Читать книгу: «Бифуркатор», страница 19
******
Нас окружили сонный полумрак и тишина подсобки. Мы валялись на полу, Андрюшка лежал на мне и тихо плакал.
Я сделал это.
Выбор совершён.
Приподняв голову, прислушиваюсь к звукам снаружи, но там лишь мерный гул покупателей и продавцов, поэтому позволяю себе откинуться и облегчённо вздохнуть.
– Успокойся, – шепчу я всхлипывающему Андрюшке. – Успокойся.
– Мы вернулись? – тихо шепчет он.
– Предполагаю, что да.
– А ты уверен.
В кармане пикает телефон: сигнал садящейся батареи. Но как? Ведь ещё минуту назад заряд был почти полным. Вытаскиваю аппарат и смотрю на экран. Сердце начинает биться чаще. В нижнем углу светится: 18 авг. 19.52.
Дааааааа!
– Андрюшка, вставай, – шепчу. – Пора выходить.
С горем пополам поднимаю всхлипывающего братишку и вывожу в проход между второй и третьей кассами. Всё те же продавщицы нас не замечают, а вот охранник на дверях, ничуть не изменившийся, как будто переместился вместе с нами, удивлённо приподнимает бровь. Когда мы дохрамываем до него, он спрашивает:
– Мальчишки, вы откуда?
Сейчас, думаю, вспомнит, что именно мы почти месяц назад ворвались в его жизнь, но не вспомнил. Как говорили Твари, в каждом новом дне появляются новый персонажи и охранник из двадцать третьего июля с охранником из восемнадцатого августа – разные люди, помнящие только свою историю. Однажды первый охранник доживёт до этого дня и будет стоять здесь, вспоминая двух странных мальчишек: старшего и младшего с опухшей ногой.
– Мы… мы прошли с другого входа, – отвечаю. – Запутались, а потом нашли последний коридор и вот вышли. Мы уже ходим, до свиданья.
Дядька беспрепятственно нас выпускает в вечернюю прохладу восемнадцатого августа.
– Мы вернулись? – тихонько спрашивает Андрей, прислушиваясь.
– Да! Да, братишка! – восклицаю я и вытаскиваю телефон. – Смотри.
Убедившись, что экранчик показывает восемнадцатое августа, Андрей улыбается, а потом начинает смеяться сквозь боль в ноге. У него выходит отрывисто так:
– Ха! Ха-ха! Ха-ха-ха!
Смеюсь и я, а потом обнимаю брата. Снова чувствую его родной запах. Запах мелкого, который вечно подставляет меня родителям; запах опарыша, который постоянно отнимает у тебя последнюю конфету; запах маленького мальчика, который так мало видел в окружающем мире. Я не знаю запах Стёпки, потому что не живу с ним, а обнимать друзей как-то не принято. Я сделал правильный выбор. Если в произошедшем и есть правильные решения, то они – мои, а все ошибки – это поступки Серёги, который в шестнадцать лет не научился тому, что я познал в тринадцать.
Я хватаю Андрюшку в охапку, доношу его до бордюра и сажаю на него. Прохожие, снующие мимо, иногда удивлённо поглядывают на нас. Проезжавшим автомобилям на нас плевать, как и птицам, устроившихся в кронах деревьев. Мир такой, каков он есть, каким его контролируют Твари-вне-времени.
– Мы сейчас пойдём домой? – взбудоражено спрашивает Андрюшка.
– Да, – киваю. – Но сначала надо придумать историю для родителей.
– А что мы им расскажем? – спрашивает Андрей. – Разве они поверят в правду?
– В правду они не поверят, но есть у меня другая история, – говорю. – Послушай. Тебя похитили страшные дядьки, которые заплыли в наш городок по реке и увидели тебя на Заводи. Они хотели тебя продать в другую страну. Ну мало ли зачем, но хотели. Но мне на мыло написал доброжелатель, который сказал, что тебя хранят в Питере. Письмо, я, конечно, удаляю, но вдруг думаю, что это правда и звоню им по телефону. Они велят приезжать за тобой. А я хватаю Стёпку и Серёжку, и еду.
– Совсем один?
– Со Стёпкой и Серёжкой.
– Ну в смысле, без взрослых же вы, – удивляется брат.
– Да, совсем без взрослых. Мы едем по особому маршруту, через два крупных города, а в Питере нас встречают твои похитители, надевают мешки на голову, и везут в своё убежище.
