Читать книгу: «Тайна поместья Горсторп», страница 7

Часть II

Через два дня я получил ответ из Лестера, где жил полковник. Письмо лежит передо мной. Передаю его содержание слово в слово:

«Дорогой Боб!

Я очень хорошо помню капитана Норткотта. Мы служили вместе сначала в Калькутте, потом в Хайдарабаде. Довольно странный был человек, дружбы ни с кем не водил. Воевал храбро, отличился в сорок шестом году при Собраоне, где его, кажется, ранили. В полку его не любили: он слыл безжалостным, хладнокровным воякой, у которого нет сердца. Еще поговаривали, будто он поклонник дьявола или что-то в этом роде, будто глаз у него дурной, но это все, конечно, чушь. А вот сомнительные теории он и правда разводил: что-то насчет силы человеческой воли и воздействия сознания на материю.

Как подвигаются твои медицинские занятия? Не забывай, мой мальчик: сын твоего отца всегда может на меня рассчитывать. Если я чем-то могу быть полезен, буду рад помочь во всякое время.

Любящий тебя Эдвард Джойс.

P. S. Кстати, Норткотт погиб не на войне, а уже после объявления мира. Был убит при безумной попытке достать какой-то вечный огонь из храма солнцепоклонников. Очень таинственная смерть».

Я прочитал это послание не единожды: в первый раз с чувством удовлетворения, во второй – с разочарованием. Я получил любопытные сведения, но не то, чего хотел. Дядя мисс Норткотт был эксцентриком, поклонялся дьяволу и, по слухам, имел дурной глаз. Я вполне допускал, что глаза его племянницы, когда в них появляется уже замеченное мной холодное серое мерцание, способны на все то зло, которое может сотворить человеческое око, но от таких суеверных соображений толку ждать не следовало. Вероятно, имело смысл ухватиться за следующее предложение – то, где говорилось о странных теориях капитана? Мне вспомнился весьма своеобразный труд, прочитанный мной однажды. Автор толковал о силе некоторых человеческих умов, которые могут воздействовать на другие умы даже на расстоянии. Тогда все эти рассуждения показались мне чистым шарлатанством.

Но что, если мисс Норткотт наделена какой-то исключительной способностью подобного рода? Эта мысль вырисовывалась все отчетливее, и очень скоро я столкнулся с фактами, подтвердившими мою гипотезу.

Как раз в то время, когда я много думал о таких предметах, как гипноз и внушение, газета сообщила о скором прибытии в город доктора Мессингера, известного медиума и месмериста²⁴. Даже самые сведущие судьи не находили в его выступлениях обмана. Поднявшись несоизмеримо выше обыкновенных жульнических фокусов, он приобрел репутацию лучшего из ныне здравствующих знатоков электробиологии – странной лженауки, изучающей гипнотизм. Действительно ли его воля могла демонстрировать приписываемые ей способности, невзирая на свет рампы и присутствие публики? Вознамерившись это узнать, я приобрел билет на первое же представление, куда и отправился вместе с несколькими друзьями-студентами.

Наши места были в одной из боковых лож. Когда мы пришли, занавес уже поднялся. В третьем или четвертом ряду партера сидел Баррингтон Каулз со своей невестой и старой миссис Мертон. Я сразу же их заметил, они меня тоже, мы раскланялись.

Первая часть вечера была довольно заурядна: лектор продемонстрировал обыкновенную ловкость рук, а также показал пару примеров гипнотического воздействия на человека, которого привел с собой. Этот же помощник выступил перед нами как образец ясновидения: введенный в транс, он отвечал на вопросы о местонахождении отсутствующих друзей и спрятанных вещей. Все ответы оказались удовлетворительными. Все это я наблюдал и прежде. Теперь же мне хотелось увидеть несколько другое: воздействие воли месмериста на случайного человека из зала. Только в конце представления мои ожидания оправдались.

