Читать книгу: «Тамерлан. Война 08.08.08», страница 4

Омон Хатамов «Меня звали Тимур»

– Откуда ты знаешь про брата Вахтанга? – спросила Васико.

Этот вопрос волновал ее больше всего.

– Тебе, кто-то сболтнул?

Что я мог сказать? Что ходил и собирал по городу сплетни?

– Я здесь никого не знаю. И ни с кем не общаюсь. Я два дня сидел взаперти, пока ты пропадала у Кантемира? Лучше скажи, понравилось тебе или нет? Я про писанину.

– Писанина понравилась, – призналась Васико, – Только зря ты девушку моим именем назвал. И непонятно зачем ты сделал ее людоедкой? Странно.

Стало ясно, мои опусы не произвели впечатления. И от этого сделалось грустно. Я испытал сильное разочарование. Более сильное, чем, если бы выяснилось, что я Васико абсолютно безразличен.

Интересная игра эмоций наблюдалась. Получалось, что я готов спустить ей шашни на стороне, но не могу смириться с ее равнодушием к продукту моей графоманской страсти. Я готов примириться с тем, что провожу ночи в одиночестве, но с непониманием моего таланта примириться не готов. И получалось, что несколько испачканных чернилами листов для меня значат больше, чем ко мне отношение любимой девушки.

Два дня трудов были подобны акту творения. Бог за считанные дни создал мир, а я накропал свой на бумаге и заселил его рожденными в моей голове образами. Я создал свой мир в потугах, в муках, подобных родовым. Пусть то, что я выдал, полная галиматья, но мать любит и рожденного ею уродца. И всякая мать любит свое дитя больше, чем самоё себя. Можно обидеть ее, но нельзя покушаться на ее чадо. Я бы простил Васико все: и шашни, и измену, что угодно, если бы она восхитилась моим ребенком, если бы у нее нашлась хоть пара лестных слов о моей работе. Но ни восторгов, ни лестных слов не прозвучало. Я был унижен и оскорблен.

У Кантемира я сидел надутый, как индюк. Он только глянул на меня и заподозрил:

– Что за кисляк? Не написал ни чего?

Васико передала ему то, что с утра набрала на компьютере с моего рукописного текста.

– А что так мало? – Кантемир взвесил в руке плод моих трудов.

– Две главы. Как договаривались, – напомнил я.

– Главы, значит, маленькие, – Кантемир перелистал страницы.

– Двенадцатым шрифтом.

– Ну, ладно, – сказал он примирительно и поинтересовался у Васико. – И как?

– Нормально, – ответила она.

Кантемир с сомнением еще раз прошелестел листами. Бросил бумаги на стол.

– Ну, нормально, так нормально, – согласился он. – Вечером покажу специалисту. Он разберется.

– А сами? – удивился я. – Не будете читать?

– А зачем? – в свою очередь удивился Кантемир. – Я в этом ничего не смыслю. Я не писатель. А специалист он в газете работает – редактор – много всякого перечитал, сам пишет. Вот он глянет на твое «писсэ» и расскажет мне, что ты за писатель.

– А аванс?

Кантемир всплеснул руками.

– Ты вымогатель! Ты как нохчи! – он воззрился на меня с искренним недоумением. – Сколько? – спросил у Васико.

– Ну, хотя бы тысяч сто.

– Сто? – Кантемир аж на ноги вскочил от ее нахальства. – Хотя бы? Да у меня мастера спорта столько не получают! Ты что, Васо, совсем рехнулась?

Он отсчитал и всучил мне тридцать тысяч и замахал на меня руками.

– Давай, иди. Пиши, работай, нохчи… не мозоль глаза!

Я покинул дом Кантемира переполненный негодованием. Тридцать тысяч в кармане жгли мне ляжку, как тридцать серебряников жгли душу Искариота.

А Васико осталась.

Добравшись до квартиры Васико, я еще терзаться гневом, ревностью и разочарованием. Но я уже знал, что надо делать, когда на душе скребут кошки. Я сел за стол. Взял ручку, положил перед собой бумагу. И сердобольная муза снизошла ко мне.

