Читать книгу: «Америго», страница 21

Одиннадцатого марта следующего года, в день, когда ему предстояло следить за двадцать третьим газетчиком на 4-й Южной улице Фривиллии, он вышел из магазина несколько раньше обычного – на самой заре.

Ко времени его прихода ни один покупатель еще не явился – как, впрочем, и сам торговец. Уильям застыл посреди улицы, недовольный собой: спешить было совершенно незачем. Он хотел повернуть назад и пройтись по мостовой… но тут откуда-то, ковыляя, выбралась пожилая женщина в зеленом платье с теплой зеленой накидкой на плечах. Она шла сгорбившись, опустив голову в плотном чепце, и простукивала брусчатый камень короткой тростью. Уильям заметил ее не сразу, – а заметив, метнулся за угол бакалейной лавки.

«Зачем?» – только и подумал он.

И действительно, зачем? Зачем караулить газетчика в такой ранний час, будто никому не известно, когда он появляется и когда пропадает? Почему бы как следует не выспаться, почему не прийти сюда ближе к обеду, как другие почтенные старики Юга… Но разве она не была одета в зеленое?

Он осторожно выглянул – не показалось ли? – и женщина на мгновение подняла глаза, но затем опять уставилась себе под ноги и налегла обеими руками на рукоятку трости.

Торговец газетами не заставил себя долго ждать – он выбежал с другой стороны лавки и спокойно принялся раскладывать вокруг себя перевязанные стопки «Предвестника». На женщину с тростью он внимания не обратил. «А этому вряд ли стоит удивляться – верно, она поджидает его так каждый день», – улыбнулся Уильям, наблюдающий за ними с безопасного места. Она подошла медленно к газетчику, отсчитала дрожащими руками – теперь словно торопясь! – четыре монеты. Получив номер, она двинулась по улице прочь, не отрывая глаз от мостовой. Повременив немного, Уильям вышел из-за своего угла и последовал за ней.

Памятуя прошлые неудачи, он держался на некотором расстоянии. Она не оборачивалась, и Уильям решил, что она его все-таки не заметила; сейчас она приведет его в свой апартамент, и тогда он узнает ее адрес и обдумает дальнейшие действия.

Не доходя до большой площади, женщина вдруг свернула в один из косых переулков, в направлении к Восточной части. Однако она не стала идти по какой-то из Восточных улиц, а продолжала пробираться дворами и переулками, словно пытаясь сбить с толку преследователя. Прекрасно ориентируясь в этом полумрачном лабиринте, она не глядя избегала редких прохожих, как если бы знала каждый их шаг наперед, и, невзирая на хромающую походку, передвигалась удивительно быстро. Этот день еще не успел начаться, как оба уже оказались на 4-й Северной.

Но вот она зашла в пятиэтажный апартаментарий в конце улицы, едва не на самом носу Корабля. Зайдя вслед, Уильям подождал минуту внизу, чтобы она поднялась на несколько маршей, а затем бесшумно – как его учила Элли! – поднялся по ступеням парадного сам. Заслышав через полтора марша бряцание ключей на площадке, он замер. Он думал определить положение двери по хлопку, но звуков больше не было. Когда ему надоело ждать, он взошел на площадку и тут же увидел, что одна из зеленых дверей приоткрыта.

Не показываясь в щель, он приник к этой двери и навострил слух. Дверь почти сразу же начала отворяться, он от неожиданности дернулся и отступил на два шага.

– Входите, входите скорее, юноша!

Голос был приятный, не сердитый и не испуганный; напротив, она была как будто воодушевлена его слежкой. Уильям оторопел.

– Входите! – нетерпеливо повторила женщина. – Вы ведь ко мне?

– Да… наверное… к вам, – промямлил Уильям, теряясь через каждое слово.

Она оставила дверь открытой настежь и удалилась в глубь апартамента. Уильям взял себя в руки, вошел – и запер дверь за собой.

В комнате (единственной, конечно) пахло нестираным бельем, склянками и жуткими настойками, которые старики принимали с тем, чтобы облегчить самочувствие в последние два года жизни на Корабле. Уильям, который еще не бывал дома у ожидающих, невольно схватился за нос.

