Читать книгу: «От Кремлёвской стены до Стены плача…», страница 11

Оболенский П. Г. нас возил по всему Подмосковью и рассказывал геологию, строение русел рек, а вот это терраса пойменная, надпойменная, вторая и так далее. Историю рассказывал многих подмосковных городов: Подольска, Серпухова, где обнажения пород можно наблюдать в карьерах.

По итогам мы написали отчет, в котором все изложили как следует. После практики геодезической и геологической наступили каникулы, которые пролетели, как один день, и снова начались занятия.

В техникуме была самодеятельность. Поскольку нам было по 17–18 лет – время любви. Мы очень оперетту любили. Девочки некоторые талантливые очень хорошо пели, и парни, у которых голос установился, пели баритоном.

Особенно популярны были арии и дуэты «Сильва, ты меня не любишь! Сильва, ты меня погубишь». Я тоже участвовал в самодеятельно сти.

Женька Романов был председателем месткома, он меня определил своим заместителем, поскольку мы в одной волейбольной команде играли, и я хорошо пасы давал ему, а он забивал, и все у нас ладилось. И он сказал:

– Это ты будешь у меня замом по профкому.

Я говорю:

– Зачем же я буду замом-то?

Он говорит:

– Что я один за всех буду работать? Ты будешь помогать.

Я ему помогал. В кладовой профкома я обнаружил целый струнный оркестр, инструменты для струнного оркестра, басовые большие балалайки, домры, мандолины и т. д. Домра бывает маленькая и большая. Женька говорит:

– Раздай инструмент желающим домой, а когда найдем руководителя, организуем струнный оркестр.

Я взял себе средненькую, маленькую домру – пикколо называлась. Я на этой пикколо пытался научиться играть, но поскольку преподавателя не было, и не было времени особенно тренироваться. Я научился на ней кое-что играть, но виртуоза из меня не получилось.

Хотя у нас скрипка в семье была. Мы ее купили в Омске во время денежной реформы. Меняли деньги не просто одни на другие, а по определенному курсу. Во время войны было много подделок этих денег и заработанных нечестным путем.

Вот политбюро под руководством И. В. Сталина решило провести денежную реформу поменять старые деньги на новые 1:10. Приняли постановление и провели реформу за десять ли пять дней. Государственная машина работала, как часы. Сейчас президент такой огромной страны решает, почему возросли коммунальные платежи, ручное управление, делать что ли ему нечего, а значит, государственная машина несовершенна и должным образом не работает. Нет идеологии – нет государства. В общем, началась реформа, и мы с отцом пошли в магазин последние деньги истратить. В магазинах шаром покати. Купили сковородку и разливное вино. Такая сковородка глубокая, как сотейник с крышкой. Отец купил вина, налил его в сковороду, сколько можно было, у нас посуды не было никакой. И вот мы с этим еле-еле ее донесли, чтобы не расплескать. А еще мы скрипку купили. Отец играл немного. И мы все на ней играли: «Во поле береза стояла».

Ну, и на домре я играл простые мелодии, частушки. Все делалось для того, чтобы приобщить нас к культуре и к знаниям. А тот, который нам преподавал котельной установки, был добрый и интеллигентный человек. Он нас часто в политехнический музей водил, и не только технику показывал, но и открыл для нас библиотеку музей, в которой можно брать книге по технике и по культуре. Потом это мне все очень пригодилось.

Кроме общей геологии, минерологи, палеонтологии, методике разведки месторождения преподавали технологию изготовления строительных материалов. Этот курс вела у нас молодая полька. Такая всегда подтянутая, с хорошей фигурой и, казалось бы, вроде девчонка-то совсем, но такая строгая. Шутки с ней никто не мог себе позволить. А у нас же уже ребята здоровые стали, совсем взрослые. Женщины их уже привлекают. Вот эта полечка очень многим нравилась. Мне всего лет 15 было, соседка приходила снизу замужняя, она все так на меня посматривала, а я на нее смотрел сзади, думал: «О, какая у тебя возбуждающая попка!»

