Читать книгу: «Прятаться больше не с кем», страница 3

Но каждый раз Дэнни сам выходил на связь – так, будто ничего не было, будто я не задевал его своим поведением и Миднайт не бесила своей навязчивостью (как видел это Дэнни).

В этот вечер Миднайт не появлялась, я ушёл поздно ночью, обдумывая новый опыт с травой. Ночью мысли лучше структурированы, я могу сам для себя понять, ЧТО произошло и ЧТО с этим делать дальше, или не делать, а оставить в пережитом, вспоминать, но не помнить. Кратковременные отсветы, так случается, намного полезнее длительных обдумываний, затяжных рассуждений, когда ты мечешься между уже вроде бы принятым решением и ещё несколькими, «тоже неплохими». Баланс не выравнивается, знака «равно» не существует, его никогда не существовало, я не смогу его придумать, я не знаю, я боюсь, что значит «равный» чему–то или кому–то, резервуар пуст, снова нужно ждать дождя, а когда он вот–вот начнётся и молнии дырявят тучи, становится ясно, что наступил сезон сухих гроз.

Дэнни хорошо выражал то, что хотел выразить, в устном разговоре, но на бумаге его мысли невозможно было состыковать, время от времени я редактировал его наброски, но использовать диктофон было лучшим выходом. Дэнни не хотел писать книг в общепринятом представлении, текстура книги не вызывала в нём никакого желания подстраиваться под неё. Но хотелось что–то оставить, не только звуки в цифровом виде. На эту тему мы не говорили, но она и не была под запретом – нечего было говорить, многое уже сказано и будет ещё.

Через неделю позвонил Пеликан.

– Рэ, поехали со мной кое–куда. Пока не могу сказать куда – место засекречено. Но тебе понравится.

Вообще он какое–то время работал на складе «Дикси», чтобы накопить на собственный бизнес – продавать музыку и журналы о блэк–, дэт– и прочих тёмных ответвлениях металла. Дома у него уже скопилась приличная фонотека разных редкостей и он досконально знал свою тему.

– Пеликан, ты хочешь затащить меня на очередной концерт своих друзей? Чтобы я, как в прошлый раз, помогал тебе убирать зал после всего, ползая по колено в блевотине и битом стекле, потому что ты обещал проспонсировать выступление, но всех кинул?

– Неееет, Рэ, это будет встреча для своих, no limits, no morons, с бесплатным, хахаха, бааааром.

Я прям представил сейчас его лицо – сальная кожа, бегающие глазки, а по тому, как он артикулировал слово "бар", стало понятно, что не из–за него он меня зовёт туда.

– Покушать тоже будет, я участвовал в составлении меню

– Нууу.. Пока что звучит не так страшно.

– И никто голодным не останется. Плюс развлечения, музыка. Ты ж ничего не теряешь, поехали.

– Опять концерт?

– Нет, скорее всего будет один диджей или какой–то человек со своей системой. Электронщина.

Он пожевал губами.

– Хотя я лично не против блэк–металла, но в этом вопросе я самоустранился.

Тебя никто и не спрашивал, наверное.

– Так что? Встречаемся завтра в 7 вечера.

Поверить ему снова? «Да, Дэнни, честность – вот что происходит между нами».

– Хорошо. Где встретимся?

Конечно же, дома у Пеликана.

– У меня дома. За нами заедут.

– Договорились.

Ноль предчувствий – я спал хорошо, что не удавалось мне долгое время: болела спина, руки отекали, постоянно было душно как ни проветривай, просыпался я совсем не отдохнувшим, разбитым, еле–еле сползал с кровати, если бы не собака, которая от меня зависела, наверное, я и сползать бы не стал – незачем.

Часа в два ко мне заскочил Дэнни, сказал, что у Миднайт очередной приступ беспокойства за него и «можно ли провести какое–то время у тебя». Я сказал, что могу оставить ключи, потому что уезжаю с Пеликаном и до завтра меня точно не будет.

– Джемовать поедете?

– Если бы. Секретное место и секретная встреча «для своих».

– Ну да, ну да. Привези мне оттуда что–нибудь, только сразу по карманам распихай, а то потом забудешь.

Что? Дэнни, ты о чём? Я разглядываю его, хочу найти признак осведомлённости.

