Читать книгу: «Чёрное пятно. Сборник хоррор-рассказов», страница 2

Кинотеатр

История этого рассказа проста, мне сказали: «напиши про кинотеатр». Я написала. У него и название такое, просто и по факту.

На самом деле, это моя дань любви к кинотеатрам, к которым я глубоко привязана с раннего детства. Очень жаль, что сейчас их становится все меньше.

Мне всегда нравились кинотеатры. Большие, с огромными залами и современными креслами, и маленькие уютные кинозалы, в которых едва помещается два десятка человек. Новые, в сияющих торговых центрах, похожих на стеклянные многоуровневые муравейники, и совсем другие, неловкие и застенчивые кинотеатры, прячущиеся в старинных каменных зданиях, скрывающие пестрые афиши за монолитными колоннами.

В кинотеатрах приятный полумрак, и всегда стоит теплый запах попкорна. Я закрывала глаза, предвкушая его соленый хруст и холод стаканчика колы, который вот-вот небрежно замрет в подставке подлокотника.

Мне нравились красочные рекламы и трейлеры, что пускали перед показом фильма, когда ты замираешь в предвкушении, основной свет погас, но лампы горят, и тебя медленно и неотвратимо затягивают истории, торопливо сменяющие друг друга на экране.

Мгновение, еще одно, и свет гаснет, погружая тебя в приятную темноту, и мир замирает вокруг, отключаются телефоны и забываются проблемы, ты уплываешь.

Не важно, хорош фильм или плох: ничего иного не существует, ты – в нем.

Я любила ходить компаниями. Когда весело и шумно, и ты можешь находиться в двух мирах одновременно, и было с кем поделиться впечатлениями.

Я любила ходить вдвоем, только вдвоем, когда отодвигались ручки кресла и мы сидели так близко, тесно прижавшись друг к другу, лишь иногда молча обмениваясь поцелуями в темноте, и разделяя одну историю на двоих.

Я любила ходить одной, утопая в истории, становясь ее частью.

Сейчас я всегда только одна, здесь, в пустых кинозалах.

Я хожу по гулким пустынным коридорам между залами, провожу пальцами по огромным цифрам на их дверях, сижу на каждом потертом кресле, разглядываю свое отражение на блестящем стекле машины для попкорна.

Ночью, когда кинотеатр закрыт, я здесь единственная гостья, и все здесь принадлежит мне. Можно даже постараться и запустить какой-нибудь фильм, занять кресло на самом последнем ряду в третьем зале, закинуть ноги на спинку кресла впереди. Провести пальцем по обивке, почти такой же, как и на других креслах, но чуть светлее, чуть… новее. Старую, покрытую бурыми пятнами моей крови, быстро заменили. Никто не знает, что когда-то я умерла здесь, на его кресле, которое он всегда занимал, когда мы ходили в кино вдвоем.

Мы любили поздние сеансы, когда билеты стоили неприлично дорого, а других людей в зале почти не было, и любили ранние, когда ты еще толком не проснулся, но сразу ныряешь в красочные кадры.

Мы любили друг друга до тех пор, пока он не перестал.

Мне бывает одиноко, и иногда, в выходные, я скольжу среди людей. Родители с детьми, сжимающими нелепо большие ведерки попкорна. Парочки, что всегда сидят в обнимку и, порой, даже не видят фильма. Шумные компании подростков, сосредоточенные ценители, замученные офисные работники. Все торопятся, в спешке шарят по карманам в поисках билетов, роняют колу и рассыпают попкорн. Рассаживаются по местам, точно непослушные школьники, опаздывают, проскальзывая в зал уже после начала и отбрасывая длинные призрачные тени на экран.

Я скольжу среди них бесплотным призраком когда-то умершей в этом кинотеатре девушки и чувствую себя почти живой, почти ощущаю биение сердца, почти вдыхаю ароматы кинотеатра и его шум и жизнь.