– Вы уже убедились в том, – сказал лектор, – что объект гипноза полностью подчиняется воле гипнотизера. Он не властен над своими поступками, и даже мысли, которые его посещают, внушены ему господствующим разумом. Такого результата можно достичь и без предварительной подготовки. Воля, когда достаточно сильна, способна, не опираясь ни на что, кроме собственной мощи, подчинить себе импульсы и действия обладателя более слабой воли, причем даже на расстоянии. Если у одного человека воля будет развита значительно сильнее, чем у всех других представителей рода человеческого, то ему ничто не помешает повелевать своими собратьями, низведя их до состояния автоматических кукол. Такая катастрофа, по счастью, маловероятна, ибо наши умы приблизительно равноценны друг другу по своей силе, вернее, по своей слабости. Однако небольшие различия все же существуют, и даже в этих пределах они способны производить удивительный эффект. Сейчас я выберу из присутствующих в зале одного человека и постараюсь только лишь силой своей воли заставить его подняться на сцену, чтобы сказать и сделать то, чего я пожелаю. Позвольте мне вас заверить: никакого сговора здесь нет, и тот, кого я выберу, волен всячески сопротивляться любому импульсу, который я ему внушу.

С этими словами лектор подошел к краю сцены и принялся изучать первые ряды партера. Смуглая кожа и блестящие глаза Каулза сразу же привлекли внимание месмериста: несомненно, сочтя такую внешность признаком нервического темперамента, он устремил на моего друга пристальный взор. Тот удивленно вздрогнул, а затем прижался к спинке кресла, выражая намерение противостоять влиянию гипнотизера. Имея вполне заурядную форму черепа, Мессингер, однако, обладал исключительной силой и проницательностью взгляда. Под этим взглядом Каулз сперва сделал несколько судорожных попыток ухватиться за подлокотники, привстал и с видимым усилием снова сел. С величайшим интересом наблюдая эту сцену, я невольно обратил внимание на лицо мисс Норткотт. Она сидела, не сводя с гипнотизера глаз, и черты ее выражали такое напряжение сил, какого я еще никогда ни у кого не видел. Зубы были стиснуты, губы сжаты. Вся она сделалась твердой, как прекрасная статуя из белоснежного мрамора. Глаза посверкивали холодным светом из-под сведенных бровей.

Я опять перевел взгляд на Каулза, ожидая, что он наконец встанет и начнет исполнять желания месмериста, но вдруг со сцены раздался короткий вскрик человека, совершенно измученного долгой борьбой. Облокотившись о стол, Мессингер подпирал голову рукой. По лицу струился пот.

– Не могу продолжать! – воскликнул он, обращаясь к аудитории. – Моей воле противодействует чья-то воля, еще более сильная. Прошу меня извинить.

Этот человек был, очевидно, нездоров. Занавес опустился, зрители рассеялись, обмениваясь замечаниями о произошедшем. Выйдя из зала, я стал дожидаться появления своего друга и его спутниц. Оказалось, неудача гипнотизера рассмешила Каулза. Тряся мою руку, он ликующе вскричал:

– Похоже, Боб, я доктору Мессингеру не по зубам! На этот раз он получил решительный отпор!

– Да, – согласилась мисс Норткотт, – по-моему, Джек должен гордиться силой своего разума. Не так ли, мистер Армитедж?

– Но мне пришлось нелегко, – сказал Каулз серьезно. – Вы себе не представляете, какое странное ощущение возникло у меня раз или два, пока все это продолжалось. Я чувствовал себя совершенно обессиленным, особенно перед тем моментом, когда доктор Мессингер сдался.

Вместе с Каулзом я проводил дам до дома. Он шел впереди с миссис Мертон, а я оказался рядом с его невестой. Минуту или две мы шагали молча, а потом я вдруг выпалил так внезапно, что она, наверное, сочла меня грубым:

– Это сделали вы, мисс Норткотт.

– Я вас не понимаю, – возразила она резко.

– Вы загипнотизировали гипнотизера. Так, пожалуй, следует назвать ваш поступок.

– Какая странная идея! – засмеялась мисс Норткотт. – Стало быть, вы считаете, что у меня очень сильная воля?

– Да, – сказал я. – Сильная и опасная.

– Что же в ней опасного? – удивленно спросила моя спутница.

– По моему мнению, – отвечал я, – любая воля, способная выказывать такую силу, опасна, поскольку всегда может быть использована с дурной целью.

– Послушать вас, мистер Армитедж, так я просто чудовище, – сказала мисс Норткотт и вдруг посмотрела мне в лицо. – Я вам никогда не нравилась. Вы в чем-то меня подозреваете и относитесь ко мне с недоверием, хотя повода я вам не давала.