– На месте разберёшься. Просто привези что–нибудь и всё.

– Окей, как скажешь. Мне не трудно.

– А я тогда посижу здесь, до завтра или нет – не знаю. Подумаю, в общем, о разном.

– Можешь хоть поселиться здесь – знаешь же, что я не против.

– Нет, Рэ, дома тоже есть..мм..дела.

Остальное время мы убили за обсуждением писем Уильяма Берроуза Аллену Гинзбергу. И тот и другой нравились нам с Дэнни одинаково сильно, они вызывали интерес своими жизнями, поступками, текстами – если говорить было не о чем, мы доставали Берроуза. Или Хантера Томпсона.

Без десяти семь я оставил Дэнни и пошёл к Пеликану. Я не стал как–то по–особенному одеваться – шорты, кроссовки, белая футболка и тёмные очки – о дресс–коде меня не проинформировали. По реакции Пеликана я понял, что моя одежда волнует его в последнюю очередь – он бегал с первого этажа на второй и обратно, на ходу предлагая мне то покурить, то попить, то сходить в туалет «на всякий случай», я отвечал «нет» на все его предложения. Наконец он собрался – мне так казалось – и мы в ожидании машины курили на веранде. Пеликан безостановочно хлопал себя по карманам, что–то доставал и перекладывал, ёрзал в кресле, откусил фильтр сигареты и, конечно же, сожрал его. Я привык к подобным выходкам и уже не придавал им значения – съел и съел, лишь бы меня накормить не пытался. Он бы попытался, но сейчас был не в том настроении.

У Пеликана зазвонил телефон – можно выдвигаться. Мы выходим за ворота и садимся в старый «бмв». Водитель – молодая девушка в свободной майке и коротких на–мне–нет–трусов шортах, светлые волосы и большие, на половину лица, очки.

– Добрый вечер, Пеликан. Добрый вечер..ээ..

– Рэ.

– Рэ.

Душно. Пеликан сидит впереди и беседует с девушкой. Я не вслушиваюсь, мне не очень интересно, меня клонит в сон и в итоге я отключаюсь. Просыпаюсь от чувствительного тычка в бок – раскрасневшийся потный Пеликан, нацепив свою любимую из улыбок, сальную улыбку похотливого Пеликана – зовёт меня наружу. Я выхожу из машины, потягиваюсь и разминаю конечности, зеваю и нюхаю свои подмышки – терпимо, но уже не так свежо, как двумя часами ранее. Одноэтажный дом, в окнах не горит свет, похоже, что там никто не живёт. Девушка паркует «бмв» и мы втроём огибаем дом слева и по лестнице спускаемся в подвал. Уже темно, но девушка по–прежнему в очках, широко улыбается и нажимает кнопку домофона. Из маленького динамика голос:

– По одному.

Из–за сильного искажения я не могу определить, принадлежит этот голос мужчине или женщине.

«Бмв» смотрит в камеру первой. Щелчок – и она исчезает внутри.

– Не ссы, необходимо, чтобы сюда не попал тот, кого здесь не хотят видеть.

Пеликан заглядывает в глазок камеры. Щелчок – споткнувшись о порог, он проходит в помещение. Я подхожу к домофону и смотрю туда, где должна быть камера – в темноте её не очень видно. Несколько секунд. Щелчка нет. Стою, не двигаюсь. Щелчок. Я хватаюсь за ручку двери и сразу отпускаю – слабый ток. Значит щелчка не было, размышляю я, разглядывая дверную ручку. Пеликан? "Бмв"? Закуриваю.

– Дым мешает нам идентифицировать вас. Прекратите курить, пожалуйста.

Есть, сэр. Да сэр. Оглядываюсь, ищу урну, чтобы выкинуть окурок.

– Решётка в полу.

Выкидываю.

Щелчок. Подношу руку к ручке двери, совершаю движения, похожие на волну или на полёт раненой птицы, хватаю – дёргаю – открыто. Я захожу, Пеликан меня ждёт на диванчике напротив гардероба.

– Забыл предупредить заранее, что ты со мной.

– Да у тебя всё через очко, можешь не оправдываться. Я уже привык.

– Заткнись, а то я тебе ебальник сейчас раскрошу.

– Давай, кроши.