– А зачем мешки на голову? – тихо спрашивает Андрюшка, а на лице совсем детское изумление, жажда услышать продолжение. – Так и правда было?
– Так не было, – отвечаю. – Но просто по всему этому делу обратятся в полицию. Те будут спрашивать адреса, а я нашёл вот отмазку.
– А зачем в полицию обращаться? – не унимается Андрюшка.
– Ну как… Стёпка. Ведь его в конце убили в перестрелке. Нас посадили в подвал, где было окно в сеточку. Ну я нашёл лазейку и мы сбежали. Нас заметили и принялись стрелять, и в Стёпку… – я закусываю губу и внимательно смотрю на Андрюшку. Вот-вот заплачу.
– А его правда так и убили? – тихо спрашивает брат.
– Я потом расскажу тебе как его правда убили, – отвечаю. – Пока помни, что ты сидел в подвале все эти дни, тебя кормили из миски всякой баландой, а потом затащили туда меня. А я нашёл выход. Понял, что говорить?
– Понял, – интенсивно кивает Андрюшка.
– Главное, я тебя спас. Родителям, думаю, будет плевать, с кем-то там разбираться. Главное, они узнают, что ты жив. В полицию обратится, скорее всего, папа Стёпки.
– А телефон? Твой телефон. Вдруг они решат проверить звонки.
Я вытаскиваю аппарат из кармана и некоторое время оглядываю его.
– Чёрт-с два, – говорю и швыряю телефон на асфальт. Корпус разлетается вдребезги, а я ещё наподдаю сверху близлежащим камнем. – Пусть проверяют. А теперь… пойдём домой.
– Пойдём! – восклицает братишка. – Скорее. Я хочу домой.
И мы идём. Солнца уже нет, небо сгущает сумерки, а мы медленно ковыляем к дому мимо мрачных домов, которые уже не отбрасывают тени, они все погрузились в неё. На середине пути в окнах зажглись лампы, а мы молча держим путь к нашему кварталу. Сердце щемит, страх дрожит где-то под солнечным сплетением. И молчим. Я хочу побыть с собой наедине, а Андрюшка, видимо, до сих пор не верит в своё возвращение.
Путь пролегает мимо дома Герундовых. Отец семейства сразу замечает нас, вскакивает и бежит.
– Тёмка! Тёмка! – голос у него плаксивый, а когда мужчина приближаются, замечаю его бледность и грусть, будто за несколько дней он превратился в глубокого старика. Он обхватывает калитку и сбивчиво говорит: – Что такое? Что с вами было? Где вы пропадали четыре дня, чёрт возьми? Сергей вернулся утром один, без Стёпки, и молчит. Твои родители сегодня…
Потом мужчина осекается. Видимо, узнаёт в моём спутнике Андрюшку.
– Я спасал брата, – говорю. На этих словах Андрюшка, которого я веду, обхватив за спину, обнимает меня и затравлено глядит на главу семейства Герундовых. – А где пропадал Сергей, думаю, он вам см всё со временем расскажет. А теперь, извините, можно отложить переговоры до завтра? Я очень хочу снова увидеть родителей!
– Но где Стёпка? – спрашивает мужчина.
Его вы больше не увидите, – хочу сказать я, но вижу перед собой растрёпанного старика с глазами полными надежды, и слова тугим комом застревают в горле.
– Я… думаю, что Сергей знает. Спросите у него, – говорю и старательно удаляюсь от калитки Герундовых. Братишка хромает справа.
– А знаешь, – вдруг говорит он. – Нога уже не так сильно болит. Даже наступать немножко могу.
– Богатырь, – усмехаюсь.
Андрюшка открыто улыбается и бросает вперёд жадный взгляд. Через дорогу теплится огонёк окон нашего дома.
– Тёмка, а я… больше не пропаду вот так в одном дне? – спрашивает Андрюшка.
– Больше никогда. Ни разу в жизни, – отвечаю, и мне кажется, что не вру. Вряд ли Твари захотят вновь сделать бифуркатором одного и того же мальчика.
– Пошли быстрее, – требует Андрюшка.
Мы пересекаем дорогу – скорость брата заметно увеличивается – и входим в прохладный сад нашего двора. Пара десятков шагов до крыльца, две ступеньки, и вот мой кулак зависает над дверью. Надо стучать, но всё равно страшно.
