Читать книгу: «Волна теплоты», страница 2

А вот содержимое третьей комнаты оказалось самым любопытным. Небольшая, бежевая комнатка сплошь была заставлена полками с виниловыми пластинками. Проигрыватель само собой стоял в углу.

Воодушевленный подобной находкой, я позабыл о бардаке в первой комнате, и погрузился в музыкальное исследование.

Стеллажи были аккуратно, но хаотично заставлены винилом, никакой систематики я впоследствии не обнаружил, некоторые были не распечатаны. Бывший хозяин явно любил собирать вещи, но что с ними делать, но толком не знал.

Джаз мог соседствовать с электроникой, а фолковые записи уживались на одной полке с советской эстрадой. И перечислять подобного рода диссонансы не имело смысла.

Моей задачой на тот момент стала попытка их систематизации. Это было и приятно, и придавало жизни хоть какой-то смысл.

Я решил, что алфавитный порядок мне не даст никакого толку и стал методично отбирать по жанрам. Времени у меня было много. И начинать надо с малого, а остров я исследовать еще успею. Через пару часов упорной работы я вышел на улицу подышать воздухом. В залежах я находил такие реликты, что вопрос откуда они взялись был самым насущным.

Поднимали настроение югославские исполнители. Некий Миле Богунович, судя по идиотскому прикиду на обложке, играл кантри, изображая ковбоя, по ему одному известной причине оседлавшего тяпку. Виниловый миньон содержал четыре композиции, и если я правильно понял сербский язык, все они написаны в жанре комедийной пародии. Да, и Миле, с зализанными волосами, в духе советских чиновников и улыбкой гуимплена, скорее всего получал несказанное удовольствие от исполнения этого удивительного творчества.

Впоследствии, я откладывал подобные «артефакты» отдельно с пометкой, «не слушать ни при каких обстоятельствах». Надо признаться. Набралось такого добра прилично. А рядом мог лежать дебютник Кинг Кримсона. Тоже не большой поклонник, но это хотя бы музыка, а не пародия на занятие ей.

К вечеру я сильно устал и устроился спать прямиком в бункере. Потребовалось несколько дней, чтобы понять, как уютно и спокойно там спалось. Видимо место приняло меня, и, шаг за шагом, приоткрывало все новые и полезные в нем места. На утро следующего дня я с удивлением обнаружил, что дверь в бункер была плотно закрыта. Это насторожило меня и даже напугало, понимая, что я могу быть на острове не один, а еще хуже того, навсегда замурован в бункере, я что есть силы начал толкать массивную дверь. Как и в прошлый раз, она явно упрямилась, и поддалась не сходу, но сейчас открылась полностью. В лицо подул приятный морской ветер, и с настороженностью выбравшись на улицу, решил обойти поселок еще раз. Внимательно разглядывая все вокруг, уделяя особое внимание возможным следам на земле. Моя рефлексия была явно страшнее реальности. Серые домишки стояли по-прежним местам, а следов кроме моих на земле, я не встретил. Кажется, моя новая жизнь начала обретать приятные для меня очертания.

