Читать книгу: «Раскаты», страница 4
– Сейчас ты сам увидишь, папа!.. – восторженно прошептала Ника. Арцыбашев, вслед за остальными зрителями, следил за движением луча.
Где же она? Где же принцесса?
– Вот! – показала и ахнула Ника, и вместе с ней ахнул весь зал.
Под куполом, из ниоткуда, появился канат. За его размочаленный кончик, уцепившись зубками, висела маленькая женская фигурка в обтягивающем пестром трико. Уловив ее, луч остановился.
– Это Эльза! – воскликнула Ника.
– Тише, милая моя… – прошептал Арцыбашев.
Девушка развела руками, и оркестр заиграл – он ждал этого знака. По залу полилась ритмичная, немного грустная мелодия, как нельзя лучше подходящая к карнавально-ярмарочной атмосфере цирка.
Луч прожектора ушел чуть выше. Эльза, плавно взмахивая руками – словно диковинная птица, стремящаяся добраться до его света – поднималась следом, но внезапно сорвалась и упала вниз…
Толпа издала единый вздох ужаса, а вслед за ним и облегчения. Птичка в пестром трико приземлилась на трос, протянутый над ареной. Сидя на нем в полном шпагате, Эльза жалостливо потянула руки вверх. Луч опустился ниже, слева и справа к девушке полетели блестящие обручи. Эльза, медленно поднимаясь, ловила их изящными закрученными движениями.
– Смотри, папа!.. Смотри!.. – шептала пораженная Ника. Обручи продолжают лететь, и девушка ловит их все. Раскручивая их вокруг талии и на руках, она встает на носки, убирает с троса ногу – несколько обручей крутятся на ней. Луч медленно, по диагонали скользнул мимо нее, опускаясь ниже и уходя все дальше. Эльза вздрогнула так, словно вспомнила о его существовании. Едва уловимым движением обручи улетают в стороны, а девушка, делая прыжок, тянет руки к нему…
Но вместо него ей навстречу летит узкая трапеция. Цепляясь за перекладину, Эльза раскачивается из стороны в сторону. Луч, словно дразня, тут как тут. Он ползет наверх – и девушка летит к нему. Но луч, стоит ей приблизиться, поднимается выше, и вместо него ее руки встречает новая трапеция. Каждый раз он появляется все выше и выше, заманивая своим светом, и каждый раз появляется новое препятствие, мешающее добраться до него.
Музыка становится все тише и грустней. Девушка, повиснув на последней перекладине вниз головой, стыдливо спрятала лицо в ладошки. Ей никогда не достичь луча, никогда не коснуться его света.
Купол цирка озаряется ярко-синим цветом, знаменуя нечто особенное.
Внезапно начинает играть скрипка. Она берет немного дерганный, динамичный, яркий мотив. К ней присоединяется пианино. Их угрожающий унисон говорит, что еще не все кончено.
С вершины к девушке спускается темно-синяя толстая лента. Самый конец касается ее пальцев – Эльза нащупывает его, отпускает трапецию и начинает карабкаться, обматывая ленту вокруг своей тоненькой талии. За это время купол становится ало-багровым, как самое горячее пламя.
Добравшись до середины, Эльза отпускает руки. Раскручиваясь вокруг своей оси, она цепляется за ленту ногами, и кружится в странном, сказочно-гротескном танце. Скрипка с новой мощью рвется над оркестром, диктуя свою, агрессивную и отчаянную музыку. Она поддерживает Эльзу между куполом и ареной, не давая упасть, но и не позволяя взлететь. В дело вступает пианино, его аккорды подбадривают девушку – двигайся вперед, к задуманной цели! Эльза стремительными взмахами добирается почти до верхушки купола, и так же внезапно, кружась всевозможными пируэтами, цепляясь руками и ногами, словно имитируя падение, опускается все ниже и ниже…
По мере того, как успокаивается и затихает музыка, девушка касается пальчиками рук покрытой песком арены. Кувырок через спину, и вот она крепко стоит на ножках. Скромная усталая улыбка – единственное, что она может дать взамен на бурные овации.
– Что скажешь, папа? – слышит она звонкий голос светловолосой девочки в первом ряду.
– Да… – протягивает ее отец, хмурый и неприветливый с виду мужчина в дорогом костюме. – В целом – неплохо, Ника.
