый ящик на пол бросили с высоты, затем – еще один стук, только звонкий, перекрытый бабьим воплем… Марфа не выдержала и, торопливо перекрестившись, ворвалась в дом. На всякий случай, крикнув: «Можно?», как вежливой бабе и надлежало.

Ясное дело, даже если бы Симка завопила: «Нет, нет, нельзя!», соседка черта с два повернула бы обратно. Но – приличия соблюдены. Чай, не в городе…

– У-убила… – трясясь, как в лихорадке, машинально кивнула жена товарища Пухова. Ее губы мелко дрожали. – К-кажись…

– Сковородой! – все тем же тоном произнесла Марфа.

– С-сковородой… К-кажись…

– Что, изнасильничать хотел? – в глазах соседки вспыхнуло жадное любопытство.

– Х-хотел… К-кажись… – Серафима Агеевна уже плохо соображала, где она и что с ней происходит.

– А Петька-то твой где?!

– Н-не з-знаю… К-куда-то перенесся…

– Как перенесся?! – ахнула Марфа, еще раз перекрестившись. – Ты что, ума лишилась, не соображаешь, что мелешь?!

– П-по в-воздуху…

– По воздуху?! У него что, ераплан был?!

– Н-не з-знаю…

– А что теперь с трупом делать?!

Тут Серафима Агеевна разрыдалась. Да так горько и пронзительно, что даже труп на полу беспокойно зашевелился, открыл глаза и со стоном произнес пару непечатных слов.

Две бабы, не сговариваясь, заорали с такой силой, что задребезжали оконные стекла, а с потолка начала сыпаться старая побелка.

«Бог троицу любит» – эту поговорку хорошо знают даже воинствующие безбожники. Через считанные секунды к Серафиме и Марфе присоединилась Дарья – законная жена Семки Черногузова, она же – «кабаниха», люто ревнующая мужа к супруге товарища Пухова. Увидев, что спутник жизни поперся в дом к бывшему красноармейцу, она тут же представила себе картины, одна другой страшнее и греховнее… А потому не утерпела и через какое-то время пошла подслушивать и подсматривать. Лишь чудом не столкнувшись с Марфой, занятой тем же самым делом.

Ну, а когда в доме, куда пришел твой муж, вдруг раздается дикий двухголосый бабий ор… Найдется ли жена, которая будет скромно разгуливать снаружи?

– А-а-а!!! Убила-а-а!!! – от визга Дарьи у всех заложило уши. – Бойца революции убила, контра проклятая! Ножиком острым зарезала-а-а!

Столь вопиющая нелогичность, чрезмерная даже для взволнованной женщины, привела в чувство двух других паникерш.

– Да не ножиком, а сковородой, дура! – возмутилась Марфа. – Чугунной!

– И не убила, слава Богу! – всхлипнула Серафима. – Хотя и стоило! Прости, Господи… – она усердно закрестилась.

– Ну, все, Симка! Ты попала! – зловеще прохрипел «боец революции», пытаясь встать и ощупывая здоровенную шишку на темени. – Покушение на сотрудника ГПУ, это тебе не баран чихнул! Пойдешь по политической…

– Ну, вот, доставил! – послышался веселый голос Лесовичка, смешанный с тонким стеклянным звоном. Посреди горницы закружилось темное облако. – В лучшем виде… Ой, мать моя ведьма, что творится-то… Стоило баб без присмотра бросить!

– А что случилось-то? – настороженно вопросил бывший боец полка имени парижских коммунаров, возникая из облака.

– А-а-а!!! – от вопля Дарьи стекла не вылетели только чудом. Баба с безумными глазами вынеслась из дома, умудрившись не врезаться в косяк, и истошно визжа: – Демоны! Демоны! Спасайтесь, люди добрые! Наступил конец света! У Петьки Пухова в доме нечистая сила!!!

– Я уж думал, что наступает конец света! – тяжело вздохнул Попович.

Добрыня пожал могучими плечами, подумал и тоже вздохнул. Еще тяжелее. А что еще оставалось делать?

– Главное, бабы потом помирились и ныне снова лучшие подруги! – развел руками Алеша. – И вот стоило… Ох, легче в бою рубиться!

– Ладно, сына-то как назовешь? Аль еще не решил?

– Давно уже решил, – улыбнулся Попович. – Добрыней будет величаться, в твою честь!

– Ох! – неподдельно смутился русоволосый бородач. – Спасибо. Ну, тогда я и своего Алешкой назову… Ежели окажется, что он мой, конечно! – уточнил, смущенно потупив взор.

– А как сам думаешь? – понизив голос и зачем-то опасливо оглянувшись, поинтересовался Попович.

– Не знаю, что и думать! – чуть не простонал Добрыня. – Личиком вроде на Барсука смахивает… Да кто же их разберет, младенчиков-то! Красные, распухшие. Ох, грехи наши тяжкие! Ну, вот зачем я тогда так напился?!

– Ладно, чего душу терзать… Давай еще по одной, и поезжай к князю. А то еще прогневается, что у побратима задержался, сразу не встал пред очами его ясными да бесстыжими! – горько усмехнулся Алеша.

– Давай! – Добрыня потянулся к кружке.

И тут вошел слуга.

– Не серчай, господине, что тревожу… Гонец от великого князя прибыл, ко двору тебя зовут, да тотчас же, без промедления!

Попович удивленно поднял брови, потом беззвучно выругался и махнул рукой:

– Ступай, скажи гонцу, что все понял, явлюсь.