– Вы – миссис Крамли? – гнусаво спросил он у хозяйки, но та не откликнулась. В противоположном углу комнаты она шуршала чем-то в ящиках комода. Уильям пригляделся. Она выковыривала оттуда какие-то маленькие коробочки, слипшиеся мешочки, баночки с зернистыми пряностями, долго пучила на них глаза.

– Вы храните все это в комоде? – задал он новый вопрос.

– Я хочу сделать для вас угощение, – ответила тут женщина.

Уильям еще раз обвел комнату взглядом и пришел к выводу, что мебели здесь еще меньше, чем в его собственном апартаменте, и кухонного серванта попросту нет; однако ж внешне комната казалась очень опрятной, куда чище и светлее любого другого апартамента для рабочих. Он хотел похвалить ее, но женщина тем временем вынула из очередного ящика… голубую коробочку фаджа! От секундного избытка чувств он не смог вымолвить ни слова.

– Садитесь, – пригласила она его с улыбкой.

Столик у нее стоял вплотную к стене, накрытый обыкновенной зеленой скатертью без рисунка. Уильям сел на стул сбоку. Хозяйка доковыляла до плиты в другом углу, сколько-то похлопотала и там, а затем с осторожностью перенесла на стол поднос с двумя кофейными чашками. Уильям не утерпел и сам открыл голубую коробочку, но женщина только обрадовалась еще сильнее. Она присела рядом с ним, зачем-то отодвинув свой стул подальше от края стола, но к чашке не притронулась.

– Меня зовут Аманда, – сказала она кротко, оправляя юбку на коленях, и замолчала.

– Аманда Крамли?

Она без слов кивнула. Затем опустила голову, как делала вне апартамента, и знакомство оборвалось. Уильям решил, что от этого молчания нужно поскорее избавиться. Он прочистил горло.

– Ваш муж, – начал он. – Я пришел поговорить о вашем муже.

Внезапно она затряслась так, будто на нее подняли руку. «Несчастная, – подумал Уильям. – Я должен был начать как-то деликатнее». Он наклонился и рассмотрел наконец ее лицо; как у всех стариков Корабля, оно походило на плохо сшитое рванье того же возраста, но – до сих пор выражало отчетливые чувства. Миссис Крамли была обескуражена.

– Я знаю, – прошептала она. – Иначе вы бы не стали меня искать.

Уильям удивился тому, как потерянно это звучало. «Неужели она вовсе не находит себя… Но почему?»

– Я хочу поговорить с вами о вашем муже, – снова начал он. – Он оставил для меня записку.

– Оставил для вас?

– Я уверен, что это так, – кивнул Уильям. – И сдается мне, вы должны знать о его намерениях больше, чем знает… благая Книга.

Он ждал от нее упреков в проявлении праздного любопытства, но миссис Крамли ничего не ответила; очевидно, и записка не особенно ее интересовала. Тогда он продолжил:

– Известно, что Уолтер пожелал низвергнуть Корабль в Океан, но…

Миссис Крамли взглянула на него.

– Он говорил, что хочет опустить Корабль на поверхность Океана, – пробормотала она. – Не мне говорил. Он, кажется, разговаривал сам с собой. Он мне не доверял.

– Он говорил, что хочет опустить Корабль? – переспросил Уильям.

– Да, – ответила миссис Крамли. – Это я помню точно!

– Я так и думал, – не выдержал Уильям.

– Нет, вы думали не так! – взорвалась вдруг она. – Ни в коем случае! Он не собирался обрушать его на дно, как говорили вокруг и как написано в этой унизительной книжонке! И эта ужасная скульптура… Ложь!

Ее глаза налились слезами.

– Он был смел, безрассуден, мой Уолтер… Он считал, что нам ни к чему искать Америго в облаках, где мы слепы. Думал, что мы обязаны вновь принять на себя гнев Океана, чтобы найти высшие Блага! Думал, что это и есть испытание, уготовленное нам Создателями, они ждут от нас действия!

– И все это вы слышали от него? – поразился Уильям.

– Не совсем, – призналась миссис Крамли. – Но я понимала, чего он хочет добиться, как это опасно и неблагоразумно! Ах, как я виновата!.. Ах, если бы он доверял мне!..