«Неплохо? – Эльза делает поклон и уходит за кулисы. – Неплохо?..»
Знал бы этот умник, как тяжело ей давался этот номер! Сколько синяков она набила на спине и ребрах, пока не зазубрила момент появления и захвата трапеции! А музыка?! Она доводила дирижера и оркестрантов до бешенства, но добилась нужной мелодии в нужных местах своего номера!
И все это ради того, чтобы какой-то напыщенный чурбан сказал: «Неплохо»?!
«А ведь его дочке понравилось», – вспомнила она. Но даже это не помогло девушке вернуть хорошее настроение.
Самсонов, спеша представить следующий номер, выскочил на сцену сразу после нее. Эльза не заметила, что он, пробегая мимо, бросил в нее очень злой взгляд.
Она вернулась в крохотную гримерку – подальше от удушливо-натопленного зала и дикой смеси из духов и разномастных запахов зрителей. Смыв блестки и грим с лица, девушка распустила короткие пепельно-белокурые волосы. Затем, с облегчением скинув пестрое, мокрое от пота трико, переоделась в простенькое ветхое платье.
– Оля, тебя там Самсонов ищет, – в гримерку заглянул размалеванный до неузнаваемости клоун-арлекин. – Сердитый, как цепной пес.
– Спасибо, дядя Юра. Я сейчас подойду… – ответила девушка, оттирая с покрасневшего лица капельки выступающего пота.
– Умаялась, поди?
– А как иначе? – она пожала плечиками. Третье выступление за день вытянуло из нее последние силы – спасибо Самсонову, что еще одно не повесил, иначе она бы не смогла сама со сцены уйти. – Что ему нужно?
– Не знаю, Оля. Что-то важное, кажется.
– Я сейчас подойду… – повторила девушка.
– Да ты погоди, Оля – отдохни хоть чуток. Вон, с тебя пот в три ручья льется, – клоун подал ей огромный шелковый платок, – вытрись хорошенько. Ох, задала ты копоти и себе, и публике! После такого представления наши кривляния только зевоту вызовут.
Девушка благодарно улыбнулась – ее большие темно-карие глаза тепло засияли.
– Юрка, наш выход будет!.. – крикнули клоуну снаружи. – Ты где?!
– Мне пора, Оля!.. – он встрепенулся и убежал, громко топая огромными башмаками.
– Удачного представления… – прошептала она и невесело выдохнула.
Сгорбившись на табуретке, девушка прикрыла глаза, ощущая, как ноет каждый мускул в натруженном теле. Подниматься и идти к Самсонову, раздраженному неизвестно чем, не хотелось. Лечь бы и отлежаться до завтра…
«Завтра… – она вспомнила, что завтра у нее еще три выступления, и послезавтра, и так до конца месяца. – Это бесконечное завтра…»
Она поднялась и отправилась обратно за кулисы, искать Самсонова. Впрочем, он нашел ее раньше:
– Где ты шляешься, черт возьми? Кого не спросишь – никто не знает!
– Что случилось, Игорь Николаевич?
– Не сейчас. Иди к выходу и жди!
– Хорошо, Игорь Николаевич, – покорно ответила девушка. Самсонов процедил сквозь зубы что-то грязное и направился к сцене – программа еще не закончилась.
Самсонову шел пятьдесят шестой год. В молодости он сам был простым циркачом – играючи сгибал железные прутья, поднимал четырехпудовые гири, боролся с медведями. Потом у него развилась грыжа – ее вырезали, но выступать запретили. Самсонов не отчаялся. Из силача он переквалифицировался в конферансье, собрал свою собственную труппу и начал гастролировать по всей Российской империи.
Шли годы, и дела у Самсонова ладились – он обрел известность и заметный вес, начал заниматься продвижением других, мелких трупп и отдельных артистов. Самсонов поважнел, стал носить дорогие костюмы с жилетками и непременной золотой цепью. Он стриг бороду на крутом подбородке, и подкрашивал волосы на голове черной краской, маскируя густую седину.
Его и Эльзу связывали не совсем обычные отношения. Юную и талантливую гимнастку Самсонов заметил в одном из бродячих коллективов; но, поскольку сам коллектив его не интересовал, он просто взял и отбил гимнастку к себе, пообещав ей хороший, денежный контракт.