Пеликан замахивается, дёргается, как ребёнок, делающий первые шаги, бьёт себя по ляжке и

– Рэ, извини. Пойдём в зал.

В холле тихо, в гардеробе совсем мало вещей, и нет никого, кто принимал бы и выдавал одежду. Мы идём по коридору – метра три прямо, поворот налево, ещё три метра – Пеликан толкает тяжёлую деревянную дверь и мы входим в основной зал.

Вот блядь.. Неужели Пеликан не обманул? Во второй или третий раз в своей сраной жизни. Девушка из «бмв», теперь полностью обнажённая, но всё ещё в очках, подходит к нам с небольшим подносом, на котором я вижу две дорожки порошка, лезвие и укороченные трубочки для коктейлей.

– Кокаин. Попробуй, Рэ, но если не хочешь, заставлять никто не будет.

Я вспоминаю о Дэнни – «привези мне что–нибудь». Засранец. Мог бы и предупредить.

Пеликан пробует первым. Я внимательно слежу за его движениями, чтобы не выглядеть неопытным, но обманывать здесь некого, никто не обращает на нас внимания, пизда «бмв» тщательным образом выбрита, кожа розовая, её промежность занимает всю мою память, она держит поднос на уровне груди, грудь упругая, Пеликан завершил входной ритуал, «бмв» поворачивает поднос ко мне. «Милли» – написано на подносе. Я беру лезвие, выравниваю дорожку, нахожу чистую трубочку, вдыхаю половину дорожки в одну ноздрю и половину – в другую. Кладу трубочку обратно на поднос.

– Сегодня я ваш личный помощник и консультант,

– она смотрит на меня, но очки, возможно, я ошибаюсь —

– меня зовут Милли, как вы успели заметить. Вы можете вызвать меня в любой момент, достаточно нажать зелёную кнопку. —

Она протягивает брелок – красная кнопка, зелёная кнопка. Я шмыгаю носом, это уже не насморк, а какой–то водопад. Прошу прощения, достаю платок и высмаркиваюсь.

– Красную кнопку нажмите, если захотите поменять консультанта. Сделать это можно дважды за ночь, если последует третья просьба о замене, мы попросим вас возместить употреблённое вами начиная с этой минуты. —

Ограничения. Вроде и безобидные, и справедливые, но – ограничения. А не пойти бы тебе ко мне на хуй – сил прибавилось, уверенность в себе превратилась в самоуверенность, нет, нет, я буду держаться, я пришёл не за скандалами.

– Это главное. Чуть позже я подойду к вам и отвечу на любые возникшие вопросы. Наслаждайтесь!

Милли развернулась и скрылась в одной из дверей, ведущих из зала непонятно куда.

– Рэ, это она тебе рассказывала, я уже в курсе. Можешь общаться с кем хочешь и о чём хочешь.

Я кивнул, Пеликан пошёл к одному из столов, за которым сидели четверо. Стол был пуст, если не считать четырёх же непочатых бутылок воды на нём. Они давно знакомы – искренние улыбки, естественные, не наигранные рукопожатия. Что их объединяет с таким типом, как Пеликан? Ухоженные парни, разве что не срут исходящим от них лоском уровня жизни сильно выше среднего. Не буду заморачиваться. Возьму пива и осмотрюсь.

Подхожу к барной стойке, но за ней никого нет. Оглядываюсь по сторонам. Музыка играет на таком уровне громкости, чтобы расслышать собеседника и не напрягать голосовые связки, музыка не делает из общения пародию на него же, нет необходимости кричать, даже если всего–навсего хочешь сказать «да».

Пока я раздумывал, как взять пиво – холодильники стояли в пространстве за барной стойкой – подошла Милли.

– Если хотите взять напитки, обогните барную стойку с любой удобной вам стороны и откройте холодильник. В этом плане у нас самообслуживание.

Спасибо, Милли. Я пробежал глазами по полкам – кроме пива были и другие виды алкоголя. Хотелось «Гинесса» с густой тёмной пеной, ледяного, как тон Милли.

– Последнее разъяснение. Вам захочется секса – это не вопрос, а утверждение – поэтому скажу, что все девушки здесь добровольно и они спокойно могут отказать вам, если сочтут вас неподходящей краткосрочной парой. Девушки останутся трезвыми до окончания встречи, если вам отказали, не пытайтесь действовать силой или настаивать каким–либо другим образом – мы вышибем вас отсюда и ваша репутация в этом зале не будет даже предметом для разговора. Естественно, попасть сюда позже вы больше не сможете.