В тот вечер я написал о том, как, спасая самое ценное, теряют то, что не имеет цены. Я написал о том, как в смертельном бою Эмир Тимур Тарагай спас свою славу, но потерял нечто большее – жизнь своего возлюбленного сына.

Омон Хатамов. Литературные наброски к сценарию без названия

Ее вынесло на берег на равнине, там, где Терек из горного ручья превращался в раздольную реку. Девушка была совершенно растерзана. Новое платье, в которое ее облачили накануне, изодралось в клочья. На теле ее не осталось ни одного живого места. От макушки до пят сплошь в ссадинах и ранах. Каждый мускул ее ныл от нестерпимой боли. А в животе выла голодная волчица и рвала внутренности на части. Если не считать одной виноградной ягоды, она провела без пищи уже четыре дня.

Что ее спасло? Всевышний, каким бы именем его не называли? Случай, который служит мячом в состязании бога и дьявола? Или ее ловкость вкупе с ее физической силой?

Ее носило по перекатам, било в бурлящем потоке, бросало на скалы. А берег, до которого было рукой подать, оставался недосягаемым. Стремительное течение несло ее, как щепку. И когда казалось ни сил, ни воли цепляться за жизнь не осталось, взбесившаяся река вдруг угомонилась и вышла на равнину.

Первое, что Васико поразило, это открывшийся простор. Взгляд, не находя преград, уносился в самую даль, туда, где земля смыкалась с небом. Для размашистых саженок у нее не осталось сил, поэтому она доплыла до берега по-лягушачьи. Коснувшись разодранными коленями илистого дна, она на четвереньках выбралась на сушу и там огляделась.

Теснина гор остались позади, и по обоим берегам растелилась раздольная степь: плоская, как тарелка и голая, как колено. «Здесь негде укрыться», – пронеслось у нее в голове. И негде ставить засаду, как учили ее братья, чтобы добыть себе пищу. А пища требовалась: кусок сочного мяса, насекомое, съедобный корень, что угодно. Ее выворачивало наизнанку от голода.

Она поползла к чахлому кусту ракиты, который на пустынном пляже единственно мог послужить укрытием. Добралась до деревца и под ним забылась.

Проснулась оттого, что затряслась под ней затряслась и загудела. Еще во сне она услышала отдаленный грохот, который все нарастал и нарастал и в конце стал напоминать обвал в горах, или то, как в половодье вспухшая река, неся в тесном русле бурливые воды, сокрушает скалы на своем пути.

В грохоте, накрывшем равнину, различались удары великого множества копыт, скрип тысяч колес, ржание многотысячных табунов и окрики великого множества табунщиков. И над всем этим многоголосым хором, слышалось ритмичное дыхание. Вдох и выдох, как удары в бубен. Вдох и выдох из пасти тысяч животных и человеческих глоток, слившихся в единое дыхание. Это работали легкие многотысячного войска!

Васико продрала глаза и увидела гигантское облако пыли. Оно накрывало все пространство степи от края и до края. В его мглистой толще проступил силуэт двуколки. Следом она увидела то, как скрученный войлочный шатер свисающим краем трется об вращающийся обод. Дуновением ветра развеяло мглу, и на минуту показались люди и животные: суконные воинские кафтаны в один цвет, лошадиные хвосты и гривы одной масти, трепещущие кисти башлыков, подскоки стрел в колчанах за спиной у воинов; в небе – колыхание бунчуков, а у земли – перебор копыт.

А в другом месте увиделись черные от загара и грязи лица сотника и конных лучников. Сотник выкрикивал команду, а подчиненные хором вторили ему. На стальных доспехах и щитах вспыхивали блики от лучей случайно пробившегося солнца.

И всюду в серой пелене трепетали хоругви, удерживающие под собой хазары¹⁰ всадников. Это бурливое, шумное море заполнялось потоками, стекающими с гор.

Васико хорошо видела, как по склонам стройными колоннами спускаются верховые воины и съезжают одна за другой обозные двуколки. Она хорошо различала цвета их кафтанов и масти их коней. Видела, как вооружены воины и жмурилась от блеска их стальных доспехов, когда в них отражалось солнце. И по этому самому слепящему блеску Васико вдруг поняла, что за войско спускается с гор. Блистательное войско! По неисчислимому множеству хоругвей догадалась, что за море наполнило степь – это стальное воинство хромого Тимура! Это те, кто покарал ее сестер и братьев. Это бесчисленные отряды беспощадных нукеров Железного Хромца.