За меня стучит Андрей.
В глубине гостиной что-то громыхает, тяжёлые шаги бегут к двери и вот на пороге прорисовывается силуэт отца.
– Тёмка! – восклицает он, глядя прямо на меня, а потом переводит взгляд на Андрюшку и застывает. – Андрей.
– Привет, пап, – улыбается братишка.
– Я пообещал, что всегда буду защищать его, – говорю. – И я всё-таки спас его.
За спиной отца появляется растрёпанная, тоже постаревшая мать, только что спустившаяся с первого этажа. Андрюшку, кажется, она ещё не видит, зато видит меня.
– Тёмка! Тёмочка! – причитает она, пересекая прихожую неслышно, словно эльф.
– Иди сюда! Дорогая, иди сюда! Ты посмотри, кого он привёл! – Отец отходит в сторону, и мать будто натыкается на невидимую преграду.
– Андрюша. Андрюшенька, – охает она, и откидывается на столешницу. – Петя, мне плохо. Я сейчас упаду.
Отец кидается к матери и хватает её за плечи.
– Сердечных накапать.
– Капель пятнадцать, – просит мама, и губы у неё и правда какие-то синевато-бледные. Тем временем, мы с Андрюшкой входим, и я тихо закрываю дверь.
– Мама! Папа! – восклицает мелкий. – Ну чего вы такие грустные все! Я же вернулся! – потом он улыбается открыто и раскрывает объятия, совсем как Николай Басков после очередного эпичного концерта. Мне самому хочется обнять брата и потрепать по холке.
Мама хватает протянутый отцом стакан и залпом выпивает капли. Не дожидаясь пустой посуды, папа бросается к нам и обнимает Андрюшку. Тот смеётся, но пару раз вскрикивает от боли, потому что косяк задевает его больную лодыжку.
– Боже мой! Боже мой! Мои дорогие! Мои родные! – Мать кидается и обнимает отца с Андрюшкой.
Ну вот, начались обнимашки и целовашки, а я, улыбаясь, неслышно проскальзываю мимо родителей в гостиную. Там хватаю конфетку со стола, разворачиваю её уже у окна, глядя в темноту. Передо мной на стекле мысленно вырисовывается силуэт Стёпки.
– Я всегда с тобой, – шепчу. – Пожалуйста, найди выход. Выберись из этой ситуации. Ты можешь! Пожалуйста.
*******
В гостиной тишина, недопитый чай в кружках давно остыл, конфет съедено не много. На одном кресле сижу я, на другом – Андрюшка с задранной штаниной на правой ноге. Мать обработала опухоль какой-то мазью. Обнимашки и целовашки закончились. После них позвонил отец Стёпки, попросил всё ему рассказать, но рассказывать тогда было нечего. Потом заварили чай и вот…
Родители держаться за руки на диване и смотрят на нас разными взглядами: отец хмурится, мать изумлена. Пока я рассказывал выдуманную историю, отец Стёпки позвонил ещё раза два, а последний звонок вообще вывел моего папу из себя, и он ответил резко.
– Собственно, вот короткая история о случившемся, – пожимаю плечами и отхлёбываю холодный чай.
– Ты безбашенный, – говорит отец. – Кто хоть тебе написал? Ты помнишь номер? За этих тварей можно зацепиться?
– Ничего нет, – пожимаю плечами. – Телефон у меня отобрали, а письмо я удалил. адреса в Питере не знаю. Они везли нас с мешками на головах.
Отец вздыхает и потирает лицо руками.
– Боже. Что мы теперь скажем Николаю. Он Маринку потерял две недели назад, а тут ещё и сын. Ты уверен, что Стёпку убили насмерть?
Поджимаю губы.
– Да, – киваю. – Попали в голову потому что.
– А как обратно возвращались? – спрашивает отец.
Вот тут у меня слабинка. Обратной дороги по сути не было. Твари переместили меня мгновенно, но я придумал, что в тот же день уехали прямым до Саратова. Не знаю, существует ли такой рейс, и с полицией могло не прокатить.
– Надо было сказать нам, – говорит мать. – Ты подверг опасности себя и друзей. Видишь во что это вытекло!
– Вы бы не поверили, – отвечаю. – И тут я не виноват. Они стреляли нам в спины. Могли попасть в кого угодно… Это мог быть не Стёпка, а я или Андрей. Я не хотел брать Серёгу и Стёпку, но они сами напросились. Тем более, билеты было купить проще Серёге. В общем, пусть Стёпка и погиб, но мы сами решили пуститься в это путешествие. Мы знали, что можем погибнуть в любое время.