Это обвинение было настолько неожиданно и настолько справедливо, что я не нашелся с ответом. После короткой паузы мисс Норткотт твердым и холодным голосом продолжила:

– Не позволяйте вашим предубеждениям становиться на моем пути. Если скажете вашему другу мистеру Каулзу нечто такое, отчего между мной и им возникнет размолвка, увидите, что избрали очень неверную тактику.

В том, как были произнесены эти слова, ощущалась угроза, и я ответил:

– Мешать вашим планам на будущее я не властен. Однако если учесть все увиденное мной и услышанное, то мне трудно не бояться за моего друга.

– Бояться? – повторила мисс Норткотт презрительно. – Что же вы такое увидели и услышали? Вероятно, вас просветил мистер Ривз, с которым вы, полагаю, приятели?

– Вашего имени он не упоминал, – ответил я, не солгав. – Как бы то ни было, с прискорбием сообщаю вам, что он умирает.

В тот момент мы проходили мимо освещенного окна, и я заглянул в лицо своей спутнице, желая увидеть, какое действие произвели на нее мои слова. Они ее позабавили! В этом не приходилось сомневаться. Она тихо смеялась сама с собой. Каждая черта ее лица выражала радость. С той минуты я стал испытывать еще больший страх перед этой женщиной и еще большее недоверие к ней, чем когда-либо прежде.

На протяжении оставшегося пути мы почти ничего не говорили друг другу. При прощании мисс Норткотт метнула на меня быстрый угрожающий взгляд, будто хотела напомнить мне о своих давешних словах. Ее предостережение не остановило бы меня, если бы я только знал, чем помочь Бэррингтону Каулзу. Но что я мог ему сказать? Что прежних поклонников его невесты постигла печальная участь? Что я считаю эту женщину жестокой? Что она, на мой взгляд, обладает удивительными, почти сверхъестественными способностями? Какое впечатление произвели бы на моего друга такие упреки в адрес возлюбленной? Чем ответил бы мне его пылкий темперамент? Сознавая свое бессилие, я молчал.

Теперь я подхожу к началу конца. Многое из того, что я говорил до сих пор, было основано на подозрениях, домыслах и слухах. Далее я, хоть это и тяжело, постараюсь как можно беспристрастнее и точнее рассказать о событиях, которые разворачивались на моих глазах и за которыми последовала смерть моего друга.

В конце зимы Бэррингтон Каулз сообщил мне о своем намерении жениться на мисс Норткотт в ближайшее время, вероятно уже весной. Денег он, как я упоминал, получал достаточно, молодая леди тоже располагала кое-какими средствами, поэтому необходимости в долгой помолвке не было.

– Мы облюбовали для себя маленький домик в Корсторфине, – сказал мой друг, – и надеемся видеть твою физиономию за нашим столом так часто, как только ты сможешь приезжать.

Я поблагодарил его, постаравшись отделаться от мрачных предчувствий. «Все будет хорошо», – успокаивал я себя.

Однажды вечером, за три недели до назначенной свадьбы, Каулз предупредил меня, что, наверное, поздно вернется домой.

– Кейт прислала мне записку, – объяснил он. – Просит прийти сегодня к одиннадцати. Это, конечно, довольно поздно, но, может, она хочет о чем-то поговорить без помех, когда миссис Мертон уляжется спать.

Только после того как мой друг ушел, я вспомнил о таинственном позднем визите, который нанес мисс Норткотт молодой Прескотт перед самоубийством. Потом мне на память пришли бессвязные жалобы Ривза: его слова теперь казались мне исполненными еще большего трагизма, потому что именно сегодня я узнал о смерти бедняги. Какой вывод мне следовало сделать? Хранит ли эта женщина страшную тайну, которую открывает своим женихам перед свадьбой? Существует ли что-то запрещающее ей выходить замуж? Или некое обстоятельство не позволяет мужчинам на ней жениться? Мне сделалось настолько тревожно, что, даже рискуя поссориться с Каулзом, я пошел бы за ним и постарался его удержать, но взгляд, брошенный на часы, остановил меня: было уже слишком поздно. Теперь оставалось лишь дожидаться, когда он вернется. Помешав угли в камине, я взял с полки роман, но собственные мысли не позволяли мне увлечься книгой, и я отложил ее в сторону. Чувство неясного беспокойства и подавленности угнетало меня. Пробило двенадцать, потом половину первого, а мой друг все не возвращался. Почти в час ночи я наконец услыхал шаги на улице, а затем и стук. Это меня удивило: Каулз всегда носил с собой ключи. Сбежав вниз, открыв задвижку и распахнув дверь, я увидел подтверждение своих опасений. Бэррингтон Каулз стоял, прислонившись к перилам крыльца. Голова его поникла, и всем своим видом он олицетворял крайнюю степень отчаяния. Сделав шаг, он споткнулся и точно бы упал, если бы не я. Мы медленно поднялись в нашу гостиную: в правой руке я держал лампу, а левой обнимал его. Не говоря ни слова, он рухнул на диван. Теперь, при свете, я ужаснулся той перемене, которая произошла с моим другом: лицо Бэррингтона Каулза было мертвенно-бледно, даже губы казались бескровными. На щеках и на лбу выступил липкий холодный пот, глаза словно остекленели. С трудом узнавая знакомые черты, я видел перед собой человека, совершенно обессиленного от некоего ужасного испытания, выпавшего на его долю.