Отряды шли десятками и сотнями, не перемешиваясь – под своими бунчуками и хоругвями. Десятки и сотни одного цвета, собранные в тысячные колонны. Тысяча черных кафтанов, тысяча красных, тысяча цвета неба. И в каждой тысяче лошади в масть: белые, саврасые, рыжие. И все это разноцветье в едином блеске стальных шлемов, щитов и нагрудников.

Из ближайшей колонны, которая уже спустилась на равнину и головой входила в пелену, вырвался воин. Он был в красном кафтане и на белой кобыле. Лихо, перемахивая через валуны и расщелины, он направил лошадь к реке, к одинокой раките, под которой затаилась Васико.

Поздно было прятаться и некуда бежать. Васико допустила оплошность, досадную и непростительную. Беспечно позволила себе забыться сном и пренебрегла главной заповедью, которую ей внушали с детства – оставаться невидимой! Оставаясь невидимой всегда и везде, не спускать глаз с врага! Враг вездесущ и неумолим, он изо дня в день, из года в год, всю жизнь ведет на нее охоту.

Враг мчался во весь опор. Он был уже близко. Васико могла различить его лицо: круглое, скуластое, с колючими глазами и глумливым, щербатым ртом. Он скакал, спустив поводья – кожаный ремешок уздечки бился о шею его коня. Глумливый воин удерживался в седле тем, что крепко сжимал коленями бока кобылы. Шагов за сто он начал сбрасывать одежду. Сперва отстегнул перевязь меча и повесил на высокую луку седла. Потом стянул кафтан и затолкал в переметную сумку. И уже, спрыгивая на полном скаку с лошади, снял шлем и уронил на землю.

Васико поступила так, как научилась в шатре у хромого Тимура – встретила врага на спине. Задрала подол платья и раскинула ноги. Глаза оставила открытыми.

И увидела, что враг опешил.

Этот воин привык быть прытким и резвым. Он привык быть первым там, где делят добычу. Ему очень нравилось брать то, что ему никогда бы не досталось, не поступи он в Блистательное Воинство Тимура. Брать и не бояться, что ему, как вору отрубят руку, ибо нет воров в войске у Сокрушителя Вселенной. Есть воины ислама, которым дозволено все! Он привык грабить и насиловать. Он научился делать это проворно. Но за три года походов бесстрашный воин ислама не научился брать то, что дается в руки само. Такого не было.

Лошадь без всадника промчалась мимо, а воин, неуклюже перебирая кривыми ногами, наскочил на Васико. Навалился сверху и затрясся над ней всем телом. Трясся и рычал по-звериному. И пока зверь в нем утолял звериную похоть, он кротким агнцем глядел в ее распахнутые глаза. А, закончив, задрал по-волчьи голову и завыл в небо. Изрыгнув в крике из себя зверя, он агнцем припал к ее лону. И захотелось ему остаться подле нее навечно, чтобы вымаливать у нее прощение до скончания времен. Забыть, что он воин и искать ласки и утешения в ее материнском лоне день изо дня, пока не повзрослеет. Но он этого не сделал. Вскочил на ноги, быстро натянул штаны, устыдившись наготы чресл, и засеменил косолапо прочь от нее, без оглядки, только забурчал, ворчливо под нос: «Что она лопочет на своем подлом таджикском? Сейчас, как хвачу ее мечом, так вмиг замолкнет… шлюха… потаскуха… дрянь…»

Запрыгнув на лошадь, он увидел, что девка тычет пальцем в разинутый рот. Он натянул кафтан, вынув его из переметной сумки, пристегнул меч и потом достал из хурджуна узелок с куртом¹¹ и кулек толокна. Воин пятками врезал в бока лошади. Та, хрипнув, встала на дыбы. Воин отставил одну пятку, но другой продолжил давить, и лошадь, подчиняясь команде, развернулась в ту сторону, с которой давила пятка. Развернулась и скакнула на куст ракиты. В шаге от Васико, всадник вжал в бок лошади другую пятку, и та вильнула в другую сторону перед самым носом у испуганной девушки. А воин увернулся от ее жалобного взгляда. Куль толокна и узелок с куртом упали к ногам Васико. На прощанье лошадь хвостом обмахнула лицо девушки и с места взяла в карьер, а воин, перегнувшись в седле, успел подобрать с земли оброненный шлем. Через минуту всадник и его кобыла скрылись в серой пелене.

