Читать книгу: «Простые повествовательные предложения», страница 3
– Сейчас, да, – Она задула свечу, прикрыв его губы рукой, – потом, не надо нынче света.
Повела плечами и тонкая рубашка скользнула под ноги. Только двое видели девушку сейчас. Клим и растущая Луна, глядевшая в окно без любопытства, привыкшая ко всему. Призрачный лунный свет сбегал по тонкой девичьей фигурке, растворяясь в мехах. Откуда взялась мудрость не кинуться горячим зверем? Колдовство, магия… Обняв Варю за плечи, Клим повёл ладонями по её телу, сверху донизу. Ощупав пальцами острые лопатки, тонкие ребра, что так хочется пересчитать, прогладив пальцами каждый промежуток. Тёплая спина, бугорки позвонков, сбегающие от основания шеи до ложбинки между ягодицами. Губами прошёл по ключицам, слева направо. Опускаясь на колени, приник лицом к груди, ощутив щеками упругий мягкий жар.
– Колется, – ойкнула девушка, затрепетав.
– Прости, прости!
– Пусть … дальше!
Дальше. Ниже, губами и носом по животу, руками обняв ягодицы, огладив дрожащие и прохладные, но теплеющие бёдра…
– Нет!!!
– Что не так, Варенька? – Клим испуганно отпрянул.
– Смотрит, – пальчик Вари показывал за спину, глаза её округлились, губы дрожали.
На ворохе смятой одежды сидел и глядел на них Парамошка. Глаза его горели колдовским зелёным светом.
– Это мой друг, милая, друг и помощник…
– Нет! Он так страшно смотрит, – Варя готова была заплакать. Подхватив рубашку, она завернулась в неё, скрывшись, спрятавшись от мыша. И от Клима.
– Но, Варя…, – не мог найти слов парень.
– Нет. Или он – или я.
С минуту Клим переводил глаза с Варвары на зверька и обратно.
– Ты, – наконец сказал он и набросил на Парамошку рубаху.
Утром Парамошка пропал. Клим обыскал всё. Варя, видя его искренние обиду и недоумение, искала мыша вместе с ним, подсказывая укромные уголки. Да разве найдёшь маленькую мышь в доме, если она не захочет показаться? Не захотел. Не показался. Не вернулся.
Аккурат к свадьбе, когда обычные цветы все давно облетели и пожухли, зацвели у мельницы невиданные кусты, выросшие за одну ночь. Ярко полыхали они в наступающей зиме красным и синим, жёлтым и колдовским зеленым. Вопреки снегу и вьюгам. Веселили и согревали сердце. Только дядька Захар, проходя мимо, обычно тяжело вздыхал. Три года цветущие кусты радовали глаз прохожих. Примерно столько, сколько живет в сытой безопасной неволе обычная лесная мышь.
Ночной пир
Девушка была худенькая. Веснушки густо обсыпали её лицо и курносый, уточкой нос. Кафе пустовало, столики стояли свободными, но рыжая подошла именно к нему.
– Можно? – спросила она. Эдвин отставил коктейль и кивнул.
– Меня зовут Ванда, – сказала девушка, садясь напротив. На ней были широкие, бесформенные джинсы и заправленная в них клетчатая рубашка. Если бы не чуть более широкие бёдра и кокетливо распахнутый ворот, Эдвин принял бы её за мальчишку лет четырнадцати.
– Паук.
– Что?! – в её зеленых глазах испуг смешался с досадой.
– Паук. Так называют меня знакомые. На самом деле я Эдвин, – сплетя вычурно кисти, он напрягся, хрустнул суставами – и по столу побежал большой паук. Повернулся к Ванде, отсалютовал передними лапами, приветливо мигнул глазками – крупным перстнем.
– О, какая прелесть, – протянула девушка, – модификация?
– Нет, что ты, – ответил Эдвин, расцепив и массируя ладони, – это годы тренировок. Что будешь пить?
Номер в старом отеле на окраине города, возле порта, Эдвин снял пару дней назад. Место было хорошо всем, если бы не портье-зануда. Он долго пыхтел и бубнил под нос, изучая документы Ванды, но сдался.
