Читать книгу: «Осетия и осетины в системе управления Кавказом императора Николая I», страница 2

Период двоевластия и отставка Ермолова

Нападение персидских войск на южные рубежи Российской империи и разрушение Гюлистанского мира стало полной неожиданностью и серьезным испытанием для взошедшего на российский престол императора Николая I. Воцарению нового императора предшествовал правительственный кризис, вылившийся в вооруженное восстание, и партия войны при персидском дворе, возглавляемая наследником Аббас-Мирзой, решила воспользоваться моментом и отвоевать отошедшие русским по Гюлистанскому миру земли. 19 июля 1826 г. Эриванский сардар с большими силами напал на российский пост вблизи урочища Мирак и вторгся на территорию Карабахского и Талышского ханств. Ермолов сделал в своем дневнике следующую запись: "Из сего происшествия явно было нарушение мира прежде обдуманное, но отнюдь не самовольный поступок сардаря Эриванского, как то поняло министерство наше. Итак с сего времени начинается война с Персиею!"

Весть о вторжении Аббас-Мирзы в пределы империи застала Николая I в момент приготовлений к церемонии коронации. Уже первое письмо нового императора главнокомандующему на Кавказ в ответ на реляцию о начале войны говорит о склонности Николая I возложить вину за нападение персов на Ермолова. Николай I писал: «С душевным прискорбием и, не скрою, с изумлением получил Я ваше донесение от 28 июля. Русских превосходством сил одолевали, истребляли, но в плен не брали. Сколько из бумаг понять Я мог, везде в частном исполнении видна оплошность неимоверная: где предвиделись военные обстоятельства, должно бы было к ним и приготовиться».[50] Генерал А. А. Вельяминов комментировал эту ситуацию следующим образом: «Донесениям Алексея Петровича насчет расположения персиян к войне верить не хотели. А теперь обвиняют его».[51]

В конце своего письма к Ермолову Николай I сообщал: «Я посылаю вам двух вам известных генералов – генерал-адъютанта Паскевича и генерал-майора Дениса Давыдова. Первый – Мой бывший начальник пользуется всею Моею доверенностью: он лично может вам объяснить все, что, по краткости времени и по безызвестности, не могу Я вам письменно приказать».[52] С этого момента в командовании войсками и административном управлении краем начинается период двоевластия.

10 сентября И. Ф. Паскевич прибыл в лагерь русских войск, расположенный у Елисаветполя, и фактически вступил в командование с титулом «командира войск кавказского отдельного корпуса, под главным начальством генерала от инфантерии Ермолова состоящих». Интрига Паскевича против Ермолова и распря между двумя военачальниками стали отдельным сюжетом начавшейся войны. Однако, несмотря на неопределенность в командовании, военная кампания для русской армии сложилась крайне удачно. Уже первое значительное сражение под Ганджой (Елизаветполем)[53] 13 (25) сентября 1826 г. закончилось разгромом персидской группировки – дальнейшие действия русских имели только наступательный характер.[54]

Историографы событий приписывают заслугу в удачном ходе военной кампании опыту Ермолова. Так, Н. А. Волконский, в частности, пишет: «Ермолов работать не уставал, и кампания наша против персиян обязана ему не только основным планом, которому следовал Паскевич, но даже «расписанием войск для военных действий с ними». Впрочем, Ермолов скоро поправил наши дела: к началу ноября неприятель был изгнан из всех наших мусульманских провинций, «военные действия прекратились, и генерал-адъютанту Паскевичу предоставлено было перейти за Аракс».[55]

Декабрист и автор записок о Кавказе В. С. Толстой, вспоминая о противостоянии двух полководцев, также становится на сторону Ермолова: «В реляции о Елизаветопольском погроме Паскевич себе одному приписал эту победу, и Император Николай, поверив своему фавориту, в оскорбление славнейшей Кавказской армии отрешил и предал опале славнейшаго современнаго полководца Ермолова, заменив его Паскевичем придав ему всех лучших Русских генералов получивших свое военное образование на исторических полях Отечественной войны, в то же время усилив Кавказскую армию многочисленными войсками двинутыми из России».[56]