– И тебя тоже? – ахнул Добрыня. – Ну и ну! Ежели еще и Муромца покличут…

– Очень даже может статься! – нахмурился Алеша. – Во-первых, Бог троицу любит, а нас как раз трое. Во-вторых… Ох, чует сердце, затевает князинька пакость великую!

Отец Онуфрий, настоятель церкви святой Параскевы Пятницы, тяжело вздохнул и мысленно произнес слова, самое невинное из которых обернулось бы для исповедавшегося грешника строгим порицанием и епитимьей.

– Ленишься, отроче? – в ласковом голосе батюшки уже отчетливо различался свист гибкого ивового прута. – Значит, как хулу читать на отца духовного, так всегда готов, а как воспроизвести на бумаге – память плохая? Ай-яй-яй! А может, как-то улучшить ее, память эту? – он взглянул на суровую заплаканную бабу в платке и темном платье.

– Да я уж старалась, святый отче, старалась! – торопливо забормотала та, разводя руками. – И за волосы таскала, и за ухо, и даже ремнем… Да все без толку! Божится, что далее не помнит! Как читал, дескать, все помнил, что было писано, а как заловили – от страху позабыл!

– Позабыл, Бог свидетель! Вот крест святой! – парнишка с красным ухом всхлипнул и наложил на себя крестное знамение.

– Не поминай Господа всуе, бесстыдник! – рявкнул священник, побагровев. – Это грех!

– Батюшка, а пошто гневаетесь? Это же смертный грех, сами говорили! – то ли сбившись с толку, то ли от испуга ляпнул «отрок» и тут же взвыл: – Уа-а-а! Ухи мои, ухи!!!

– Оставь его! – приказал бабе поп, испугавшись, что вопли услышат на улице. – Потом, дома поучишь!

– Уж поучу, батюшка, поучу, не изволь сумлеваться! – угодливо поддакнула та.

– И не за уши таскай, толку-то… Спусти штаны, да розгами, розгами! Ибо сказано в Святом Писании: «Кто жалеет розгу, тот не жалеет дитя свое», – мстительно добавил отец Онуфрий. – Да как следует!

– Уж всыплю, батюшка! Долго сидеть не сможет…

– Пожалуюсь в сельсовет, что ксплататоры бедноту истязают! – завопил перепуганный парень. – Да что там сельсовет, Семке Черногузову жалиться буду! Он на вас, батюшка, давно зуб точит…

– Анчихрист! – всплеснула руками баба, близкая к обмороку. – Ох, был бы жив отец… Тьфу! Да чтоб он на самой горячей сковороде пекся, безбожник окаянный! Ой, прости Господи, что так о муже покойном говорю… А все из-за тебя! – она снова больно дернула парня за ухо.

– Боже, за что ты так разгневался на род людской?! – возопил отец Онуфрий, молитвенно воздев руки. – Отроки отцов святых не уважают, доносом грозят! Сребреники иудины их манят! Куда дальше-то? Неужто конец света близок?!

– Ой, что-то там кричат на улице… – насторожилась баба. – Никак, голос женский… И тоже про конец света! Батюшка, сюда бегут! К вам!

Священник встрепенулся, поспешно отобрал у парня половинку бумажного листа с каракулями: «Атец Ануфрий абазривая окреснасти озира Онеги абнаружил окала альшаника абнаженую Ольгу», спрятал ее под рясу и принял озабоченно-встревоженный вид.

Послышался громкий, быстро приближающийся топот. Дверь распахнулась и в дом влетела запыхавшаяся Дарья Черногузова, глаза которой вылезали из орбит, а зубы мелко стучали.

– Конец света! Демоны! Мужа едва не убили! У Пуховых в доме нечистая сила! – тараторила она с частотой ручного пулемета. – Нечистая сила-а-а!!! Спасите!!!

Баба в темном платье ахнула, закрестилась, собралась было истошно завизжать, но не сумела: от лютого испуга перехватило горло. За нее это с успехом сделала попадья, матушка Олимпиада, до сей поры тихо и смирно возившаяся в углу за шитьем, как послушной жене и надлежало… За всю совместную жизнь святой отец и помыслить не мог, что в голосовых связках супруги кроется подобная силища! Чуть не заложило уши. А тут еще ободренная такой поддержкой Дарья, переведя дух, заорала снова, поминая нечистую силу…

Парнишка с красным ухом собрался было что-то сказать, но испуганно осекся, глядя на мамашу. Видимо, хватило ума сообразить, что жаловаться потом можно кому угодно, но задница-то своя, не чужая. Так что лучше не будить лихо, пока оно тихо.

Отец Онуфрий сначала топнул ногой и сердито сдвинул брови, рявкнул: «Цыц!», заставив умолкнуть матушку, затем внимательно оглядел Дарью, пытаясь увидеть признаки безумия. После чего шумно втянул широкими ноздрями воздух, силясь уловить запах перегара. Не обнаружил ни одного, ни другого, и впал в изрядный гнев. Особенно потому, что упрямо вертелась в голове похабная фраза, вычитанная где-то малолетним паскудником, начало которой было перенесено на бумагу… Тут отец духовный в полном расстройстве, а глупая бабища горло дерет, с толку сбивает! Ошалела, окаянная, очумела… Тьфу!!!

– Отчего орешь, орясина?! Отдайся, озолочу! – громко ляпнул он, уже плохо соображая, что говорит.

Глаза Дарьи и матушки синхронно полезли из орбит.