Окончили мы второй курс успешно. После второго курса распределили нас на производственную практику, в геологическую партию. Поскольку этот техникум специализировался на строительных материалах, то их вся геология относилась к минеральному сырью для производства строительных материалов.

Мне раньше казалось, ну какая там наука, геология этих глин, песков, известняков и прочего. Все осадочные породы гладко, ровно и никакой тебе магматической деятельности, никакой тектоники. Ан нет, оказывается, очень серьезные требования и к глинам, и к пескам, и к извести.

Вот для того, чтобы я понял, что геология это не сладкий мед, распределили меня в Батецкую геологоразведочную партию, которая для Ленинграда разведывала месторождения известняка на бутовый камень. В этих местах известняки Московской синеклизы выходят ближе к скандинавскому щиту практически на поверхность. Задача Батецкой партии была определить запасы известняков, для этого пройти горные выработки (шурфы, расчистки), пробурить скважины и отобрать технологические пробы для определения механических свойств этих известняков.

Начальником партии была молодая женщина Раиса Кривец, и перед отъездом из партии она мне подарила открытку. Я в речке рыбу ловил, В открытке она написала: «Замечательному человеку и горе-рыболову от Раисы Ивановны Кривец».

Но вначале до этой открытки мне пришлось попахать. Приехал я на практику, пришел в контору.

Раиса говорит:

– Иди, ищи, где будешь жить у какой-нибудь тетушки. Рекомендуем тебе сходить к одной вдове, она квартирантов принимает.

Я пошел по указанному адресу, посмотрел. Обычный крестьянский дом. «Да ничего, – думаю – проживу».

Я говорю хозяйке:

– Но меня же надо кормить.

Хозяйка:

– Да, будем кормить, что мы сами едим, так и тебя будем кормить. У нас разносолов нет.

– Ну, конечно, что уж тут говорить-то.

Поселился у этой хозяйки, жили они вдвоем, взрослая дочь была.

До станции Батецкой мы ехали через Ленинград, нас двое и девочки, которые со мной потом в институте учились, но ни одна из них мне не нравилась.

Они говорят:

– Пойдем смотреть белые ночи.

Вот пошли мы погулять: Казанский собор, Исаакиевский, Невский проспект, Марсово поле, Зимний дворец. Обошли весь исторический центр. Белые ночи – особое удивительное поразившее меня явление, будто освещение есть, а вроде как его и нет. Таким каким-то рассеянным сказочным светом все освещено, все дома кажутся нереальными. Как будто рассвет что ли или закат, Пушкин написал: «Закат встречается с зарею». Но освещения такого не бывает ни на закате, ни на заре.

И очень меня поразил сам город, оригинальный своей архитектурой соборов, дворцов. Прожили мы в общежитии Западного отделения «Мосстромтреста» одну эту белую ночь, а утром уехали к месту назначения. Приехал в партию, устроился с жильем и пришел в контору. Та добрая женщина Раиса Ивановна:

– Ты, голубок, мол, будешь копать шурфы. Вот тебе точка, бери инструмент и копай.

Вывели меня на точку, и начал я копать этот шурф. Немножко покопал-покопал, смотрю – а там уже камни пошли, прокопал, может быть, метр и уперся в камни. Я эти камни кайлом слегка расшерудил немного, наковырял этих камней и думаю: «Ну, еще только начало же дня, как же я тут буду далыпе-то долбать». А оно не долбается. Там уже коренные породы пошли. Я:

– Ну, хрен с вами.

Я тогда в этой луночке постелил сенца и вздремнул. Вечер пришел, Раиса говорит:

– А чего ты ничего не выкопал?

Я говорю:

– А там же коренные породы.

– Да, действительно, как же, зачем же тут копать, когда тут и так видно, что они выходят на поверхность, считай. Завтра я тебя на другую точку поставлю, расчистку надо в овраге сделать.

Расчистка – это когда почвенно-растительный слой расчищаешь, чтобы коренные породы было видно. Где-то после обеда пришла Раиса с сумкой своей полевой:

– Ну как у тебя тут?