Вскоре девушка стала его любовницей. Самсонов наслаждался ее свежестью и тратил ее молодость не только в ресторанах и гостиницах, но и на сцене. Он дал ей полную творческую свободу действий, но непременно указывал на контракт – выступи столько-то раз, если хочешь заработать. И она работала, не щадя своих мускулов и костей – набивала синяки и ссадины; падала, сдерживая слезы боли; ломала голову над номерами, которые должны неизменно покорять привыкших ко всему зрителей.
А Самсонов постепенно старился, богател и подыскивал новую любовницу на замену. Вскоре он нашел ее, в другом коллективе. Госпожа Элеонора, дрессировщица пуделей, чей номер присутствовал в программе, но пользовался несравнимо меньшим успехом, удачно сменила госпожу Эльзу. И, пока девушка тренировалась и репетировала, Самсонов в компании с новой пассией ездил развлекаться, убеждаясь, что нашел наиболее подходящую кандидатуру.
Пренебрегая Эльзой все сильнее, он стал покрикивать на нее, делать едкие замечания на репетициях и после выступлений. Это сильно задевало девушку, но она не до конца понимала, чем вызвана его враждебность. Теряясь в догадках, она решила, что Самсонову просто не нравятся ее номера.
Эльза стояла у выходной двери, за кулисами. Послышались тяжелые шаги Самсонова.
– Пора нам расходиться, – бросил он. – Я больше не люблю тебя, да и контракт твой скоро истекает.
– Что?.. – растерянно спросила девушка. Темно-карие глаза непонимающе смотрели на него.
– Ты все слышала. Собирай свои вещи и проваливай.
– Я…
– Ты мне больше не нужна! – рявкнул Самсонов и толкнул ее. Девушка упала.
– Не нужна… – прошептала она. – Ты другую завел, что ли?
– Какая догадливая, – насмешливо сказал он.
Девушка зажмурилась – как на тренировках, когда от боли были готовы потечь слезы.
– Я слышала слухи, и не верила… Я считала, что все вранье… – две жгучие дорожки заблестели на ее щеках. – А ты…
– Четвертый год здесь работаешь, и все еще веришь в сказки? – издевательски весело спросил Самсонов. – Короче – собирай свои шмотки, освобождай гримерку и убирайся к чертовой матери!
– Нет. Не уйду…
– Что?
– Не уйду! – упрямо крикнула она. Ее глаза, наполненные слезами, потемнели от гнева, стали практически черными. – Контракт пока в силе, сам сказал!
– Ну, тогда оставайся и работай, тварь, если сможешь! – Самсонов ткнул ее сапогом в голову, повалил навзничь. – Принцесса цирка…
Девушка медленно поднялась. Дернув за дверную ручку, она вышла из закулисья на улицу. Ветер гнал по серому небу оборванные тучи. От холода ее кожа покрылась мурашками, но она даже не заметила; и когда с неба начали падать – сначала робко, потом все смелее, стылые капли дождя – она не пошевелилась.
14
– Чертов дождь… – Арцыбашев глянул на небо. На лоб упало несколько капель. – Крышу подними, Григорий.
– Уже исполняем, Александр Николаич, – ответил водитель.
Красный «форд» накрыло черным зигзагом козырька. Машина снизила скорость, прижалась к краю дороги.
– Зонт забыл взять, черт, – когда машина заехала на небольшой дворик перед моргом, Арцыбашев черной молнией метнулся к его входу.
– Мне нужен господин Навалов, – сказал он на регистратуре. – Я – Арцыбашев.
Через пару минут подошел полный мужчина в грязно-сером халате. Он кивнул лысеющей головой – линзы его очков тускло блеснули:
– Навалов, патологоанатом. Пойдемте со мной. Я позвонил, как только ее привезли.
– Ее отец приезжал? – спросил Арцыбашев.
– Пока нет. Ждем с минуты на минуту.
– А Яковлев, помощник полицмейстера?
– Уже здесь. Пойдемте, – с нетерпением повторил патологоанатом.
Навалов провел Арцыбашева по длинному, обшарпанному и мрачному коридору, завел в одну из холодных, отделанных кафелем комнат. «Точь-в-точь операционная», – подумал Арцыбашев. В ее центре стоял тяжелый железный стол, покрытый широкой простыней, под которой угадывался силуэт человеческого тела.
– Здравствуйте, – вошел Яковлев. Увидев стол, он изменился в лице. – Ох, Господь милосердный, – он перекрестился.
