Читать книгу: «Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности», страница 4

Глава 2. Аргумент: как доказать свою правоту

Сидя в темном классе на пропахшем плесенью первом этаже Сиднейской средней школы для девочек, я насчитал еще пятерых кандидатов, ссутулившихся в разных углах в глубокомысленных позах. Я узнал только одного из них – Дебру. Ей было всего семнадцать, на несколько лет старше меня, но в нашей местной дебатной лиге у нее сложилась репутация очень сильного и жесткого соперника. Тренеры специально разрабатывали стратегии для смягчения ее разрушительного эффекта, но за Деброй все равно тянулась длиннющая цепь поверженных оппонентов. Тем прохладным осенним утром в мае 2010 года девушка, сидевшая у окна, показалась мне непомерно, устрашающе огромной в лучах солнца, которые просвечивали сквозь ее растрепанные волосы и блеснули на ее брекетах, когда она широко зевнула.

Процесс отбора в сборную по дебатам штата Новый Южный Уэльс был незатейлив. Из сотни первоначальных конкурентов большинство отсеивалось, а из оставшихся двенадцати человек формировалась команда. Далее эта дюжина тренировалась несколько месяцев под руководством и наблюдением лучших тренеров страны, а затем половину опять отсеивали. Остальным шести – четыре члена команды и двое в резерве – будущей весной предстояло представлять Новый Южный Уэльс, самый густонаселенный штат Австралии, на национальных чемпионатах по дебатам.

Итак, мы сидели и ждали, и никому в комнате не пришло в голову спросить меня, почему я решил вступать в игру при столь жалких шансах. И очень хорошо, ведь достойного ответа на этот вопрос у меня не было. За последние пять лет дебаты стали для меня настоящим инструментом выживания; они давали мне голос и способ находить смысл в запутанном мире. Я, можно сказать, даже пристрастился к этому занятию. Но в той маленькой холодной комнатушке в окружении мрачных неулыбчивых лиц меня обуревали совсем другие чувства.

Дело в том, что до нашего переезда в Австралию у меня не было реальных амбиций, они мной не управляли. В школе я получал хорошие, хоть и ничем не примечательные оценки и выбирал внеклассные мероприятия, в которых ценилось скорее участие, чем мастерство. В начале 2003 года, в третьем классе начальной школы в Сеуле, я наотрез отказался участвовать в выборах президента класса, предпочтя довольствоваться административным постом секретаря. Позже в том же году мы переехали в Сидней, и к этому времени моих родителей – а они оба в школьные годы были очень популярны – уже всерьез беспокоило, что честолюбивые амбиции обоих семейств окончательно затерялись в длинной цепочке наследственности.

Но в Австралии что-то изменилось… или я изменился? В четвертом классе, в десять лет, я по-настоящему взялся за учебу – грамматические правила, таблицы умножения, география страны и региона, – увидев в этих знаниях компонент, необходимый для успешной интеграции в новую среду. Я не спал ночами и не обращал внимания на выходные. Потом, в пятом классе, я впервые получил по одному из предметов высшую оценку. И в тот момент услышал в своей голове сварливый голос: «А почему бы не получать такие же оценки по всем предметам? И до самого конца учебы в школе?»

Теперь я учился в десятом классе, ни на миг не забывая о том, что большие амбиции нужно прятать за самоуничижительными шуточками и прочими «дымовыми завесами», ведь «высокие маки» (так в Австралии называют людей, чьи амбиции или успехи оскорбляют ожидания окружающих о всеобщем равенстве) нередко обречены на то, что их «подрежут». И вот тем утром, пытаясь сфокусироваться на предстоящем прослушивании, я подумал: уж не начала ли эта полезная маска сползать с моего лица?