– Но ведь у него было множество сторонников! – воскликнул Уильям. – Почему же не удалось ничего сделать?

– У него не было сторонников, – уже спокойно и почти беззлобно ответила Аманда. – Это тоже ложь. Его убеждения были исключительны. Он действовал один.

– Один?

– Точно! И меня это не удивляло. Вы бы только послушали, о чем он говорил! Совершенно непостижимые праздности. Но он даже не употреблял размышление!.. Терпение и благоразумие – тоже нет… Кому и как такое может взбрести в голову?

Она посмотрела на Уильяма так, словно хотела услышать от него подробное объяснение, но затем смущенно отвернулась.

– На что же он тогда надеялся?

– Он искал кого-то, кто мог ему помочь, – проворчала она. – Он говорил: «Я уверен, тут есть человек, который знает, как опустить Корабль. Мне нужно его найти».

– Он был уверен?

– О да! Хотя я пыталась образумить его – разве может кто-то из нас знать то, что знают одни Создатели! Но какая мне награда… мой муж сброшен за борт, а меня осуждает все общество Корабля!

Она вновь склонила голову.

– В тот день меня вызвали в Ратушу.

– В Ратушу? А что… – Он колебался. – А что говорили вам в Ратуше?

– Ничего примечательного, – недовольно всхлипнув, ответила миссис Крамли. – А я даже и не была напугана, мне ведь нечего было бояться, просто разбита…

– Но что-то все-таки произошло? – Уильям уже не мог сдаться.

– Я говорю, ничего примечательного, – повторила старая женщина. – Я пришла в Ратушу, в кабинет, какой указывался в бумаге. Меня посадили за стол, и я просидела так около часа… да, около часа, немногим более того. Потом зашел какой-то Господин… дал мне склянку и карманные часы, велел подождать еще час, пока не принесут другие бумаги, и пить из склянки каждые несколько минут. Потом еще один принес бумаги…

– Какие бумаги?

– Видно, какие полагались! Меня освободили от службы и назначили мне постоянные выплаты… из-за Уолтера. И еще кое-что. Надо было подписаться. Я чувствовала себя лучше. Гораздо лучше.

– А после того? – спросил Уильям.

– После того я чувствовала себя лучше, – мечтательно откликнулась Аманда.

Но тут она опять заплакала.

– Почти двадцать четыре года я одинока, ничтожна…

Уильям заметил, что на каждой из четырех стен апартамента висит полка с книгами.

– Я тоже одинок, – собравшись с духом, возразил он, – но я не горюю. И вам вовсе не стоит…

– Юноша, – оскорбленная, покачала головой миссис Крамли, – отчего вы решили, что понимаете меня? Столько лет!.. Вы, верно, еще и не родились!

«По-своему она права, – сказал себе Уильям. – Если бы я бездействовал всю жизнь, я бы тоже истосковался». Вслух он спросил:

– Вы совсем не выходите из апартамента? Хотя бы ради сплочения?

– Со мной никто не желает сплачиваться, – ответила она таким тоном, будто это должно было быть ясно как день. – Но я, конечно, иногда выхожу за провизией и газетой, и еще в кое-какие места, что уж делать… Да не достанется вам, юноша, такое презрение людей!

Она помолчала, потом добавила:

– Возраст понудил бы меня ходить в Школу, но мне вручили и такую бумагу, по которой просветитель должен являться ко мне сам – один раз в месяц. Со мной все не так, как с остальными.

– Просветитель? Школа?

– Да, юноша, этого вы знать и не обязаны, но ожидающим отбытия, пожилым, тоже нужна помощь… Хвала творцам, они предусмотрели это! Хвала Господам – они сохраняют это право за нами десятки веков.

Она вновь умолкла, и Уильям впал в раздумье. Хотя он уже добился многого, – невероятно многого! – он все же ощущал некую незавершенность, неудовлетворенность этой встречей, и решил задать какой-нибудь другой вопрос… но какой? Ломая голову, он взялся за приготовленные для него кофе и фадж и даже успел ими сильно увлечься, но тут миссис Крамли придвинулась к нему – от нее самой на удивление приятно пахло – и сказала шепотом:

– Как-то оно выходит, что я не верю.