Тысяча, от которой оторвался воин, уже сошла с горы, и теперь следом за ней спускались по склону обозные бригады: повозки, вьючные лошади и огромные верблюды-нар.

Доедая добытый обед, Васико уже знала, как заработать на ужин. Она нашла способ, как выжить в мире людей без помощи сестер и братьев, без поддержки родных, которых она потеряла. Она смогла найти для себя надежное укрытие: за разверзшимся чревом не будет видно ее лица, не будет видно ее глаз, страха, навечно поселившегося в них. А когда враг видит чрево, а в ее щель не видит страха, тогда рука секущая становится рукой подающей. И голод уже не страшен.

Васико поднялась и уверенно пошла наперерез каравану, который, сойдя на равнину, начал головой входить в непроглядное облако. Когда и она оказалась в этой удушливой пелене, то подумала: «Вот я уже в войске. Теперь я не одна. Я буду идти за людьми, и кто-нибудь из них меня накормит».

Было плохо видно, глаза еще не приучились смотреть сквозь толщу пыли. Поэтому она не увидела хлыста, который просвистел над ней. Но почувствовала, как он обжигающей змейкой лег на ее спину.

– Прочь с дороги, оборванка! – раздался окрик.

Голос был дребезжащий, сварливый, как у рыночных торговцев. Васико обернулась, пригляделась и увидела, как из-за горба верблюда, вышагивающего прямо перед ней, смотрит на нее чумазый мужчина. Верблюд прошествовал и ее взору предстал всадник на долговязой кляче. Он был не то воин, не то маркитант. Вместо шлема на его голове красовался мятый колпак, схваченный жидкими витками грязной чалмы. Маркитант ли, воин ли взирал на нее со своей облезлой клячи с таким заносчивым и чванливым видом, будто под ним был породистый рысак. Еще один верблюд прошествовал мимо и заслонил своим горбом лицо чванливого всадника. Снова просвистел хлыст, но на этот раз лег на верблюда. И Васико догадалась, что всадник этот не маркитант и не воин, а погонщик.

Погонщик взмахнул хлыстом в третий раз и тем подбодрил другого верблюда.

Потянулись еще животные, и за ними их погонщики. Снова просвистел кнут. Но в этот раз не коснулся Васико, только напугал.

– Бесстыдница! – услышала она. – Если тебе нечем прикрыть срамоту, исчезни, чтобы не смущать взор правоверных!

На этот раз ее обругали не на ордынском, а на родном ее фарси. Васико обрадовалась.

– Мы не ангелы, мы все-таки мужчины! – прокричал ей безусый, безбородый мальчишка.

Как и у первого погонщика, его голова также не знала шлема. Висел меч на поясе, но ни щит, ни кольчуга не обременяли его тщедушное тело. Он был верхом, как все в этом войске, и подгонял трех навьюченных верблюдов.

Васико побежала за ним.

– Чего тебе? – удивился мальчишка.

Васико замычала, будто утратила дар речи.

Он скинул с плеч халат и бросил ей.

– Получи, несчастная!

Васико подобрала оброненную одежду и побежала дальше, продолжая мычать.

– Чего еще? – спросил мальчишка. И повторил вопрос на ордынском.

Васико догнала лошадь и вцепилась в стремя.

– Ты хочешь в седло? Со мной?

Васико закивала головой.

Мальчишка ободрился. Протянул руку, схватил ее за запястье и попытался закинуть на спину коня. Но не справился с ношей – он был слишком слаб для такого дела. Более того, он сам чуть не слетел с седла. Его товарищи, идущие следом, разразились смехом.