– Прокофия Захаровича пока нет… – сказал Навалов.
– Да и плевать на него, – Арцыбашев подошел к столу и откинул простыню до плеч.
– Господь милосердный… Господь милосердный… – Яковлев побледнел, но взгляда от лица Анны не отвел.
Арцыбашев с каменным выражением рассматривал безобразную и едва узнаваемую маску, в которую превратилось лицо жены – ледяная синюшная кожа, плотно сжатые веки, скривившиеся в мучительной агонии губы, высунутый прикушенный язык. На ее шее темнел кривой глубокий рубец.
– Асфиксия… – задумчиво протянул Навалов. Арцыбашев понял и без его подсказки.
– Вы ведь недавно стали помощником? – спросил он у бледного Яковлева. Тот кивнул. – Впервые видите труп? – он снова кивнул. – А жена у вас есть? – опять кивнул. – Если она решит повеситься, будет выглядеть так же, – подвел итог Арцыбашев.
– Да, нам еще повезло, что ваша супруга ничего не ела, – сказал Навалов. Арцыбашев строго посмотрел на него. – Вы же понимаете, как врач врача, – скромно добавил тот.
– Понимаю. У висельников с набитым кишечником все выходит – через низ, разумеется, – пояснил Арцыбашев для Яковлева. – Здесь могла стоять такая вонь, что вы бы плавали в море рвоты.
– О боже, царица небесная… Может, хватит осмотра? – попросил помощник полицмейстера. – Я все запишу и отправлю к делу.
– Его закроют? – спросил Арцыбашев.
– Безусловно. Жертва мертва, убийца тоже.
– Осталось разобраться с клиникой этого недоучки Градова, – продолжил доктор. – Никакой он не врач, и с Фрейдом не связан. Окончил в Ярославле курсы фельдшеров, вот и все его образование.
– Откуда вы знаете? – спросил Яковлев.
Арцыбашев достал из пальто смятые, исписанные листки:
– Здесь вся информация. Трясите его, как грушу, со всех направлений. Он даже меня обдурил, а я такого простить не могу… – он посмотрел на Навалова с презрительным подозрением: – Вы то хоть настоящий врач?
– Я?.. – Навалов испуганно встрепенулся, но тут же осмелел. – Да, голубчик, врач – не только патологоанатом, но и терапевт. Хоть в Париже не учился, а все же диплом имею. А сейчас иду на второй, между прочим.
– Приятно слышать, – Арцыбашев протянул ему сторублевую купюру. Глаза Навалова расширились от такой неожиданной щедрости. – Спасибо, коллега, что потратили время на нас.
– Постойте, а как же Антонов? – спросил он, не забывая спрятать деньги в карман халата.
– Кто не успел, тот опоздал. А мне надоело дышать трупными парами. Вы, – сказал Арцыбашев Яковлеву, – впустили их в себя уже сверх меры.
– Тогда я ухожу… – пробормотал тот в ответ.
Угрюмый и мокрый Прокофий Антонов, топтавшийся возле регистратуры, спорил с дежурным:
– Да, когда же ваш доктор придет-то?
– Скоро должен быть.
– Да я уже двадцать минут жду!..
Потеряв жену и дочь, Прокофий осунулся и поседел, стал выглядеть совсем жалко. Исчез умелый хлопотный делец – вместо него на свет выполз тусклый, пахнущий перегаром бродяга.
– Что такое? – спросил Навалов.
– Вот – на опознание приехали, – ответил дежурный.
Прокофий, увидев Арцыбашева, выпучил глаза.
– Ты!!!.. – возглас потонул в свирепом животном рычании.
– Прошу не тыкать, – возразил Арцыбашев. – Мы не на рынке.
– Сукин ты сын, сволочь проклятая! – Прокофий, воспрянув прежними силами, медведем пошел на него. Дежурный и прибежавший на помощь персонал скрутили его, прижали к стене.
– Ты меня всего обескровил, поганец! – брызжа слюной, кричал Прокофий. – Для чего я работал?! Для чего жил?!
– Похороны Анны я оплачу, – ледяным тоном сказал Арцыбашев и вышел из морга.
15
«Все, к черту!» – добежав до машины, он хлопнул дверцей и прикрикнул на водителя:
– Будем ясной погоды ждать? Поехали уже!