– Вы не верите? Чему?

– Я не верю, что его поглотили воды Океана; хоть это и праздное сомнение, но я не верю! Я принимала терпение – и мне теперь лучше, мне даже хорошо, но я не хочу терпеть…

– А где он? – Оставив питье, Уильям очень внимательно смотрел на нее.

– Я знаю, что он совершил страшный поступок, не просто праздный, – продолжала Аманда; ее руки, сложенные на коленях, подрагивали. – Но ведь нас учили, что Создатели добры… Не могло бы это означать, что прощения заслуживает даже мой муж?

– Где он? – повторил Уильям, хотя и не надеялся получить ответ. Несчастная миссис Крамли протянула вдруг к нему руку, дотронулась до плеча, отдернула руку, коснулась локтя – и отстранилась вновь. Она, по-видимому, очень не хотела показаться грубой, но за годы своего пребывания взаперти совершенно забыла, как следует выражать приязненные чувства другим людям.

– Мне кажется, что вы… это вы, юноша, найдете его! Такой же смелый, такой же безрассудный, как он, а может… и того смелее! И я знаю, чего вы боитесь, – многозначительно прибавила она. – Но я не расскажу никому, даже мисс Пулавской – это мой просветитель.

– Спасибо, – вырвалось у Уильяма.

– С условием, что вы образумите его, когда найдете… где бы он ни был. Океан ведь не настолько жесток и бесконечен, правда?

– Я считаю так же, миссис Крамли, – благодарно кивнул Уильям.

– И я встречу его на острове Америго, где мы будем счастливы вечно!..

IX

Уильям покинул Фривиллию до крайности взбудораженный, потрясенный. Впервые за долгое время он не чувствовал себя беспомощным, и на это были причины! Аманда Крамли, хотя и не была в полном смысле посвящена в планы мужа, сделала картину много более ясной. Уолтер Крамли, бунтарь со страниц забытой истории, жалеемый и презираемый учителем, ненавидимый взрослыми и детьми, сам действовал один, и не совращал никаких сотен заблудших умов – еще бы, где ему было столько найти в такой краткий срок?

Радоваться здесь как будто было нечему, – но Уильям теперь понимал, что все же способен продолжить дело этого человека-статуи.

Уолтер Крамли действовал один, и он хотел опустить Корабль! Но он был неосторожен, и Уильям больше не мог позволить себе быть неосторожным… хотя ему удивительным образом передалась от миссис Крамли уверенность в том, что мистер Крамли не погиб.

Думая о мистере Крамли, он вспоминал всех тех, кто шел наперекор наставлениям учителя, не слушал Господ, допускал праздномыслие и неблагоразумное поведение; а ведь он на самом деле знал таких людей! Среди них был герр Шефер, который часто возражал учителю в Школе! служители, поставившие шкаф «Старые Издания» в самом видном месте школьного хранилища! еще Саймон со своими рассказами! Многие имена появлялись в газетных заметках, которые возбуждали сплетни. А его приемные родители? Они были близки к тому, чтобы запутаться в праздности окончательно и совершить что-нибудь такое, что навсегда изменило бы Корабль; и хотя любовь Лены была не настолько слепа, а зависимость отца от жидких фантазий – не совсем разрушительна, но любой идеал, любая мечта, даже самая неблагоразумная, имела право на жизнь – благодаря одной и вопреки другому. И вот теперь миссис Крамли: она должна была захлопнуть перед Уильямом дверь… но вместо этого впустила его и помогла ему, как не помог бы никто другой. Очевидно, в ее сердце безрассудный супруг заменил собой образ творцов, что до встречи с ней казалось просто немыслимым.

Не каждый мог быть «заблудшим умом» и тем более знать что-то о самом Корабле, – но попробовать стоило. Так подумал Уильям, а в магазине «Спарклин Стайл» как будто этого и ждали. Все чаще пересуды называли знакомые и незнакомые имена людей, проявляющих праздность, а он записывал их на одном из шмуцтитулов книги. Он заглядывал и в газету, в надежде обнаружить там какую-нибудь необычную заметку, и это также дало кое-какие плоды… К началу мая он составил довольно внушительный список и приступил к действию.

