Читать книгу: «Неписанный закон», страница 12

Глава XVIII

Дора прогостила у мисстрисс Говард целую неделю вместе с мисстрисс Вандемер и Диком. Дом был полон молодежи, но Дора скучала и дни тянулись для неё томительно скучно. Дика она почти не видела; он усиленно ухаживал за мисс Джеральдиной Блок Уильсон, единственной наследницей четырех миллионного состояния, и совершенно позабыл о существовании Доры. Мисстрисс Говард еще больше подзадоривала его, доказывая ему всю нелепость брака с Дорой и выгоды, связанные с женитьбой на хорошенькой бойкой Джеральдине. Дик сперва было возмутился таким советом, во вскоре подпал под чары богатой наследницы. Впоследствии Дора никак не могла понять, что такое случилось у Говардов что сразу изменило отношение Дика к ней. Она отлично понимала одно, что чуть было не утратила на всегда любовь Дика. Она ничуть не ревновала его к Джеральдине; Дора принадлежала к числу тех немногих женщин, которым чувство ревности совершенно недоступно и непонятно. Она страдала, видя, что она утратила всякий интерес в глазах Дика. Дора сильно осунулась и побледнела за эту неделю. Мисстрисс Вандемер решила, что она больна и настаивала, чтобы Дора легла в постель. Та отказалась на отрез. Она проводила целые дни на крыльце, прислушиваясь к долетавшим до неё из сада веселым молодым голосам. Настал последний вечер их пребывания у Говардов. Джеральдина отправилась гулять с Гарри, одним из своих поклонников, изменив своему обычному кавалеру Ричарду. Вернувшись домой, она объявила, что выходит замуж за Гарри. Ричард сидел на ступеньках в мрачном настроении. Выслушав сообщение Джеральдины, он молча поднялся и спустился в сад. Объявление о помолвке не произвело особого впечатления на Дору: все ее мысли были сосредоточены на Ричарде и она искренно беспокоилась за него.

На обратном пути в Нью-Иорк Дик уселся рядом с Дорою, и она робко протянула ему свою руку, он крепко сжал ее и удержал ее в своей. Самолюбие его было глубоко уязвлено изменою Джеральдины. В сущности она совсем не нравилась ему, он находил ее слишком самостоятельной и прозаичной. Но она раздражала его, привлекала его своею поразительною уравновешенностью, умом, оригинальностью и красотою. Он привык легко покорять женщин и не мог допустить, чтобы Джеральдина устояла против него, но лично к ней он был вполне равнодушен и даже не желал обладать ею. Теперь ему было совестно на себя и он приходил в бешенство при одной мысли, что она так легко обошла его.

Ричард был заурядный, средний юноша, со всеми качествами и недостатками, присущими современной молодежи. Новое хорошенькое лицо быстро привлекло к себе все его внимание и, весь отдавшись охватившему его увлечению, он почти что и не вспоминал о Доре. Но вот им пренебрегли, оскорбили его самолюбие и он с радостью и благодарностью принял изъявление неизменной любви и преданности его друга детства.

Страсть его к Доре разгоралась все сильнее и сильнее с каждым днем. Она вскоре заметила, что его уже не удовлетворяют её уверения в любви, что ему мало быть с нею, обменяться с нею нежным взглядом. Его волнение и раздражительность в присутствие третьих лиц, его все возрастающая потребность в её ласках и желание ласкать ее казалось ей странным и непонятным. Но она с радостью шла на встречу его желаниям и в упоении страсти забывала все свои недавния тревоги.

Ричард прожил дома месяц, а затем отец отправил его в Пенсильванию на нефтяные промысла для ознакомления на практике с этим делом, которое со временем должно было всецело перейти в его руки. На каникулы он вернулся домой и вскоре опять уехал с агентом отца и целым штатом помощников, которые должны были заняться на месте разработкой проекта проведения железной дороги. Ричарду не было времени скучать, но все же он предпочел бы попутешествовать по Испании или Швейцарии, как в прошлом году. Агент был человек энергичный и обойти его было не легко. Волей неволей Ричарду пришлось серьезно взяться за работу. Он жил окруженный деловою сутолкою и страшно уставал от непривычной, напряженной работы. На него наводили уныние эти бесконечные, необозримые равнины. Его все сильнее и сильнее тянуло назад в Нью-Йорк. Здесь вовсе не было женского общества, и Дора казалась ему теперь вдвое милее и дороже. Он часто с грустью мечтал о свидании с нею. Он впервые испытывал тоску по родине; в прежние его отлучки он уезжал по доброй воле и жил так, где ему приходила фантазия.