«К черту это все! – яростно пережевывал Арцыбашев пережитое. – Все к черту! Надоело! Продам клинику, все продам и уеду к чертовой матери отсюда! Заберу мать и дочь – все, прощай, Россия! Поселюсь где-нибудь в Швейцарии! А ведь меня звали, да еще на такую высокую должность! Что же я тогда не согласился-то? Гордость взыграла, не иначе. Толку, что за тридцать – все такой же глупый и самонадеянный! Черт с ними! Выкручусь… открою новую клинику… и дом будет у озера, а не в этом помпезном склепе!»
– Александр Николаич? – опасливо обратился водитель. – А куда ехать-то?
– В клинику ко мне дуй, будь она проклята, мать ее…
Арцыбашеву сразу вспомнилось сегодняшнее представление в цирке; а точнее, госпожа Эльза.
«Ну и выдумали ей имечко, да еще и принцессой прозвали! Дура из дур – по канатам научилась лазить под музыку, развлекать дурное стадо своим трюкачеством! Тоже мне, наука! А ведь как похожа на Тарасову – и вытяжкой, и телосложением! Все один в один! Жаль, что ее лица не разглядел. Наверняка такое же глупое и голубоглазое. Может, вообще подросток? Может быть, даже мальчик? – Арцыбашев поморщился от отвращения. – Чем же Ника так восхищается в этой циркачке? Впрочем, несмышленое детское сердце никогда не видит дальше блесток и фокусов».
Доктор прикинул – а если бы эта Эльза во время номера сорвалась по-настоящему? Скорее всего, сломала бы шею и умерла на месте, и это в лучшем случае. В худшем – выжила, но осталась бы парализованной до конца жизни.
Возле клиники Арцыбашева стоял черный автомобиль. Его водитель, облаченный в шинель с погонами лейтенанта, вальяжно оперся на вытянутый капот и курил папироску. Похоже, дождь его абсолютно не волновал.
Машина доктора встала рядом. Арцыбашев кинул быстрый взгляд в сторону лейтенанта (тот продолжал курить, не замечая ничего вокруг) и зашел в клинику.
– Александр Николаевич, – вахтер поднялся из-за стойки. – К нам приехал генерал-фельдмаршал Костромской.
– Не знаю такого.
– Ну как же… герой Русско-турецкой… на прошлой неделе звонил…
– Ах, этот, – Арцыбашев глянул в окно. Черная машина стояла, но ее водитель, докурив, спрятался в салоне. – Решился-таки? И где он?
– В приемной. Маслов с ним разговаривает.
– Кто сегодня дежурная сестра?
– Нюра.
«Опять она, – досадливо подумал Арцыбашев. – Хотя, это может помочь».
Генерал-фельдмаршал Костромской, один из многочисленных героев последней Русско-турецкой войны, восседал на диване с важным воинственным видом. Он был в парадном мундире – ордена, кресты и ленты облепили его грудь сверху донизу. Его лицо, изборожденное морщинами, хранило суровое выражение; пышные седые усы с пожелтевшими от табака кончиками изредка подрагивали – генерал порывался задать вопрос, но каждый раз передумывал. Глубоко посаженные глаза, тусклые и мутные, смотрели на Маслова с презрительным недоверием.
Маслов, забывший надеть халат, сидел за столом и заполнял медицинскую карту.
– Много у вас бумажной работы, прямо как в штабе, – пересилив себя, недовольно заявил Костромской.
– Что поделать? Бюрократия проникла во все слои нашего общества, – шутливо ответил Маслов.
Генерал нащупал трость и сжал позолоченную ручку.
– Знаете, если бы не то бездарно спланированное наступление… – начал он. Тут в комнату вошел Арцыбашев.
– Здравствуйте, Николай Арсеньевич, – вежливо улыбаясь, сказал доктор.
– Здравия желаю, – холодно ответил Костромской. – Вы и есть Арцыбашев?
– Он самый, – доктор выхватил карточку из рук Маслова и пробежал по ней глазами. – Значит, вас мучают боли в ногах?
Генерал кивнул, поднял трость:
– Без нее ходить просто невозможно. Иногда адъютант помогает.
– Вы работаете?
– Числюсь в Главном военном штабе, – важно, с гордостью подметил генерал. – В молодости, когда я был еще подполковником, принимал участие в Русско-турецкой. Посекло нас во время атаки картечью – выжил, да вот… Полевой врач осколки вытаскивал, да не все достал.