Шестого числа – в воскресный день, конечно же – он вырвал лист с этим списком из «Умозрительных моделей», вынул из сундука голубой костюм и шляпу и вновь наведался в Отдел Состава Пассажиров – на этот раз Ратуши Аглиции, и на этот раз отыскал немало адресов в его тетрадях. Он планировал обойти все палубы, но рассудил, что на первое время будет достаточно и Аглиции.

Он управился со списком так быстро, что решил навестить кого-то из «праздномыслящих типов» прямо в это же воскресенье.

Невольно подслушивая разговоры матери с цветочницей Розалиндой Бергер, Уильям узнал, что та имеет сына по имени Патрик. Говоря о нем, фрау Бергер выглядела несчастной, несмотря на то что у нее был свой оптимистический «так» на каждый случай жизни. Патрик страдал праздномыслием, но мать считала, что это происходит с ним против его воли, и очень жалела его, и вместе с ней жалела его фрау Левская. Уильям вспомнил о нем из-за того, что однажды Патрик, уже будучи вполне взрослым человеком, попытался пробраться в Парк Америго вне школьных занятий. После того он был переселен на Аглицию по причине «невозможности вступления на верный путь в пределах палубы Тьютония» (точно так написали тогда в газете). Из этого ничего не было ясно, но тем интереснее обещала стать встреча, – к тому же Уильям питал к нему особое сочувствие из-за сущности его проступка.

Из тетради он узнал, что герр Бергер служит на одной из местных благофактур. Больше того, на листе нашелся и режим его службы; в воскресенье Патрик работал в короткую смену и должен был вернуться в апартаментарий на 5-й Западной улице как раз к этому времени.

Уильям зашел в апартаментарий в том же обличии Господина, и жильцы и жилицы, попавшиеся ему в парадном, косились на его ботинки с явным недоверием, а на него самого – с опаской. Но он, волнуясь, искал нужный номер и поэтому замечал только дверные таблички и адрес, кратко записанный им напротив имени на заветном книжном листке. Впрочем, апартамент Патрика он бы угадал и без всякого номера.

На двери было ни много ни мало двенадцать замков, один над другим, – это не могло не привлечь внимания. Уильям невольно вообразил себе, как хозяин возится с тяжелой связкой ключей, неуклюже нагибается к порогу и тянется к притолоке, а соседи пристально за этим следят и недоуменно качают головами. «Что же, ему, верно, и впрямь есть что скрывать. Но зачем он выставляет это напоказ? Нет, так я совсем запутаюсь».

С этой мыслью Уильям спрятал свой листок с именами, постучал в дверь и немедленно услышал какой-то металлический грохот. «Отвлек не вовремя», – подумал он. Но когда грохнуло что-то другое – что могло разбиться и разбилось наверняка, – он разволновался еще больше. Дверь ему не открыли. «Нарочно?» Он стукнул еще раз. Теперь прозвучал глухой удар, как будто на пол упал человек. Затем кто-то поскреб обшивку ногтями. Спустя полминуты дверь все же отворилась – она не была заперта! – и снизу высунулась темная курчавая голова. Она посмотрела на Уильяма беспокойными, широко распахнутыми матовыми глазами.

– Зайдите, – промолвила она. – Только не забудьте объяснить, зачем пришли. Сядете за стол у окна и объясните. Скорее! Ох, как же здесь пахнет!

Патрик занервничал, захлопнул дверь и, похоже, вернулся к своим делам. Уильям пожал плечами и принял его приглашение.

В этом апартаменте все было беспорядочно сдвинуто, разобрано, не убрано, не прибрано, то есть – не на своем месте. У комода лежал опрокинутый чайник. Ящики комода и серванта разрозненно торчали наружу. Одна из дверец шкафа была отворена, а кровать – не застлана. Старый диванчик был загроможден всяким символическим барахлом. Книги на полках располагались самым несуразным образом. Лампа над входом нелепо свесилась с крепления и грозила рухнуть прямо на голову вошедшему. Уильям содрогнулся, хотел шагнуть вперед, но ему мешал хозяин апартамента, который непринужденно ползал вдоль порога, сметая осколки неизвестной посудины. Собрав их в кучку, он погнал их в уголок за плиту и наконец освободил дорогу. Уильям поспешил к столу. Хозяин ткнул щеткой осколки, словно в назидание, затем поднялся на ноги и вылупил блеклые глаза на гостя.