– Совершеннолетняя, – заявил с досадой, возвращая паспорт. – Проходите.
– Ты всегда носишь его с собой? – Эдвин открыл дверь номера и пропустил девушку вперёд.
– Ага, – отмахнулась Ванда, осматриваясь. – А тут миленько! Миленько, миленько, и со вку-усом, – напевала она в ванной на мотив модного шлягера.
Под шум воды Эдвин сервировал фрукты и приготовил шампанское в серебряном ведёрке.
– Это хорошо, это правильно, – сказала Ванда, выйдя из ванной в махровом халате выше колен, – но это не главное. Приходи скорее, я жду! – она вложила ему в рот дольку ананаса. Потёк едкий сок и девушка слизнула его с подбородка Эдвина. – Не задерживайся!
Когда Эдвин вернулся, она поднялась с кресла и движением плеч сбросила халат. Полуприкрыв глаза, Ванда наблюдала, как, остановившись в шаге, он смотрит на неё. Куда девалась мальчишеская угловатость! Ни капли лишнего или несоразмерного не было в её юном теле. Проведя ладонями по тонким ключицам, Эдвин поймал пальцами задорно торчащие соски маленькой груди. И сразу, будто повинуясь этому движению, груди начали расти и наливаться под пальцами.
– Прикольная модификация, правда? – промурлыкала Ванда.
– Ты чудо, – ответил Эдвин, и, ухватив девушку за плечи, притянул к себе.
Губы её были сладки и пахли фруктами.
– Я выпью тебя досуха, – пообещал он, оторвавшись.
– Сначала я, – опускаясь перед ним на колени, ответила Ванда, и рыжие волосы рассыпались по её спине.
Эдвин выдержал недолго. Подхватив девушку под бёдра, он с рычанием бросил её на упругий водяной матрац, и сам кинулся следом. Они свились странным четвероногим, четвероруким зверем, утоляя нетерпеливую страсть.
Первое соитие было коротким и бурным. Потом Ванда лежала, вытянувшись на скомканной шёлковой простыне и курила. Наркотический дымок завивался спиралью, щекотал ноздри Эдвина и рассеивался где-то под потолком. Присев рядом, Эдвин сплёл из пальцев толстого неуклюжего щенка. Пёсик начал прогулку с пяток, прошёлся, переваливаясь, вверх по длинной ноге, лизнул круглую коленку, залез выше, ткнулся носом в лоно, чихнул и уселся на плоском девичьем животе.
– Щекотно, – сказала Ванда, жмурясь.
– Правда? – щенок исчез, теперь в руках у Эдвина были бокалы с пенящимся шампанским. – Пей, тебе потребуются силы.
Второй раз Эдвин взял её сзади, властно разведя коленями бёдра и крепко держа за круглые ягодицы. Ванда покорно принимала его и едва слышно постанывала от наслаждения. Пик они встретили вместе, Эдвин ускорился и прижался грудью к вздрагивающим лопаткам. Прямо перед глазами пульсировала синяя жилка на шее, он потянулся и слегка куснул её.
– Хочу есть, – сообщила Ванда после, перевернувшись и откинувшись на подушки.
Эдвин накинул халат и позвонил, явился молодой слуга в ливрее с золотым позументом. Он быстро расставил на столике блюда, судки и приборы, стараясь не глядеть на девушку, слегка прикрывшуюся алой простынёй. Полотно совсем не скрывало изгибов тела, край простыни сбился, обнажив ногу от талии до маленьких пальчиков.
– Зачем смущаешь парня? – спросил Эдвин, когда слуга, обрадованный солидными чаевыми, закрыл за собой дверь.
– Ревнуешь? – ухватив куриную ножку, Ванда строго погрозила пальчиком.
– Завидую.
– Мм? – она вгрызлась в мясо белыми зубами и посмотрела вопросительно.
– Нам с тобой, – Эдвин улыбнулся, – еще так много предстоит этой ночью. Как не позавидовать?
– Шутник, – она хихикнула и прихватила из вазы янтарную виноградную гроздь. – Почему ты не ешь?