– Ясно, – Арцыбашев посмотрел на его ноги. – Надо в смотровую.
– Меня уже много кто смотрел, – раздраженно добавил Костромской. – В нашем военном госпитале, и даже за границу увозили…
– Когда?
– Где-то с месяц назад.
– Как самочувствие сейчас? – отложив карточку, Арцыбашев сел рядом с генералом.
– Болят, говорю же! – тот стукнул тростью по полу. – Ходить без нее невозможно! И даже с ней тяжело. С каждым годом все сильнее и сильнее болят. Мне последний врач сказал – вас осколки мучают, но вытащить их нельзя.
– Что за врач?
– А черт его знает! Француз какой-то – я ведь за границу уезжал, в Париж, в их самый крупный госпиталь.
– Ясно. Вот что я предлагаю, Николай Арсеньевич, – генерал с мрачной готовностью посмотрел на Арцыбашева. – Сделаем для начала рентген. Если осколки есть – проведем операцию и вытащим все, до последнего. Рентген, операция и последующее за ней восстановление будет стоить… пять тысяч.
– Сколько?! – воскликнул Костромской. Даже Маслов, услышав о стоимости, вздрогнул и посадил в карточке кляксу, удивленно глядя на Арцыбашева.
– Пять тысяч золотыми, – спокойно повторил доктор. – Если согласны – прошу в смотровую, и на рентген. Наша медсестра вас проводит.
– Нет, подождите минуточку… – генерал, сжав трость, сердито зашевелил челюстью. – Это же огромнейшие деньги! Огромнейшие!
Арцыбашев понимающе кивнул.
– Я готов поспорить, что француз, который вас осматривал, был никто иной, как Жан Фланбери – один из лучших хирургов в Европе. Он понял, что не сможет прооперировать, потому и отказал. А ведь шрапнель и осколки – прежде всего металл. Он окисляется, отравляет ядами организм. Дойдет до внутреннего воспаления – вот вам и гангрена с заражением крови.
– Да, каждый врач мне говорил об этом. А вы что же, получается, сможете вытащить? – недоверчиво спросил генерал.
– Смогу, – уверенно ответил Арцыбашев. – Смогу, так ведь? – спросил он Маслова.
– Без сомнений, – тот с серьезным выражением лица посмотрел на Костромского. – Репутация нашей клиники и рекомендации говорит об этом.
– Что ж, – генерал, опираясь на трость, поднялся с болезненным усилием. – Я человек военный, и не привык откладывать на завтра.
– Вот и отлично. Нюра! – позвал Арцыбашев.
В комнату вошла молодая красивая медсестра.
– Пойдемте в смотровую. Можете облокотиться на меня, – ласковым голосом сказала она генералу.
Когда Костромской и Нюра ушли, Маслов спросил:
– Александр Николаевич? Я все пытаюсь, но не могу припомнить хирурга с фамилией Фланбери.
– Мой учитель, – ответил Арцыбашев. – Он работал в Парижском королевском госпитале. Хороший был специалист – смог бы без всякого рентгена операцию провести.
– Был?
– Умер три года назад, – на губах Арцыбашева заиграла шаловливая, немного грустная улыбка. – Только генералу об этом ни слова. Костромской – патриот до мозга костей, вот и пусть считает, что наше – самое лучшее.
«До чего же идиотское суждение, – понял Арцыбашев. – А вслух звучит еще глупее».
Маслов тихо рассмеялся. Сегодня вечером, у своей любовницы, он обязательно расскажет этот случай, с удовольствием описывая реакцию старого генерала.
– Пять тысяч? – пародируя, хрипло воскликнет Маслов. – Почему же так много?!
– И все же, Петя, – любовница, прижимаясь к его дряблому желтому телу, поцелует его. – Это не слишком ли большие деньги?
– Это очень большие деньги, даже по меркам нашего прейскуранта, – ответит Маслов. – И большая их часть осядет в кармане у Арцыбашева. Ты не представляешь, как он алчен до золота – словно дракон…
Но этот разговор произойдет только вечером. А сейчас вежливый и услужливый Маслов на пару с Нюрой обхаживают Костромского, словно самого почетного гостя в клинике.
16
В пятом часу вечера Арцыбашев понял, что устал, голоден и больше не может сидеть в клинике.