– Да, но как я Николаю это скажу, – вздыхает отец. – Ты представляешь, сколько проклятий он пошлёт нам в спину.
– Для меня было главное – спасти Андрюшку! – отвечаю.
– Петя, – вдруг вставляет мать. – Твой старший сын спас жизнь младшему. Он вернул счастье в семью, неужели ты не сможешь отплатить ему тем же? Поговори с Николаем. Не отправишь же ты Тёмку на это дело. Мальчик и так пережил много. Я с тобой потом ещё серьёзно поговорю.
– Да не надо со мной говорить, – вздыхает отец и смотрит в сторону. Ночник освещает лишь половину его тоже постаревшего лица. – Я всё сделаю. И нужно делать прямо сейчас.
– Да. Стёпа был хорошим мальчиком, но тебе было бы печальнее, если бы пуля попала в спину Тёмке, а не в спину Стёпы.
– Да тут и несоизмеримо, конечно, просто нужно было бы сразу сказать нам! – тихо восклицает отец, пожимая плечами, но в мою сторону не смотрит.
Воцаряется тишина, и я поджимаю губы. Даже отец даже мать сейчас косвенно присутствовали при моём выборе, когда я рванул спасать родную кровь, поставив на кон жизнь друга. И одобряли моё решение. А мне грустно. Чувствую себя подлым, и никакие доводы не уничтожат мои ощущения ещё очень долго.
– Ладно, поднимайтесь наверх, примите душ пока, а я поговорю сейчас с Николаем, – вздыхает отец.
Нас не надо долго упрашивать. Я возвращаюсь в родную детскую. Вроде был в неё несколько часов назад, но та будто была чужой, а эта – своя, настоящая детская восемнадцатого августа, которая принадлежит только мне и брату.
Андрей тут же скрывается в душе, и пока он моется, я быстро включаю компьютер и пишу письмо на ящик Серого, где коротко излагаю выдуманную историю нашего путешествия. Прочтёт ли? Решаю отправить ему СМС, но вспоминаю, что телефон разбил, а номера не помню. Ну и чёрт с ним.
Андрюшка выбирается из душа, и я занимаю ванную комнату. Первые секунды душ кажется чем-то чуждым. За прошедшие дни в привычку вошло скрывать, убегать, испытывать боль. Кстати, о боли.
Трогаю рану на затылке, ощущаю её под пальцами, но болит только при нажатии. Вспоминается парень а-ля Арнольд, Шаман, Глобус Эфира, Буратино.
Всё это в прошлом. Всё в прошлом! Я вернулся, моё настоящее время!
Пока я вновь привыкал к душу, мать атаковала Андрея, и любила его в своей комнате всякими обнимашками, снова намазала его ногу мазью. Выйдя из душа, я остановливаюсь в тёмной детской и прислушиваюсь к голосам внизу. Тишина, но кто-то поднимается.
На пороге появляется отец. Оставив дверь открытой, чтобы хоть какой-то свет проникал внутрь, он приближается ко мне. Лицо скрывает плотная тьма, и я не вижу глаз.
– Николай, конечно, в шоке, – тихо произносит он. – Идёт сюда сейчас. Кажется, будет жёсткая ночь. Но мне всё-таки хочется, чтобы ты сказал правду. Хотя бы мне.
– Какую? – хмурюсь.
– Хотя бы ту, которая объяснит, почему Андрей провёл в подвале полмесяца, а его одежда как новенькая.
Сердце обливается холодком. Я закидываю мокрое полотенце на плечо и пожимаю плечами.
– Я вёл себя достойно, – говорю. – Я хотел спасти Андрюшку, и я спас его. За Стёпкой не уследил, но Андрюшку спас! Как я это сделал… тебе лучше не знать правды до конца. Со мной произошло почти то, что я рассказал, ну может мелкие нюансы не совпадают.
Отец недолго помолчал, пока тишину не прервал звонок в дверь. Тогда отец вдруг обнимает меня и говорит:
– Я люблю тебя, Тёмка. И я так горжусь тобой.
И я обнимаю в ответ.