– Рано, – он пожал плечами. – Стану тяжёлым и неповоротливым, засну, а ты убежишь.
Запахи еды щекотали обоняние. Эдвин почувствовал, насколько он, действительно, голоден. «Ничего, – решил, – чуть позже».
– Ты так и не сказал мне, какая у тебя модификация, – Ванда села к нему на колени. – О! Ты снова почти готов. Знаешь, у меня был парень, – она стала ёрзать мягким задом, дразня и распаляя Эдвина, – он модифицировал свою штуку так, что был готов всегда. С ним, – Ванда обняла Эдвина за шею и обхватила его ногами, – можно было заниматься любовью даже когда он спал.
– Однако знакомые у тебя, – Эдвин почувствовал нарастающее возбуждение и прихватил её за талию.
– Ну и что? Можно подумать, – она засмеялась, щекоча его лицо рыжей гривой, – мы с тобой читаем Канта. И всё же, что ты модифицировал? Или ты натурал?
– Тебе будет не интересно. Так, железы, секреция, – но Ванда уже не слушала.
Закрыв глаза и погрузившись в свои ощущения, она медленно поднималась и опускалась на его бёдрах. Потом её движения ускорились, она глубоко, с присвистом задышала сквозь сжатые зубы. Груди увеличились и тяжело закачались в такт движениям. Струйка пота потекла по её лбу, повисла на кончике носа. Эдвин нагнулся и поймал эту каплю языком. Ванда застонала.
«Пора», – подумал он.
Прижав девушку к себе, он нащупал губами заветную жилку на шее, приник к ней ртом. Левый клык удлинился, превратился в тонкую иглу. Она проткнула кожу и вошла в вену. Ванда выгнулась, её начала бить дрожь оргазма. Эдвин кончил вместе с ней. На самой вершине его модифицированные слюнные железы выплеснули порцию энзимов пополам с сильным наркотиком.
– О, как хорошо, – прошептала Ванда. – Ты лучше всех…
– Отдыхай, милая, – Эдвин бережно уложил девушку на постель.
Выйдя на балкон, он раскурил толстую сигару и долго смотрел на огни ночного порта. Если город иногда затихал, устав от забот, забывшись коротким сном, то порт бодрствовал всегда. Резкие гудки буксиров, сигналы трейлеров, шум прибывающих и убывающих толп. Немного дальше загадочно мерцало в лунном свете море. Наконец, не в силах терпеть голод, он вернулся в комнату.
Ванда уже не дышала. Место укуса на шее покраснело и вспухло. Уже почти теряя сознание от голода, Эдвин вскрыл его острым ножом и начал жадно пить.
Скоро он выпил её досуха. Бережно скатал пустую шкурку, спрятал её в саквояж, оделся и вышел в ночь.
Русалка
Сквозь тёмную торфяную воду протоки безоблачное небо выглядело болотно—зелёным. Это было опасно, солнечный свет губителен, но русалка ничего не могла с собой поделать. Затаившись в камышах, жадно смотрела вверх неподвижным рыбьим взором.
Человек стоял совсем неподалёку, по колено в воде. Сквозь границу русалка видела только его голову, и эта картина смущала покой, разлитый в её холодной крови. Человека можно было бы назвать молодым темноволосым парнем, но она давно забыла слова. Стёрлись даже образы, стоявшие за словами, остались только чувства. Страх, голод, вожделение. Сейчас она чувствовала тоску по несбывшемуся. И что-то ещё, чему не всегда можно подобрать слов, даже зная их в избытке.
Взбаламутив воду, молодой человек вышел на берег и пропал из виду. Русалка сразу забыла о нём, лишь где-то в глубине осталась слабая неудовлетворённость. Наверное, это голод. Блеснула чешуёй неосторожная плотвичка. Русалка схватила её неуловимым движением и проглотила. Накатило сонное довольство. Она шевельнула хвостом и ушла на дно родного омута, спать. Только закачались потревоженные кувшинки, да вспыли серебряные блёстки, остаток трапезы.
– Ты не маленький мальчик, Антон, – повторил Семён Ильич, протирая очки чистым носовым платком. – Запрет касается всех.