«Гинесс» хорошо гармонировал с кокаином, вкус раскрывался ярче, оттенков было больше, я молча слушал Милли. Я молча хотел Милли. Читал её очки, но сквозь отражение вглядывался в себя.

– Это всё. Не стесняйтесь вызывать меня – мне неплохо за это платят.

Милли на полсекунды приподняла очки и подмигнула. Я пересел со стула на мягкий кожаный диван около барной стойки и стал смотреть по сторонам, не думая о целях тех, кто здесь находился.

Милли была не одна – я насчитал ещё девять «помощников и консультантов», таких же обнажённых, но некоторые были без тёмных очков. Одна из них присматривала за тем столом, где сейчас расслаблялся Пеликан. Были и такие же одиночки как я – к ним подходили другие «Милли» с подносами, на которых лежали различные порошки или таблетки. Люди слушали музыку, разговаривали и пока что никто не пытался трахнуть «свою» помощницу, по крайней мере – прилюдно.

Пеликан наговорился с лоснящимися парнями, встал из–за стола, закурил и стал оглядываться. Я вжался в диван, допивая остатки «Гинесса». Он заметил меня, махнул рукой и крикнул, что сейчас подойдёт. Необязательно, подумал я, понаблюдаю за вами всеми со стороны, понаблюдаю, но ничего не происходит, подумал я. Подумал я – подумал я. Я потерялся в воображаемом диалоге, рассматривал пол, выложенный разноцветной мозаикой, квадратные плиточки с неровными краями, мудилы плюют жвачку на пол, остаются чёрные кляксы, чёрные ботинки..надо мной навис Пеликан.

– Ты в порядке?

– Да. В полном.

– Тогда продолжим. Отказаться ты не можешь.

Не могу?

– Можешь, конечно, попытаться, но я бы не советовал.

Ты до хуя советуешь, как я посмотрю. Так и делай сам в точности так, как говоришь. Милли садится рядом со мной на диван, ставит мне на колени поднос.

– Марки. ЛСД. Марихуана. Гашиш. Кокаин.

Она делает паузу после каждого наименования. Я размышляю, к какой части меню имеет отношение Пеликан.

– Выбирай, Рэ.

Беру кислоту. Опыта с ней у меня тоже ещё не было. Милли улыбается, теребит правый сосок, предлагает выбрать Пеликану. Он берёт то же, что и я. Милли уходит. Закидываемся. Пока могу, иду к холодильнику и беру два «Гинесса» – себе и себе.

– Что здесь делают все эти люди? Они не похожи на нариков, не похожи на тех, кто пришёл за еблей.

– Успел ты заметить или нет, здесь поровну мужчин и женщин, не все из них знакомы друг с другом, но процессы, запускаемые атмосферой этого места,

Свет приглушённый, но позволяет разглядеть лица, одежду, сверкают украшения и бокалы, свободного места чуть больше, чем людей – всем хватает воздуха, пространства, времени может не хватать, но мне об этом ничего неизвестно.

– сводят сам акт знакомства к формальности – не нужно придумывать, зачем ты хочешь познакомиться или поговорить, желание – вот что имеет вес. Наркотики

Наркотики. Как они сюда попадают в таком количестве? Почему без них невозможно собрать присутствующих? Они пришли за наркотиками или наоборот? Скорее наоборот, а Милли, а ещё девять других «Милли», жираф на вертушках, «Гинесс» истекает пеной как эпилептик, я слизываю пену, мне мало, я прислоняюсь к губам эпилептика, всасываю, втягиваю в себя то, что ещё есть у него внутри, он корчится, судороги и спазмы, прикусывает себе язык, нет, ко вкусу крови я равнодушен, мне нужна плотная густая пена.

– не главное, их не обязательно принимать, есть алкоголь, есть соки, вода, я не знаю, легко можно обойтись сигаретами и разговорами. Мы все можем быть полезны друг другу. Например,

Пеликан, ёб твою, уйми свою зубную трещотку, ты так сильно крутишь головой, что меня уже тошнит. Зачем ты вставил сливы вместо глаз? Они же прорастут тебе в голову.. Они, они же.. Перестань хлестать меня ветками – кожа уже отслаивается, кто за нами уберёт?