Я говорю:

– Вот расчищаю.

Она меня своими расспросами отвлекла, я кайлом как дал себе выше колена. Сейчас до сих пор шрам остался, но я и виду не подал никакого абсолютно. Я чувствую, что у меня по ноге кровь течет, только я думал: «Когда ж ты уйдешь-то, Господи, начальник?» Она постояла еще немного и смотрю, ушла, я поднял штанину, посмотрел – у-у-у, перевязал платком носовым и пошел. Все зажило. Все было прекрасно.

А в воскресенье… ждешь-ждешь это воскресенье, чтобы не работать. Раньше в субботу тоже работали.

Потом спасибо евреям добились, чтобы в субботу не работать. Они по своему талмуду не должны работать в субботу. В выходной день на озеро ездили, но там рыба не клюет, но хоть тресни. Наверно, мы не знали, как ее ловить. Рыба в озере была.

Кто-то предложил, давай ее потравим немного борной кислотой. Закатали кислоту в тесто, разбросали, подействовало через некоторое время, всплыли, боком довольно крупные рыбины. Мы к ней только на лодке подъедем, хотим ее рукой взять, а она хоп – и ушла. Сачок надо было иметь. Она, говорит, заснула, а потом она очухается и уплывет вообще.

На практике был парень из нашей группы. Его определили на буровую. Старые буровики любили над молодыми людьми подшутить. У нас говорят, клемальера сломалась, иди принеси со склада, а кладовщик знал эти штучки, положит в ведро старых железяк, он и несет км два на буровую. А эти наставники хохочут, как говорится, изучал бурение.

Приехал настоящий пароходчик седьмого разряда с молодой женой. Раиса хотела и меня на буровую поставить, но в это время мы должны были пройти глубокий шуфр и отобрать технологическую пробу из чистых известняков. А взрывать известняк нельзя, потому что, если взорвешь, механические свойства нарушатся, и будет непонятно, можно его в строительстве применять, или он развалится, как песок.

Поставили меня к этому проходчику воротовщиком. У него седьмой разряд, у меня – второй. Месяц отработал, посчитали, получил получку я ровно три рубля, а остальные деньги он загреб. А что делать? Практика, хвост не поднимешь. В общем-то справедливо, все равно у меня сил не было, чтобы копать, как он. Он всю жизнь копал, проходчиком работал, а до этого был золотарем.

Я думал, что он золото искал, а, оказывается, он выгребные ямы туалетные чистил и в бочку черпаком заливал, наливал, а лошади отвозили в определенное место и выливали все эти нечистоты. В Петербурге, не где-нибудь. Не везде до войны канализация была. Были и такие места. В народе этих ассенизаторов золотарями звали.

Говорят, что бывает, когда заливают дерьмо, смотрит мужик, а там золотое кольцо. Кто-нибудь уронит в человеческие испражнения что-нибудь дорогое, кто ж туда полезет искать его, а ассенизатор находит. Вот и стали их звать золотарями. Так вот этот золотарь потом стал пароходчиком работать. Здоровый пожилой мужик, а жена у него молодая. Они комнатку сняли в доме, жили, и он работал, получал он прилично. Поскольку я у него был воротовщиком, я поднимал огромные глыбы известняка, а мы дошли до коренных отложений, проходчик сидит внизу, а я на поверхности.

Чтобы ворот не пошел в обратную сторону, и глыба не упала проходчику на голову, было устройство: хроповик с собачкой. Иногда я эту собачку снимал. А он говорит:

– Твою мать, одень собачку и все.

За нашей работой смотрел десятник. Ох, как я ему завидовал этому десятнику. А десятник – это бугорок, от рабочих чуть повыше, но он нихрена не копал сам-то. И вот он ходит и учитывает наш труд. Делать ему нечего, ходил, гулял. В овраге клубника росла дикая, и он натрескается этой клубники и ходит. Он не был привязан к шурфу, мог свободно ходить.