У профессора всегда были свежие платки. Некоторые студентки всерьёз уверяли, что в профессорском чемоданчике, старом и облупившемся, нет вообще ничего, кроме платков. По одному на каждый день экспедиции. И столько же – на всякий случай.
– Да, Семён Ильич, – согласился Антон, – я взрослый человек. Никто не может мне запретить…
– Есть приказ ректора, – линза выпала из оправы, запрыгала по столу, Антон поймал её уже на самом краю. – Спасибо. Хочешь быть отчисленным? Её не вернёшь, а ещё один несчастный случай никому не нужен.
– Я не собираюсь топиться, – Антон встал. – Но хотя бы на берегу я могу стоять?
– Можешь, – Семён Ильич поставил стекло на место и снова взялся за платок. – Я уже жалею, что взял тебя с собой. Иди, и не делай глупостей.
– Постараюсь, – сказал Антон, выходя.
На улице было мокро. Собиравшиеся с утра тяжелые душные тучи пролились, наконец, весёлым летним ливнем. Капли колотили по дороге, сливаясь в лужи и ручейки. С козырька над крыльцом дома, где Семён Ильич каждый год снимал комнату для штаба экспедиции, лились тонкие струйки, разбиваясь в пыль об исшарканные доски.
Ольга стояла тут же. Невысокая, курносая, одна бровь чуть выше другой, одетая в джинсы и озорную рубашку с попугаями. Короткие каштановые волосы выбивались из-под развёрнутой назад бейсболки.
«Как у них это выходит? – подумал Антон. – Полдня в раскопе сидела, в тех же штанах, а они чистые, ни пылинки, ни пятнышка».
– Ругался? – спросила Ольга чуть хрипло.
– Что? Нет, – недовольно ответил Антон. – Зачем ты за мной следишь?
– Дурак! – она вспыхнула и закусила губу. – Я к профессору, мне спросить надо!
– Так иди и спрашивай!
– Грубиян! – пискнула девушка и юркнула в приоткрытые сени.
Антон остался на крыльце. Дождь ещё не кончился, хотя сквозь разрывы в облаках уже проглядывала синева. На курган идти было бесполезно, вечер, да и земля должна просохнуть сначала, раньше утра работы не начнёшь. Возвращаться в расположение, слушать унылые песни под гитару и трёп сокурсников, тоже не хотелось. «Постою пока тут», – решил Антон, приваливаясь к стене.
Шум капели начал стихать, и Антон услышал за спиной дыхание и тихие всхлипы. Ольга так и стояла за дверью и ждала. К профессору она, конечно, не пошла. «Зачем ей профессор, – подумал Антон со злостью, – не нужен ей профессор. За мной она ходит. Чего они все за мной ходят?!»
На самом деле, и Антон прекрасно это понимал, Ольга была хорошая девушка. Не избалованная жизнью и богатыми родителями, не горластая и не наглая, как некоторые первокурсницы. Не увлекающаяся яркой косметикой и духами. В автобусе, на котором они приехали в деревню, Оля сидела впереди него, и Антон зачем-то наклонился и вдохнул запах её волос. Они пахли чистотой и самую капельку цветущим лугом. Девушка завозилась в кресле, устраиваясь поудобнее, и её затылок и ухо оказались совсем близко от его лица. Потом он увидел, что она смотрит на его отражение в пыльном стекле, внимательно и серьёзно. Ему стало внезапно так неловко, что всю оставшуюся дорогу он просидел, уткнувшись в книжку и не глядя по сторонам, ругая себя за глупую выходку и боясь поймать её взгляд. И вот уже две недели Антон то и дело обнаруживал её близ себя.
На раскопе их квадраты оказались рядом. В столовой Ольга старалась сесть так, чтобы видеть его, и Антон чувствовал спиной бросаемые украдкой взгляды. От этого у него портился аппетит, и хотелось скорее доесть немудрёную снедь и уйти. Робкое это внимание тяготило его, мешало страдать и казниться.