Я занимаю свое кресло, в котором умерла, в котором сидела, впившись в глаза в экран и не видя ничего, не слыша шороха оберток, хруста чипсов и шепотков, не ощущая боли в растерзанных запястьях, из которых медленно, будто во сне, скользили черные капли.

Я сижу в нем, невидимая для всех, и жду. Когда он придет, и займет кресло рядом со мной. Займет свое место рядом со мной.

Черное пятно

Черное пятно один из тех рассказов, который родился утром. Я проснулась с фразой, крутящейся в голове, и эта фраза стала первым предложением «Черного пятна». Сборник носит название этого рассказа вовсе не потому, что я считаю его самым удачным или особенно любимым (из здешних рассказов мне больше по сердцу «По ту сторону»), а просто потому, что это позволило мне создать забавную обложку.

Что самое интересное, те, кому я давала прочесть рассказ до публикации, находили в нем какие-то абсолютно новые смыслы, а порой и идеи, которые вообще не приходили ко мне в голову. Наверное, это рассказ особенной «аллюзийности», но мне это в нем и нравится.

Надеюсь, и Вы, читатель, увидите в нем что-то новое.

Когда Маргарита проснулась этим утром, на её щеке уже темнело пятно.

Конечно, она увидела его не сразу, а только когда ввалилась в ванную, чтобы почистить зубы.

Маргарита даже не сразу поняла, что что-то не так. Сонно уставилась на себя в старенькое зеркало, обрамленное неказистым пластиком, краем сознания отметила маленькие капельки пасты и разводы на стекле, подумала, что надо бы протереть после работы, да и вообще устроить уборку в ванной. Из использованных ватных дисков на краю ванны вообще уже собралась приметная горка.

И только потом она поняла, что на ее левой щеке – огромное черное пятно.

Она так и подумала: огромное черное пятно.

А потом подумала, что не такое уж и огромное, сантиметров пять в длину, но из-за глубокого черного цвета оно казалось куда больше.

Наверное, я еще сплю, – подумала она.

Но кафельный пол был холодным, она ощущала гусиную кожу на руках, и приятный запах влаги и сырости, исходящий от ванны.

Наверное, я уже не сплю.

Маргарита ущипнула себя за руку так сильно, что едва не заплакала, но не проснулась, значит, все это было не сном.

Она хотела закричать, но это было уже как-то глупо, момент для крика ужаса был упущен, и она просто тихо застонала, осознавая, что пятно настоящее.

Пятно, однако, не болело, казалось плоским, и вполне могло оказаться просто потемнением кожи, если не учитывать того, что еще сегодня ночью его не было. По крайней мере в полвторого, когда Рита ложилась спать.

Со стороны пятна было очень невежливо появляться в такую рань, а еще в день, когда льет дождь, на улице противно и вязко, а ей надо на работу.

На работу не хотелось, и она трусливо подумала: «может быть, не пойти, сказать, что я заболела огромным черным пятном».

Но не пойти было нельзя – заменить ее было некому, да и чем меньше смен, тем меньше денег ты получишь в конце месяца, а платить за квартиру и что-то кушать надо.

Она хотела потрогать пятно, но что-то остановило ее, возможно, ужасающая мысль о том, что ее палец провалится за край этой черноты. Она внимательно всмотрелась в пятно, но ничего, кроме темноты, не обнаружила. Ни белых силуэтов зубов, не красноватых десен, ни влажного языка. Ничего. Это была не дырка.

И на том спасибо.

Маргарита почистила зубы и аккуратно умылась, не задевая кажущуюся незнакомой щеку, заплела косичку, и даже позавтракала, стараясь не думать о…

Не думать.

Не думать получалось довольно хорошо, ровно до того момента, как она глянула в зеркало перед выходом из дома. Пятно никуда не делось, ему явно было наплевать, думала о нем Рита или нет.