– Герр Бергер… – начал тот, но Патрик помотал головой.

– Я – мистер Бергер, – сказал он с какой-то умилительной гордостью.

– Хорошо, мистер Бергер, – кивнул Уильям.

Услыхав это, хозяин выронил щетку и подошел к окну, которое выходило на залитый солнцем маленький двор.

– Хорошо? Да, там хорошо! – ответил он и взялся за оконную ручку. Створка, разумеется, не поддалась. Патрик состроил обиженную физиономию и повторил попытку.

– Зачем вы это делаете? – не выдержал гость. – Эти окна не открываются. Вы прекрасно знаете…

Патрик замер, обернулся и обратил взгляд к порогу, где только что стоял Уильям. Там остались еще кое-какие мелкие осколки.

– Я знаю, – подтвердил он. – Знаю, что я зол!

И кинулся в угол.

– Мистер Бергер, я хотел бы поговорить…

– Я зол, зол, зол! – тараторил Патрик. – Я не поставил чайник! Как же я зол!

Он опять бросил щетку и отошел к серванту.

– На кого вы так злитесь?

– На себя, а то на кого же еще, – быстро ответил Патрик. – Мне ведь нужна турка! Кофе, кофе, сахар… где сахар? Тебе покупали в Праздник Америго сахарную вату?

Уильям был настолько поражен, что даже обрадовался.

– Теперь не вспомнить, – сказал он, – но…

– Оставь! – рявкнул Патрик. – Уж эти истории… какое мне до них дело! Я не люблю кофе с сахаром!

– А я думал, вы хотите… сделать такое угощение, – пробормотал Уильям.

– Для тебя? – изумился хозяин. – Ты? Вы? – Он зачем-то наклонился к гостю. – Как у вас праздно расстегнут ворот!

Уильям смутился и тронул рукой одну из верхних пуговиц голубой рубашки, но увидел, что мистеру Бергеру уже не до того. Хозяин в панике метался по комнате, не зная, куда деться и что предпринять. Он поднял было упавший чайник, но затем вспомнил что-то другое, выпустил его, – чайник покатился к шкафу, – со стыдливым выражением лица бросился к постели, измял ее еще сильнее, а чайник уже брякнул об открытую дверцу, и тогда Патрик ринулся к нему, задел боком сервант, пожелал тому вечно гнить на дне Океана, но тут же его взгляд упал на настенные часы (показывающие кроме времени день недели), и он восхитился тем, что сегодня воскресенье и ему не надо выходить на службу после обеда. Наблюдая за всем этим, Уильям осознал, что своим появлением необратимо нарушил какой-то без того никудышный механизм, существовавший в этом апартаменте, и медлить – все-таки бессмысленно, и даже вредно для них обоих.

– Мистер Бергер, я пришел, чтобы поговорить с вами о Корабле!

Мистер Бергер с неохотой отвлекся от своих многочисленных затей и присел за стол напротив гостя.

– Корабль? – проворчал он. – Я веду его к Цели своим трудом. Что еще хочет услышать почтенный Господин?

Уильям напрягся, обдумывая будущую реплику, и случайно опустил глаза на зеленую скатерть. Патрик тем временем заметил что-то и приготовился вскочить из-за стола. Уильяму пришлось схватить его за руку. «Как же удержать его? – раздраженно думал он. – Может, я опять начал не с того места?»

– Насколько мне известно, вам удалось проникнуть в Парк Америго? – произнес он вслух.

Патрик встрепенулся. Глаза его вдруг осветились и стали совершенно ясными, как небо над Кораблем в этот полдень; он улыбнулся, вежливо освободил руку и принял спокойную позу.

– Извините меня, – негромко сказал он. – Не могли бы вы продолжать?