Существует версия, что дни Ермолова на Кавказе были сочтены уже после декабрьского восстания в Санкт-Петербурге. Николаю в канун событий на Сенатской площади докладывали, что кавказский корпус во главе с известным военачальником не поддержит нового императора.[57] Вероятно, отставка в разгар персидской войны была отложенной местью императора. «Оборонительная система генерала Ермолова, – как об этом деликатно напишет историк Берже, – не согласовывалась с волею императора Николая, требовавшего действий более решительных».[58]

По другой версии Ермолов был не так уж и невиновен в обострении русско-персидских отношений. Все силы русской армии в течение предшествующих лет были скованы операциями в Чечне, где претворялся в жизнь план, предусматривавший покорение чеченцев силой оружия. Операции в Чечне против горцев Бей-Булата Таймиева и подавление восстания в Кабарде отвлекли значительные ресурсы и позволили персам беспрепятственно подготовить свое наступление. Ермолов убеждается в невозможности завоевания Чечни и решает сделать ставку на экономическую и административную интеграцию чеченских обществ, но представить новую стратегию Ермолов уже не успевает.

Период двоевластия вскоре заканчивается отставкой Ермолова. «Когда в феврале 1827 г., – пишет Волконский, – Императору благоугодно было, кроме Паскевича, отправить в Грузию еще и начальника главного штаба Его Величества г. ад. барона Дибича, „уполномочив его на все меры, дабы привести в точное и безотлагательное исполнение данных ему (от Меня) личных наставлений“, т. е. другими словами – назначить, в случае непредвиденной надобности, преемника самому Паскевичу, то Ермолов понял, что ему на Кавказе делать нечего (…)».[59] 3 марта 1827 г. он направляет Николаю I прошение об отставке. Будучи невысокого мнения о Паскевиче, считая его «человеком, не имеющим ни довольно способностей, ни деятельности, ни доброй воли», Ермолов вынужден был уступить, и 28 марта 1827 г. И. Ф. Паскевич назначается главнокомандующим Отдельного кавказского корпуса.[60]

Следствием отставки Ермолова стала кардинальная перестройка всей административной системы. Для расследования деятельности Ермолова после его отстранения и фактической ссылки в родовое имение на Кавказ прибыла специальная комиссия Сената, которая нашла в действиях генерала «множественные злоупотребления». Результатом сенатской ревизии кавказских дел стало в том числе и новое положение об управлении Кавказской областью.[61] К этому моменту в Грузии, Кавказской области и земле Черноморского войска по случаю начала войны со 2 февраля 1827 г. действовало военное положение. По сравнению с утвержденным 1822 г. Положением в новом документе, в частности, четче прописывались права и сфера ответственности наместника, а также предлагалось новое административное деление Северного Кавказа.

Кавказская область утверждалась в пределах бывшей Кавказской губернии и состояла из четырех округов со столицами в Ставрополе, Георгиевске, Моздоке и Кизляре. Главное управление Кавказской областью вверялось главноуправляющему в Грузии,[62] которым являлся И. Ф. Паскевич. Общее областное управление не распространялось на залинейных инородцев, к которым относились осетины. Дела о них были в сфере ответственности областного начальства и Главноуправляющего. Частное областное и окружное начальство не принимало участия. Уголовные дела залинейных инородцев рассматривал военный суд. В исковых делах им представлялось право разбираться на основе древних обычаев и законов, а российское начальство могло вмешиваться, только если от инородцев поступала просьба о посредничестве. Вопрос о российском подданстве инородцев был в компетенции Главного управления. Залинейные жители могли стать подданными императора Николая двумя способами: либо по умолчанию после переселения внутрь Кавказской области, либо по решению главноуправляющего. «Сама линия, – говорилось в Положении, – не почитается действительной границей, но только временным учреждением».[63]

В Закавказье успехи русской армии продолжались, и благодаря активным действиям нового главнокомандующего русским войскам удалось перейти Аракс и по итогам победоносной военной кампании подписать выгодный для Российской империи Туркманчайский мирный договор, по которому Персия уступала ей Эриванское и Нахичеванское ханства. Начавшаяся вскоре русско-турецкая война 1828—1829 гг. также ознаменовалась рядом громких побед армии Паскевича. К Российской империи перешла бо́льшая часть восточного побережья Чёрного моря (города Анапа, Суджук-кале, Сухум, Поти), Турция же признавала все завоевания России в ходе русско-персидской войны. Историк Романовский писал по этому поводу: «Блистательное окончание вторых войн с Персией и Турцией в закавказском крае упрочило здесь наше владычество, уничтожило в нем чужеземное влияние и еще раз заставило персиян и турок отказаться от надежды восстановить в Закавказье свое прежнее господство».[64]