Прослушивание было запланировано на десять утра, и через двадцать минут после назначенного времени кандидаты под прессингом тягостного ожидания занервничали. Один из ребят, Дайсон, худенький нервный паренек в жилетке, разразился резкой критикой по поводу неудобств этой задержки, а в задней части помещения Сиенна, высокая девушка в струящемся платье в стиле бохо, закружилась в своем углу в танце-трансе. Совершенно неподвижно сидели только мы с Деброй, но что-то мне подсказывало, что она-то точно застыла не от страха.

И вот, когда Дайсон поднял палец явно в преддверии крещендо обличительной тирады, дверь позади него распахнулась и в комнату в облаке холодного воздуха ворвалась одетая в черное студентка. Она представилась одним из помощников тренера. Девушка была немногим старше нас, чуть за двадцать, но держалась на удивление уверенно и властно. «Порядок выступлений на утренних дебатах следующий, – начала она. – Первый утверждающий спикер: Бо Со. Первый отрицающий спикер: Дебра Фриман. Второй утверждающий…»

Зачитав весь список, она назвала тему: «Смертная казнь не оправданна ни в какой ситуации».

* * *

В средней школе на подготовку к дебатам в парламентском формате обычно дается час. Первоначальная цель – разработать кейс, набор из четырех-пяти аргументов в поддержку заданной темы. Эти аргументы в ходе дебатов озвучивают первый и второй спикер, а третий фокусируется на опровержении. График работы команды, как правило, таков.

0–5 минут: Мозговой штурм – Все члены команды записывают свои идеи по предложенной теме

5–15 минут: Набрасывание идей – Каждый член представляет свои идеи группе

15–40 минут: Разработка кейса – Группа выбирает из предложенного списка четыре-пять самых сильных аргументов и конкретизирует их

40–55 минут: Написание речи – Каждый участник пишет свою речь

55–60 минут: Последний штрих – Группа непосредственно перед дебатами обсуждает финальные детали стратегии

В помещениях для подготовки к дебатам обычно четко соблюдается второй закон термодинамики: энтропия в закрытой системе со временем усиливается. Из-за жестких временных ограничений выгодами и преимуществами групповой работы особо не воспользуешься. Да и требование, что каждый участник дебатов должен поддерживать линию своей команды, создает дополнительное давление. И, поскольку использовать гаджеты и вспомогательные материалы на этапе подготовки запрещено, приходится довольствоваться примитивными инструментами: базовыми принципами, голой эвристикой, подзабытыми фактами. А результатом обычно становится среда «кипящего котла», страсти в котором накаляются донельзя, а иногда и воспламеняются.

Но с помещением для подготовки к дебатам, которое нам выделили в той школе для девочек, – это была просторная, продуваемая сквозняками комната для отдыха учителей, – возникли проблемы совсем другого характера. Наша троица – критикан Дайсон, приветливый регбист по имени Бен, о котором я писал раньше, и я – сидела вокруг огромного стола в центре комнаты, настороженно поглядывая друг на друга. На каждую высказанную идею с пяток явно придерживалось. Кто-то то и дело начинал: «Думаю, мы должны…», «Может, лучше всего указать на…» – а затем, так и не закончив, замолкал. И в общем-то, это вполне объяснимо, ведь подготовка к дебатам всецело базируется на сотрудничестве группы, но побеждает на прослушивании кто-то один. И никакой доброжелательностью этот конфликт, увы, не устранить.

Мы с Беном еще обменялись парой-другой идей, а Дайсон только и делал, что строчил в своем блокноте. На пятнадцатой минуте этап группового обсуждения завершился, и мы разошлись по углам писать свои речи. У меня все шло неплохо. Я действительно верил в нашу позицию, да еще и знал кое-что об обсуждаемой проблеме – надо признать, довольно редкое для дебатов сочетание. Короче, я знал, что буду говорить.