Принес он однажды фибровку, каску одел рабочему на голову, как даст для испытания лопатой по голове. Рабочий рухнул на отвал. Оказывается, он ударил рабочего просто по голове, не затянул внутри каски шнурок. Я ему очень завидовал, потому что я от этого воротка, как пес на цепи, никуда.

Вот приходила жена проходчика с патефоном, поставит патефон, заведет пластинку, там Лещенко или Вертинского. Того Лещенко, не нашего сейчас. И вот «Утомленное солнце» (Поет.). Я думаю: «Эх, отвести бы тебя куда-нибудь, утомленное твое сердце в кусты». Но я не позволял себе такого.

Однажды я его чуть не пришиб, своего напарника. Хорошо, вовремя сориентировался и в рукавицах был. У меня бадья пошла назад, а собачку-то я отсоединил. Я потом схватился за трос, трос тут на полок прижал его ногой, и эту бадью остановил. Хорошо, она пустая была. А проходчик вверх посмотрел, а бадья уже в него летит, подъезжает, он в сторону, в угол зажался, а бадья остановилась у него над головой. Ой, как он меня ругал:

– Подними меня, я тебя сейчас убью.

Я:

– Ну, это хрен, подними его.

Я наоборот взял и трос весь вымотал, пока он остыл. Потом его вытащили, жена пришла с обедом, мне тоже есть давали. Работали мы с ним дружно и хорошо. Только разделение труда было неправильное. И вот у меня такие руки стали от этой работы крепкие, грудь сталь помощней. Хотя трудно меня представить сейчас, потому что у меня кроме мощного живота ничего не осталось от могучих мышц.

Сегодня 16 марта 2013 г., суббота. По Масленице – это шестой день Масленицы, и сейчас еще идет Масленица, все должны каждый день есть блины. Каждый день масленицы строго расписан, сто делать в этот день. Вот вчера я про Масленицу ничего не говорил, пятница как-то у меня проскочила, а сегодня я расскажу и про пятый день Масленицы, и про шестой. Пятый день, это, значит, вчера было, тещины вечерки называется, гостевой день, это вот зятья угощают своих тещ блинами. Я свою тещу, вообще говоря, иногда на масленицу, на блины приглашал, но так, чтобы привязывать обязательно вот к такому масленичному дню, в советское время это не особенно было принято.

Приглашали всю родню, просто к обеду. Значит, вот раньше было как? Зять обязан был с вечера лично приглашать тещу, а потом утром присылать нарядных посыльных, которые их зазывали в гости. Но это было, как говорится, давно. А девушки выносили миски с блинами на голове, и шли к катливой горке, это такое место, где девушки встречались с парнями и катались на санях. Если которая девушка нравится парню, парень этот старался раньше всех у нее отведать блинков. Ну, и так далее.

А вот сегодня уже шестой день Масленицы. Это суббота перед прощеным… Как оно называлось? Прощеное воскресенье. Но это мы завтра поговорим про прощеное воскресенье. А сейчас уже Масленица постарела, и уже готовятся к ее проводам. Шестой день называется «золовкины посиделки». Это золовка, кто она там, я уже сейчас и не помню, кто она, кем кому приходится, ну, золовки – это, наверное, сестры жены молодого парня в семье, и вот эти золовкины посиделки.

Это молодая невестка приглашала к себе своих родных сестер, как говорится, они были ее мужу золовки. Если вот они были еще в девушках, тогда невестка созывала своих старых подруг-девиц, а если были выданы замуж, тогда она приглашала родню замужнюю. Новобрачная невестка, она должна подарки дарить золовкам этим. А вечером сжигали уже… Ну, говорят сейчас, что это Масленицу сжигали, а вроде не так, не Масленицу сжигали, она олицетворяла не Масленицу, а зиму, и вроде, как говорится, все, прощай, зима, наступай, весна.

Вот вчера Марина пришла и говорит, что еле-еле проехала через Москву. Вчера еще было сухо, а сегодня вечером такой снег повалил. До этого снег всю Европу завали, и этот циклон пришел к нам.

По-моему, раньше не было таких больших, мощных циклонов. Что-то с Землей-то случилось… корежит ее.