Прошлая жизнь казалась нелепой чередой ошибок, вечными экивоками, реверансами и метанием бисера. Я был любим, возможно, это было так, но единственный человек, которому я был противен, был я сам. Я был резок в суждениях, всплычив, жутко импульсивен и, к сожалению, до ужаса обидчив. Чем больше я замыкался, тем сильнее копилась моя обида. И тем сильнее я корил себя за то, что люди от меня отворачилась. Или казалось, что отворачивались. Возможно, кто-то сверху или снизу, да с любой угодно стороны, дал мне второй шанс начать жить как хочу я. Осталось этот последний шанс не упустить. И да, до тряски тянуло курить. Вот дьявол, где в этом запустении разжится сигаретами? Магазин продуктов был пуст, так что вся надежда на моё новое жилище. Не поверю, чтобы там не было сигарет. Потолкавшись и порывшись в первой комнате в груде хлама, я отрыл блок «Родопи». Засмеялся и вспомнил арт-хаусный НОМФИЛЬМ. Сигареты оказались жуткой дрянью, но кто я такой, чтобы просить больше от халявы? Не хватало только включить Билли Холидэй, потому что только ее «Solitude», отражал моё прошлое состояние. Теплая и отчужденная грусть, принятие всего, что меня окружало. Воркующий голос Билли звучал будто бы издалека, так если она звонила с другой части света и пыталась поделится своим состоянием, не самым уже приятным, но с которым приходится мириться. А фоном звучали ласкающие слух клавишные, как капли дождя, разбавленные едва уловимыми саксофонными переливами. Закуривая очередную сигарету, поймал на мысли, что с этой композицией покончено. Осталось найти что-то новое.

Стемнело рано и лежа на кровати, появилась идея, все же обустроить свой быт так как я хочу, и выбросить этот ужасный, захламленный стол.

Ночь прошла как обычно незаметно, на этот раз я специально не закрыл плотно дверь бункера, и да, в будущем я таких вольностей уже не допускал. На утро дверь была закрыта так что попробуй открой!

Стол был большой, старый и страшно тяжелый. Казалось его сюда встаскивали по частям и затем собирали. Я не стал церемониться со старой рухлядью, и найдя инструменты, аккуратно разобрал его, а после отнес на улицу. Выкинув на помойку, попив чаю, я со всей силы хлопнул себя по лбу. А кто будет убирать мусор? Одной заботой стало больше. Благо никто не видел, я разжег костер в центре поселка, и пока стол догорал, внезапно увидел на одном из домов, висевший советский флаг. Мысль коварная овладела мной и захотелось его сжечь. Но ведь как-то надо жить, а любая вещь в хозяйстве пригодится. Я зашел в дом, поднялся по лестнице, по пути распинывая пустые банки, забрал флаг и отнес в бункер. Со всей аккуратностью и старанием я расстелил его на входе, довольно улыбнулся и вернулся к костру, посмотреть догорел ли стол.

Шли дни. Монотонно и однообразно, я навел порядок в бункере, свыкся с серостью близлежащего поселка, и подумал, что настало время осмотреть остальную часть острова.

Но как это сделать без транспорта? Люди забрали с собой всё, включая и велосипеды. День был солнечным и теплым, поэтому собрав рюкзак, я решил дойти хотя бы до ближайшего соседнего поселка. Спустившись с горки, на которой поселок Родимый, я двинулся по проселочной дороге в неизвестность. Вряд ли мне кто-то или что-то мог бы помешать. Медведей на острове в этой части не водилось, а остальная живность меня не беспокоила. Какое-то время я шёл, наблюдая перед собой лес, раскинувшийся по обоим сторонам дороги, и чем дольше я шёл, тем сильнее росло чувство тревоги от бесполезности моей прогулки. Я хотел было повернуть назад, но тут лес кончился и я видел перед собой ряд однотипных, небольших строений. Территория была обтянута по всему периметру колючей проволокой, а войти представлялось возможным лишь через старые, ржавые ворота. Они были открыты и я вошел внутрь. В центре площадки стоял большое прямоугольное здание больше всего напоминавшее ангар для самолетов. Зайдя внутрь и позабыв про всякий страх я попал в место, где когда-то стояли самолеты. Пустое, холодное место с разбитыми наверху окнами. Жизнь, когда кипевшая здесь ушла окончательно. На потолке краской было выведено слово старт. Перегородки, балки, все здесь было мертво.