– Дружище, дорогой мой, что случилось? – спросил я, нарушая тишину. – Тебе нехорошо?

– Бренди, – произнес Каулз, задыхаясь, – дай бренди.

Я взял графин, чтобы ему налить, но он выхватил его у меня дрожащей рукой и залпом выпил как минимум полстакана, проглотил огненную жидкость, даже без воды, хотя прежде всегда бывал умерен в употреблении спиртного. Алкоголь, по-видимому, немного помог моему другу: лицо Каулза сделалось чуть менее бледным, ему удалось приподняться на локте.

– Моя помолвка расторгнута, Боб. – Он старался говорить спокойно, но не мог скрыть дрожи в голосе. – Все кончено.

– А ты не унывай! – ответил я, желая его подбодрить. – Невелика беда! Расскажи лучше, как это вышло. Отчего вы расстались?

– Отчего? – простонал мой друг, закрывая лицо руками. – Если я скажу, Боб, ты мне не поверишь. Это слишком страшно, слишком ужасно, невыразимо жутко и совершенно невероятно! О, Кейт, Кейт! – Он принялся горестно раскачиваться из стороны в сторону. – Ты виделась мне ангелом, а оказалась…

– Кем? – спросил я, как только он замолчал.

Каулз поднял на меня пустой взгляд, а потом вдруг взорвался, замахав руками:

– Демоном! Вурдалаком из ямы! Вампиром с прелестным лицом! Господи, прости меня, – заговорил он тише и отвернулся к стене, – я сказал больше, чем следовало. Я слишком любил ее, чтобы говорить о ней так, как она заслуживает. Я и сейчас слишком сильно ее люблю.

Некоторое время Каулз лежал неподвижно, и я уже понадеялся, что бренди его усыпил, но вдруг он снова повернул ко мне лицо и спросил:

– Ты когда-нибудь читал о вервольфах?

Я сказал, что читал.

– В одной из книг Марриета²⁵, – произнес мой друг задумчиво, – есть история о красавице, которая превратилась ночью в волка и сожрала собственных детей. Откуда, хотел бы я знать, взялась у романиста такая идея?

Несколько минут он молча размышлял, потом громко потребовал еще бренди.

– Успокойся, я тебе налью, – сказал я и потихоньку подмешал в напиток с полдрахмы настойки опиума из пузырька, стоявшего на столе.

Осушив бокал, Каулз уронил голову на подушку и простонал:

– Хуже этого быть ничего не может. Даже смерть и та лучше. Жестокость и преступление, преступление и жестокость. Нет, хуже ничего не бывает.

Эти слова монотонно повторялись и повторялись, пока не сделались неразборчивыми. Веки над усталыми глазами сомкнулись, и Каулз погрузился в глубокий сон. Я отнес его, не разбудив, в спальню и всю ночь оставался при нем, соорудив себе место для сна из стульев.

Утром у моего друга начался жар. Несколько недель балансировал он между жизнью и смертью. При помощи лучших врачей Эдинбурга его крепкий организм медленно боролся с болезнью. Ухаживая за ним в это тревожное время, я не смог вычленить из его горячечного бреда ни единого слова, которое пролило бы свет на тайну мисс Норткотт. Иногда Каулз говорил о ней с величайшей любовью и нежностью, иногда кричал, что она демон, и выставлял вперед руки, как будто бы не позволяя ей приблизиться. Несколько раз он восклицал: «Я не продам душу за ее прекрасное лицо!» – а потом начинал жалобно стонать: «Но я люблю ее, я все равно ее люблю и никогда любить не перестану».