С заменой наместника менялась и стратегия российской власти на Кавказе – если Ермолов смотрел на Кавказ, как на крепость, которую он непрерывно осаждал, то Паскевич считался гением наступления. Эта тактика принесла ему успех в войне с Ираном и Турцией, и планы Паскевича в отношении Северного Кавказа, как это видно из документов, подразумевали использование тех же уже опробованных методов.[65] Объектом пристального внимания Паскевича становится прежде всего Осетия – важнейшая транзитная территория между Северным и Южным Кавказом.

Измена тагаурских старшин

С самого начала присоединения Картли-Кахетинского царства к Российской империи Персия не готова была добровольно расстаться со своим бывшим протекторатом. Последним признаваемым персидским правительством договором с русскими был союз, заключенный Надир-шахом и Анной Иоановной, по которому большая часть Северного Кавказа принадлежала Ирану. Начиная с похода на Тифлис Аги-Мохаммеда, и вплоть до заключения Гюлистанского мира Россия фактически находилась с Персией в состоянии войны.

Если в эпоху русско-турецкого противостояния осетины безоговорочно выступали на стороне Российской империи, то с началом же войны с Ираном поведение осетин сильно отличалось от прежнего, а их лояльность российской власти оказалась поколеблена. Дело здесь было вовсе не в родстве осетинского и персидского этносов, которое открылось ученым немногим ранее, а скорее в грамотной политике Тегерана, понимавшего важность контроля основных транспортных артерий через Кавказский хребет. Именно Осетия – ключевая транзитная область на пути из России в Закавказье, волею обстоятельств, стала той территорией, на которую Тегеран с подачи проперсидски настроенных грузинских царевичей сделал ставку в своем противостояния российскому влиянию. В ход шли и подкуп, и обещания новых привилегий, и дружественные жесты вроде освобождения осетин, попавших в персидский плен в составе русской армии. По осетинским ущельям ходили шахские фирманы, в которых излагались планы покорения Персией всего Северного Кавказа.

Особым вниманием шаха пользовались в этом смысле осетины-тагаурцы,[66] издревле контролировавшие дорогу через Дарьяльское ущелье. Осетины-тагаурцы занимали самую большую территорию относительно других обществ и в горах, и на плоскости.[67] Треть тагаурцев – высшее сословие традиционно исповедовали ислам суннитского толка, пришедший по всей вероятности, в Осетию из Кабарды. Правительством Екатерины II одиннадцати тагаурским фамилиям было даровано право взимания пошлин с проезжающих по Военно-Грузинской дороге. Однако, после присоединения Картли-Кахетинского царства новый главнокомандующий на Кавказе князь Цицианов, отозвал это право. Восстание тагаурцев в 1803 г. было профинансировано Тегераном, но подоспевшие на помощь из Моздока войска помогли разгромить горское ополчение Ахмета Дударова и расчистили дорогу. После гибели Цицианова право осетин взимать пошлины за проезд по Военно-Грузинской дороге было вновь возвращено. Но тагаурцы успели увидеть, что обещания, даваемые российской властью, могут быть отменены.

С самого начала новой русско-персидской войны 1826-28 гг. тагаурцы вновь оказались скомпрометированы в глазах администрации связями с персидскими эмиссарами. Впоследствии эти контакты будут квалифицированы не иначе как измена. Находившийся в это время в крепости Владикавказ декабрист А. С. Гангеблов писал: «В начале войны с Персией, по горским мирным аулам стали появляться эмиссары от наследника Персидскаго престола, Аббаса-Мирзы с целью возбудить между ними восстание против Белаго-Царя. Эмиссары эти снабжены были деньгами, но не более того что было нужно для задатков; тем же из них, которые действительно отпадут от России, обещаны горы золота».[68]

«В исходе 1826 года, – значится в делах Генерального штаба, – по приглашению одного чеченского муллы восемь тагаурцев ездили к Нух-хану[69] и одаренные ценными подарками обещали ему возмутить свой народ, в случае же неудачи они изъявили готовность самолично действовать во вред русским».[70] Помимо этого, в Осетию также регулярно отправлялись и перехватывались письма бежавшего в Персию грузинского царевича Александра[71] с призывами к мятежу против российских властей.