Это снова обрадовало Уильяма; он сам сразу приосанился и, стараясь не обращать внимания на окружающий их беспорядок, заговорил:

– Я прочел об этом в прессе, но не подумайте, что я осуждаю вас.

– Извините меня, – повторил хозяин. – Это прекращается только в Парке. Я…

Он умолк.

– Что вы?

– Что я? – воскликнул Патрик. – Я – праздномыслящий проказник! – Он стукнул кулаком по столу. – Нарушаю благие предписания! Мне предписано стремиться к Цели! И жить на острове! Острове Америго! Как в истории об островном…

– Давайте лучше говорить о Парке, – резонно предложил Уильям.

– Конечно, – с облегчением кивнул мистер Бергер. – Я забываюсь. Парк…

– Как вы смогли зайти в Парк?

– Я похитил ключи, чтобы зайти в Парк, – принялся обстоятельно объяснять Патрик. – В Школе… – он вздрогнул, – чтобы зайти в Парк. Я видел, где учитель берет ключи. Но меня нашли… – он судорожно вдохнул, – когда я был в Парке. – Он быстро-быстро заморгал, возрождая свет в глазах, словно в динамическом фонаре.

– Довольно, – прервал его Уильям. – Что вы решили делать после этого?

– Это должно быть связано с Парком? – испуганно спросил Патрик.

– Вовсе нет, но…

– Говорите о Парке, прошу вас!

– Но я хотел спросить и о…

– Говорите о Парке, – твердо сказал хозяин.

– Ну что ж, – согласился Уильям. – Почему вам так нравится Парк? Вы встретили там что-то особенное? Что побудило вас вернуться туда?

Ясный блеск в глазах превратился в слезы.

– Ах, Парк! Там так хорошо и тихо… – с трудом вымолвил он. – А здесь нельзя найти к нему дорогу! Я не забывался… там я не забывался.

– Кажется, я вас уже понимаю, – грустно сказал Уильям. – Вы, значит, не вели себя там так?

– Как? – завопил Патрик. – Говорите о Парке!

Уильям вновь прижал его руку.

– Мистер Бергер! Мы не можем все время говорить о Парке, – сказал он. – Я сочувствую вам и сожалею обо всех ваших неприятностях, но я пришел затем, чтобы узнать что-то о самом Корабле! Мистер Бергер, – теперь он был вынужден налечь на эту руку с еще большей силой, – вы знаете, как опустить Корабль на землю?

Матовые глаза закипели. Патрик непроизвольно взмахнул другой рукой и попал гостю в лицо. Уильям не был к этому готов и свалился со стула прямо на диванчик, и в спину ему вгрызлись статуэтки, рамки от картин, расколотые стеклянные шкатулочки, сломанные часы… В свой черед он издал громкий вопль; Патрик подскочил к нему, вцепился в его голубой пиджак и поставил на ноги, – но не выпустил, продолжая держать за лацканы.

– Говори о Парке или убирайся, – свирепо сказал он. – Ты не понимаешь.

– Что я должен понять? – выдавил Уильям, тщетно пытаясь высвободиться. Хозяин ударил его кулаком уже намеренно, и этого оказалось достаточно для того, чтобы он опять растерялся. Он поглядел на свой окровавленный кулак, пришел в недоумение и все-таки бросил гостя. Уильям сел на пол. Патрик отступил к мойке. Пока он стоял, глупо всматриваясь в пущенную струю грязноватой воды, Уильям схватил голубую шляпу, отполз к порогу, где до сих пор лежали осколки, и отчаянно заскреб над головой в поисках дверной ручки. Мистер Бергер обернулся, заинтересованный этой возней. Увидев человека в голубом, скорчившегося у двери, и его разбитое лицо, он усмехнулся и решительно направился к нему, чтобы докончить начатое. Уильям от страха изловчился и распахнул дверь; прежде чем мистер Бергер сумел до него добраться, он сбежал вниз по лестнице парадного, прикрывая нижнюю часть лица похолодевшей, как он весь, ладонью.

Все вокруг – стены, стекла, вывески и фонари – от боли стало выпуклым и бесцветным, неказистым, неважным, незнакомым. Небо исчезло, над крышами разом протянулся неживой пласт, о котором давным-давно говорил учитель, и Уильям потерял дорогу. Он шагал куда-то, потирая одной рукой глаза и то и дело спотыкаясь о камни мостовой.