На стоянке снега столько выпало, что Марина въехала в гараж с большим трудом, домой пришла, злющая, ругается на меня, будто я ей снегу насыпал.

Вот Иоанн Кронштадтский как говорил? Если Господь тебе посылает испытания, какие-то трудности, ты должен смиренно их переживать, потому что Он тебя, как говорится, приучает к страданиям, чтобы ты ценил жизнь лучше. А Марина пришла, и такой устроила нам разгон. Я ее понимаю, как она устала от этих пробок. Но она скоро утихомирилась, как всегда. Мы на нее не обижаемся, в Москве поездки на машине кого угодно выведут из себя.

Сегодня суббота, в эти золовкины посиделки, а Марина с мамой должны ехать проходить техосмотр машины, а на меня обиделась. Она, когда проходить техосмотр, всегда нервничает, как я.

А вот Масленицу-то Петр Первый узаконил, так же как и Новый год – указ издал. В Европе были карнавалы, а он придумал, что вот Масленица у нас будет, это то же самое, как карнавалы в других странах, только зимой. Но карнавалов, как в теплых странах, у нас не получилось. Там девчонки чуть ли не голые веселятся и танцуют, и там крутят своими животами. А у нас, если девчушка будет так танцевать при народе, то ее замуж никто не возьмет.

У нас Масленица, торжества со снегом связаны. Суриков на картине «Взятие снежного городка» красочно изобразил одно из таких развлечений. Одни ребята сделают крепость из снега, а другие на конях ее берут штурмом, а защищающие крепость березовыми прутьями отгоняют лошадь, чтобы она испугалась и не сломала этот снежный городок.

Другое развлечение – катание с гор, шумное, веселое, красивое зрелище, все нарядно одетые, с розовыми пышущими здоровьем лицами. Бывший мэр наш, Лужков, в День города устроил праздник – карнавал на западный манер – тут дожди идут, холодище собачий, ветер в сентябре месяце. Ну, это что за День города? Не в сентябре же Москва основана. Ну, в общем, такое предисловие сегодняшнее мы закончим, потому что нас ждут наши мемуары, воспоминания.

Остановились мы, насколько я помню, на моей первой производственной практике. Я копал эти шурфы, и вот тогда я понял, что такое труд рабочего. С утра до ночи ты около этого шурфа, никуда, никуда не отойдешь. Ну, там работа до шести, но ты можешь и до двух работать, но что ты заработаешь? Работа сдельная. Придет десятник, замеряет – а, все, 3 рубля заработали на двоих, на такие деньги ничего не купишь. Но бутылку белоголовой водки можно было купить на двоих, 3,17, что ли, она стоила, или 2,86, с красной головой считалась просто водка неочищенная, а цвет головки определялся тем, каким сургучом пробка была залита. Привязанный ты к этой работе как раб кандалами. Поэтому недаром говорится «сбросить цепи пролетариата», это же не в прямом смысле.

Вот я потом был в Браззавиле, это столица Демократической Республики Конго, там памятник стоит черный, он не черный, сам памятник-то, а мужик здоровый, коренастый черный негр, руки вверх поднял, а у него на одной руке остатки разорванных цепей. Порвал кандалы и освободился. И я думаю – когда же с меня эти кандалы-то сорвут, чтобы я мог освободиться от этих шурфов, как этот черный раб. Неравенство между людьми я почувствовал особенно остро. Вот наш десятник, невелика персона, а он ходил вольготно куда хотел и вызывал у меня, как говорится, отрицательные и завистливые чувства.

В это время, когда я был на практике, появился у нас в прокате трофейный многосерийный фильм «Тарзан». Как нам хотелось этого «Тарзана» посмотреть.

На хуторе, где мы работали, кино не показывали. Для того, чтобы посмотреть этот фильм, надо было идти в соседнее селение довольно далеко. Посмотрели мы первую серию, очень нам фильм понравился. Назад я возвращался один где-то около часа ночи.