Гангеблов, в частности, рассказывает историю князя Шефука (Сафуга. – Б.Б.), переметнувшегося на сторону персов. Автор ошибочно считает его ингушом. «В числе соблазнившихся такими щедрыми посулами, – пишет автор, – был и Шефук, владелец аула, почти смежного с Владикавказом. В одно прекрасное утро открылось, что Шефук, забрав свое семейство, а с семейством и все что мог с собою захватить, бросил свой аул и ушел в горы. Уйти в горы значило объявить себя врагом России. Знали, где он находится; но силою возвратить его было невозможно, а по доброй воле он не сдавался. Шефук ждал награды из Персии, но не только награды, но и слухи оттуда до него не доходили. Беглец, наконец, убедился, что он обманут».[72] Далее Гангеблов рассказывает как Сафугу удалось выпросить у Ермолова свой аул назад, поменяв его на заложника – барона Фиркса.

Историю с похищением инженера Фиркса приводит также и Н. А. Волконский в очерке «Война на восточном Кавказе», но в его версии похитителями инженера являются неизвестные горцы. В пересказе Волконского князь Шафук является не ингушом, как у Гангеблова, а тагаурцем – т.е. осетином. Волконский, в частности, называет имя враждебного муллы, сагетировавшего тагаурцев. Речь идет о дагестанском мулле Магомете Маюртупском, избранном за год до этого на собрании чеченских обществ духовным лидером Чечни и считающемся предтечей Гази Мухаммада и распространившегося впоследствии на Кавказе мюридизма. «Когда же персияне начали действовать на народ чрез посредством Нох-хана (Нух-хана. – Б.Б.), – пишет автор, – то последний тотчас обратил свои взоры на муллу Магомета маюртупского и, разумеется, без малейшего труда успел приобрести в нем своего агента для возбуждения не только Чечни, но даже ингуш и осетин».[73]

Говоря о подкупе, устроенном эмиссаром персидского шаха муллой Магометом, Волконский пишет: «(…) В то время, когда яндырцы наконец пришли к убеждению, что мулла порядочный плут и лгун, и поспешили отвязаться от его влияния посредством перехода на нашу сторону, а дигорцы, вовсе не придавая ему никакого значения, прибегли под наше покровительство, ближайшее к нам осетинское племя тагаурцев думало и действовало иначе. В декабре 1826 года семь представителей его: Шафук и Беслан Тулатовы, Мансур Кундухов, Магомет Еленов, Азо Шекаев, Инус и Идрис Дударовы явились в Маюртуп и оттуда, вместе с муллою, направились в Дагестан к Нох-хану».[74]

Некоторые имена и фамилии тагаурских старшин приведены автором с искажениями, такие как, например Азо Шанаев, Магомет Есенов. Но фамилия Шафука приводится правильно – Тулатов. Речь, таким образом, идет об основателе аула Тулатово у крепости Владикавказ, заложенного незадолго до описываемых событий (в 1825 г.) с разрешения коменданта крепости Скворцова.[75] Переселенцами на новое место стали Сохуг, Осман, Соса, Знаур, Пшемахо и Беслан Тулатовы[76] (последний в дальнейшем основал собственное поселение вдали от крепости (ныне г. Беслан). Согласно списку Норденстренга,[77] Тулатовы входили в число 11 знатных тагаурских фамилий; проживали в ауле Нижний Кобан. Старшина Сырхау Тулатов имел трех сыновей: Сафуга, Усмана и младшего Беслана. Сафуг в дальнейшем примет присягу и в звании прапорщика станет помощником пристава, курирующим Тагаурское общество.