Когда тяжелая болезнь наконец отступила, Бэррингтон Каулз сделался другим человеком. Упадок физических сил не погасил блеска его темных глаз, но теперь они горели не так, как прежде, а пугающе сверкали из-под нависших черных бровей. Мой друг стал эксцентричен и переменчив. Иногда он бывал раздражителен, иногда безрассудно весел, но никогда не вел себя естественно, к тому же приобрел странную манеру подозрительно оглядываться, как делают те, кто чего-то боится, хотя сами наверняка не знают, чего именно. Каулз никогда не упоминал имени мисс Норткотт, вплоть до того рокового вечера, о котором я должен сейчас рассказать.

Надеясь отвлечь его от мрачных мыслей частой сменой обстановки, я отправился с ним путешествовать по горам Шотландии, а затем вниз по восточному побережью. Странствия привели нас на остров Мей, что в заливе Ферт-оф-Форт. Все время, за исключением летних месяцев, там бывает совсем безлюдно. Все местное население – это смотритель маяка да пара рыбацких семей, которые с горем пополам зарабатывают себе на жизнь уловом своих неводов, а также охотятся на бакланов и олуш. Это унылое место обладало, как выяснилось, особой притягательностью для Каулза, и мы решили остановиться здесь на неделю-две, сняв комнату в одной из хижин. Мне было тоскливо, но усталая душа моего друга как будто бы наслаждалась одиночеством. Взгляд его стал менее мрачным, теперь он снова походил на себя прежнего.

Целыми днями Бэррингтон Каулз бродил по острову, поднимался на вершины огромных утесов и смотрел, как длинные зеленые волны с шумом подкатывают к камням и рассыпаются брызгами.

Однажды (думаю, это был наш третий или четвертый вечер на Мейе) мы с Каулзом отправились прогуляться перед сном. Нам хотелось подышать свежим воздухом, потому что комнатка наша была тесной и дешевое масло в лампе распространяло неприятный запах. В каких мелких подробностях я помню тот вечер! По всей видимости, следовало ожидать шторма: облака сбивались в кучу на северо-западе и черными клочьями заслоняли луну, которая отбрасывала чередующиеся полосы света и тени на зазубренную поверхность острова и на беспокойное море вокруг.

Мы разговаривали у дверей коттеджа, и я отметил про себя, что Каулз сегодня в неплохом настроении, почти как до болезни. Но стоило мне это подумать, как он вдруг издал пронзительный крик. При свете луны заглянув в его лицо, я увидел черты, искаженные невыразимым ужасом: глаза расширились и застыли, как будто смотрели на какой-то приближающийся предмет. Он поднял свой указательный палец, длинный, тонкий и дрожащий.

– Смотри! – воскликнул Каулз. – Это она, она! Видишь? Спускается с того склона! – Каулз судорожно схватил мое запястье. – Вот она! Идет к нам!

– Кто? – прокричал я, напряженно вглядываясь в темноту.

– Она… Кейт! Кейт Норткотт! Она пришла за мной! Держи меня крепче, мой старый друг, не отпускай меня!

– Брось, приятель, – сказал я, хлопая его по плечу. – Возьми себя в руки. Тебе показалось, бояться нечего.

– Ушла, – воскликнул он, облегченно вздохнув. – Нет! Боже мой, вон она опять! Подходит все ближе и ближе! Она говорила, что придет за мной, и вот держит свое слово.

– Идем домой.

Я взял его за руку: она была холодна как лед.

– Я знал! – не успокаивался он. – Вон она! Машет мне, манит меня! Это сигнал. Я должен идти. Я иду, Кейт! Иду!

Даже обхватив обеими руками, я не сумел удержать Каулза. Он вырвался со сверхчеловеческой силой и бросился в темноту. Я побежал следом, призывая его остановиться, но он помчался еще быстрее. Когда луна выглянула из-за облаков, я на миг увидел темную фигуру моего друга: он несся вперед, словно стремясь к некоей ясной цели. Вероятно, у меня самого разыгралось воображение, но мне показалось, будто при неверном свете я тоже кое-что увидел – мерцающее нечто, ускользающее от Каулза, заставляющее бежать дальше. Когда он взобрался на вершину скалы, его силуэт четко обозначился на фоне неба – и в следующую секунду исчез. Больше ни одна живая душа не видела Бэррингтона Каулза.