Мальчишка выпустил девушку и выругался. Васико не удержалась на ногах, сделала неверный шаг и рухнула на землю.

– Распутница! – крикнул мальчишка, уносясь вперед, и хлестнул ее кнутом напоследок.

Удар пришелся по лицу. Васико рассекло скулу и щеку. Хлынула кровь. Ей стало больно и снова страшно.

Она раздвинула ноги и заревела:

– Эй вы! Не оставляйте меня! Заберите с собой, хоть кто-нибудь!

Караван проходил мимо, и погонщики один за другим глядели на ее раздвинутые ноги, а она глядела на них и высматривала тех, кто покрепче и помужественней.

Один из погонщиков посмотрел на нее с большим любопытством, чем другие. Она поймала его похотливый взгляд. Мужчина был в годах, но все еще в силе.

– Не оставляй меня! – крикнула Васико. Поднялась и побежала за ним – Возьми с тобой!

– Тебя? А кто ты? – поинтересовался мужчина.

– Я Васико! – ответила она на бегу.

– Причудливое имя. Откуда ты?

– Из Мазандерана!

Погонщик усмехнулся.

– А я-то думаю, где девка выучилась фарси! Ты правоверная?

– Правоверная, правоверная!

– Или последовательница Али¹²?

Васико различила в голосе погонщика осуждение и поспешила отречься от неведомого ей Али.

– Я не последовательница Али, – воскликнула она. – Вовеки веков будь проклят этот Али!

– Зачем же так, – пожурил ее мужчина. – Все-таки хазрет Али четвертый халиф и заслуживает почтение.

– Я больше почитаю нашего пророка, – со всей искренностью пролепетала Васико.

– А вот это похвально.

Она бежала у стремени погонщика до разлома, где войско, наводя мосты, остановилось. И он не гнал ее.

– Мы из славного города Самарканда, – сообщил погонщик на привале. – Ты, конечно, слышала про столицу Вселенной?

Васико ничего не знала ни про Самарканд, ни о вселенной, которая несколькими днями раньше вмещалась в тесноту пещеры. Но догадалась, что от нее не требуются правдивые ответы. Надо только во всем выражать согласие.

Она кивнула головой.

– О, Самарканд, – пропел погонщик, – это жемчужина мироздания! Это город прекраснее, которого не было и нет. И не будет до скончания дней!

Его взор затуманился, а голос заструился сладчайшими перекатами.

– В нашем прекрасном городе люди живут так, как праведники живут в раю после смерти. Жители нашего города все до единого настолько богаты, что по сравнению с ними даже купцы, шейхи и беки в других столицах просто голодранцы, отрепье и нищий сброд! У нас все горожане живут во дворцах, и даже рабы имеют свое жилище. А в каждом саду Самарканда поют райские птички, и гуляют павлины, услаждая взор своим великолепием. Ты видела павлинов, девочка?

Васико мотнула головой.

– Бедное дитя, – выразил сочувствие погонщик. – Где тебе было видеть? А у нас павлины гуляют даже на площадях, в каждом переулке, как в других городах гуляют куры или утки. Представляешь?

Величие выдуманной им картины поразило его самого.

– Наши жители не знают другой одежды кроме, как из парчи и шелка. А самые знатные из горожан одеваются в атлас. А еще у нас ткут сорт шелковой ткани, называемый «Хан». Эта ткань хан среди атласов! Это лучшее, что могли придумать люди в ткацком деле. Вот так вот! – заявил хвастливый погонщик. – А что касается яств и напитков, то есть всего того, что призвано не только насыщать, но и ублажать утробу, то я тебе скажу, что нигде в мире я не встречал такого разнообразия всяческих блюд, фруктов, сластей и напитков, подобных божественному нектару. Даже обычные рыночные харчевни у нас по богатству достархана¹³ и изысканности блюд могут спорить с пиршественными столами правителей иных городов. А наши рынки и торжища просто утопают в изобилии всяческой снеди. Вечером, когда торговцы спешат домой, то отдают непроданный товар не то что за бесценок, а даром.

– Если в вашем городе так хорошо, – удивилась Васико, – зачем же вы его покинули?

Погонщик глянул на нее со снисходительной улыбкой.