Отец уходит, а я забираюсь под одеяло. Связываться ни с кем неохота. Я просто смотрю в темноту комнаты, и перед глазами проносят кадры моего путешествия, а где-то внизу дядя Коля плачет и причитает. Мимо комнаты проносятся шаги мамы, которые скоро спускаются по лестнице. Неслышно открывается дверь, и заглядывает Андрюшка. Внезапно в пижаме, которую никогда почти не носил, если мама не замечала. А ведь крадётся почти неслышно, подлец.
– Ты спишь? – спрашивает.
– Нет, – отвечаю. – Мне не до сна.
– А можно я к тебе?
– Забирайся, – откидываю одеяло, и братишка забирается под него, как всегда, когда боялся грозы. Теперь мы лежим, и в темноте я лишь слышу его дыхание.
– Сейчас полицию, наверное, вызовут, – говорит Андрей.
– Или нас, – отвечаю.
Но нас никто не вызывает.
– А как всё было на самом деле? – вдруг спрашивает Андрей. – Почему я застрял в одном дне? Как тебе удалось меня спасти?
Я некоторое время молчу, а потом начинаю говорить. Этот рассказ в три раза длиннее, чем история, которую я выдумал, потому что я рассказываю всё, о Шамане, о Буратино, о шизогонической реальности с оппозиционерами и другой тётей Мариной, о московском таксисте, о московском музее, о Глобусе Эфира, о мёртвом Питере… не рассказываю только об офисе Тварей-вне-времени.
Помните, в Питере Буратино поднимал пистолет, что бы прикончить Стёпку? В моём варианте он успевал. Я не хочу, чтобы Андрюшка знал правду о нашем выборе. Не потому, что хочется выгородить подлого Серёгу. Просто совсем не хочется, чтобы всю оставшуюся жизнь Андрюшка думал, что обязан своему существованию смерти моего лучшего друга.
На моменте, когда Буратино-Эдуард стреляет в Стёпку, я замолкаю. Перед глазами ведь рисуются совсем другие кадры: спящий Стёпка на кресле у Тварей. А внизу дядя Коля слишком громко плачет:
– Это мой сын! Петя, понимаешь, это мой сын!
– Ты плачешь? – шепчет Андрей над ухом, прижавшись ко мне.
– Угу, – отвечаю, чувствуя, как слёзы катятся по щекам.
Братишка молчит и ждёт. Всхлипнув, я говорю:
– А потом мы с Серёгой дошли до Тварей-вне-времени.
В двух словах описываю, как они выглядят, и заканчиваю повествование хэппи эндом. За Глобус Эфира они разрешили вернуть Андрюшку. Дали мне ещё шанс до восьми вечера. И вот мы вернулись. Точка.
Некоторое время Андрюшка молчит, а потом выдаёт:
– Мне кажется, завтра мы всё-таки проснёмся в девятнадцатом. А я получается, был бифуркатором и отслаивал реальности?
– Типа того, – киваю.
– Тёмка. Спасибо. Ты самый лучший брат в этом мире.
Усмехаюсь. В другой раз я бы с отвращением посмеялся и вручил бы Андрюшке подзатыльник, но сейчас лишь отвечаю:
– Ты тоже, но всё равно опарыш ещё тот. Угораздило ж тебя попасть в такую ловушку.
– Ну и ладно, – зевает Андрей. – Главное, ты меня спас.
И мелкий засыпает.
Может, через пару минут сюда ворвётся отец Стёпки, но пока мы с Андрюшкой в своём маленьком мире, в своей детской. И мой братишка совсем рядом, засыпает прижавшись ко мне.
Эта история определённо закончена.
Пора спать и мне.
И ещё…
Стёпка, прости меня.
ЕЩЁ ГОД
Завтра никогда не наступает; длится вечное сегодня. Не будущее замкнется смертью, а длящееся настоящее. Не завтра будет смерть, а когда-нибудь сегодня.
Ландау Григорий
Я не уничтожаю мир. Я спасаю его.
Альберт Вескер
*
Тем, кто любит хэппи энды, можно дальше не читать. В любом случае, голливудские сценаристы, возжелавшие снять по моему очерку фильм, поставили бы точку в предыдущей главе.
Какой же хэппи энд, скажете вы, потерю лучшего друга сложно назвать счастливым концом, но, поверьте, последующие события не добавят в мою историю оптимизма.