– я отсосал тем парням, каждому, теперь могу выебать их маленькие жопки. Или вот, вон та девушка, с

Как ты будешь ебать их? У тебя ни одного сучка нет, да перестань ты уже размахивать своими ветками!

– татуировкой на шее, в зелёном платье – видишь? Спец по недвижимости, поможет мне с арендой помещений под магазины. Соответственно, возьмёт себе хороший процент, но деньги у меня есть. Слушай, какие формы может принимать твоё абстрактное мышление? Какие

Никакие.

– образы оно воспроизводит? Напряги свои орешки и постарайся запомнить хоть что–то. Скоро увидимся.

Оно осыпало меня листьями и ушло.

Образы воспроизводит. Я закуриваю, снимаю обувь и ложусь на диван. Дэнни. Жму зелёную кнопку. Появляется Милли. Такая же свежая, её пизда на уровне моих глаз, но что–то мне сейчас не до проникновений. Милли садится на корточки. Только не какай здесь, пожалуйста, ты испортишь мне вечер. Она гладит меня по голове и спрашивает, что я хочу.

– Нужно собрать посылку для Дэнни.

– Дэнни?

– Да, мой друг.

– И что вы или он хотите видеть в этой посылке?

– Я не знаю. Что–нибудь, лучше таблетками и травой.

– Хорошо, я скоро принесу. Вам нравится здесь?

– Скорее да, но, вы понимаете, моё восприятие сейчас искажено.

– О, ничего. Отдыхайте, я скоро буду.

Будь, Милли. Хоть кто–то живой есть в этой пустыне.

Остальное помнится смутно – музыка, Пеликан, стоящий с микрофоном в центре зала и демонстрирующий свои коленки, нечёткие видения, галлюцинации на фоне мозаики пола, путешествие до холодильника и обратно длиною в несколько дней, Милли на самокате, Милли, стоящая на голове и удерживающая поднос на ногах, Пеликан сидит на диване рядом со мной, у него в руках шприц, Милли перетягивает ему левую руку, Пеликан ставится и сползает на пол, я проваливаюсь под диван и вижу руку Пеликана – из дырки капает кровь, Милли отсасывает вибратору.

Я проснулся дома у Пеликана – сижу в кресле, в одежде, в обуви, в руке зажат бумажный пакет. Ну пиздец, ничего не соображаю, картинка прошедших суток не складывается, я воняю потом, прокисшим пивом, тело затекло и болит.

Так и сижу какое–то время с открытыми глазами, пытаюсь привыкнуть, окна не зашторены, солнечно, но уже точно не утро и не день. Не надо дёргаться, уговариваю я себя, никаких рывков, вся одежда пропиталась потом и липнет к телу, я в гидрокостюме, на дне, но не в море. Накатывает сильная усталость, но зато я снова чувствую руки и ноги, лениво болтаю той рукой, в которой пакет. Он перевязан резинкой, открываю его – «что–то» для Дэнни, таблетки и трава в отдельной упаковке. Отвлекаюсь на храп Пеликана – он ворочается, бьёт руками по кровати, на подушке тёмное влажное пятно. Храпит и фыркает как жирный суслик.

Конверт. «Для Дэнни от Милли». Хм.. Они знакомы? Так..Дэнни вроде понял, куда я еду. Конверт не запечатан. «Честность – вот что нас объединяет». Я расскажу тебе, Дэнни, конечно расскажу. Достаю две фотографии, на одной – растрёпанный Дэнни, спорит, что–то доказывает Милли, она снисходительно улыбается. Ничего не происходит. На второй Милли держится за левое бедро, из–под пальцев видна кровь, Дэнни в кадре уже нет. Милли голая, рот открыт, она стоит в зале возле одного из столов и смотрит куда–то в сторону – может, зовёт на помощь. Фотографии сделаны камерами наблюдения. Складываю снимки обратно в конверт, убираю в пакет, затягиваю его резинкой. Думать не хочется.

Как только я собираюсь уходить, просыпается Пеликан. Говорю ему, что ухожу. Он явно не понимает, что я хочу ему сказать, опухший, приподнялся на одном локте, шлёпает губами, не в состоянии выразить свою единственную мысль. Пока – кричу я ему и изображаю пальцами шагающего человечка.