В половине двенадцатого наша троица в гробовом молчании собрала каждый свои записи и поднялась в главный зал, где проходили дебаты. Еще в коридоре на втором этаже я услышал гул толпы. Стараясь по максимуму переносить вес на внутреннюю поверхность пяток – этому трюку меня научили родители, он помогает унять дрожь в ногах, – я шел на этот шум, пока он не окружил меня со всех сторон. В большом классе, устланном зеленым ковром, перед двумя рядами стульев сидели двенадцать членов отборочной комиссии – тренеры и бывшие члены команд по дебатам, люди от двадцати до тридцати лет. Когда мы вошли в комнату, они смотрели на нас очень внимательно и вздыхали.

Я было двинулся к месту в первом ряду, но один из членов комиссии, дородный рыжебородый мужчина в кожаной куртке, жестом указал мне сразу пройти в центр комнаты. В этот момент аудитория начала барабанить по стоящим перед ней столам – дробь была настойчивой и не слишком слаженной – и делала это до тех пор, пока комната не завибрировала вплоть до самых дальних углов. Я почувствовал, как тепло поднимается по моему позвоночнику. От запаха сала и семян фенхеля, исходящего от недоеденного кем-то хлеба, меня немного затошнило.

Я огляделся в поисках хоть какой-нибудь дружеской поддержки; кого-то, на ком мои глаза могли бы отдохнуть. Ну, это точно не стильная молодая пара в одинаковых джинсовых куртках. И не спокойная женщина с глазами-буравчиками, в которой я узнал бывшую чемпионку мира по дебатам. В итоге я уставился на выцветший ковер между головами двух людей в первом ряду. И, сделав глубокий вздох, начал говорить.

– Смертная казнь – это не что иное, как убийство, совершаемое государством. Она позволяет, причем с необратимыми последствиями, проявиться худшим аспектам системы уголовного правосудия: произволу, непрофессионализму, предвзятости и даже враждебности по отношению к малообеспеченным слоям общества.

Тут надо отметить: момент, когда спикер впервые нарушает молчание, весьма показателен. Он знаменует бодрящую встречу с подводными течениями сопротивления и восторга, неизменно скрывающимися под неподвижными на первый взгляд поверхностями. Опыт этот, безусловно, включает в себя чувственное восприятие – едва заметное движение бровей слушателей; то, как члены комиссии водят ручками по бумаге, – но гораздо больше опирается на интуицию, изначальное ощущение смысла ответа на вопрос: «Как у меня получается?»

– Мой первый аргумент заключается в том, что смертная казнь – явление жестокое и нестандартное. На практике даже ее наигуманнейшие формы таковы: заключенные, в том числе невиновные, проводят более десяти лет в постоянном страхе перед неминуемой смертью. А затем их подвергают тому, что, возможно, становится самым ужасным опытом, который только можно вообразить, – медленному поэтапному управлению собственной смертью.

Я чувствовал, что некоторых членов комиссии мои аргументы убеждают. Кивки, поначалу почти незаметные, становились энергичнее, а взгляды, сперва жесткие и оценивающие, смягчились в знак согласия и сочувствия несчастным. Воодушевленный такой реакцией, я слышал, что голос мой становится громче и увереннее. Я уже не боялся смотреть в глаза слушателей, стараясь взглядом передать им глубину свой убежденности. И хотя я слишком затянул с первым аргументом, явно злоупотребив риторическими излишествами, и мне пришлось несколько смять второй пункт, в котором говорилось о риске неправомерного осуждения, в отведенное время я уложился; на часах даже еще оставалось двадцать секунд.

– Такой бесчеловечной практике нет места в справедливом обществе. Пока она сохраняется, это уничижает каждого из нас. Прошу принять во внимание этот довод.

Тут аудитория зааплодировала, и я взглянул на скамью соперников. Дебра, сидевшая между двумя другими спикерами, которые из-за нервов были такими бледными, что походили на пару мраморных колонн, теперь собрала свою непослушную копну в свободную дульку. Достав из сумочки очки в тонкой оправе, она нацепила их на нос, из-за чего черты ее лица резко заострились. Не успел я дойти до своего места, как Дебра уже замаячила там, где только что был я. Ее голос с самого начала звучал резче и четче моего.

