Цитаты из книги «Учитель фехтования», страница 3

На самом деле в мире нет ничего, о чем стоило бы говорить долго.

— Так, значит, достойная смерть — путь к вечному спасению?

— Если вы ожидаете спасения или чего-либо в этом роде, не стоит и стараться... На самом деле важна последняя битва на пороге вечной темноты, когда единственный свидетель — ты сам.

Природа человека сродни картинам осени: листья облетают, подобно дням нашей жизни; цветы увядают, словно мгновения нашей юности; облака уносятся прочь, совсем как наши мечты; тусклый свет напоминает наш дряхлеющий разум; солнце, которое становится все холоднее, – нашу любовь; реки, затянутые корочкой льда, – нашу старость… Все, все непостижимо связано с человеческой судьбой…

Дон-Кихот боролся со злом и несовершенством, я же мечтаю об одном: чтобы меня оставили в покое.

— Вы забываете о Боге, маэстро.

— Он меня мало интересует, ваша светлость. Бог прощает то, чего нельзя прощать, он безответствен и непоследователен. Он не кабальеро.

Маркиз посмотрел на дона Хайме с восхищением.

— Республика, господа! Общественное достояние — вот что это означает! И конечно же, гильотина!

— А я признаю насилие. В этом понятии множество тончайших оттенков, уверяю вас. Цивилизация, отрицающая возможность прибегнуть к насилию в мыслях и поступках, разрушает самое себя. Она превращается в стадо баранов, готовых лечь под нож любого проходимца. С отдельными людьми происходит в точности то же самое.

Как прекрасно, когда человек умеет помнить.

Человек ко всему приспосабливается, особенно когда у него нет другого выхода. Если надо платить - он платит: это вопрос выбора. Рано или поздно мы этот выбор делаем; правилен он или нет, но все мы выбираем. Мы решаем, кто мы - те, кем мы хотим себя считать, или нечто совсем другое. Иногда мы сжигаем за собой корабли, и вскоре нам остается лишь одно - держаться на плаву любой ценой, борясь с волнами и ветром.

- Как прекрасно, когда человек умеет помнить, - произнесла она.

Он печально покачал головой, как бы говоря, что никто не в силах совладать со своими воспоминаниями.

- Не думаю, что "прекрасно" - правильное в данном случае определение, - сказал он, указав на книги и развешанные по стенам предметы. - Иногда мне кажется, что я на кладбище... Похожее ощущение: вокруг какие-то изображения, надписи, тишина. - Он печально улыбнулся. - Молчание призраков, которые человек, уходя, оставляет позади. Как Эней, бегущий из Трои.

- Я понимаю, что вы хотите сказать.

- Понимаете? Что ж, может быть. Я уже начинаю думать, что вы действительно все понимаете.

- Это тени тех, кем мы могли бы стать и так и не стали... Может быть, вы это имеете в виду?.. Нам снилось, что эти призраки - мы сами, но нас разбудили ото сна. - Она говорила ровным голосом, без выражения, словно повторяя заученный когда-то давным-давно урок. - Это тени тех, кого мы любили и навсегда потеряли; тех, кто любил нас и чью надежду мы погубили из-за невежества, жестокости, лени...

- Да. Я вижу, вам знакомо и это.

Шрам в уголке рта сделал её усмешку ещё более ироничной.

- А почему, собственно, вы сомневаетесь, что мне это знакомо? Или вы думаете, что только мужчина может оставить за собой пылающую Трою?

Будучи по своему складу человеком, живущим скорее воспоминаниями о прошлом, чем событиями, происходящими в настоящем, он любил созерцать свою грусть; но в этом созерцании, как правило, не было страдания; не испытывая боли и тоски, дон Хайме уносился в мир приятных грез с завораживающим горьковато-сладким привкусом. Он погружался в это блаженное состояние осознанно и, пытаясь иногда осмыслить свои переживания, воспринимал их как единственное накопленное им за целую жизнь сокровище, которое когда-нибудь уйдет с ним в могилу, угаснет вместе с его душой. Эти воспоминания и ощущения, которые он бережно хранил, заключали в себе целый мир. В отстраненном созерцании прошлого видел дон Хайме залог ни с чем не сравнимого состояния, называемого им спокойствием, душевным миром, единственным плодом мудрости, который могла пожать полная несовершенства человеческая природа. Перед его бесстрастная и доступная его пониманию; в ней не было места сомнениям и неуверенности; она походила на устье широкой полноводной реки.