Я после работы очень устал, присел на бугорок вроде, и заснул. Просыпаюсь, Луна светит, все кругом освещено, такое полнолуние, а кругом кресты, крест на кресте. И я думаю – мать честная, куда же я зашел-то ночью? Оглянулся, смотрю, я на кладбище пристроился, на заросшую травой могилку голову положил, и так спал. Ну, я же работал физически, у меня было только две мысли – поесть, поспать, и больше ничего. Говорят, физический труд очень полезен, а вот отупение полное от этого физического труда. Бадью только поднимаю и опускаю целый божий день, туда-сюда, туда-сюда, и все, майна, вира. Конечно, мышцы у меня стали крепкие, и появилась в них сила. Я даже одной рукой мог выкручивать груженую бадью, или огромные монолиты известняка.

Так вот, и проснулся я среди этих крестов. Даже меня как-то в дрожь ударило – думаю, как же это я на кладбище-то раньше времени оказался? Ну вот. Да, встал, рассвело, хожу и много крестов и пирамидок с красными звездами. На пирамидке написано – красноармеец такой-то, солдат такой-то, убит тогда-то, и все расписано на этих могилах. И меня поразило, это в каком году, в 1952-м, я был на практике-то, похоронены солдаты через шесть лет после войны.

Оказывается, война не закончилась, воевали активно лесные братья, националисты. А они не жалели советских солдат, а там были ребята не только русские, но и парни из других республик, стреляли из засад. Не нравилось хуторянам, что после войны опять они в Советском Союзе оказались. И вот чего они хотели, мы потом-то и увидели по истории, чего они хотели. Много солдат побило. Сейчас говорят: «Вот репрессии там были, туда, сюда». Откуда-то цифры берут, насчитали 3 миллиона.

Но как же поступать с этими братьями лесными, целоваться с ними, или устроить тут под носом у нас суверенное государство? Хотя они никогда суверенными не были, эти прибалтийцы, то их оккупировали шведы, с этой стороны финны, там немцы, Пруссия, западная часть побережья Балтийского моря. Вот Латвия (Курляндия) похожа на немцев и говорят как немцы, «йа, йа», а эти, литовцы, они похожи больше на поляков, Речь Посполитую никак не забудут, а Эстония, она больше тянется к финам. А теперь они выросли в Советском Союзе и добились под чутким руководством перестройщика Горбачова М. С. независимости. Я задумывался над этим, откуда такие молодые ребята, солдаты и что они убиты. Репрессированных подсчитали, а сколько молодых людей побили всякого рода националисты и те, которые в войсках СС воевали, никто не считал.

Вот насмотрелись мы этого фильма «Тарзан», у него там подруга Джейн появилась и мальчик лет 10. На хуторе с мальчиком одним мы рыбу ловили. Он мне говорит:

– Ты на хуторе будешь Тарзаном, а я буду мальчиком. Нам только не хватает Джейн. Но мы тебе кого-нибудь найдем.

В деревню из Ленинграда приезжали летом, молодые девочки отдыхать к своим бабкам. Вечером ходили на танцы под гармошку. Одна девушка была очень красивая. Мне нравились вообще брюнетки, блондинки как-то меня не привлекали, потому что сам я тогда, я раньше-то был блондин, не блондин, а волосы были цвета спелой ржи, или пшеницы. Девушка эта, как казалось, мне симпатизировала. Этот пацан говорит:

– Вот нашел тебе подругу, она будет Джейн, эта девушка, а я буду мальчик, а ты Тарзан, смотри, как ты раскачался, здоровый парень.

Вот мы стали думать, как с ней подружиться. Пацан говорит:

– Да я вас сейчас познакомлю, дело несложное.

Познакомились, стали разговаривать обо всем. Было ей лет 16–17. Глазки у нее были очень красивые, стройная, спортивная фигурка. Она как-то мне говорит:

– Вот ты геолог, (они нас все геологами считали, хотя я был проходчик второго разряда, ниже нет), я знаю, одно место в лесу, там есть камень, а на камне отпечаток человеческой ноги. Если вы хотите, мы пойдем, я вам покажу этот камень, может, ты, как геолог, и разгадаешь тайну этого отпечатка человеческой ноги.