– То, что вы сейчас услышали от предыдущего спикера, нельзя считать аргументами. Это были лишь голословные заявления. Он не представил оснований верить в то, что он сказал. Он просто рассказал, во что верит сам, используя множество весьма эмоциональных эпитетов. Ну, я, конечно, очень извиняюсь, но в дебатах это неуместно. Дамы и господа, просмотрите еще раз свои записи. И спросите себя – даже если вы согласны с противоположной стороной… особенно если вы с ней согласны, – услышали ли вы убедительные доказательства сделанных предыдущим оратором выводов?

Я почувствовал, как у меня вспыхнули щеки. Моей первой реакцией были непонимание и возмущение: о чем она говорит и кем себя возомнила? А затем я услышал в голове тихий голосок, решившийся задать более важный и тревожный вопрос: а может, она права? Я потянулся было к своему блокноту, но, заметив, что все попеременно смотрят то на Дебру, то на меня, замер, попытавшись сделать каменное лицо. Дебра тем временем продолжила свою вивисекцию, приступив к конкретному разбору моих ошибок.

– Заявление без доводов и доказательств («смертная казнь отвратительна») было голословным утверждением; заявление без доказательств («логика диктует нам, что смертная казнь призвана сдерживать преступность») было спекуляцией; а единственное заявление, базировавшееся на доказательствах («данный сбой процедуры в Джорджии четко показывает, что смертная казнь – мера в высшей степени ненадежная»), – обобщением.

Я отлично знал эти термины. Этим концепциям нас обучали при подготовке к школьным дебатам в первую очередь; они входили в базовый набор раздела по аргументации. С тех пор я выдвинул сотни аргументов, как на турнирах в лиге, так и в повседневной жизни. Неужели я что-то упустил?

Дебра произносила шипящие в словах утверждения и обобщения так, будто это не научные термины, а чуть ли не ругательства. Пока она говорила, я чувствовал себя так, словно угодил под ее брекеты: меня било тупыми ударами ее коренных зубов и царапало металлом скоб. Так вот что, оказывается, имеют в виду, говоря: пережует и выплюнет.

* * *

Тем вечером мы с родителями пошли ужинать в местный вьетнамский ресторан. Тесный зал, где семьи сидели за скрипучими столами буквально плечом к плечу, пропах бульоном и растительным маслом. Результаты прослушивания должны были обнародовать менее чем через час, я был благодарен за этот шум, повышенную влажность и сильные запахи – это отвлекало меня от навязчивых мыслей о том, прошел ли я его.

Сидя за столиком возле кухни, я пытался объяснить родителям, что все запорол. «Ну, не знаю, как по мне, ты все правильно сказал», – пожала плечами мама. «Члены комиссии должны знать правду, – подхватил папа, кивая и очищая вареную креветку. – В итоге это единственное, что имеет значение». Безупречная искренность в голосах родителей вызвала у меня приступ разочарования и злости, пусть и не слишком сильный.

Мои мама с папой редко на какую тему выдавали больше афоризмов, чем на тему «правды». Родители воспитывали меня на вере в то, что «правда всегда побеждает» – максима, которая в полной мере сочеталась с их христианской верой и с отвращением ко всякой чепухе в целом. По их мнению, попытки скрыть реальность не только подозрительны, но и обречены на провал. В один прекрасный момент правда выйдет наружу – это так же точно и неизменно, как то, что утром взойдет солнце.

Один из наших любимых семейных фильмов – картина 1992 года «Запах женщины», в которой Аль Пачино играет стареющего ветерана, ушедшего на покой и не находящего этого покоя. Его персонаж, Фрэнк Слэйд, слеп, вечно пьян и страшно вспыльчив. Родные, измученные его причудами, нанимают Чарли Симмса, ученика эксклюзивной частной школы Бэрд (парень из небогатой семьи, учится на стипендию), присматривать за ним в выходные на День благодарения.