– Брррм, нмнмнт.

– отвечает он мне. Прощай, придурок – я делаю вторую попытку.

–

Локоть не выдерживает собственного веса Пеликана и он снова в лежачем положении, головой на подушке. Дышит, пердит губами как конь. Ну поперди, тебе всё равно, а я уже наслушался. Беру вторую подушку и бросаю ему на голову. Закрываю дверь и хромаю к себе домой. Где Милли, когда она так нужна?

Party 6

А что, если.. Если Рэ тоже выгнали из «Таймхоппера»? Стоило ему только заикнуться о «подарке» для меня, упомянуть моё имя. Нехило я его подставил в таком случае. Надеюсь, он хотя бы успел накидаться как следует. Надо было сказать, что подарок просто «для друга», не называть конкретных имён.

Меня выперли оттуда в самый первый заход – нас с Виком рекомендовал туда его случайный знакомый. Я не угорал по наркотикам, есть они – ну и ладно, отвлечёмся, нет их – так ещё лучше. Была интересна атмосфера места. А когда сказали, что можно попробовать отъебать кого угодно, тогда я и съехал с дорожки слегка.

Её звали Милли, она была нашим с Виком «помощником и консультантом». Ещё с того часа, когда она заехала за нами, я уже захотел. Увидел её позже без одежды в зале, сидел как на иголках и ходил из угла в угол, забыл про Вика напрочь, видел только её пизду, кругом пизда Милли и её тонкие загорелые пальцы, она дрочит мне и я забрызгиваю её очки. Я вызвал её зелёной кнопкой, честно сказал, что хочу выебать.

– Нет. Надеюсь, вы хорошо проводите время.

Звучало как издёвка, как наёбка – типа она так заигрывает со мной, набивает себе цену.

– Что–то ещё? Принести вам что–то из нашего меню?

Тебя. Мне нужна только ты. Я прикасаюсь к её груди, она не реагирует. Спрашиваю, можно ли просто поговорить с ней. Можно. Мы идём за свободный столик и я хочу выяснить причину, по которой она мне отказывает. «Честность – вот что нас объединяет». Милли отвечает, что не обязана объяснять и что я могу попробовать с кем–то другим. Я пускаюсь в долгие объяснения, признаюсь ей в любви, говорю, что готов встретиться за пределами зала, в другой обстановке, в других обстоятельствах, наедине, сходить куда–нибудь – ну как обычно. Может, я и не готов, и не хочу с ней встречаться никогда после этого разговора – я хочу её выебать именно сейчас, вот и всё. Она слушает меня молча, подпирает рукой подборок, закидывает ногу на ногу, облизывает губы и

– Нет, Дэнни.

– встаёт, чтобы уйти. Я встаю одновременно с ней, прошу прощения за своё поведение,

– Надеюсь, вам у нас нравится.

– хватаю со стола тарелку и бью ребром этой тарелки по левому бедру Милли. Она вскрикивает, тарелка рассекает кожу, из раны льёт кровь, Милли закрывает рану руками и кричит в сторону,

– Сэл! Сэл!

– на меня надевают наручники и выводят, напоследок говорят, что скоро пришлют по почте счёт, который мне необходимо оплатить как можно быстрее. Я оплатил его, продав наркоту, которую мне удалось унести оттуда, и спиздив недостающие деньги у матери.

Вик тогда остался – какие обиды – и мы увиделись вечером следующего дня. Он хотел вроде как спросить, почему я выпустил своего внутреннего мудака и диктатора в самом неподходящем для этого месте, но осёкся, не стал продолжать,

– Прости, Дэнни. Я не должен тебя учить, как поступать в каких–то ситуациях.

– но я понял его, его переживания, не из–за того, что кто–то там подумает о нём, обо мне, о нас вместе, он беспокоился за меня, пройдя через мои приступы ярости, беспричинной злости, ежедневной апатии и хуй пойми чего ещё. Как бы я ни грубил, ни выёбывался – осознание того, что сказал или сделал, приходило позже – он не отворачивался от меня.

Подкрадывался ко мне, искал нужные слова, лучше бы отпиздил – без жалости там, без всех этих психологических трюков, уловок–удавок.