Пятно пришлось заклеить – бинт, сложенный вчетверо, пластырь сверху, и готово. Скажет, что на даче процарапала щеку о железку, или просто поранилась. Врать всегда нужно просто и незамысловато, без лишних деталей, чтобы никто ни о чем не догадался.

Под повязкой пятно ничем не выдавало свое присутствие – ни зудом, ни запахом, ничем.

В автобусе было жарко и пахло потом, а Маргарите крайне не повезло занять место в самом хвосте, между двумя весьма дурнопахнущими мужчинами. Она ощутила резкий приступ тошноты. Хорошо еще, что ехать не долго.

Да и она почти не заметила пути – всю дорогу старательно гуглила свое пятно.

Пигментное пятно? Нет.

Дырка или рана? Нет.

Камедон? Нет.

Больше всего, судя по фотографиям, это было похоже на меланоз, и Маргарита немного успокоилась.

Что ж, раз это случилось, значит, это обыкновенное природное явление, просто редкое.

Не черная же это дыра прямо на ее щеке, правильно?

Ничего сверхъестественного не произошло.

Она же вообще далека от медицины, может, это вполне себе нормальное явление.

А что, если это какое-нибудь раковое пятно?

Или другая заразная болезнь?

Она озабоченно покосилась на сидящих в автобусе пассажиров. Что если она их всех заразила этой новой ужасной болезнью?

Зато ее вполне могут назвать в мою честь.

Ей страшно хотелось хихикать.

Наверное, это истерическое.

На работе никто толком не спросил, что у нее с щекой, просто менеджер смены отправила ее на склад, сказав не отсвечивать в зале, и Маргарита смогла весь день посвятить перебиранию бракованных штанов, вышедших из моды юбок и новой коллекции летнего сезона.

Интересного в этом было мало, и она невольно снова и снова возвращалась мыслями к…

Нет, не возвращалась. Она не думала о…

В обед она тихонько заглянула под повязку, надеясь, что утреннее видение было именно видением, коротким помутнением рассудка.

Надеюсь, я просто тихонечко спятила, вот и все.

Мысль об этом показалась ей успокаивающей. Тихонечко спятить было очень даже приятным дельцем. Поселится где-нибудь в глухой деревушке на отшибе, будет собирать травы и грибы, разговаривать с птицами и займет должность местной сумасшедшей. Сошьет себе цветастое платье в пол…

«Если ты так об этом думаешь, то ты точно сошла с ума,» – подумала Рита, относя в угол очередную перебранную коробку. Это просто естественное явление, с которым ты раньше не сталкивалась. Какая-нибудь экзотическая болезнь… чего паниковать раньше времени? Да и паникой делу не поможешь, надо просто записаться к врачу и все.

Идти к врачу было лениво. Вновь подкатила жутчайшая апатия, теплая и уютная, которая караулила ее уже очень давно, временами отпуская, временами накрывая с головой.

Тут два варианта, либо я умру, либо нет. Если первое, то уже ничего не попишешь, а если нет, то придется продолжить как-то жить.

Как-то жить. Это донельзя лучше описывало последние годы ее жизни, каждый день тянул за собой предыдущий, и она катилась по горкам жизни, давно уже не американским, с покорностью шарика, влекомого инерцией.

Как будто этого мне не хватало.

Она уже давно отчаялась почувствовать вкус жизни также, как это было в детстве и юношестве, когда даже небо казалось ярким импрессионическим полотном, вкус жвачки бил по языку фруктовой волной, а летний воздух пах так таинственно и сладко, заставляя сердце замирать.

И теперь даже столь экстраординарное событие не могло выбить ее унылую жизнь из скучно проторенной колеи.

Дорога с работы и та была лишена радости: духота автобуса, теснота и неприятное кисловатое амбре потеющих усталых людей прижала Маргариту к окну на задней площадке, впечатав в стеклянную поверхность. Но даже она не несла благодатной прохлады, а лишь дышала отпечатком дневной жары.