Это фильм, в котором два главных героя постепенно становятся друзьями. Слэйд по ходу дела помогает Чарли стать личностью, а Чарли уговаривает Слэйда дать еще один шанс своей жизни. В Нью-Йорке они обедают в фешенебельном ресторане, Слэйд танцует танго с милой девушкой и носится на арендованном дорогом авто по улицам (а он, не забывайте, слепой). Но все это время над Чарли нависает темная туча. За отказ доносить на одноклассников, виновных в дурной шутке, ему предстоит предстать перед дисциплинарным комитетом, который рассмотрит возможность его исключения из школы.

И вот наступает день слушания. Чарли загнан в угол. Второй свидетель, парень из богатеньких, лжет, спасая свою шкуру, но Чарли отказывается делать то же, в результате чего раздраженный директор школы рекомендует комиссии исключить его. И тут появляется Слэйд. Он выдает пятиминутную тираду о смелости, лидерстве и мужественности. Недостаток структуры и выдержанной аргументации речи с лихвой компенсируется ее пафосом: «Я не судья и не присяжные, но вот что я вам скажу: этот парень никогда никого не продаст, чтобы купить свое будущее! И это, друзья мои, называется целостностью личности»⁹. Слэйд и Чарли выходят из зала победителями и удаляются под единодушные восторженные аплодисменты всей школы.

Этот фильм в полной мере отражал взгляды моих родителей – правда говорила в нем хриплым голосом Аль Пачино. Речь его была немногословной, непроработанной в деталях и, вероятно, именно поэтому на редкость искренней. Даже в столь скомпрометированной среде, как дорогая частная школа Новой Англии, такой голос невозможно было игнорировать. В борьбе с ложью правда всегда побеждает. В детстве я находил в этом фильме большое утешение, но, повзрослев, не раз ловил себя на том, что задаюсь вопросом: а как на самом деле ведут себя ветераны-алкоголики в залах судебных заседаний на северо-востоке Америки?

Кроме того, на тот момент – на дворе стояла середина 2010 года – мир завертело в вихре серьезных перемен. США вот уже несколько лет морочились с конспиративной теорией под названием «биртеризм»; медийные фигуры, участники ток-шоу и пользователи соцсетей наперебой муссировали ложное утверждение, будто президент Барак Обама родился в Кении. Подобные теории нельзя назвать беспрецедентными, но та была поистине потрясающей по охвату. Биртеризм освещался в мейнстримных СМИ с регулярностью, достойной лучшего применения. Согласно одному опросу, проведенному в марте того года, аж четверть респондентов считали, что Обама родился за пределами США и потому не имеет права быть президентом этой страны¹⁰.

Даже на игровой площадке в моей школе, за полмира от Вашингтона, один наш одноклассник как-то заявил, что своими глазами видел в соцсетях материал, подтверждавший, что у Обамы проблема с местом рождения. Мы тогда его высмеяли, но меня сильно смутило, что парень, не особо держась за эту теорию и не опровергая ее, назвал ее интересной.

Сам президент США в посвященном этому вопросу интервью на NBC News выглядел таким же потерянным, как и остальные. Он признал существование «некого механизма, сети дезинформации, которая в эпоху новых СМИ может работать непрерывно». И выразил веру в то, что американский народ достаточно мудр, чтобы видеть свет сквозь эту чепуху. «И я не собираюсь слишком уж беспокоиться о слухах, которые где-то там ходят». Но самой искренней реакцией Обамы, кажется, стали его довольно раздраженные слова: «Не могу же я повсюду ходить со свидетельством о рождении на лбу. Факты говорят сами за себя»¹¹. Оба высказывания были по отдельности верны, но несколько противоречили одно другому.