Вот и сейчас, слушая тихое дыхание за дверью, Антон вспомнил Тамару. Он и тогда мало обращал на неё внимание, обычная девчонка в ряду прочих однокурсниц, а теперь в памяти остались только изумрудные глаза. Огромные, обрамлённые длинными чёрными ресницами, они преследовали его днём и ночью. В кошмарах, которые приходили теперь регулярно, эти глаза смотрели на него с укором и будто звали куда-то.
Их встречи во время практики даже нельзя было назвать свиданиями. Так, прогулялись несколько раз вдоль пологого речного берега. Ещё сохранилось ощущение тонкой гибкой талии под пальцами. В тот вечер студенты устроили танцы, и Антон танцевал с Тамарой белый танец. «Заколдую, мой будешь, мой», – шептала она, щекоча его шею горячим дыханием. Потом он сам приглашал кого-то, а уже ночью они все вместе, разгорячённые и радостные, отправились купаться при луне.
Упали последние капли, выглянуло солнце, подвесив радугу над дальним лесом. Снова стало душно, от дороги повеяло влажно и горячо. Антон отлепился от стены и спустился с крыльца. Перепрыгивая лужи, обходя ручейки, он пошёл вдоль старых, облупившихся заборов, палисадов, заросших лопухами и сиренью, мимо заросшего ряской пожарного пруда, в поле. Там дорога сворачивала налево, к древнему жальнику, к раскопу, но его ноги выбрали другой путь, чуть правее и вниз, к воде.
Широкая протока соединяла в этом месте два озера. Берега её заросли ольхой, камышами и борщевиком. Раньше, когда деревня была ещё жива, местные жители выкашивали берега, ставили баньки, от которых остались большей частью покосившиеся, потемневшие остовы, проросшие кустарником. Лишь в одном месте сохранились дощатые мостки, куда причаливали бывавшие в деревне наездами рыбаки. Пройдя по узкой крутой тропинке, Антон спустился на старые доски. По обеим сторонам шумел камыш, качая фиолетовыми метёлками. Впереди, в метре, плескалась вода. Стайка мальков затаилась в тени почерневшего столбика, неторопливо полз прудовик через лист кувшинки, резвилась какая-то насекомая мелочь.
Русалка проснулась на дне глубокой ямы. Он был тут, рядом, она чувствовала это. Изогнувшись, она оттолкнулась от илистого дна и плавно заскользила ближе к берегу, на мелководье, в камыши. Затаившись среди стеблей, русалка беззвучно позвала.
– Вот тут лежали её вещи, – сказал Антон, и показал на сломанную скамеечку возле мостков. Ольга следовала за ним тенью от самого правления. Когда он спускался с крыльца, стукнула дверь, да и потом он слышал сзади её шаги.
– Платье упало за спинку, поэтому мы не заметили, что кто-то остался… Темно было, ночь.
– Она была хорошая? – спросила Ольга. Она подошла совсем близко, к самой воде, но не стала выходить на доски.
– Не знаю. Не помню, – сказал Антон и начал расстегивать рубашку. – Душно. Окунуться надо.
Задумчиво, будто прислушиваясь, но одновременно торопливо, он скинул кроссовки, начал стягивать джинсы. Доска под ногой поехала, шлёпнула о воду, и в ответ в камышах раздался сочный плеск, словно крупная рыба ударила хвостом.
– Не ходи! – вскрикнула Оля, глядя на его тёмный силуэт на фоне малинового заката. – Там что-то…
– Ерунда, – под нос пробормотал Антон и сделал первый шаг, – выдра, наверное. Тут должны быть выдры. Или бобры.
«Какие выдры, какие бобры! – хотелось закричать Ольге. Вместо этого она тоже начала раздеваться, путаясь в пуговицах рубашки. – Хоть купальник не забыла надеть, дурёха!»
Вода оказалась тёплой, но по коже побежали мурашки. Шаг за шагом она стала догонять Антона, чувствуя, как продавливается липкий ил сквозь пальцы ног, ощущая острые ракушки нежными ступнями. Спина Антона была в нескольких шагах близко, он успел зайти по пояс. Кисти его опущенных рук тоже были в воде, это казалось неправильным, ведь, заходя в реку, руки всегда поднимают, их окунают только потом, готовясь плыть. Сейчас он сосредоточенно смотрел вниз, на чёрную воду, будто выбирая, куда нырнуть.