Почему я решил добавить ещё одну главу? Наверное, чтобы разрушить ощущение того самого приторного голливудского конца. Помните шаблонную вереницу фильмов, где взрослый дядька, будь то папа, брат, полицейский, Спасает взятого в плен мальчика или девочку. Обычно все картины заканчиваются спасением. Жертва на руках у главного героя, все счастливы, а злодей повержен. В фильме ведь не показывают, если у мальчика после подобной травмы сносит крышу, и он, допустим, начинает убивать. Или представьте, что герой, обычный парень из нашего мира, попадает в мир рыцарей, сражается, кого-то там спасает, а потом концовка: в ореоле славы он возвращается домой. Никого же не интересует, как через месяц этого парня ударяет сердечный приступ. Зритель об этом не думает отчасти потому, что перед ними выдуманный персонаж, чья жизнь заканчивается вместе с титрами фильма. А отчасти потому, что никто не хочет верить в плохое. Людям нужны хэппи энды.
Но в жизни хэппи эндов не бывает, поэтому я предлагаю провести со мной ещё год.
**
Полиция преследовала нас до самой школы. Как я и утверждал, отец Стёпки обратился к дядькам в синем, и поначалу патрульные посещали наш дом чуть ли не два раза на дню. Я пересказывал выдуманную историю спасения Андрюшки так часто, что выучил её наизусть, но полицейским этого было мало. Они хотели узнать каждую мелочь, задавали соответствующие вопросы. В общем, я увиливал, как мог, боясь спалиться на самом незначительном. К тому же, я не знал, что в ответ говорил Серёга. Мы с ним не виделись долго, а на письмо громила мне не ответил. Предполагаю, он его прочитал, но не счёл нужным черкнуть пару строк. Боюсь представить кавардак, царящий в его душе. А возможно, письмо просто не прочитано, есть же такой вариант? Поэтому, отвечая на вопросы полицейских, я будто играл со старой гранатой: вроде и чека отсырела, но и рвануть может.
Какое-то время, отец Стёпки хотел свалить на меня убийство моего друга. Ну, дескать, я косвенно виноват в смерти Стёпки. Меня с отцом вызвали в участок, я вновь дал показания, только теперь документ гордо назывался: объяснительная. На этом судебный процесс закончился, не успев начаться. Понятное дело, Герундов-старший с нами не разговаривал и даже не здоровался.
Что же Анрдюшка?
О нём я и хотел бы рассказать.
Он изменился, очень сильно изменился. Полагаю, я знал почему.
Вспоминаю объяснения Тварей о бифуркаторах. Если в каждом новом дне появляются новые мы, пришедшие из вчера, в бифуркаторе все копии собираются воедино, повышается типа концентрация разума. Сначала бифуркатор сходит с ума, а потом вообще растворяется в энергии. Последнее мне плохо представлялось тем сентябрём, но, если верить Тварям, – а у меня есть все основания доверять им в этом вопросе – срок годности бифуркатора приблизительно полгода.
Я прожил в двадцать третьем июля два раза, скорее всего, я соединил себя ещё с одной личностью. Не знаю, что потом с ней случилось, после моего перемещения в восемнадцатое августа, но, думаю, из той реальности двадцать третьего я стёрся. Как и Андрюшка, наверное. Теперь за мной, разницей примерно в месяц, наступая на пятки, живёт семья Бреус, потерявшая сразу двоих детей: меня и Андрюшку. Иногда я думал: это же мои родители. Пусть и из вчерашнего дня, но живущие по одному и тому же сценарию. Как же им грустно без детей. Мать, может, сошла с ума, отец поседел раньше времени и уже побывал в больнице с сердечным приступом. Но ещё больше шизогонических родителей сейчас живут без Андрюшки. А через какое-то время из нашей их реальностей стёрся из Стёпка. В общем, относительно моей реальности, тянется хвост хаоса размером в месяц. Возможно, я поступил эгоистично, позаботившись только о себе, но пройдя ещё раз всю историю, я повторил бы свои действия один в один. Разве что… взял бы с собой одного Серёгу, а Стёпку оставил дома. Тогда я бы сделал однозначный выбор. Иногда от подобных мыслей у меня голова разрывается по ночам.
Андрюшка же прожил в двадцать третьем июле почти два месяца. Его образ отсутствовал в двадцати шести днях после моей реальности и в двадцати трёх – до. Все эти сорок девять Андреев концентрировались в мальчишке, живущем со мной. Думаю, это не прошло бесследно.