Сидя за столом в ресторане над дымящейся тарелкой фо, я то и дело возвращался мыслями к своему раунду против Дебры. Моя ситуация в нем – я считал свою позицию истинной, но не имел убедительных аргументов – казалась мне на редкость созвучной нашему времени. Во времена, когда правда оспаривалась и без особого труда скрывалась за пеленой лжи, рассчитывать на изначально присущую ей всепобеждающую силу было нельзя. Я думал, не должны ли мы, живя в такие сложные времена, переключить внимание с просто приобретения истины на приобретение навыков и мастерства в старой доброй работе по ее донесению до других людей.

Новости о результатах прослушивания пришли вместе с десертом. Я как раз погрузил ложку в жемчуга тапиоки, когда почувствовал вибрацию телефона в кармане. На загрузку электронного письма ушло несколько секунд. Мама прихлебывала чай, делая вид, будто ей все равно, что там написано. А вот папа чуть не вырвал телефон у меня из рук, наклонившись ко мне ближе некуда. Сообщение начиналось словами: «Мы рады сообщить, что вас отобрали в сборную по дебатам штата Новый Южный Уэльс».

* * *

Всю неделю до первого собрания сборной, запланированного на последнюю субботу мая, я изо всех сил старался не показывать своего волнения. Новости о том, что я прошел прослушивание, вызвали в школе небольшую, но вполне заметную волну. Друзья и учителя – по правде говоря, не совсем уверенные в том, насколько престижно быть членом сборной штата по дебатам, – ограничивались расплывчатыми восторженными фразами вроде: «Ого, сборная штата! Ну и как оно тебе?» Я от этого испытывал некоторый дискомфорт, ведь факт моего отбора реальной картины не менял: я оставался тем же пятнадцатилетним подростком, который неделей ранее пришел на прослушивание, и ему там здорово надрали задницу. Но ожидания моих родителей, учителей и сверстников с каждым днем все дальше отходили от этой истины. В пятницу вечером я долго лежал в постели, не в силах заснуть, и думал об огромной пропасти между тем, кто я на самом деле и чего от меня ожидают окружающие.

Стороннему наблюдателю было бы очень трудно определить, что объединяет двенадцать ребят, собравшихся в девять часов пасмурным субботним утром у входа в школу для девочек в Сиднее. Я и сам вряд ли смог бы это сделать. Среди нас, например, были капитан футбольной команды, прибежавший прямо с матча; симпатичный ботан, знаток классической литературы и музыкального театра; экстраверт, который, казалось, всё про всех знает, Дебра и я. Но затем дверь распахнулась и мы услышали слова, в какой-то мере решавшие эту трудную задачу: «Сборная штата по дебатам! Добро пожаловать!»

Нас повели наверх, в класс на втором этаже, тот самый, где на прошлой неделе проходило прослушивание. В той же похожей на пещеру комнате, освещенной люминесцентными лампами, мы расселись на страшно неудобных зеленых пластиковых стульях со спинками под прямым углом. Поначалу вообще было ужасно неловко. Я знал дебаты только как групповой вид деятельности; твоя команда соревнуется с другой командой, а школа – с другой школой. Однако теперь, прислушиваясь к тому, что говорят люди вокруг, я быстро понял, что на этом более высоком уровне успех носит более индивидуальный характер. У каждого члена сборной своя репутация, свой список соперников и своя история конкуренции. Тренеры называли нас звездами, но мы скорее были разрозненным созвездием – собранием ярких единиц, сгруппированных под воздействием некой внешней силы.

Через несколько минут к доске подошел импозантный рыжебородый мужчина – тот самый, с прослушивания; на этот раз он был одет в огромную фланелевую рубашку. Представившись Брюсом, студентом юридического факультета Сиднейского университета, он сказал, что он один из двух главных тренеров сборной штата. Затем он указал на второго тренера, мужчину куда менее впечатляющих размеров и постарше, по имени Марк. Мне в Брюсе особенно понравилось то, что он не стал проводить пространную и расслабленную презентацию, которая считается в Австралии чем-то вроде национального бренда. Его голос с первых слов звенел скрытой силой и только усиливал общее впечатление о нем как о человеке на редкость активном, сразу берущем быка за рога.