Он писал теперь Доре, как безумно влюбленный человек. Писал он, правда, с большими перерывами, когда тоска особенно сильно одолевала его. Бывало, попав на уединенную ферму среди прерии или в только что возникшую деревню, в которой не было еще ни единого дерева и ни одной женщины, он с отчаяния садился писать и посылал Доре три или четыре письма зараз. Дора хранила все его письма как драгоценности и радовалась, получая от него такие нежные строки. Два или три раза в неделю к ней заходила Лу и Дора каждый раз читала ей выдержки из писем Дика.

За последнее время Лу стало все чаще казаться, что разрыв её отношений с Эдом неизбежен. Во первых, он быть всецело теперь увлечен своим новым знакомым. мистером Уиллером и его планами. Он почти ни о чем другом и не говорил. Он за зиму несколько раз съездил в Альбани, надо было сделать доклад о постройке больницы для чахоточных, ходатайствовать о расширении поля деятельности Государственной благотворительной комиссии и представить проект улучшения жилищ.

– Со временем, – говорил он Лу, – закон будет требовать, чтобы посреди каждого дома, в котором отдаются квартиры, был большой двор, чтобы все жильцы имели бы много воздуха и света.

Он говорил обо всем этим с таким же увлечением, с каким Ричард писал Доре о своей любви.

Иногда и Эд говорил ей, что он ее любить, но, Боже, как это выходило у него серьезно! Он, казалось, старался подавить в себе всякия проявления страсти. Ее сердило его самообладание, хотя она и не сознавалась себе в этом и от души завидовала Доре. Ей мало было такой рассудительной, спокойной любви. Иногда, встречаясь с ним глазами, она испытывала приятные, волнующие чувства при звуке его голоса, в котором порою слышалась неподдельная нежность, и в такие минуты ей хотелось испытать, что такое страсть. Но он быстро приходил с себя и рассеивал всякую иллюзию, объясняя ей истинный ужасающий смысл только что пережитого волнения.

– Страсть облагораживает мужчину, так как делает его отцом, – говорил он ей. – Я не верю, что бы род людской навсегда был изгнан из рая. И ты и я, мы оба можем вернуться туда, если нашей целью будет не только съедать плод, но и выращивать его.

Сперва его странное ухаживание только удивляло ее.

Подумав, она пришла к заключению, что, когда она выйдет замуж, у неё, вероятно, будут дети, во всяком случае надо быть готовым к этому. Ей уже мерещилась приятная перспектива иметь своего ребенка. Но о своих мечтах она ничего не говорила Адамсу. Она начинала понимать, что дети для него важнее любви, и, как это ни странно, ревновала его к ним!

– Я бы хотела иметь детей, но ему я ничего не скажу, а то выйдет так, точно я подкупаю его, чтобы он меня любил, – говорила она себе.

Конечно, ни Лу, ни Дора не касались этих вопросов в своих разговорах. Странно было бы затрагивать такие вопросы, которые взрослые так тщательно избегали даже упоминать в их присутствии.

Если бы не её оригинальный жених, Лу никогда и не задумалась бы над вопросом о материнстве. Дора, по природе склонная к тихой семейной жизни, взглянула бы на этот вопрос гораздо проще, но до сих пор ей не приходилось еще задумываться над его разрешением.

В мае Ричард вернулся домой и ему разрешили отдохнуть месяц другой на свободе. Осенью он должен был поступить на одну из железных дорог, собственником которой состоял его отец, и постепенно пройти все должности. С его приездом начались терзания Доры. Теперь её соперником был Нью-Йорк. Неровность отношений к ней Дика поражала и огорчала ее, но стеснять его свободу она не хотела. Лишь бы знать, что он ее любит, а там пусть делает, что хочет. Как то раз он грубо поговорил с нею и видимо стремился поскорее уйти от неё. Дора старалась успокоить себя уверениями, что не надо обращать внимание на такие мелочи, что он не может, наконец, вечно сидеть с нею, ему необходимо общество и развлечения. Восторг её не знал границ, когда, после периода пренебрежения, он опять стал посвящать ей все свое время.