– Дэнни, нужно денег накопить. Мне не дадут здесь сдохнуть, будут залечивать, поддерживающая терапия и всякое дерьмо. Мне это не нужно, мне больнее от того, что умереть не дают, а не от того, что лечат или не лечат. Есть же страны, где делают эвтаназию по медицинским показаниям, отключают аппараты, искусственно поддерживающие в тебе жизнь.. Мне ЭТО нужно, Дэнни. Полёт и смерть в конце. Заебись было бы, а, чтобы самолёт развалился к ебеням над морем или океаном? Хахахахаха. Я бы тогда совместил побег и цель этого побега. Одно на другое наложилось бы, ёбнуло по сердцам тех, других, кто летел со мной в самолёте, по их сердцам и по сердцам тех, кто их провожал и ждал. Эгоистично, конечно. И моё тело, не поддающееся идентификации. Или его вообще не нашли, хахаха, «пропал без вести».

После таких монологов мне уже самому хотелось сдохнуть. Я срывался, орал на Вика, отговаривал, угрожал – чего я только не делал, и всё для того, чтобы потом только и выслушивать, после его смерти, что чуть ли не я во всём виноват, не остановил, хуёвый из меня друг и сам по себе я тоже хуёвый. Особенно усердствовала мать Вика – с ней произошли заметные изменения, психика не выдержала – она хотела меня убить. Буквально. Мои родители и родители Вика давно дружили, но теперь резко насрали на эту дружбу, на поддержку, которая она давала, мне было похуй на эту дружбу и раньше, все эти тупые приколы и «званые ужины», которых мы с Виком избегали, а теперь плюнуть не на что – ничего нет.

Как раненая куропатка, я всё глубже и глубже зарывался в снег своих внутренних переживаний, но кровь не останавливалась и меня было легко найти по этому следу. Раздавить. Никому смелости не хватило.

Когда Вик понял, что сбежать не получится, у нас начались долгие дни, забитые разговорами исключительно о способе, которым он мог бы себя убить. Денег на яды, которые убивают быстро, у нас не было, не было знакомств, которые позволяли бы достать их хоть с какой–нибудь скидкой, передоз Вик не рассматривал, считая, что вероятность нужного исхода не приближается даже к 90%.

В это же время активизировалась моя мать – включила гиперопеку, гиперзаботливость, старалась угодить мне во всём, затевала разговоры, но прекрасно знала, что говорить с ней я не буду. Мы с ней сходимся во взглядах только на один процесс – и это не разговоры, и это не жизнь внутри семьи в неком общепринятом понимании.

Вик перебирал варианты – составил список, плюсы–минусы, воздействие способа убийства на органы, последствия при неудачном исходе (неудачном – не окончившемся смертью). Я видел только отдельные буквы, цифры пунктов и подпунктов, руку Вика, выводящего эти значки, которые приведут к смерти. Вик не видел, не ощущал свою жизнь в патетических, высокопарных, пафосных предложениях наподобие «жизнь – это высшее благо». Ни в каких богов никто из нас не верил, мы в открытую смеялись над религией и людьми, которые крестились при виде каждой церкви, каждого придорожного креста или двух палок, напоминающих им крест.

– У них нет смысла в жизни. Дырка внутри. Они её заполняют так, как их научили, так, как они это сами понимают. Рабам нужен господин – это должен быть первый пункт. Я не раб, Дэнни, мне не нужно давать пинка, чтобы я начал что–то делать, мне не нужно читать тексты, где говорится, что и как мне следует понимать. И ты, и я можем такие тексты каждый день писать, и найдутся, обязательно найдутся те, кто сделает то, что мы им прикажем – напрямую или намёками, будем мы прикрываться добрыми намерениями или не будем.

Да, Вик, да. Меня ты тоже не слушаешь. Ни меня, ни свою подругу, а больше никто и не может на тебя повлиять. И мы с ней не можем.