Вместе с рыбаками я в ту же ночь обошел весь остров. Вооружившись фонарями, мы обыскали каждый уголок, но не нашли даже следа моего бедного исчезнувшего друга. Путь, которым он бежал, завершался грядой остроконечных утесов, нависших над морем. В одном месте край берега был как будто немного раскрошен, а на дерне различались отпечатки, оставленные, вероятно, человеческими ногами. Мы подползли по-пластунски к обрыву и посветили вниз. У подножия двухсотфутовой скалы бурлило море. Вдруг из этой бездны донесся дикий скрежет, заглушивший и биение волн, и вой ветра. Рыбаки – народ, известный своим суеверием, заявили, будто это женский смех, после чего я с трудом уговорил их продолжить поиски. Сам же я думаю, что свет наших фонарей спугнул с гнезда какую-то морскую птицу, и она закричала. Так или иначе, я бы не хотел еще когда-нибудь услышать этот звук.

Итак, теперь я исполнил ту тягостную обязанность, которую на себя возложил: я просто и точно рассказал вам о смерти Джона Бэррингтона Каулза и о событиях, ей предшествовавших. Мне известно, что многие сочли описанное мной печальное происшествие вполне заурядным. Вот прозаический отчет о нем, появившийся через пару дней в газете «Скотсмэн»:

«НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ НА ОСТРОВЕ МЕЙ

Остров Мей явился местом трагедии. Мистер Джон Бэррингтон Каулз, один из лучших студентов университета, обладатель премии Нила Арнотта по физике, прибыл в тихое селение, чтобы поправить здоровье. Позапрошлой ночью он внезапно покинул своего друга мистера Роберта Армитеджа и исчез в неизвестном направлении. Можно, однако, с уверенностью сказать, что он погиб, упав с одной из скал, окружающих остров. В последнее время мистер Каулз переживал упадок физических и душевных сил, вызванный отчасти чрезмерным усердием в учении, отчасти беспокойствами из-за семейных дел. В его лице университет лишился одного из своих самых многообещающих сынов».

Мне больше нечего добавить к уже сказанному. Я снял с себя груз, изложив то, что знаю. Полагаю, многие, взвесив представленные мной факты, не увидят оснований для каких-либо обвинений в адрес мисс Норткотт. Скажут, что не годится порочить имя леди из-за того, что молодой человек, от природы излишне впечатлительный, говорит и делает безумные вещи, даже если тяжелое разочарование приводит его к самоубийству. На это я отвечу, что каждый имеет право придерживаться собственного мнения. Что касается меня, то я считаю, что в смертях Уильяма Прескотта, Арчибальда Ривза и Джона Бэррингтона Каулза виновна Кейт Норткотт. Я в этом так же уверен, как если бы она у меня на глазах пронзила их сердца кинжалом.

Вы, несомненно, спросите, чем я объясняю все те странные факты, о которых вам рассказал. К сожалению, моя версия, если можно так ее назвать, очень расплывчата. Я убежден, что мисс Норткотт обладает исключительной способностью воздействовать на человеческие умы, а посредством умов также и на тела. Этот свой дар она использует для низких и жестоких целей. Кроме тех особенностей, которые я прямо или косвенно видел, ее натура имеет и другую, еще более ужасающую, поистине дьявольскую сторону. Как следует из опыта трех возлюбленных Кейт Норткотт, перед свадьбой она вынуждена показывать женихам свой тайный лик. Что именно открывается их взору, неизвестно, но можно заключить определенно: увиденного оказывается достаточно, чтобы страстно влюбленный бежал от объекта своих чувств. В событиях, произошедших с Прескоттом, Ривзом и Каулзом после бегства, я усматриваю месть оставленной женщины. Из слов Ривза и Каулза следует, что они были предупреждены о своей участи. Более я ничего сказать не могу. Я лишь трезво изложил факты, обратившие на себя мое внимание. Мисс Норткотт я с тех пор не видел и видеть не желаю. Если написанные мной слова помогут спасти хоть одну человеческую жизнь от капкана сияющих глаз и прекрасных черт этой женщины, то я откладываю перо с уверенностью в том, что смерть моего бедного друга была не напрасна.

1884

Перевод М. Николенко