– Итак, начну со своего мнения о вас исходя из прослушивания. Многие либо никогда не умели правильно аргументировать, либо забыли, как это делается. А поскольку вы, ребята, собираетесь выступать на дебатах, я бы сказал, что это серьезная проблема. Аргумент – это вам не перечень фактов, не лозунг, не напутствие и не искреннее излияние собственных чувств. И не то, что смутно поддерживает вашу точку зрения. А что же это? Аргумент – это вывод о том, как обстоят дела или как минимум как они должны обстоять, обоснованный основным утверждением и подкрепленный набором вспомогательных доводов и доказательств.

Далее Брюс повернулся к доске и принялся писать на ней основные этапы.

При формулировке аргумента надо начинать с заключения – факта, суждения или предписания, которые слушатель должен принять (вы его должны в этом убедить). Например:

Боб – неприятный человек.

Заключение

Далее возьмите это заключение, добавьте к нему союз потому что и закончите предложение. Это основное утверждение, или то, что вы хотите доказать своим аргументом.

Боб – неприятный человек…

Заключение

…потому что ему наплевать на чувства окружающих.

Основное утверждение

Затем возьмите основное утверждение, добавьте к нему союзное слово потому что и опять закончите предложение. Это будет причина – довод в поддержку утверждения.

Бобу наплевать на чувства окружающих…

Основное утверждение

…потому что он часто жесток к людям, в том числе к своим друзьям.

Причина

Теперь подкрепите причину доказательством – информацией или фактом из реального мира.

За ужином в прошлую пятницу он очень обидно высказался о работе Шерил.

Доказательство

Любой аргумент можно улучшать практически бесконечно. Спикер всегда способен найти больше причин и доказательств, равно как и подобрать лучшие варианты уже имеющихся. И тогда он сформулирует больше аргументов лучшего качества в поддержку своей точки зрения. Но без всех перечисленных выше элементов любой аргумент будет неполным.

«И как вы думаете, этого достаточно? – спросил Брюс. – Заключение, обоснованное основным утверждением, и набор подтверждающих доводов и доказательств, – это все, что нужно?» И когда я уже было начал в ответ на его вопрос кивать, тренер возопил: «А вот и нет!»

«И чего же тут не хватает? Мы еще не показали, что наше основное утверждение действительно обосновывает наше заключение. Да, мы показали, что Бобу наплевать на чувства других, но кто сказал, что этого достаточно, чтобы заключить, что он неприятный парень, а не, скажем, просто рассеянный и невнимательный?»

Тут Брюс снова повернулся к доске и расписал последний шаг.

Под конец надо увязать основное утверждение, извлеченное из заключения, с еще одной причиной.

Тот факт, что Бобу наплевать на чувства окружающих, означает, что он неприятный человек, поскольку он причиняет людям много боли, независимо от его истинных намерений.

Связь

Этот последний этап продемонстрировал нам то, что Брюс назвал термином «два бремени доказывания»: два элемента, которые должен доказывать аргумент, прежде чем у него появится хотя бы шанс убедить слушателя. Они применимы почти ко всем аргументам, с которыми мы сталкиваемся ежедневно; они известны как условия «истинности» и «важности»:

Истинность: основное утверждение фактически верно либо правдоподобно по каким-то другим критериям.

Важность: основное утверждение поддерживает соответствующее заключение.

В случае с аргументом из нашего примера – что Боб неприятный человек, потому что ему наплевать на чувства окружающих, – эти два бремени таковы:

Истинность: Бобу действительно по факту наплевать на чувства окружающих.