Они часто гуляли в парке, вечером к ним присоединялась и мисстрисс Вандемер. Иногда в парк заходили судья и мистер Вандемер, занятые серьезными разговорами.

Как то вечером Дора и Ричард вышли из дому, перешли улицу и направились в парк. У калитки стояла Эмелина. Она обернулась и внимательно следила за ними, пока они открывали запертую на ключ калитку и вошли в парк. Она случайно встретилась глазами с Ричардом, он не утерпел и еще раз взглянут на нее. Она поняла, что он что-то говорит о ней своей спутнице. Ричарда поразило меланхолически страстное выражение её лица.

– Какое оригинальное лицо у неё, – сказал он.

– Но моему, она красавица. Лу находит ее только интересной.

– Как жаль, что я не рассмотрел ее, как следует. Она кажется мне и красивой, и интересной.

– Как я хотела бы походить на нее, – проговорила Дора.

– Ты! – воскликнул он. – Зачем это тебе понадобилось?

Они шли несколько поодаль друг от друга и разговаривали в полголоса. Нежная листва придавала какой то своеобразный оттенок лунному свету. Весною вся природа оживает. Даже если ветра нет, шелест травы не умолкает. Из кустов доносится какой то таинственный шепот, слышится треск распускающихся почек.

– Разве ты не знаешь, что лучше тебя нет никого на свете, – сказал Дик. – Все остальные привлекают лишь мимоходом мое внимание. Ты одна совершенство для меня.

– Но если бы я была красавицей, и бы тебе больше нравилась и доставляла бы больше наслаждения.

Дик с удивлением посмотрел на нее. Он знал, что она говорит вполне искренно и смутно начинал догадываться о силе её чистой любви к нему и о её полной покорности его воле. К сожалению, этот проблеск сознания продолжался не долго и страсть вновь заговорила в нем.

Ричард часто заходил днем в комнату Доры. Никто из домашних не протестовал против этой привычки, усвоенной им с детства. Но как-то раз судья рано вернулся домой, застал их врасплох вместе и остался очень недоволен, заметив их возбужденный, лихорадочный вид и неестественный блеск глаз. Он не сделал им никакого замечания, но в тот же вечер высказал мисстрисс Вандемер свое мнение на этот счет.

– Предоставляю вам переговорить с Ричардом, – сказал он. – Я не могу позволить, чтобы они виделись на едине в её комнате, это, наконец, неприлично.

– Какие глупости, – обиделась за сына мисстрис Вандемер.

– Я решительно против этого, – упрямо настаивал на своем судья. – Все это было хорошо, пока они были еще детьми, но не теперь.

С этого момента Дик и Дора стали обманывать своих родителей и видеться тайком.

Ричард кипел негодованием на судью, нервничал и мучил Дору. Он достиг того возраста, когда одна платоническая любовь уже не удовлетворяет мужчину, и бедная Дора пала жертвой его проснувшейся чувственности. Она беспредельно любила его и отдалась ему всею своею чистою душою.

Светало. Дора всю ночь простояла на коленях возле своей кровати, она была взволнована и смущенна и вряд ли могла молиться.

С детства она росла, окруженная непонятными ей традициями и предрассудками. Теперь в эту ужасную минуту ей не на что было опереться, кроме шатких убеждений, патетических молитв и экзальтированности, порожденной религиозными мечтаниями. Она горячо любила Дика всею своею неиспорченною душою, любовь доставляла ей отраду, а позднее она спасла ее от полного отчаяния.

Ричард не добивался теперь свидеться с нею наедине. Совесть начинала его мучить. Он виделся с нею в присутствии своей матери и иногда целовал ее в лоб или волоса. Но пока Дора была счастлива. Весь мир казался ей окутанным сумерками и дивно прекрасным. Но время шло. Дора, погруженная в свои счастливые мечты, не замечала странную, разительную перемену в отношениях к ней Ричарда. Отчасти ее вводил в обман и сам Дик своею преувеличенною нежностью к ней. Он уже успел остыть к ней и старался преувеличенною нежностью искупить перед ней свою вину. Но вскоре она заметила его охлаждение и поняла все, что для нее крылось под этим ужасным открытием.