Далее из рассказа Волконского следует, что после визита к Нух-хану казикумукскому,[78] тесно связанному с персидским двором, восемь перечисленных старшин сдерживают данное ему обещание и становятся противниками российских властей. «Тагаурцы, – пишет Волконский, – подожженные этими бунтовщиками, тотчас принялись за хищничество и районом своим избрали военно-грузинскую дорогу».[79] Аналогичным образом, ссылаясь на данные генерального штаба, ситуацию описывает Филонов. «Возвратившись домой и найдя сочувствия между тагаурцами, – говорится в очерке автора, – они, согласно данному обещанию, покинули свои жилища, удалились в горы и стали нападать на проезжавших по Военно-Грузинской дороге».[80] Узнав об этом, Скворцов вызвал к себе во Владикавказ их родственников и старшин и потребовал оказать надлежащее влияние на народ для прекращения злодеяний и установления прежнего спокойствия. Но все его увещевания ни к чему не привели. Разбои по дороге продолжались, и семь возмутителей спокойствия, руководя ими, «поддерживали их неустанно».

«Тогда, – пишет Волконский, – г. м. Скворцов составил команду охотников из трех унтер-офицеров и 60 рядовых и сделал засады на выездах из гор, а также у мостов, которые беглецы, по слухам, намеревались разрушить, усилил конвой проезжающих и т. д. Но на достижение этим путем желаемых результатов он рассчитывал мало, так как тагаурцы то и дело усиливали собою беглецов, а при многих постах вовсе не было никаких укреплений, и дорога все-таки оставалась в опасности. Это бы еще ничего, но самое главное, чего опасался Скворцов – это возможность поголовного среди тагаурцев возмущения, а за ними, легко может быть, и других обществ».[81]

«Владикавказский комендант полковник Скворцов, – пишет Филонов, – которому подчинялась северная часть дороги, до перевала, устроил засады на всех выходах из гор и устроил караулы для охранения мостов, которые тагаурцы по слухам намерены были сжечь. Этими мерами, а также увещеваниями удалось восстановить среди тагаурцев полное спокойствие (…)».[82] Из описаний, приведенных авторами, следует, что тагаурцы были единственными представителями осетинских обществ, поддавшимися влиянию персидской пропаганды. Так, к примеру, дигорцы в антироссийских выступлениях участия не приняли. Волконский приписывает заслугу в сохранении дигорцами лояльности российской администрации, священникам Осетинской духовной комиссии. «Распространяя евангельский свет среди языческих осетинских племен, – пишет автор, – она успела привлечь к смирению и покорности главнейшую и влиятельнейшую фамилию Абисаловых, которая выразила определенное желание принять присягу на верноподданство нашему Государю. Примеру Абисаловых не замедлили вскоре последовать соседственные с ними балкарцы, чегемцы, гуламцы (холамцы), бизинги (безенгиевцы) и урусбиевцы, и таким образом к марту месяцу мы имели до 1 800 дворов новых наших подданных, в дальнейшей преданности которых не имели повода сомневаться.

Государь Император, относя этот важный для нас успех «к благоразумным мерам и кроткому с горцами обхождению генерал-лейтенанта Эмануеля», изволил изъявить ему Высочайшее благоволение. Из всех дигорцев отвернулись от призыва к покорности только влиятельный старшина бек Мирза-Кубатиев и три его сообщника, которые в прошлые годы опустошали Кабарду и теперь не решались пока так услужливо расстаться с своим заманчивым ремеслом. Но дигорцы обязались принудить их к покорности силою, а чеченских и кабардинских абреков, проживавших у них, выгнать оружием. Ближайшим и усерднейшим деятелем в окончательном подчинении нам дигорцев был пристав осетинских народов подполковник Швецов, которому Ермолов объявил за это благодарность».[83]

Следует отметить, что тактика подкупа влиятельных тагаурских старшин была уже апробирована Тегераном двадцатью годами ранее. Тогда, в 1803 г. соблазнившиеся персидским золотом тагаурцы перекрыли Военно-Грузинскую дорогу и отрезали сообщение с группировкой российских войск. Однако, если в начале века против российской власти в лице Цицианова взбунтовалась вся Восточная, Южная и Средняя Осетия, то в этот раз заговор носил более локальный характер. Действия тагаурцев имели куда меньший эффект, поскольку волнения и беспорядки, как мы видим из комментариев очевидцев, были ликвидированы силами гарнизона крепости Владикавказ.