Маргарита думала о пятне – впрочем, она занималась этим с момента его появления – когда завибрировал телефон в заднем кармане ее потертых джинсовых шорт. Кто-то звонил.

Это просто спам.

Брать телефон не хотелось, а он звонил все настойчивее.

Ошиблись номером.

Телефон все звонил.

Пришлось достать и полюбоваться яростно высвечивающейся на экране надписью «Людмила Петровна».

Выключив звук, Маргарита убрала телефон в карман. Разговаривать с бабушкой не хотелось. Настроение и без того было паршивым, а бабушка обладала удивительным, почти сверхъестественным умением портить без того нижеплинтусное настроение, которое, казалось, ухудшить уже не под силу даже самому изобретательному садисту.

А сейчас это было последнее, чего ей хотелось. Голова медленно наливалась горячей слабостью, Рита кожей чувствовала исходящий от нее жар.

Хотелось завалиться в постель после прохладного душа, может быть, выпить чаю со льдом.

Пульсирующая тянущая боль наполнила ее щеку, и Рита едва не вскрикнула, таким неожиданным было это чувство, напоминающее боль в зараженном кариесом зубе, только расползающееся по коже и внутри плоти.

Боль исчезла также быстро, как и появилась, и Рита хотела было коснуться языком изнанки щеки, но отдернула сама себя. Какое-то глубоко затаенное предвкушение страха вынудило ее воспротивиться этому порыву, и она замерла, боясь даже пошевелить головой.

Душное отупение овладело ей, и все, о чем она думала, так это о прохладной постели, которой ей не светило, и крепком сне без сновидений.

Смутное воспоминание о сегодняшнем сне всколыхнулось в ней тревожными образами, которые Маргарита быстро отогнала. Если думать о сне слишком много, рано или поздно он начинает преследовать тебя.

В подъезде стоял запах сырости и чего-то, напоминающего протухлый сыр. Кисло пахнуло стариковским запахом, когда приоткрылась дверь ее соседки снизу. В узкую щель между дверью и косяком высунулся подслеповатый глаз, наполовину разъеденный катарактой.

Маргарита хотела поздороваться, но уже старушка исчезла, резко хлопнув обшарпанной дверью.

Телефон в кармане вибрировал с прежней настойчивостью, Людмила Петровна отличалась этим качеством – могла и камень пробить, дай ей немного времени. От одной мысли о том, чтобы взять трубку, голова Риты наполнялась жужжащей болью, как будто в ее мозг впивались мелкие алчные жучки.

Вибрация исчезла, когда она вошла в квартиру, где царила сверхъестественная, но божественная, отрезвляющая прохлада. Температура здесь все равно поднималась выше столбика с цифрой «восемнадцать», однако все же находиться здесь после жаркой улицы было настоящим благословением.

Кровать ее встретила восхитительно-свежими простынями, и она с головой нырнула в мягкую подушку, даже не сняв обуви.

Она смутно помнила, как вставала ночью – в туалет, попить воды – она всегда спала неспокойно, с самого раннего детства, мучая родителей, а порой и бабушку. Однако утром она обнаружила, что умудрилась еще и сменить повязку на щеке – она была вполне себе свежей и чистенькой, а у ванны валялись обрезки бинта и пластырей.

«Это очень странно», – подумала Маргарита за завтраком, состоящим из одного стакана двухпроцентного кефира – ничего другого в холодильнике не нашлось, а ей пришлось долго нюхать упаковку, проверяя, не испорчен ли напиток.

Это очень странно, но я не хочу об этом думать.

«Посмотри, что там», – робко высказался любопытный голосок в ее голове, но его тут же одернул более уверенный, даже грубоватый голос: «Не надо. Не лезь в то, чего не понимаешь».

Маргарита с детства усвоила, что не понимала многого. «Не лезь к плите, обожжешься», – говорила бабушка, и Рита послушно не лезла к плите, избегала ее, даже повзрослев. «Математика не для тебя, это мальчикам надо учиться, девчонкам бы замуж выйти», – говорила Инесса Венеровна, старомодная учительница математики, знаменитая не только своими запутанными пространными объяснениями простейших тем, но и изобилием крохотных шляпок, которые каждый день восседали на пуховой перине ее седых волос, и никогда не повторялись.