– Ты, в сущности, еще ребенок, – сказал он ей. – Кроме наслаждений праведный муж должен помнить еще о долге. Я пришел сюда не по собственной прихоти, а по приказу моего предводителя – блистательного принца Мухаммада Джахангира! Он повел нас в поход, чтобы в этих глухих горах мы прочистили уши невежественным язычникам, и чтобы слово Всевышнего, наконец, проникло в их мрачный разум! Оттого я и покинул на время наш славный Самарканд – столицу всех столиц, жемчужину Вселенной!

Мужчина отвернулся от нее и показал на вершину кургана, туда, где стоял строй всадников в красных кафтанах на вороных жеребцах.

– Вон там стоянка нашего предводителя. Но отсюда ты не сможешь его разглядеть – он в окружении своих «тигров Аллаха». Это его личная хазара. Все они, как и я – самаркандцы, и преданы нашему предводителю беззаветно. Все мы самаркандцы обожаем гургана¹⁴ Мухаммада Джахангира. Он так прекрасен и великолепен, что одного взгляда, брошенного в его сторону, достаточно, чтобы глаза не привычные к блеску его величия тут же ослепли.

Нарушая благолепие момента, когда погонщик без надежды быть услышанным своим предводителем, выражал свои верноподданнические чувства, Васико снова встряла с неуместным вопросом:

– А разве ваш предводитель не хромой Тимур? Почему вы говорите про какого-то гургана?

Невинное выражение лица и искреннее недоумение в голосе не могли служить девчонке оправданием.

– Дура! – проревел погонщик. – Да как у тебя язык не отсох! Как ты сама не провалилась сквозь землю! У Великого Тимура нет увечий! Своеобразие его поступи – отметина Аллаха! Всевышнему угодно было, чтобы непобедимый Сахибкиран в дни молодости получил ранение в колено, а сделал он это для того, чтобы поступь Сахибкирана была неторопливой. Чтобы мир, который при иных обстоятельствах покорился бы ему в срок невыразимо краткий, подпадал под его власть частями, и не спеша. Разве разумно за один раз вырезать все стадо? Правильно ли объестся единожды и в последующие дни не видеть мяса? Своеобразие поступи Сахибкирана – это залог продолжительности войн и залог благоденствия Блистательного Воинства. Понятно?

Васико часто закивала головой.

– Ничего тебе не понятно! – попрекнул ее погонщик. – Да будет тебе известно, что по священному закону Яссы¹⁵ всё, что добыто в походе делится на три равные части. Одна часть идет Верховному Повелителю, вторая часть – предводителям туменов¹⁶, а третья – войску! Таков закон Яссы, доставшийся нам от Чингисхана.

Васико изобразила на лице изумление и снова затрясла головой. Ей очень хотелось успокоить возмущенного ее глупостью погонщика. А тот, глянув на ее старание, скривил лицо и продолжил:

– Если бы наш Повелитель завоевал всю Вселенную за краткий срок, это было бы подобно тому, когда в один день вырезается все стадо. Войско его насытилось бы на время, но в последующем познало бы голод. А это недопустимо! Блистательное Воинство должно кормиться из года в год. И потомки нынешних воинов тоже должны кормиться сытно. Оттого Всевышним было устроено так, чтобы Сахибкиран имел только одну здоровую ногу, чтобы здоровой пятой мог попрать только одну половину мира, а другую оставил для своих потомков, чтобы и им было, что покорять. Ведь для истинно правоверных и для тех, кто чтит священные законы Яссы война первейшая кормилица. Теперь-то понятно?

– Теперь понятно, – заверила Васико.

– Что тебе понятно?

Васико ответила:

– Нельзя резать все стадо целиком, надо кое-что оставить на завтра.

Мужчина досадливо покачал головой.

– До чего же невежественный народец эти горцы, – он посмотрел на Васико с укором. – Ты хоть из Мазандерана, а видно, в этих диких краях совсем растеряла разум.

– Мне не у кого было набраться его, – сказала Васико в свое оправдание. – Но теперь рядом с вами я обязательно исправлюсь.