Улицы были пусты, и его никто не увидел. Уильям не думал о том, куда могли вдруг подеваться все мужчины, женщины и дети; мгновение, в которое он получил второй удар, удерживало внутри себя все его мысли.

«Почему он хотел причинить мне зло? Разве не очевидно было, что я – Господин, и как ему только пришло в голову…»

И Уильям изо всех сил пытался найти этому оправдание. Мистер Бергер назвал себя праздномыслящим, и этого нельзя было отрицать; но если он непритворно забывал такие вещи, которые никак нельзя было забыть, то мог и забыть, что оно такое – праздномыслие, каким оно бывает и что можно с ним сделать? А сам Уильям так глупо и недальновидно надеялся на костюм и шляпу, что не сумел поддержать разговор, не прислушался к человеку, который, вероятно, страдал на своем пути еще больше, чем миссис Крамли…

«Я обидел его! – заключил он. – И ничего не попишешь…»

Но тут он взглянул на свою ладонь, перемазанную кровью, и что-то взыграло в нем, как злобные волны Океана – что-то поднялось с ненайденного дна и хлынуло потоком на дома и мостовую; в глазах его вновь наступил полдень, и тогда Корабль обрел краски и прежнюю форму. «Ну уж нет, – рассудил он. – Я не сделал ничего, что могло бы оправдать его! И ничему не оправдать тех, кто насмехается надо мной и гонит меня в угол! Разве затем я здесь, чтобы искать для них оправдания?»

В ту самую минуту, когда он отрекся от этой вины, перед ним возникли белые стены Школы.

«Очень кстати, – подумал Уильям. – Я могу зайти в “Научные Издания” сейчас же». Однако было бы опрометчиво соваться в подобном виде в учреждение, полное учителей, наставников и бдительных просветителей. Пораскинув умом, Уильям решил отложить этот визит до начала Праздника Америго – в эти дни в Школе должно было стать гораздо свободнее.

Теперь же разумнее всего было вернуться в «Спарклин Стайл» и, пока не поздно, стереть с голубой рубашки кровавые пятна. Уильям огляделся, чтобы понять, в каком месте на Корабле он находится; тут среди цветов Школы замелькали зеленые кальсоны. Уильям заметил их и невольно перевел внимание на цветник. Кто-то торопливо удалялся к дверям. Уильям узнал его по походке: это был Кан Кейму, никаких сомнений. Он шел без всякой ноши на руках, но это было неудивительно. «Бедняга, – покачал головой Уильям. – Наверняка он оставил свой груз где-нибудь на входе и теперь не может найти для него место. Да, ему нужно было развеяться. Как и мне. Мне нужно развеяться. Вечером куда-нибудь пройтись».

По прошествии очередной недели он совершенно успокоился и обещал себе впредь не допускать столь глупых ошибок и действовать напрямик лишь тогда, когда этого потребуют сами обстоятельства.

Следующим в списке был человек, интересовавший Уильяма ничуть не меньше, чем мистер-герр Бергер. В последние годы о нем частенько говорили в магазине (и наверняка не только в магазине). Вот что узнал Уильям из разговоров.

Звали этого человека Джон МакКой, и он раньше служил Главой Отдела Законописания, то есть стоял над Господами первого ранга и имел первый кабинет в Отделе. Его приверженности труду и Заветам завидовали многие его сотрудники и даже люди другого положения: на службе Джон разобрал много тысяч законописцовых черновиков для Свода законов. Он мог бы стать Главой палубы, но отчего-то крепко держался за свое звание (что уже можно было считать странностью). Звания он достиг к тридцати трем годам; тогда же будущий Глава палубы, Лиланд Лонгстоун, окончил Школу и поступил на службу именно в Отдел Законописания. Глава Отдела увидел в этом юнце большой талант и сразу сделал его своим другом, помог ему сплотиться со всеми высокопоставленными властителями и впоследствии одобрительно отзывался о его качествах на Собрании, и это привело к тому, что всего через восемь лет Лиланда избрали Главой палубы.