Глава XIX

Неделю спустя после первой встречи с Эмелиною, Ричард, выходя из парка, опять столкнулся с нею возле калитки. Он пристально посмотрел на все. Он никогда не позволял себе цинично-нагло оглядывать встречную женщину, но если она нравилась ему, то он без церемонии разглядывал ее. Во взоре его было в таких случаях так много искреннего восхищения и увлечения, что женщины ничуть не чувствовали себя оскорбленными им. Так было и теперь. Эмелина ничуть не обиделась, не улыбнулась и даже не отвернулась от него. По натуре она была совсем не кокетка, скорее напротив. Отличительная её черта была склонность все принимать трагически. Долгие годы мрачных дум и постоянного недовольства своею скромною судьбою не прошли для нее бесследно и наложили на нее свой мрачный отпечаток.

Эмелина совершенно изменилась, о прежней худой, неловкой девочке теперь не было и помина. К двадцати годам она была поразительно хороша и привлекательна, её фигура поражала своею красотою, гибкостью и чувственностью. В её мрачных глазах светилось ненасытное желание наслаждений. Но все её страсти были чисто головные. Удовлетворять свои чувственные порывы не входило в её расчеты. Она мечтала о видном положении в обществе и о власти и убедилась, что сможет этого достигнут только благодаря своему красивому, пышному телу. Поэтому она тщательно оберегала себя от всяких искушений, отлично одевалась и холила свое прекрасное тело, которое должно было обеспечить ей то, о чем она мечтала еще ребенком.

С тех пор, как она жила вполне самостоятельно, прошел уже целый год. Владелец магазина, у которого она состояла на службе, вполне оценил её прекрасную фигуру и эффектную внешность и решил, что многие французские модели привлекут к себе большее внимание публики, если нарядить в них Эмелину. Эмелина с увлечением принялась изучать разные эффектные позы, необходимые для её новой должности. Она имела громадный успех, денежные дела шли отлично. Её великолепные платья не стоили ей ни единого цента и, кроме того, она еще получала еженедельно двадцать пят долларов за свою службу. Теперь она получила возможность нанять себе комнату на Тридцать-третьей улице между Бродвей и Пятой авеню и довольно хорошо обмеблировать ее. Ей каждый день приходилось сталкиваться с самыми разнообразными людьми. Из окна своей комнаты она видела, как они входили и выходили из ресторана Вальдорфа. Теперь уже она не чувствовала себя не на месте среди нарядной гуляющей публики и часто прогуливалась по Пятой авеню. Мужчины засматривались на нее, но этим пока все и ограничивалось. Но Эмелина отлично понимала, что скоро настанет день её полного торжества.

В течение всей зимы она ни разу не была у решетки Грамерси парка. Он уже не притягивал ее к себе, как магнит, но настала весна и она опять стала иногда заглядывать сюда. Но Грамерси парк воскресил в ней прежние стремления и неудовлетворенность и она с грустью подумала, что не настало еще то время когда и для неё раскроется наконец калитка заколдованного парка.

В тот вечер, когда она встретила Ричарда и Дору у калитки парка, Эмелина вернулась домой совершенно расстроенная и обессиленная. Встреченная ею молодая девушка имела в своем распоряжении все то, о чем Эмелина так страстно мечтала. Ее холили и баловали, она была богатая, светская девушка, жила среди роскоши, и в довершение всего у неё был красивый, изящный жених. Настоящее этой девушки было полно счастья, а будущему не грозило никаких треволнений. А она, Эмелина, принуждена носить на показ красивые платья и выбиваться из сил целый день; она совершенно одинока, никто ее не любит, никому нет до неё дела, она сама должна добиваться осуществления своей мечты, на на чью либо помощь ей нечего рассчитывать. Как ей хотелось узнать, что такое шепнул про нее молодой человек своей спутнице.

Встретившись вторично, она в ответ на его пристальный взор устремила на него свои темные глаза, которые так и горели страстным желанием. Она моментально овладела собою и приготовилась к решительному сражению.

На Ричарда она произвела глубокое впечатление, тем более, что он никак не ожидал ее встретить. Она не походила на публичную женщину и потому он решился заговорить с нею.

– Добрый вечер, – приветливо сказал он, застенчиво улыбаясь и краснея, как умеют краснеть только очень молодые люди. Она полу-закрыла глаза, но все продолжала смотреть на него, вспыхнув от волнения. Ричард подумал, что он смутил ее своим обращением и решил действовать дальше.