Мы собрались в субботу, в этот день работали мы до обеда. После обеда пошли мы втроем. Тарзан, Джейн и этот мальчишка в лес, как по фильму в джунгли. Ходили и, действительно, нашли валун.

Там этих валунов после ледника кругом огромное количество, говорят: «Камни из земли растут». Крестьяне их каждую весну собирают, делают забор из этих валунов, маленьких, больших, а они на следующий год опять вылезают из земли, как будто они из земли как грибы растут.

Осмотрел я этот валун, и, вроде, действительно нога человека отпечаталась на этом камне. Снял я сапог, приложил, и моя ступня один к одному уместилась в этот след. Я внимательно обследовал валун, даже молотком отбил кусок. Меня это очень озадачило. Говорю:

– Я этот образец возьму с собой, поизучаю, на известняк не похож, скорее всего, магматическая порода.

Но дело было, конечно, не в том, чтобы узнать происхождение этого отпечатка, а то, что этот след нас как-то сблизил, мы стали чаще встречаться, разговаривать, она рассказывала о своих интересах, жизни в Ленинграде. Она мне даже адресок в Ленинграде дала, говорит: «Пиши, если чего». А этот пацан говорит:

– Вот все получилось. Ты Тарзан, у тебя подруга Джейн, а я мальчик, сын.

У меня руки стали такие сильные, что однажды лестница стала падать, я ее удержал, так что у меня руки затрещали, и я ее медленно положил, а то бы она на голову-то упала тому, кто рядом стоял и не видел, что она падает.

Время шло, моя практика начала к закату клониться, как говорится. Я уже практику получил нормальную. Результат такой, что я думаю – это я больше не хочу проходчиком работать. Распрощались мы со всеми и поехали с этой Батецкой станции в Ленинград.

Да, правда, еще один эпизод был интересный. В партии буровая встала, а горючего нет ни черта, все кончилось. Раиса Ивановна:

– Все, поедемте с бочками, привезем солярку и бензин.

И мы поехали в Новгород, ближе нефтяной базы не было.

Я тогда первый раз в Новгород попал. Город старинный, когда-то богатый торговый центр. Об этом городе много чего можно рассказывать. Особенно меня поразил памятник Тысячелетия России. Вся история России на нем отражена, все великие люди в виде небольших скульптур представлены.

Во время войны немцы-то его разобрали на куски, но, правда, не успели вывезти. После войны его быстро восстановили. В этом памятнике можно найти и Гоголя, и Пушкина, и кого там только нет. Все наши цари и князья, и Александр Невский, и все прочие. Хороший, красивый памятник, очень художественный и элегантный.

Но особенно нам любоваться городом времени не было, нам надо было отовариться. Когда мы ехали в Новгород, я так был рад, что оторвался от этого чертова шурфа. Всю дорогу пою песни в этом кузове, хоть и трясет, я там распеваю всякие патриотические песни. И парень, который ехал со мной, мне подпевал, но у него ни слуха, ни голоса. Что бы он не пел, все песни у него получались на мотив – «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед, чтобы с бою взять Приморье, белой армии оплот». К нему дома соседка приходила и говорила:

– Ты одну и ту же песню поешь.

А он:

– Как, я разные песни пою.

Приехали на базу, там же все по наряду, не так просто – пришел, заплатил, залил пять бочек, и поехал назад, нет, нужна разнарядка. А на этой базе очередь, до хрена машин стоит, и мы со своими бочками на жаре.

Уже отстояли очередь, а тот, который разливает, говорит:

– Мы в вашу машину не будем бензин разливать, солярки, ладно, плеснем, а бензин – нет, потому что у вас глушитель не туда выведен.

Потому что глушитель в обычной машине сзади под кузовом, а, оказывается, тут надо глушитель впереди, за кабиной сразу, и наверх, выше крыши, чтобы искры не попали, и не сгорели бы мы вместе с этой машиной.