И Маргарита послушно переписывала примеры с доски, списывала контрольные у Миши Козина, соседа по парте, даже не пытаясь вникнуть в смысл крохотных разномастных значков.

«Машину тебе не водить, у тебя на это мозгов не дано», – говорил ей папа, и Маргарита продолжила ездить на автобусах и трамваях, изредка раскулачиваясь на таски.

Маргарита никогда не лезла в то, чего не понимала. Вещи, находящиеся за гранью ее понимания, пугали, вызывали странное зудящее беспокойство и мешали спать по ночам, а именно от спокойного и глубокого сна она получала удовольствие. От размеренной и предсказуемой работы, от небольшой, но постоянно-своей квартирки, пусть и работа порой изматывала ее до предела, и квартира нуждалась в ремонте, но вещи эти были простыми и понятными, и не пугали ее, не заставляли думать слишком много.

В то время как это дурацкое пятно совершенно выбивало ее из колеи.

Любопытство грызло ее, между тем она заставила себя запихать его поглубже, спрятав в голове где-то между постыдными мечтами о браке и толикой сомнений по поводу того «правильно ли она проживает свою жизнь». Именно в этот уголок Рита заглядывала реже всего.

Для верности, она даже накинула на единственное квартирное зеркало, царствующее в ванной, старый выцветший парео.

Чтобы не видеть повязку на щеке. Ведь если ты чего-то не видишь, этого как бы и нет.

Весь день Маргарита провела наедине с собой, но это показалось ей весьма комфортным. Включив на телефоне парад из ток— и реалити-шоу, она с особенным удовольствием навела порядок в квартире: отмыла полы, протерла повсюду пыль, перемыла горы накопившейся за рабочие дни посуду, вынесла мусор, перебрала вещи и закинула одежду в стирку. Домашние дела казались ей медитативно-успокаивающими. Она точно знала, что и как делать, в каком порядке, а главное зачем она это делает – результат проявлялся прямо на глазах. Длительные занятия, не имеющие четкого быстрого результата, казались ей излишне утомительными и бестолковыми.

А какое удовольствие вечером засесть на диване, вытянуть натруженные ноги, наслаждаясь сверкающей квартирой и витающими вокруг ароматами чистоты, достать пачку чипсов или соленого арахиса и уткнуться в интригующий детективный сериал. Ей нравились те, где особо думать не надо, где харизматичный детектив щелкает дела как орешки, попутно флиртуя с хорошенькой свидетельницей или помощницей.

Все вышеперечисленное вовсе не означало, что Маргарита была туповата. Она вполне сносно училась и даже проскользнула сквозь перипетии университетской учебной деятельности, получив достойную, пусть и не слишком востребованную специальность, она не велась на уговоры телефонных мошенников и не верила всему, что написано в интернете, на заборе или в газетах. Последние, впрочем, все чаще перебираются теперь в интернет-пространство, но скептически Рита воспринимала все издания.

«Нет, я не тупая», – говорила она сама себе в минуты тревоги и стыда перед собственным личиночным образом жизни, – «я просто не люблю напрягаться зазря, мне близка философия гедонизма».

Умное слово Маргарита узнала в том же университете, и оно пришлось ей по душе. Хорошо, когда ты живешь унылой жизнью не потому, что неудачник, а потому что у тебя такой образ жизни и ты сам его выбрал, и вообще у тебя есть своя жизненная философия.

В глубине души Маргарита считала себя вполне себе особенной и очень даже интересной личностью, которая пока еще не успела окуклиться и превратиться в бабочку.