Я дернулся и невольно отпрыгнул назад. Сверху раздалось противное, громкое карканье. Откуда не возьмись, сюда залетела ворона. Она сидела на одной из балок и громко кричала, так будто я зашел на ее территорию. Ничего полезного в здании не было, и дабы не расстраивать хозяйку, я вышел из ангара и пошел в направлении остальных строений. Только у одного из них дверь была закрыта на большой, амбарный замок, остальные – настежь. Помещение, в которое я вошел, состояло из нескольких комнат, каждая из которых была обставлена примерно одинаково. Столы, стулья, шкафы с книгами учета и журналами. Аэропорт был военным, ни зала прилета, ни вылета, как у гражданских. В самой дальней от входа комнате, являвшейся судя по табличке на двери, кабинетом начальника, лежала раскрыта книга, в которую аккуратно ручкой записывались цифры и комментарии к ним. Книга не была похожа на записи вылетов самолетов. Полистав от начала и до конца я обратил особое внимание на увеличение цифр и тон комментариев. От нейтрального в начале они становились все более экспрессивными и отчаянными. Запись прерывалась за неделю до того, как я очнулся в незнакомой мне квартире.

Я схватил книгу, положил в рюкзак и решил во что бы то не стало срочно вернутся в бункер и внимательно изучить.

25 января. Замечено 14. У одного левый глаз дергается, походка уверенная, храмота не наблюдается.

31 января. Замечено 26. При встрече с патрульными отводят глаза. Моментально уходят в лес.

6 февраля. Замечено 82. Патрульные обнаружили труп медведя близ поселка Верный. Грудная клетка разорвана, рядом следы. На человеческие не похожи.

20 февраля. Замечено 215. Возле администрации города первые случаи нападения на местных жителей.

4 марта. Замечено (ручкой помечено, впрочем какая уже разница). Люди объединяются в дружины и дежурят по очереди вечером.

10 марта. Пресечена попытка нападения на аэропорт. Испуганы светом прожекторов.

20 марта. Возле геотермальной трубы повреждение. Выброс сероводорода. Замечено странное существо.

1 апреля. Послали сигнал об эвакуации. Их становится всё больше.

30 апреля. Нас здесь больше не будет.

На этом записи в журнале прерываются. Стало жутко. Если журнал не врет, значит на острове остались какие-то непонятные существа, склонные к агрессии и нападению как на здание, так и на людей. Успокаивала мысль о том, что дверь в бункере большая и тяжелая. Пугала неизвестность. Где они остались, их количество и как с ними сосуществовать.

Жизненно необходимы оружие и транспорт. И желательно карта местности.

Пока погода стояла хорошая, сухо и без дождей, мне во чтобы то ни стало надо было попасть в город. Человек, приютивший меня рассказывал, что поселок их соседствовал с воинской частью. Оставалась слабая надежда, что военные, покидая остров, могли оставить хоть что-то. Страх быть съеденным непонятными существами заставил меня действовать всё быстрее. Забыв про обустройство бункера, уже на следующий день, я вновь двинулся в сторону заброшенного аэропорта, на этот раз дорога казалась мне не такой и длинной. А как выяснялось, военная часть стояла всего в километре от аэропорта. Брошенные казармы, оставленное КПП, а посередине стоял флагшток, но уже без флага. Обойдя каждое из зданий, я наконец нашел, что искал, в самом конце, на задворках части стояло старое деревянное здание, используемое под склад. Дверь была не заперта, но входил я теперь уже осторожно. Полагая, что за ним может кто-то быть. Каким же было удивление, когда я нашел там старый советский мотоцикл, да еще и с коляской. Двойной удачей было и то, что военные увезли с собой не всю солярку. Мотоцикл, не сразу, но завелся. Я сложил, сколько уместилось солярки внутрь коляски и двинулся в путь. Ехать по проселочной дороге это тот еще массаж простаты, но радости не было предела. Прикинув, что вряд ли мотоцикл кто-то украдет, я накрывая его брезентом, оставлял возле бункера.