Ну, не дают бензин, и все, хоть тресни. Раиса Ивановна, что делать, бегает, ей-то было лет 25, наверное, совсем растерялась, бегает, все это, с сумкой своей полевой, мы ей посоветовали: «Давайте за деньги найдем нужную машину». Мы договорились с одним шоферюгой, у которого машина была приличная, с трубой с этой выхлопной наверх, перекатили бочки пустые к нему, подъехали, все, залили нам бензин, керосин и всякое прочее. Пять бочек. Бочки тяжелые по 200 литров, черт, как мы их вдвоем там кувыркали?

Просто вот была сила, энергия, а сейчас не так. Не узнаю Григория Грязнова, куда эта сила прежняя девалась, (в «Хованщине» Мусоргского) сейчас что-нибудь сделаешь, и уже тяжеловато. Ну вот, мы это загрузили, и назад поехали. Получилось такое развлечение замечательное, несмотря ни на трудности, ни на тяжелые нагрузки, перегрузки, очереди, целый день проторчали, к вечеру поехали назад, приехали.

А вообще это дело не Раисы ездить за горючим, а прораба, который способен только водку пить, за воротник закладывать.

После этой поездки Раиса послала меня на буровую, для того чтобы у меня была не только горная, но и буровая практика. Я дня три там покрутился младшим рабочим, а там мне и делать нечего. Младший рабочий на буровой, так, на побегушках. Сейчас нет такой должности, ее вообще ликвидировали. Ну, я там повертелся, там ничего сложного-то, за движком смотреть.

Практика кончилась. Раиса мне хорошую характеристику написала. Распрощались мы со всеми, с коллектором Людой, такая полноватая девица с пышным бюстом, но кожица-то у нее тоненькая, смуглая, ничего, но почему-то не замужем, еще с одним коллектором Леонидом. Он все к этой Люде подъезжал, любовь крутил. Леонид дал нам в Ленинграде адрес:

– Будете в Ленинграде, вот зайдите на квартиру, передайте моей жене привет и письмецо, она вас обедом покормит.

И когда мы приехали в Ленинград, ходили к жене Леонида, такая оказалась молодая стройная интеллигентная женщина, а он козел какую-то толстую Люду нашел. Я по молодости в этом деле мало что понимал. В Ленинград мы доехали с большим трудом, Господи, столько же было народу в вагоне. Как селедки в бочке, вагон, он вообще резиновый, наверное. И поехали, стоим, нас прижали так, что руки не поднять. А у нас на полу между ног чемоданчики. Мама собирала на практику, как на войну: рубашки там, майки, трусы и полотенца. В этой толпе по карманам лазают тоже эти специалисты всякие-разные, то у бабки разрежут вещевой мешок, из него все вываливается, вся ее нехитрая снедь: пышки, лепешки. После войны много было шпаны, карманников, воров и хулиганов. Много пришлось работать органам, чтобы как-то очистить народ от этих паразитов.

Приезжаем в Ленинград, в то же общежитие, поселились. На первые заработанные деньги я купил часы, о которых давно мечтал. Купил я их у одного парня еще в Батецкой партии.

Часы неновые, на новые у меня денег не хватало. Часы марки «Победа». Их после войны выпустили такие часы очень хорошие. Эта «Победа» лет пятнадцать ходила без ремонта, и ничего им не было. Циферблат был красивый: цифры 12 часов были красного цвета. И он мне эти часики продал, они не такие уж были новые, но впечатление от них как от новых, а главное, у них механизм хороший. Не могли часы плохие сделать под маркой «Победы», победа была эта трудная и долго мы к ней шли.

В общем, сейчас эта тяжелая победа как-то не так воспринимается, как тогда. Вот Нику прилепил этот, наш скульптор, Церетели, на Поклонной горе на здании музея. Раньше думали, знамя будет символом участия всех народов в разгроме фашистской Германии.

Советский Союз разрушили и сделали стелу языческой богиней Победы – Никой. Если снизу смотреть на эту богиню, то невольно вспоминаешь такую детскую игрушку: чертик на палочке, тянешь за веревочку, и он по палке ползет вверх- вниз. Причем тут Ника, какая богиня победы, и сейчас на российской стеле стоит?