«Надо проветриться», – доктор скинул халат, запер кабинет и спустился на первый этаж.
– Меня, возможно, сегодня больше не будет, – предупредил он вахтера перед уходом.
Арцыбашев направился к своей машине. Гришка, докуривавший папиросу, смял ее и выбросил, привычно занимая водительское место:
– Александр Николаич?
– Поехали в «Асторию», – сказал доктор.
Эта шикарная красавица-гостиница нравилась ему только из-за ресторана, в котором умелый повар-француз запекал отличное жаркое. Арцыбашев представлял перед глазами то ребрышки с ароматным винным соусом, то нежнейшую отбивную, которая сама таяла во рту. Он представлял ее так вдохновенно и реалистично, что желудок, возмутившись, заныл стонущей болью. Арцыбашеву пришлось отвлечься на блеклые пейзажи Петербурга.
Дождь прекратился, но пасмурная погода и резкий, стылый ветер ясно говорили доктору: «Мы не закончили». Небольшие лужи, растекшиеся по мостовым, отражали в себе хмурое небо, в котором изредка попадался кусок темно-серого облака. Порой над лужами пролегала тьма – второпях проносился экипаж; либо человек, спешивший на встречу куда-то, на миг отражался в мутной воде искривленным отражением, и навсегда исчезал.
Машина Арцыбашева остановилась перед «Асторией». Доктор вышел – мимо него, едва не столкнувшись, к парадному входу пронеслась маленькая фигурка в сером пальтишке.
«Все куда-то бегут, – Арцыбашев смотрел, как фигурка молнией влетела в гостиницу и исчезла. Он успел разглядеть только всклоченные вихри коротких пепельно-белокурых волос. – Таинственная незнакомка…»
Менеджер ресторана в темно-вишневом костюме сам провел Арцыбашева к одному из лучших столиков, знаком подозвал официанта и спросил:
– Что желаете, Александр Николаевич?
– Ваших чудесных ребрышек и отбивных.
Менеджер скорчил грустное лицо:
– Увы, эти блюда разобраны. Могу предложить английский завтрак, усиленный.
– Чем усиленный? – с подозрением спросил Арцыбашев.
– Всем. Двойная порция яиц, колбасы, сосисок…
– Хорошо. Но с чаем подайте коньяк.
Разобравшись с заказом, Арцыбашев расслабился и стал от скуки рассматривать гостей. Здешняя публика отличалась от публики Мариинки разве что скромностью костюмов; впрочем, некоторые уважаемые господа и дамы даже здесь умудрялись выглядеть так, словно пришли на императорскую аудиенцию.
«А серенького пальтишка нигде не видать», – окинув зал, Арцыбашев посмотрел в окно. Яркие блики на лужах, небо посветлело – неужели солнце пытается пробиться?
– Здравствуйте, Александр Николаевич, – напротив доктора сел Марков. – Не ожидал вас здесь увидеть.
«Говорит нищий журналист в обтрепанном костюме», – подумал Арцыбашев, а вслух спросил:
– Почему же?
– Да просто, знаете ли… – немного растерянно ответил Марков.
«Не знаю. Как и ты, видимо».
Принесли усиленный английский завтрак. Большое столовое блюдо, на котором красовалась тройная яичница и сопутствующие ей ингредиенты, заставили Маркова жадно сглотнуть подступившую слюну.
– Вы могли бы принести мне тоже самое? – спросил он официанта.
– Сию минуту.
– А у меня, Александр Николаевич, творческий период пошел, – признался Марков, пока Арцыбашев начал возиться с едой. – Три статьи за два дня, на одном дыхании! А вот еще недавно… Но вы наверняка слыхали?
– О чем? – отхлебнув чай, спросил доктор.
– Сегодняшней ночью Вторая эскадра приняла первый серьезный бой. Ее противником оказалась флотилия балтийских рыбаков, на которую эскадра вышла случайно. Но какая заварушка началась! – ядовито улыбнулся Марков. В его воображении представлялось, как хлипкие рыбацкие суденышки ныряют между воронками от снарядов, но продолжают настойчиво держаться на плаву. – Этому славному побоищу дали название Гулльский инцидент.
– Ну и названьице вы придумали.