Важность: раз ему наплевать на людей, нам следует сделать заключение, что он неприятный человек.

В общем, у хорошего аргумента должны быть две ноги. Если спикер не сумел показать, что основное утверждение истинно, вопрос остается спорным в целом. А если он не показал, что оно важно, слушатель имеет полное право отреагировать пожиманием плечами: «А зачем вообще об этом говорить?» ¯\_(ツ)_/¯.

Из этих двух видов бремени легче забывают о бремени важности. Спикер так спешит сформулировать аргумент с максимальным количеством причин и доказательств, что ему не хватает времени объяснить, почему это все важно. И это действительно проблема, ведь истинный и неважный аргумент редко убеждает слушателя изменить свою точку зрения.

Конечно, даже выполнение обоих требований не гарантирует, что мнение слушателя изменится, но, если не выполнено ни одно, спикер изначально обречен на провал. Он напоминает Кассандру из древнегреческого мифа: говорит правдиво, но неубедительно.

Надо сказать, поначалу это звучало абстрактно, но, глядя, как Брюс пишет на доске очередные примеры, я поймал себя на том, что вспоминаю об одном аргументе, который как-то приводил в школе. Несколько месяцев назад Джоанна – самый социально сознательный член нашей компании – попыталась убедить всех нас стать вегетарианцами. Эта девчонка могла связать самые душераздирающие истории о насилии с любым мясным или молочным продуктом, да еще и подкрепить их статистикой и жуткими аудиовизуальными свидетельствами. «Что ты там ешь?» – спрашивала она, бывало, за обедом. И я, достаточно хорошо понимая, что будет дальше, отвечал максимально расплывчато: «Да так, просто бутерброд». Но у Джоанны был на редкость острый нюх на мясные деликатесы, и уже через две-три секунды я слушал о зверствах, которыми сопровождаются выращивание домашней птицы и торговля мясом индейки.

И знаете, ее стратегия сработала. В какой-то момент споров с подругой я вдруг понял, что мне нечего больше сказать, и в конце концов решил попробовать стать вегетарианцем. Мама несколько дней изобретательно баловала меня блюдами из тофу, а затем стала восполнять недостаток белка в моем организме банальными вареными яйцами. Не съев и двух упаковок яиц, пусть и от куриц на свободном выгуле, я решил прекратить эксперимент.

Теория Брюса о выполнении требования двух видов бремени доказывания позволила мне взглянуть на ту историю по-новому. Джоанна утверждала, будто я должен перестать есть мясо потому, что промышленное фермерство причиняет большие страдания животным. Она представила причины и доказательства, заставив меня поверить в то, что ее аргумент истинен, и я это принял. Однако какая-то часть меня оставалась не убежденной в том, что из-за этих страданий я должен стать вегетарианцем – ну разве что более разборчиво относиться к еде или реже есть мясо. Я поверил в истинность аргумента Джоанны, но не в его важность.

Тренировка продолжалась часа два, потом Брюс перешел к заключительному слову своей первой лекции. «Аргумент – это фундаментальный строительный блок дебатов. В определенном глубинном смысле это главное в дебатах; их участники, по сути, занимаются тем, что выдвигают аргументы и опровергают их». Далее он пожелал нам удачи на следующие восемь недель и отправил на улицу, где в последний утренний час сквозь тучи наконец пробилось солнышко.

* * *

Спустя месяц обучения сборной успех не материализовался, а вот унижения накапливались. Дебаты на тему свободной торговли, в которых доброжелательному двенадцатикласснику пришлось подсказывать мне каждое слово в аргументе о «конкурентном преимуществе»… раунд, посвященный медиамонополиям, во время которого мой оппонент выдал не менее трех интерпретаций на тему «что хотел сказать Бо, излагая свою довольно растрепанную точку зрения», после чего разнес ее в пух и прах. Подобные воспоминания, наслаиваясь одно на другое, сплетались в весьма удручающую мелодию.