Почему у тебя ВИЧ, Вик? Откуда? Я спрашивал себя, спрашивал его – безрезультатно. Раскручивая розетку, ковыряясь отвёрткой в её внутренностях, разбирая на составные части, я уже решился схватиться за оголённые провода, торчавшие из стены – оставалось всего лишь включить автомат, вернуться обратно и посильнее зажать провода в руке. Да ну, 220 может и не хватить. Я вспомнил, как падал с крыши электрички подросток, от него исходил лёгкий дымок, он падал головой вперёд, на платформу. Схватился за токоприёмник или за контактный провод – раз, черепно-мозговая травма – два. Шансов уже намного меньше, намного. Он лежал, небольшого роста, худой, шапка надвинута на глаза, лежал и судороги трясли его, сейчас он был не тяжелее сумки той женщины, которая бросилась делать парню непрямой массаж сердца. Мужчины отворачивались. Парень быстро затих, шапка окрасилась густым тёмным, впитывала, сколько могла, потом кровь просочилась на асфальт. А в самом начале был звук, будто разбили очень большую лампочку, и из вспышки вылетел парень. Я покрутил в руках винты, погладил резьбу и прикрутил обновлённую розетку на место. Не смог. Зассал.

Дату Вик выбрал сразу, как только решил сдохнуть. Запас времени у нас, у него был, но со способом он ещё не определился. Он просил меня принять в этом участие, «помочь» ему, ему больше не с кем советоваться, не с кем это обсуждать,

– Дэнни, ясный день, блядь, если я заикнусь об этом хоть где–то, меня изолируют, заставят проходить всякие курсы лечения, а потом и реабилитации, чтобы «прогнать суицидальные настроения». Думаешь, это будет лучше для меня? А? А, Дэнни?

– а умирать он будет один,

– Дэнни! Послушай, послушай меня! Помоги мне всё распланировать, я от тебя больше ничего не требую. Я и этого требовать не могу – прошу, это просьба.

– не будет помнить о том, что произошло, как произошло, проигрывать в своей голове сценки из жизни умерших, не будет просто скучать.

Скука, чувство потери – это всё для живых.

– Повешение, Дэнни. Я повешусь. Присмотрим место в лесу, чтобы не совсем в глубине, но и не на виду. Найдём крепкое дерево, ты сходишь со мной, но на процесс тебе смотреть необязательно. Мне нужно твоё присутствие, нужно будет чувствовать, что ты где–то поблизости. Не кинул меня, остался до последнего, как бы громко это сейчас ни звучало.

Мы идём в лес, я стараюсь абстрагироваться от происходящего, как бы ни презирал какие–то условности или «общественные нормы поведения и морали», этот поход для меня – сам по себе небольшая смерть, Вик умрёт позже, а я умираю сейчас, несмотря на шутливый, можно сказать игривый настрой Вика. Эти шутки только усугубляют ситуацию, заталкивают её ещё на насколько уровней ниже, тошнота поднимается, а я уже сгорел, сижу на пне и мну жухлую траву, она колется, засохшие соломинки твёрдые, как игла, мёртвые, они, когда живые, так не могут.

Вик подходит ко мне, хлопает по плечу – такой киношный жест, дружба, братство, «мы всё сможем», да, именно сможем, сдохнуть поскорее – встаёт передо мной, руки в карманах, полуулыбка,

– Ты чего, Дэнни? Я думал, мы обо всём договорились.

– пошёл ты на хуй, пошёл ты на хуй,

– Слушай, если вот совсем никак не можешь мне помочь, тогда не мешай. Прими такую штуку – ты всё равно будешь последним, кто меня живым увидит.

– сука, сука, зачем, я не хочу, мне больно, не знаю, больнее чем тебе или нет, гондон ты, Вик, эгоистичный хуила, я тебя ненавижу,

– Так что? Ты со мной или нет?

– ёбни меня здесь и сейчас какой–нибудь корягой, кто ещё попрётся сюда, за зиму снегом заметёт, «пропал без вести»,

– Пойдём, покажу тебе старый крепкий дуб, выскажешь своё, хахаха, экспертное мнение.

– что я делаю вообще, зачем мне это, а, всё равно он сдохнет. Я могу рассказать о его планах, предупредить хотя бы. Но не буду. Это только ускорит процесс.

Вик привёл меня к дереву. Толстый дуб, мощный, прочные на вид ветки. Он ткнул пальцем в одну из них и полез проверять. Я стоял внизу и ковырял жёлуди, конечно, свинья; самый мягкий эпитет. Вик добрался до нужной ветки, сел на неё, обхватил, прижался лицом, встал на ноги, попрыгал,

– Огонь! То, что нужно.