Сначала за братишкой ничего странного не замечалось, серьёзнее только стал. Родители списали подобное поведение на шок. Я знал, что Андрюшка провёл целый месяц не в каком-то захудалом подвале Питера, но согласился с родителями. Походило на шок.
Замкнутый Андрюшка уже не шкодил по углам, не сваливал на меня каждое злодеяние в доме, однако всё так же смотрел по вечерам с мамой телевизор, особенно, когда мы с отцом вернулись к Блудливой Калифорнии. О прошлом мальца никто не спрашивал, стремились реабилитировать Андрюшку в обществе. Я подключался к голосу большинства, но настоящие события знали только мы, два брата.
В сентябре в нашу жизнь вернулась школа, и Андрей вроде бы стал нормальным. К нему наконец вернулась улыбка. Школа отняла время, которое я мог провести с Андреем, братишка снова чуточку отдалился, я занялся собой.
Однако последние две недели августа проведённые вместе, лишь убедили меня: я по-настоящему люблю брата. И теперь есть время сказать ему об этом. Теперь, если я готовил завтрак, то на двоих. Теперь я не прогонял Андрюшку с компа пинком ноги, а давал десять минут. Кажется, он тоже посмотрел на меня под другим углом. Кем я был до этого? Назойливым старшим братом, с которым приходилось делить комнату, а теперь я – великий спаситель его души, которая чуть не загнулась в рамках одного дня.
И всё же, что-то в его поведении было не так. Может, я накручивал себя? Может, и в моём поведении что-то изменилось. Человек, прошедший на волосок от смерти не может не измениться, но я тогда не был склонен к самоанализу.
В сентябре я впервые увидел Серёгу. В школе. Поначалу наши пути не пересекались, а если его взгляд, брошенный из другого конца рекреации, улавливал меня, то Серый немедленной отводил глаза. Возможно мне показалось, но парень тоже изменился. Казалось, будто Сержу не шестнадцать, а уже под тридцать. Всякий раз Серёга смеялся с друзьями, но глаза при этом сверкали печалью.
В конце сентября, когда река потемнела, природа заплакала, земля превратилась в грязь, а люди оделись в куртки, нам удалось столкнуться с Серым недалеко от маленького бокового крыльца школы, где старшеклассники тайком пробовали курить, понимая, что за подобную выходку их могут выгнать.
Я сидел на скамейке и ждал Веронику, а Серёга выпрыгнул откуда-то из кустов, и мы встретились взглядами. Очень неловкий момент. Мне хотелось провалиться сквозь землю, но я выдержал, и первым заговорил. Признаюсь, швырнуть Глобус Буратино с пистолетом было куда легче, чем набраться смелости для разговора с Серым.
– Как жизнь? – спросил я. Глупо, но этот разговор мне казался необходимым. Должен же я наконец узнать, что Серый сказал отцу.
Лицо Сергея немедля осветилось надменность, левый уголок рта дёрнулся в скептической ухмылке.
– Как сам, полагаешь?
– Ну… мне без брата было плохо, – вздохнул я и поёжился, отводя взгляд от колючих глаз Серого.
– Ну значит, ты понимаешь, как нам хреново. Отец не разрешает подходить даже к тебе.
– Ты ему хоть что сказал? – спросил я.
– Я успел прочитать твоё послание, убогий, – усмехается Серый. – Жалко, что я был тогда не в себе и первым не придумал историю наших похождений. Поверь, она выглядела бы иначе.
– Ну сочинил бы свою, – с лёгкой обидой щурюсь я и кошусь в сторону парня.
– Чтобы полиция имела меня, а потом тебя? Я, конечно, не слишком умный, но не полный идиот.
– Да, мы чуточку виноваты в том, что случилось со Стёпкой… – я не успел досказать.
– Мы? Нет, не будем переводить стрелки! В его смерти виноват только ты! – перебил Серёга.
Я гневно сжал зубы, но постарался успокоиться.
– Серый, если правда, моей вины тут совсем нет почти. Выбор делал ты.
– Ты мог бы оставить своего мелкого там, в том дне, а ты выбрал моего брата!
– Это ты выбрал своего брата! – восклицаю я.
Серый огляделся по сторонам и сделал небольшой шажок ко мне.