– Теперь очень хорошо в парке, не зайдете-ли вы немного пройтись? – сказал он, движением руки указывая на парк.

– А вам не покажется странным, если я приму ваше предложение? – Она говорила низким, чрезвычайно музыкальным голосом, очень медленно и серьезно выговаривая каждое слово. Её улыбка и взгляд были обворожительно трогательны.

– Но разве вам иногда не надоедает однообразие? – спросил он. – Жизнь обыкновенно такая серая, скучная. Войдите, пожалуйста.

Она колебалась с минуту и затем прошла мимо него в калитку. Он моментально захлопнул калитку и оба, внутренно волнуясь, направились по дорожке в уединенную часть парка и уселись на лужайке на скамейке. Эмелина думала, что наконец-то судьба улыбнулась ей и ей не хотелось упускать из рук такого случая. Ричарда же, как мужчину, близость Эмелины глубоко волновала; он был еще очень молод и потому со свойственным ему легкомыслием и порывистостью отдался мощно охватившему его чувству. Он не хотел заводить легкой интриги, но при первом же напоре сильного чувства он совершенно забыл Дору и то глубокое раскаяние и сознание своей вины, которое она в нем вызывала. Его новая знакомая привлекала его своею новизною и загадочностью и приковывала к себе все его внимание.

Он инстинктивно понял, что обычный банальный разговор ни к чему с нею. Он немного помолчал, не зная, как удобнее предложить ей мучившие его вопросы и не находил подходящих выражений. Ему приходили в голову одни стереотипные фразы, которые он не решался даже произнести. Эмелина сосредоточенно думала о нем, старалсь угадать, что ей даст эта встреча, и молча ждала, чтобы он заговорил с нею.

– Знаете, – сказать он, наконец, – вы меня чрезвычайно заинтересовали.

Она посмотрела ему прямо в глаза и медленно ответила:

– Очень рада, вы меня также заинтересовали.

Вся её манера, голос, напряженное спокойствие придавали её словам какое то особенное таинственное значение.

– Почему? – спросил он приятно удивленный её ответом. Она ничего не ответила, но продолжала глядеть ему прямо в глаза.

– Чем я вас заинтересовал? – добивался он настойчиво своего. – Неужели вы мне не ответите?

Но он так ничего и не добился от неё, сверкающие глаза, устремленные на него, сбивали его с толку.

– Мне бы очень хотелось знать, почему вы так часто бываете здесь? – смело спросил он.

– Потому что парк закрыть для меня, – ответила она с оттенком горечи в голосе.

– Неужели только поэтому? Отчего это вас так волнует? Ведь так много мест, куда вам открыт свободный вход. Вы живете где-нибудь по близости отсюда?

– Вы думаете, что я вполне обеспечена и что я вольна сама решать, что мне делать и куда идти. Ведь так? – сказала она, критически наблюдая за ним полузакрытыми глазами.

– Да, вот именно.

– Я сама заработала это платье, – сказала она, глядя в сторону. Голос её звучал теперь еле слышно и грустно.

– У меня нет никого близкого на свете, нет друга. Ребенком я была худая, несчастная, одинокая девочка и все меня ненавидели. Мои родные были ужасающе бедные люди. Я живу одна в маленькой комнатке, на наем которой у меня как раз только и хватает денег. Я зарабатываю двадцать пять долларов в неделю. Сегодня я еще не нищая, но завтра же могу оказаться на улице без гроша. Скажите мне, отчего существует на свете такая несправедливость?

Она была замечательно хороша и трогательна в колеблющемся освещении сгущающихся сумерек. Он осторожно взял ее за руку. Она дала ему подержать минуту свою дрожащую руку и затем быстро отдернула ее. Глаза её наполнились слезами и она грустно прошептала:

– Даже сочувствие опасно для меня!

– Нет, нет, – возразил он горячо. – Зачем же? Позвольте мне быть вашим другом?

– Это немыслимо, – ответила она. – Разве вы могли бы быть моим другом? Зачем вы меня просите о таких вещах? Как трудно было уберечь себя и честно пробиваться вперед. Мое одиночество ужасно, но в нем мое единственное спасение.

Большинство людей очень сострадательны. Наибольшею силою обладают те страсти, которые застают человека врасплох и завладевают его сердцем. Ричард был глубоко тронут. Когда Эмелина отправилась домой, Ричард пошел проводить ее.