Она с удовольствием хрустела крабовыми чипсами, лениво размышляя, не сходить ли ей за чем-нибудь сладким в магазин, (красавчик-детектив как раз словил пулю, защищая свою привлекательную помощницу), когда зазвонил телефон, и Рита взяла трубку. Она взяла ее как-то машинально, и все внутри оборвалось от голоса бабушки.

– Риточка…

Бабушка не называла ее Риточкой, пожалуй, никогда. Хотя смутно всплывал в памяти эпизод, когда она, будучи еще шкодливой и маленькой, скакала с подоконника на диван и обратно, не удержалась и расшибла голову о торчащий из батареи чугунный штырь. Тогда бабушка ехала с ней на скорой помощи и держала за руку, бесконечно приговаривая «Риточка, Риточка, душенька, ты только не умирай, пожалуйста».

Потом бабушка ей всыпала, конечно, а все штыри замотала старыми вязаными носками, дырки в которых заштопать было уже нельзя.

– Да, бабушка?

– Риточка, что-то худо мне, милая, – голос Людмилы Петровны был слабым, жалобным, лишенным прежних стальных ноток главнокомандующего, – ты бы заехала на днях ко мне, как выходной будет, а?

– Да я вот без выходных работаю, бабушка, как только – так сразу.

Выходные у Риты были, но проводить их у бабушки, несмотря на вопящее внутри чувство вины и жалости, она не собиралась.

– Ну хорошо, хорошо, ты только сразу, ладно? Что-то чувствую я себя не очень… Ты осторожно, болезнь, говорят, ходит.

«Знала бы ты, что ко мне на щеку пришло», – подумала Рита, но оставила эту мысль при себе, лишь сердечно попрощавшись с бабушкой и клятвенно пообещав вскорости приехать.

Пятно, ушедшее из памяти, всплыло в голове снова, и Рита малодушно подумала: может быть, оно уже исчезло?

Ноги сами привели ее в ванную.

Руки, кажущиеся по кукольному чужими, коснулись повязки, осторожно, медленно стянули ее, миллиметр за миллиметром обнажая кожу, зараженную пятном.

Пятно не исчезло, оно изменилось, углубилось, точно разъедая щеку, за темнотой пятна на мгновение белым призраком очертились зубы, а потом его вновь заволокла непроницаемая темнота. Рита сдавленно хихикнула, подумав, что скоро можно будет в эту дыру складывать вещи, как на полочку, а после зажала рот руками, бессознательно не касаясь пальцами пятна, в стремлении подавить рвущийся наружу истеричный смех.

Пятно что, стремится сожрать всю ее? Что дальше, нос, губы, глаза?

Сюрреалистично, но она не испытывала никакой боли, ни малейшего ощущения, что что-то не так, и лишь касаясь языком щеки, чувствовала странную невесомость языка, который точно парил, не ощущая ни свежего наружного воздуха, ни преграды.

«Это какой-то бред», – подумала Рита, вытирая выступившие на глазах слезы.

«Это какой-то бред», – подумала Рита, выходя на работу на следующий день, обратив внимание на лоб своей начальницы, на котором красовалась неловко прикрепленная пластырем повязка.

«Это какой-то бред», – подумала Рита, когда мама сказала ей, что ее бабушка, Людмила Петровна, пятидесяти восьми лет отроду, не имеющая страшных хронических болячек, крепкая и удивительно бодрая – умерла прошлой ночью.

Людмила Петровна, всегда напористая, как танк с густо кудрявящейся темной шевелюрой, энергичная и пышущая эмоциями, абсолютно не вязалась со смертью.

На похоронах Рита не могла смотреть на лицо покойной, прикрытое густой непрозрачной вуалью. Рите казалось, что это огромная чернокрылая моль уселась на лицо ее бабушки.

Мерно гудел в воздухе чей-то голос.

Бабушка медленно опустилась в глубину могилы, толпа вокруг почтительно отступила.

Впервые за вечер Маргарита подняла глаза.

Почти каждый из гостей опускал взгляд, касаясь рукой свеженькой повязки.