Утром светило солнце, приятно обдувал ветерок, холодная и камерная природа открывалась во всей красе. Центральный городок острова лежал в низине, и спускаясь на мотоцикле, уже по асфальтированной дороге, любуясь видами, я на какое-то время и забыл о возможном неприглядном соседстве. Одноэтажные и двухэтажные домишки, какие-то из дерева, а прочие из бетона, стояли сиротливо, придавая городу чувство бесконечной тоски. Особняком от них стоял трехэтажный, отдаленно напоминающий постройки в стиле баухаус, дом с парковкой и флагштоком, на которой развевался флаг. Не иначе администрация. Но оказалось краеведческий музей. Он то мне и нужен. Наверняка в нем есть карты местности. Интерьеры здания впрочем не вызвали такой же радости, как его внешний вид. Обшарпанные стены на которых висели объявления о наборе в секцию по изучению родного края, закрытое кафе на первом этаже и винтовая бетонная лестница, ведущая на второй этаж. Сам музей находился на втором этаже, и поднимаясь по лестнице, я услышал шорох. Одна из деревянных дверей была приоткрыта, и я увидел как по коридору в сторону окна приволакивая левую ногу, перемещается существо с желтой кожей. От него даже от лестницы пахло тиной. Я замер и не верил своим глазам. Заметки в журнале не были бредом воспаленного сознания. Главное чтобы он не обернулся, и надеюсь он был тут один. Но желтый двигался не быстро, но уверенно. Проходя мимо одного стеклянных стендов с экспонатами, он сделал резкое движение левой конечностью, отчасти напоминающей человеческую руку, достал оттуда что-то и проглатил. А затем, по непонятной мне причине, ускорился, выбил окно и выпрыгнул вниз. Вместо того, чтобы убежать и сесть на мотоцикл, я двинулся за желтым, оглядываясь по сторонам, и чувствуя, что мое сердцебиение своей громкостью может меня запросто выдать. В большой комнате с разбитым окном, я нашел то, что нужно. Карта местности, пусть и за 1976 год. Скрутив ее в рулон, я пулей побежал к мотоциклу, потеряв контроль и какое-либо чувство самосохранения. Желтого снаружи не оказалось. Уже по дороге домой, я осознал, что прежнее состояние покоя ко мне вряд вернется.

Если верить карте я жил в месте с наименьшим количеством населенных пунктов. Был и другой плюс от карты, спасибо ее составителю, но она указывала на старые японские одноколейные пути, разобранные после войны, а также на промышленные объекты, и, что увидило больше всего, бункеры. Мой был не единственным. Рядом с бункерами на легенде были значки, но пояснения к ним не было. Каждый обозначен кружком. Мой имел красный, остальные то зеленые, то синие. С такой картой я столкнулся впервые.

Задачи и цели на ближайшие дни были предельно ясны. Найти бункеры, попробовать в них попасть, а заодно проверить, встречаются ли тут желтые, или какие-нибудь еще другие твари.

Вспоминая этот день, я понял, как мое любопытство спасло мне жизнь, не пойди я за картой, вполне возможно, не было бы и этих записей.

Я открыл бутылку вискаря, найденного в одной из комнат бункера, нашел в завалах винила первую попавшуюся пластинку. Laibach – Let It Be. Альбом-омаж ливерпульской четверке от суровых индустриальщиков из Словении. Никакого рок-н-ролльного задора. Холодный вокал, электронные ударные, хоровые вставки – все это напоминало работу точно отсроенного механизма. Обложка была подстать музыке, в четырех квадратах размещены музыканты, как и в оригинале, но в образе рабочих. При всей пугающей составляющей музыка словенцев пришлась как нельзя кстати, и даже, успокоила меня. Я допил полбутылки, медленно листая журнал с записями, обращая внимания и на другие пометки на полях. Бросилось в глаза неоднократные напоминания «освободить синие в первую очередь». От чтения меня оторвал медленный и вязкий скрип. Дверь на моих глазах закрывалась сама. С каждым днем я ловил на мысли, что бункер живет своей жизнью, а точнее, он принял меня к себе.