– Не поднимайтесь наверх, – сказала она, останавливаясь перед подъездом и кладя свою руку ему на рукав.

– Почему? Пожалуйста, примите меня.

– Нет. Не сегодня, – нерешительно прибавила она. – Мне надо сперва все обдумать. Хочется верить, что вы не похожи на большинство мужчин, – но – я… она в замешательстве замолчала.

– Хорошо, – сказал он, целуя её руку. – Я буду вам верным другом и вы можете распоряжаться мною, как хотите.

– Вы очень добры.

– Пойдемте со мною в театр.

Она посмотрела на него, видимо колеблясь, принять ли ей приглашение или отказаться.

– Можно будет зайти за вами завтра вечером?

– Так скоро?

– Позвольте зайти к вам не надолго?

– Только не сегодня.

– И так до завтрашнего вечера. Я буду у вас в половину восьмого.

Он медленно пошел прочь, сердце усиленно билось, мысли спутались. – Что за дивная женщина, – думал он. – Какая страстная, и вместе с тем какая сила воли. Как она трогательна со своим мужеством и одиночеством. Я докажу ей, что я не похож на большинство мужчин. – У него промелькнула мысль о Доре. Как он теперь горько раскаивался в своей минутной слабости, но в глубине души он надеялся, овладеть и Эмелиною. Он увидел Дору только на следующий вечер. Он уже не любил ее больше, в нем бушевала теперь страстная, безумная любовь к Эмелине.

Он готов был проводить с Эмелиною каждый вечер, но она решительно воспротивилась этому.

– Нет, – говорила она. – Я не хочу вас видеть два дня, а то слишком привяжусь к вам. – Все это сопровождалось томными взглядами, сулившими неисчерпаемое блаженство тому, кому она в минуту опьянения страстью, решилась бы отдаться.

– Зачем вы не верите мне, – спрашивал он ее. – Отчего вы не хотите быть счастливой с много?

– Мне нельзя. Это слишком опасно для меня. Кроме моей чести у меня почти ничего нет. А у вас так много. Если бы я разонравилась вам, вы не стали бы скучать обо мне. Но я могу серьезно увлечься вами и если бы вы меня бросили, я погибла бы.

Но стоило ей только заговорит с ним в этом тоне и он с юношеским пылом начинал ее уверять, что она ему дороже, чем жизнь, и что она причиняет ему ужаснейшие муки своими колебаниями и предосторожностями.

Вечерами, когда она была одна, Эмелина деятельно занималась украшением своей комнаты. Ей оклеили стены новыми обоями, одна полоска была темно синяя, другая янтарного цвета. Благодаря содействию её хозяина ей удалось выбрать то, что ей нравилось, с условием выплатить за забранное по частям. На окна она повесила темно синия занавеси с выпуклыми бронзовыми фигурами. На кушетку она накинула кусок сукна и бросила несколько ярких подушек. Японская ширма почти совершенно закрывала узенькую белую кровать и белый эмалированный туалетный стол. На газовые рожки она надела красные бумажные абажуры. Они вышли очень пышными и были украшены атласными лентами. Затем она сшила себе два капота с низким вырезом у шеи и без рукавов. Один был из белого шелка, другой из красного. Окончив все эти приготовления, она сказала Ричарду, что теперь он может прийти к ней. Он каждый день присылал ей по дюжине великолепных роз. Они отлично сохранялись и Эмелина наполняла ими хорошенькие кувшины и вазы с ледяною водою. В комнате, благодаря абажурам, царил приятный полусвет и красный цвет не казался таким резким, кричащим. Напротив, получалась целая гамма нежных тонов. После первого вечера, проведенного в её комнате, Ричард вернулся домой в состояния полной невменяемости. Она ловко и умело возбуждала в нем чувственность. Ричард принимал все её взгляды за выражение неподдельного чувства, а красивые позы, которые она принимала, все больше опьяняли его. Ричард удивлялся и восхищался благородству женщины, которая умела так сильно любит и так себя сдерживать и не допускала себя до падения. Он благословлял небо за её чистоту и мужество и приходил в отчаяние от её непоколебимой твердости. Он должен был удовлетворить свою страсть, иначе он мог сойти с ума.