Снова плеснуло в камышах, потревоженная вода волной окатила девушке бок. Русалка покинула заросли, ударив от нетерпения хвостом. Теперь людей было двое, второй ей не нужен, неинтересен. Только бы не мешал. В сумерках они выглядели белёсыми плоскими тенями в толще воды. Подплыв поближе, русалка описала плавную дугу вокруг неуклюжих фигур, задела, пощекотала тела тинистыми прядями распущенных волос.
– Ой, холодно, – поёжилась Оля, передёрнула плечами.
– Сейчас я, скоро, – шептал Антон, потом встрепенулся. – Что?
– Холодно, – повторила девушка, делая еще шаг к нему.
– Ключи, наверное, – потом огляделся в недоумении. – Что ты здесь делаешь?
– А ты?
– Не знаю, – он набрал воду в ладони, брызнул на лицо. – Надо идти. Зачем? Чертовщина какая-то. Пошли на берег. Или хочешь окунуться?
Он уходил!
Тот, второй, уводил его! Русалка бросилась в илистую муть, ухватила за шагающие ноги.
– Что с тобой? – испуганно вскрикнула Ольга.
– Зацепился, – ответил Антон, оседая, – коряга, наверное.
На лице его проступили недоумение и страх.
– Руку, скорее руку давай! – Ольга вцепилась в протянутую ладонь, потянула что было сил. Вода вспенилась возле Антона буруном, будто ходила кругами большая рыба. Девушке показалось даже, что среди волн серебрится в свете Луны толстый чешуйчатый бок. Закусив губу и скользя пятками в податливом иле, тащила она парня к себе. Потом вода с шумом раздалась, Антон сделал широкий шаг, и они вывалились на мелководье, в заросли остролиста близ мостков. Поднялись, и, не оглядываясь, сделали последние шаги до берега. Только тут они смогли немного успокоиться и оглядеться.
– Что это было? – спросила Оля, дрожа.
– Не знаю, не понимаю, – Антон помотал головой. – Ты порезалась.
Он осторожно коснулся рукой её спины, и девушка вздрогнула. На пальцах темнела кровь.
– Пойдём отсюда, скорее, – прошептала она, наклоняясь за джинсами. – Отвернись, пожалуйста, мне одеться надо.
– Да, да…
Натягивая штаны на мокрые ноги, он не удержался, глянул назад искоса. Чуть ссутулившись, Оля выжимала мокрые плавки. И тоже наблюдала за ним. Антон резко дёрнул головой, отворачиваясь. От неудобства начало гореть лицо. «Просили тебя, – подумал со злостью, оправдываясь, – а что она сама смотрит?» Но перед глазами всё равно стояли ей тонкая талия и белые ягодицы, а в душе зашевелились надежда и сладкое предвкушение. Страстно захотелось почувствовать эту талию под пальцами, так, что сами собой сжались кулаки. Вернулось чувство горячих крепких пальцев на запястье, когда Оля вытаскивала его на берег. Неожиданно он почувствовал себя живым. Словно провёл целый год во сне, словно безумное наваждение гнало его сюда, заставив забыть о людях вокруг, и только сейчас он будто впервые увидел эту девушку. Только сейчас открылись глаза и проснулись чувства. «В самом деле, дурак», – влезая в футболку, решил Антон.
– Всё, можно, – он развернулся. Узкая ладошка несильно шлёпнула его по щеке.
– Я, – начал Антон…
– Комар. Пойдём скорее отсюда, – повторила Оля, показывая руку, – иначе съедят.
В воздухе висел звон. Он раздавался отовсюду. Летучие кровососы столпились над ними густой, невидимой в темноте тучей и предвкушали пир.
Взявшись за руки, оскальзываясь на мокрой траве, и поддерживая друг друга, молодые люди вбежали на обрывистый берег. Там свежий ветер, налетевший неведомо откуда, рассеял, сдул комариные полчища. Молча, не решаясь произнести первые, самые трудные слова, Антон и Оля пошли в поле. Скоро Антон решился, и обнял девушку за плечи. В ответ она взъерошила его волосы рукой и положила голову на его плечо.