– Исправится она, – проворчал погонщик. – Даже в этих диких горах можно было уберечься от невежества, если ежедневно обращаться к Аллаху. Ты, верно, недостаточно часто читала молитвы?

Васико пообещала:

– Я буду часто читать молитвы. Раньше я была маленькой. Я и сейчас не вполне созрела. Но я исправлюсь.

– Не вполне созрела она, – повторил за ней погонщик и оглядел ее с ног до головы. – Ты больно хитрая. Да только меня не проведешь. И вот, что я тебе скажу. Перво-наперво заруби на своем горбатом носу: никогда, ни при каких обстоятельствах, не произноси имя нашего Повелителя всуе. Лучше молчи! Ты женщина, твое дело слушать.

– Я буду слушать.

– Вот и слушай! Слушай и запоминай, чтобы знать, что к чему. Наш верховный повелитель – Сахибкиран Эмир Тимур Тарагай. Он повелевает всем войском и всем народом. А туменами его войска и городами в его державе повелевают его найоны. Самаркандом – столицей его империи – повелевает сын Повелителя, его наследник – принц Мухаммад Джахангир. Он носит титул «гурган», что означает, что в его гареме произрастает цветок от семени Великого Чингисхана! Мы жители Самарканда вассалы гургана Мухаммада Джахангира. По его приказу мы уходим в поход туда, куда он укажет, а ему – его отец. Войско Самарканда первое по величию и блеску после личного тумена Сахибкирана. В нашем войске воюют самые сильные батыры Мавераннахра¹⁷, самые меткие стрелки из лука, самые ловкие и быстрые наездники. А я хоть и служу в обозе Его Высочества, и в должности невеликой, но лучше быть простым погонщиком у Мухаммада Джахангира, чем первым джигитом в отряде какого-нибудь тахаристанского¹⁸ бека или вашего неотесанного мазандеранского эмира. Мы цвет и соль воинства Сокрушителя Вселенной! Мы его мощь и опора! Так что ты должна понимать, куда ты попала. И ценить это! Ведь даже шлюха в обозе Мухаммада Джахангира это больше, чем первая хотун¹⁹ в гареме у вашего мазандеранского эмира. Верно, я говорю?

Васико кивнула головой.

– То-то… И знай, если будешь ценить меня, как следует, – посулил погонщик, – я, может быть, сделаю тебя своей женой. У пророка их было пятнадцать, а у меня пока только две. Вернемся в Самарканд после похода с полными хурджунами добычи, и кто знает, как все повернется. Очень даже возможно, что Аллаху будет угодно, чтобы ты вошла в мой гарем законной супругой.

На этом их разговор оборвался. Саперы навели мосты. Войско перешло рубеж и за разломом развернулось широким фронтом, растянув его во всю ширь степи. Оно двинулось на север. И шло весь остаток дня до глубоких сумерек и остановилось там, где река в низменности разлилась вширь и обмелела. Там у разлива войско встало на ночлег. И вся степь от берега и до края зажглась огнями костров.

– Нет величественней зрелища, – проговорил пожилой погонщик, помешивая в котле болтушку из толокна, – чем панорама ночной стоянки войска Сокрушителя Вселенной, – он окинул восторженным взглядом равнину и продолжил. – Когда я вижу эти бесчисленные огни, озарившие черное небо Дешти Кипчака²⁰, мое сердце наполняется восторгом и трепетом. Когда-нибудь в преклонных годах, если я доживу до седых бровей, я соберу вокруг себя внуков, которые у меня к тому времени народятся, и поведаю им историю о войнах Великого Тимура. Я расскажу им о том, как в ночь перед великой битвой на Тереке под черным небом Великой степи вспыхнули разом тьмы и тьмы костров и затмили своим светом сияние звезд! О том, что от ржания боевых коней и храпа уставших воинов сотрясались земля и небо, и совы, охотящиеся в ночи на сусликов и тушканов, и летучие мыши, пожиратели мотыльков и бабочек, теряли рассудок и падали замертво на землю, а суслики и сурки выскакивали из нор и убегали прочь. Я расскажу, но никто мне не поверит. Сочтут, что я старый брехливый пес, на склоне лет, выживший из ума. А боевых товарищей, которые могли бы подтвердить правдивость моих слов, рядом не будет. А ты смотри, смотри кругом, девочка, – посоветовал старый болтун. – Смотри и запоминай. Потому что это особая ночь. Это ночь перед Великой Битвой, в которой Властитель Счастливых Созвездий сокрушит трусливые полчища кипчаков²¹ и примкнувших к ним подлых черкесских разбойников!