– В апартаментах тех белых тварей я был скован, но если я сейчас выбью тебе зубы, то меня никто не остановит. Более того, Тёмка, я настолько зол на тебя, что лучше бы меня остановили, иначе я буду бить твоё лицо до тех пор, пока от него не останется кровавое месиво. Пока ты не умрёшь.
Мне сало чуточку страшно.
– Ладно, – вздохнул я. – Похоже разговор у нас не получится.
Я встал.
– Зато теперь я ещё сильнее хочу убить тебя, – говорит Серый.
– Слушай. Стёпка, ты ж его знаешь, он очень умный. Может, он вернётся. Может, он найдёт способ выйти из одного дня. Ты б не придумал, я бы не придумал. А он придумает, вот увидишь!
Внезапно, Сергей задумался.
– Как вы сумели кинуться спасать твоего брата?
– В смысле?
– Ну куда вы писали? Как Стёпка догадался?
Я вдруг замер, понимая замысел Серого.
– Вообще, мы написали на сайт компании Сомерсет. А потом они сами связались с нами. Ну как-то так. Ты хочешь попробовать спасти Стёпку?
– А почему бы и нет! – Сергей пожал плечами. – Если ты рискнул, почему бы и мне!
– Ну… – я задумался. – А с чего начать? Если ты снова напишешь Сомерсету, не уверен, что они ответят. Тогда они восхитились нашим умом. Стёпкиным умом, поэтому связались. А сейчас… я даже не знаю что делать.
– Так поедем в Питер! – воскликнул Серёга. – Давай ещё раз найдём этих тварей!
– Не уверен, что мы сможем их найти в этом Питере. Нам нужна другая реальность. А туда нас уже никто не пустит. Нас снова закрыли в нашем мире. Мы снова играем по их правилам. И мы не сможем взять и так вот просто открыть дверь в параллельную вселенную, потому что мы – простые букашки. А они – боги. Их алгоритмы нерушимы.
Серый задумчиво постоял. Над ним пронзительно какркнула Ворона и сорвалась с пожелтевшей берёзы.
– Я покумекаю, – сказал он. – И если что-то придумаю, ты обязан поехать со мной.
– Конечно! – воскликнул я. – Если появится шанс спасти Стёпку, то я всегда за!
Но дни шли, а шанса не появлялось. Вечером я обнаружил, что сайт Сомерсета закрыт, а значит, нас отрезали от их реальности. Сейчас Твари занимаются своими вселенскими делами, и как нас звать забыли уж поди.
Через неделю мой отец чуть не подрался на автостоянке с отцом Сергея. Тот наехал первым, назвав меня убийцей. А ещё через полторы недели Герундовы уехали. Совсем. В другой город. В их дом вселилась молодая пара с трёхгодичной дочкой.
Серёгу я больше не видел. Слышал лишь, что переехали они в Воронеж.
***
Я вроде бы вернулся в реальность. Возобновил с Вероникой отношения, Андрюшка теперь казался нормальным. Как складывались его дела в школе – уж не знаю, но директор и учителя были предупреждены о нашей летней экспедиции. Ученики знали меньше, но всё равно шептались о нас за спиной. Самые отважные спрашивали в лоб; кто-то чуть взволновано, кто-то называл меня убийцей. Несерьёзно, конечно, а так, чтобы поиздеваться, но подобное раздавалось в мой адрес редко. Вероника принадлежала к числу ребят, которые не хотели вмешиваться в чужие дела. Поэтому она почти ничего не спрашивала о наших приключениях и Стёпке. За что я безумно ей благодарен.
Зато я часто думал о своём пропавшем друге. Точнее сказать, не так чтобы думал, как раз не хотел думать, но сознание время от времени рисовала облик Стёпки. Размышления о друге были в моём разуме запретной зоной. Она как бы есть, и вот всегда её ощущаешь, как ощущаешь языком шелуху от кукурузы в зубе, но вытащить не можешь. Так и мысли о Стёпке. Вот они, где-то рядом, но притронуться к ним боюсь.
Как я понял, Серёга в целом убедил себя, что в исчезновении Стёпки виноват только я, а он тут не при чём, но мне показалось, будто во взгляде парня я прочитал яркое желание поверить в свою собственную теорию. В пропаже Стёпки виноват только один человек – он. Впрочем, если бы усыпили Серёгу, а не Стёпку и последний тоже выбрал бы Серого, то тогда Стёпка был бы виноват в исчезновении старшего.
Чёрт, от всего этого голова пухнет.