Забытая красная бейсболка осталась лежать возле сломанной скамейки.
Он уходил. Он, предназначенный ей чем-то, потерявшим название. Русалка билась в ярости среди камышей, кроша жёсткие стебли. «Догнать. Найти. Мой!» – возникли забытые понятия. Возникли и остались, повели за собой. Презрев инстинктивный страх суши, отринув ужас перед воздушной пустотой, она сжалась пружиной, распрямилась, ударив хвостом, и… выбросилась на глинистую кромку берега. Мгновенное удушье сменилось жестоким приступом кашля. Вода хлынула из лёгких, отвыкших от работы.
«Дышать, воздух, – проявились в памяти новые слова, а с ними, – тяжесть, усталость, боль». Хватая воздух ртом, русалка распласталась на берегу, придавленная собственным весом. Колючие камешки, пустые раковины, щепки кололи нежную, в тонкой чешуе, кожу. «Догнать!» – вспомнила она и, цепляясь руками за траву, поползла вперёд.
Ломило спину, чешуйки и клочки кожи оставались на её пути, но четверть часа спустя русалка выбралась наверх. В глине и грязи, в травяной зелени и налипшей трухе, она была похожа на фантасмагорическую химеру или работу злого шутника—таксидермиста. Вздрагивая всем телом и вяло шевеля широкой лопастью хвоста, русалка лежала на гребне обрыва. В голове тихо шелестели голоса, принося ежесекундно новые слова и смыслы. Один из голосов был Его. Он нашёптывал что-то непонятное, но ласковое, и от этих слов странный, сладкий испуг заполнял её существо.
Боязнь сменилась эхом боли.
«Эта боль предназначалась мне», – пришла первая внятная мысль.
Боль превратилась в отзвук наслаждения.
«Это Я заслужила наслаждение и радость, – мысль продолжилась, обрастая образами и представлениями. – Я иду к тебе, милый».
Русалка приподнялась на руках и осмотрелась. Загадочно мерцало поле в лунном свете, серебрились кусты и ветви деревьев. Он был где-то впереди. Его надо найти. Быть рядом.
– Смотри, огни, – присев в стогу, Антон показал рукой на лежащую у подножия холма деревню. Ночной ветерок приятно холодил разгорячённое тело, уносил утомление. – Ищут кого-то?
– Они ищут нас! – Оля обняла его за шею, потянула к себе. – Пусть это будет нескоро…
– Пусть это будет нескоро, – эхом повторил Антон.
Чужое блаженство приходило тягучими, медовыми волнами. Очередная волна застала русалку в спутанных кустах ирги, совсем близко от вершины холма, куда безошибочно влекло её чувство направления. Он был совсем рядом. Русалка заворочалась среди колючих стволов. Напряглась, стремясь на свободу. Хвост выгнулся, истёртая кожа лопнула по всей длине. Русалка освобождено вздохнула и встала на ноги. Стряхнула с груди и бёдер прилипшие чешуйки и пошла к видневшемуся неподалёку стогу сена.
Светало. В высоком безоблачном небе гасли последние звёзды. Тёплый воздух был неподвижен. Пахло скошенными травами и новой жизнью.
Русалочья кровь стала горячей, на глазах затянулись ссадины и порезы, обильно исчертившие тело. Исчезла измученная, изорванная химера, что билась мгновениями раньше в жёстких зарослях. Нагая юная девушка ступала по выгоревшей траве. Длинные волосы рассыпались по спине и полной груди, безмятежно смотрели вперёд зелёные глаза.
Антон лежал на спине, на раскиданной в беспорядке одежде, и тихо, размеренно дышал. Рядом, подложив левую руку под голову, и уткнувшись лицом к нему подмышку, спала незнакомая девица. Закинув ногу на бедро парня, правой рукой она бережно держала пойманного соловья.
– Пускай отдохнёт, – сказала себе Тамара. – Когда проснётся, он поймёт, что я лучше. Заколдую. Мой будет, мой.
Она прилегла с другой стороны, и долго смотрела на его лицо.