Оставив бутылку в сторону, я дослушал Across the universe, убрал пластинку назад, я лег спать. Свет погас сам, что меня еще больше напугало.

Полночи я лежал, прислушиваясь к любому шороху или скрипу. Но все было тихо. Кто знает, может это не виски, а какой-нибудь глюценоген? А может быть это яд, и завтра я не проснусь. Допивать я его пожалуй не буду. Я решил бороться со сном и подождать до утра. Я решал в уме всевозможные математические задачи, вспоминал какие знал события, как из мировой истории, так и из своей прошлой жизни, стараясь держать глаза открытыми. В бункере темно, а поэтому сколько я так пролежал, сказать сложно. И все же усталость брала своё. Я бил себя по щекам, но тщетно, глаза предательски постепенно закрывались, не давая мне их открыть повторно, я попытался встать с кровати, чтобы подойти к раковине и умыться. Глаза оказались сильнее, я чувствовал, что и мозг меня предал и вышел из этой борьбы. И вот, когда я уже практически засыпал. Глаза были полностью закрыты и перед ними предстала какая-то абстрактная картина, я услышал приятный, мелодичный женский голос.

«Спокойной ночи»…

Сторона Б.

Дождь шёл стеной уже вторую неделю. Мизуки забралась под плед, пила кофе и смотрела в окно. Ей нравилась её новая квартира. Небольшая, но светлая и с видом на реку. Да и до работы было недалеко. Крепко сбитая, невысокого роста, кареглазая Мизуки работала диджеем на местном радио, и будучи интровертной натурой, радовалась, что от нее требовалось ставить любимую музыку и не общаться со слушателями в эфире. Только на радио она могла выразить все эмоции в любимых треках, а вот с людьми было сложнее. Из-за простуды ей пришлось сидеть дома, и любой другой на ее месте давно бы завыл от тоски. Мизуки часами крутила любимые пластинки, читала книги, до которых не могла дойти из-за отсутствия времени. Сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих, коллеги спрашивали когда уже появится на радио, желали скорейшего выздоровления. А Мизуки почему-то не хотелось выходить из дома. У нее была любимая работа, хорошая, и за нее еще и платили, но что-то заставляло именно сегодня прибывать в ступоре весь день.

И тут её темные глазки бусинки напряглись, Мизуки показалось, что в дверь стучат. Она отложила плед в сторону и лениво поплелась к входной двери. Посмотрев в глазок, Мизуки увидела почтальона.

– Я уже минут двадцать вам тут звоню в звонок, – раздраженно выпалил почтальон, когда Мизуки открыла дверь.

– Простите пожалуйста, я немного задумалась, – виновата ответила Мизуки

– Вот здесь и здесь распишитесь, – устало попросил почтальон,

– Всего хорошего, – добавил он и оставил Мизуки с коробкой в руках.