Он все еще верил, что со временем он женится на Доре. Но вся его нежная жалость к ней исчезла теперь под напором бурной страсти и любви к Эмелине. Дора не виделась с ним целыми днями. В её обществе он был мрачен и рассеян. Такая перемена поразила ее и она стала доискиваться причины. На её умоляющие взоры, на её встревоженные вопросы он отвечал с мальчишеским нетерпением или с циничной враждебностью, совершенно чуждой его натуре. Он стал явно избегать её общества. На нее напал страх.

Как то ночью она вдруг заболела. Она несколько дней была в полубессознательном состоянии. Когда она пришла в себя, то почувствовала какую то таинственную перемену в своем организме. Убитая отчужденностью Ричарда, сознанием, что он уже больше не любит ее, что все теперь кончено, она лежала и дрожала при мысли о той трагедии, которую ей еще предстояло пережит.

Ричард ничего не знал о её болезни: его не было дома. Он уехал в субботу вдвоем с Эмелиною на Виллет Пойнт. Она согласилась провести к ним воскресенье. Они впервые поехали вместе за город. Покинув город и выехав на гладкую деревенскую дорогу, тянувшуюся между лугами и огородами, пылкому влюбленному казалось, что экипаж уносит его в какой то призрачный рай.

Наконец, когда перед ними заблестело громадное водное пространство и на самом берегу среди деревьев показалась одноэтажная гостиница, Ричард умоляюще пожал руку Эмелины. Ах, если бы она только была бы по добрее с ним теперь. А затем? У него была смутная, нелепая мечта о том, как было бы хорошо прожить здесь с нею вдвоем всю свою жизнь. Она не отняла у него своей руки, но откинулась назад в экипаже и задумчиво смотрела вдаль на белые паруса.

К закату они вышли погулять и отправились на поросший травой отлогий берет; у их ног текла река. Они молча провожали глазами удалявшиеся в пролив пароходы и наблюдали, как вода постепенно приобретала тускло-лиловый оттенок. До них слабо доносился призывный звук трубы, затем, где то за их спиной и напротив, через реку, из форта Шюлер грянули ружейные выстрелы, возвещавшие заход солнца. Выстрелы громко раскатились по воздуху и эхо дружно подхватило их. Ричард и Эмелина молча прислушивались к грохоту, пока он не замер наконец. Настала тишина и послышалось чириканье воробьев и голоса насекомых, пробуждающихся только к вечеру. Он опять посмотрел на нежившееся рядом с ним красивое тело. Он встретил её взор, устремленный на него и опять увидел в нем тот жгучий томный призыв, на который он уже не раз откликался, каждый раз встречая с её стороны отпор.

– Зачем вы меня так искушаете, Эмелина? – спросил он.

– Разве? У меня и в помыслах нет ничего подобного. Я просто счастлива побыть с вами, вот и все.

– Я знаю, что вы это делаете не преднамеренно. Оттого-то оно так и действует на меня. Я не могу больше выносить эту пытку. Разве вы не можете любить меня, верить мне и быть счастливою?

– Но и люблю вас. И я вам верю. Оттого-то я и приехала сюда.

– Эмелина, – нерешительно проговорил он. – Я сказал им в гостинице… что… что вы моя жена.

– Ах!.. – вскричала она, быстро поднимаясь. – Зачем вы это сделали? Зачем вы испортили нашу чудную поездку? Я была так счастлива!

– Но, Эмелина, – бурно запротестовал он, – чем же я испортил нашу поездку?

– Как вы могли это сделать? Как вы могли решиться на это? Я не могу теперь вернуться туда. Мы должны поехать домой.

Она стремительно встала, отвернулась от него и закрыла лицо руками.

– Эмелина, – вскричал он, доведенный до полного неистовства мыслью вернуться теперь домой. – Не уходите – не надо нам уезжать. Если вы останетесь со мною, то на обратном пути домой можно будет где-нибудь обвенчаться.

Она быстро повернулась к нему, опустилась рядом с ним на колени и свирепо посмотрела на него.

– Вы серьезно говорите? – спросила она.

– Конечно, ведь, вы сами знаете, что да.

– Я верю вам, – сказала она. – Но мы должны обвенчаться сегодня же вечером. Я ничего не могу вам дать, кроме себя, не я хочу стать вашею женою с незапятнанною честью.

– Отлично, – сказал он. – Мы поедем в колледж Пойнт.

Он был и подавлен и возбужден. Перед ним промелькнул образ Доры, но его чувства были слишком сильно возбуждены и они победили.