– Это не я, честное слово, – Марков прижал руку к груди. – Это какой-то другой талант. На самом деле, почти никто не пострадал, зато номер разлетается на ура. Избранник императора, Бешеный адмирал, он же вице-адмирал Дуболом, рвет и мечет. Его славная эскадра на первых страницах всех газет, от Атлантики и до Тихого океана.
– Ваш патриотизм зашкаливает, – отметил Арцыбашев.
Маркову подали заказ, но даже тогда он не перестал болтать. Доктор, слушавший, но не особо вникавший в смысл, молча доедал «завтрак».
– Вот увидите… – с набитым ртом бухтел Марков. – Эта война окончится полным для самодержавия поражением… Народу надоело, что цвет армии и флота гибнет по указке глупых и несведущих людей. Эта война полезна, она… покажет все промашки и грехи, всю гниль… Рабочие гнут спины за копейки…
«Он и сюда рабочих приплел, – устало подумал Арцыбашев. Доктор закончил с блюдом, выпил чай, затем коньяк, и закурил. – Вот кто позволил этому ублюдку портить мой обед? Зачем вообще такую шваль пускать в „Асторию“ и Мариинку?»
Арцыбашев внимательно изучил усталое лицо Маркова и бесконечно дергающиеся, как у паралитика, руки – что он пытается изобразить ими? «Того и гляди – ткнет вилкой, и не заметит. Морда мелочная, непримечательная… Глаза с две копейки, в отеках и синяках. Бессонница, злоупотребление алкоголем?»
Чем дольше Арцыбашев наблюдал за Марковым, тем больше вопросов возникало. «Он бреется хоть иногда? А этот помятый и замызганный пиджак в отвратительную клетку? Он в нем спит, что ли? Почему манжеты такие грязные, почти черные – забывает стирать? Откуда у него деньги на еду, где он живет? Может, ночует в редакции? Или по любовницам скитается? Обручального кольца нет, да и кому такой нужен? И почему он ко мне привязался?» – последний вопрос заставил доктора насторожиться. Он и Марков слишком разные, чтобы устроить дружеский обед в одном из лучших ресторанов города. Тогда почему парень так охотно разбалтывает про настроения на заводах и среди рабочих?
«Кто-то его подослал, или… ну все, – решив, что сполна наигрался в детектива, Арцыбашев попросил счет. – И только попробуй намекнуть заплатить за тебя», – злобно подумал он про репортера.
Расплатившись, доктор поднялся из-за стола:
– Мне пора. Всего вам хорошего.
Неугомонный Марков кинул из кармана на стол несколько помятых банкнот и бросился за ним:
– Александр Николаевич!
«Да что тебе нужно от меня, черт возьми?!» – Арцыбашев развернулся, готовый резануть его какой-нибудь грубостью, но истошный женский крик из глубины фойе перечеркнул этот план.
Бросая столы, к окнам потянулись любопытные. Снаружи происходило что-то небывалое – крики и причитания заполонили тротуар перед «Асторией».
Арцыбашев вышел из гостиницы. Неподалеку от его машины собралась густая толпа.
– Что же вы стоите? Доктора скорее зовите, доктора! – закричал чей-то голос. Ему никто не ответил. Арцыбашев посмотрел на Гришку. Парень, помня строгий наказ – не отходить от машины ни в коем случае, встал на цыпочки, вглядываясь – что прячется за широкими спинами?
– А ну, посторонитесь! – рявкнул Арцыбашев, грубо расталкивая зевак и пробираясь вперед. – Кому здесь доктор нужен?
– Ох, матушки!.. – пробормотал женский голос. – Убилась она насмерть, боженьки!..
Арцыбашев протиснулся вперед и оказался возле крытой пролетки. На ее помятой изломанной крыше лежала маленькая белокурая девушка в распахнутом сером пальтишке.
– Она?! – вырвалось из доктора.
– Сверху спрыгнула, оттудова, – указывая пальцем вверх, сказал какой-то мужик в легком тулупе. Арцыбашев задрал голову. На шестом этаже он увидел светлые занавески, бьющиеся в настежь распахнутых створках окна. Арцыбашев осторожно поднялся на пролетку и наклонился к девушке. Бледное, совсем юное лицо с заплаканными темно-карими глазами, жалобно-грустный взгляд с немым укором смотрит вверх. В нем еще теплится жизнь. Арцыбашев прижал два пальца к ее шейке, легонько сдавил.