Васико, огляделась вокруг. Прошлась внимательным взглядом от берега реки до горизонта и с удивлением обнаружила, что костры под котлами почему-то гаснут, а вместо них степь засверкала сигнальными огнями, и еще то, что по всему войску помчались верховые.

– Что за дьявол? – удивился погонщик, тоже заметивший перемену. – Почему костры гаснут? – он ткнул пальцем в сторону от реки. – Смотри! К Его Высочеству скачет гонец в черном кафтане на рыжей кобыле! Так одеваются и ездят на таких конях только «Львы Аллаха» джигиты из личного тумена Повелителя!

Он вскочил и засуетился. Начал тушить костер.

– Беда! Видно, не удастся нам сегодня поужинать, – запричитал старик. – А болтушка только начала доходить. Ну, чего сидишь? – набросился он на Васико. – Собирай вещи! – и снова заныл. – Так и язву можно заработать. Воину во всякий день необходима горячая пища, и после этого непременно сон. О, Господи, когда же закончится этот проклятый поход? Как мне это надоело…

Погонщик угадал. Толокняной болтушке не суждено было дозреть этой ночью. Войско снялось со стоянки и спешно двинулось дальше на север. Основная его часть продолжила движение по правому берегу. А тумен Мухаммада Джахангира – отряд в десять тысяч отборных воинов, краса и гордость Самарканда, конные лучники, копейщики и ратоборцы, сменив седельных на заводных, держась за хвосты и гривы лошадей, вплавь одолели реку и далее вниз по течению двинулись левым берегом.

С отрядом Мухаммада Джахангира в ночной рейд ушел и обоз с запасом стрел и дротиков.

Причина внезапного выдвижения и такого небывалого маневра, как ночная переправа через реку, открылась воинам только в пути. Лазутчики, которых у Сокрушителя Вселенной было с малое войско, которые, как псы-следопыты, опережая армию, рыскали повсюду, накануне, в сумерках на взмыленных лошадях примчались с низовий ряженными камскими купцами к костру своего повелителя и донесли, что в половине дневного перехода вниз по реке кипчакский хан наводит переправу. К утру все войско врага должно перебраться на левый берег и оттуда двинуться на юг и на заход солнца на соединение с крымчаками. Там за стенами франкских торговых городов хан Каганбек надеется укрыться в случае поражения. Франкские купцы готовы переправить его на своих кораблях хоть к мамлюкскому султану, хоть к Баязету Молниеносному – властителю Блистательной Порты.

Отряду Мухаммада Джахангира было наказано к утру выйти по левому берегу к месту переправы и дать неприятелю бой. Если же кипчаки к его подходу успеют оставить берег и удалиться в степь, преследовать врага и не дать возможности рассеяться на бескрайних просторах. А в том случае, если удастся застать врага на правом берегу, запереть переправу и стеречь до подхода основных сил.

Сам же Сахибкиран повел войско правым берегом. Во главе своего личного тумена он бросился вперед, чтобы успеть захватить мосты и на хвосте у удирающего врага переправиться через реку.

Скакали всю ночь. В кромешной тьме. Направление определяли по шуму реки.

Вьючные лошади, груженные и не столь резвые, как скакуны боевых сотен двигались медленно, и их обходили.

– Не жалеть коней! – крикнул сотник лучников на обгоне. – Вам на ваших одрах в бой не врубаться! Всыпьте им горячих, как следует!

Сотник с отрядом ушел вперед, и из темноты донесся его окрик:

– Моим джигитам потребуются стрелы! Поторапливайтесь, болваны!

Но обоз отстал. Безнадежно отстал. Вначале обозные еще слышали стук копыт удаляющихся боевых отрядов. Но потом только шум реки, сонные окрики погонщиков и сап неторопливых обозных кляч нарушали тишину ночи.