Очень странно подумала она, я ничего не заказывала последнее время, да и друзей у меня не так много, чтобы кто-то что-то прислал. Но на коробке было ее имя и фамилия. Посылка была небольшой и прямоугольной, но не тяжелой. Мизука положила ее на письменный стол и пошла за ножом, чтобы открыть. В посылке лежала маленькая коробочка, в таких обычно кладут обручальные кольца. Мизуки с удивлением открыла ее и увидела брелок с изображением маяка. Очень странно, брелок и больше ничего. Ни подписи, да и от кого тоже не было указано. Маяк казался ей очень знакомым, она силилась вспомнить где она его видела. Старый, красивый маяк точно был в одной из книг, которые Мизуки недавно читала по истории Японии, она подошла к книжной полке, держа изящный брелок в одной руке, а другой стала перебирать книги в поисках той самой исторической. Наконец нужная книга оказалась у Мизуки в руках. Она положила брелок перед собой на письменный стол, а книгу рядом с ним. Листая страницу за страницей, она наконец нашла нужную ей фотографию. Это в точности был он. Маяк Накасирэтоко, в настоящее время носящий название Анива, был построен по проекту инженера Миуры Синоба за два года, строительство шло с 1937 по 1939 год и обошлось японскому правительству в 600000 тысяч йен. Маяк представлял из себя круглую бетонную башню с небольшой боковой пристройкой. Здание в девять этажей высотой, где на цоколе распологались дизельная и аккумуляторная, этажом выше кухня, следом – радиорубка, а на остальных – жилые комнаты. Маяк прослужил верой и правдой до 90-х годов прошлого века, а затем был оставлен на разграбление маррадерами. Вот такая грустная история, подумала про себя Мизуки, а ведь ее дедушка Ичиро-сан кажется был знаком с Миурой? Дедушка упоминал как застал за работой этого стройного, с тонким носом и проницательным взглядом, молодого инженера, когда Ичиро-сан работал в Осаке. Но дедушка умер пять лет назад, последнее время он доживал один, и хотя, его навещали родные время от времени, Ичиро-сан с годами становился все нелюдимее и воспринимал любую помощь со стороны как личное оскорбление. Поэтому когда тело нашли мертвым через неделю после смерти, никто не сомневался, что старик оказался типичным примером кодокуши – одинокой смерти. С Мизуки дедушка почти не общался, лишь поздравляя ее с днём рождения. Тем интересней и загадочней выглядела эта посылка. Мизуки полезла в интернет, проверить можно ли купить такие брелки, и кто их производит. Результаты оказались неутешительными, большая часть их касалась поездок на маяк, но чтобы купить сувенирную продукцию, здесь поиск молчал. Мизуки еще раз взяла брелок в руки, покрутила его, сувенир был выполнен качественно и явно на заказ. В её компании не было никого, кто просто так, анонимно, отправлять безделушки друзьям. Звонить кому-то из них было бы странно и спрашивать, а не ты ли мне прислал брелок с заброшенным маяком?

Мизуки решила выйти на работу с завтрашнего дня, а заодно сходить на почту, и спросить, кто мог прислать эту посылку. Мысли о предстоящих делах заполнили её мозг и вытесняли глупые переживания о неожиданном подарке.

Вечером дождь стих, Мизуки увлеченно болтала с подружкой про брелок, и выслушала кучу шуточек в адрес тайного ухажера. Ведь подумать только, ее последний роман случился полтора года назад. Не то, чтобы Мизуки считала себя некрасивой, ее тяжело было сходится с людьми, а уж тем более впускать их в своё личное пространство. Виной тому мог быть и её последний любовный опыт. Джазовый музыкант, одаренный и талантливый, в жизни оказался лодырем и скотиной, не замечавшей стараний Мизуки навести уют в их совместной квартире. Его интересовали выступления и возможная запись на крупном лейбле, да и он не считал работу Мизуки чем-то выдающимся. Она долго терпела, считаясь с его талантом и интересными разговорами, но и этому пришел конец в один прекрасный день. Мизуки пришла с работы в расстроенных чувствах, ей пришлось вести радиоэфир с поздравлениями, бравурно зачитывая банальные фразы совершенно незнакомых ей людей другим незнакомым людям, и страшнее того, ставить ту музыку, которую они заказывали. Сколько оказывается в мире музыкального шлака, думала Мизуки, неужели люди настолько глухие, что не слышат этого. Мизуки злилась на саму себя, на свою притворную лживость и неискренность, но ничего не могла поделать, ее коллега отравился прямо перед эфиром, и ее, ответственного сотрудника, любезно попросил начальник подменить. Эфиры Мизуки пользовались большим спросом, ее нетривиальные подборки вкупе с вкратчивым и мелодичным голосом, которым она комментировала ту или иную из композиций, находили много положительных и теплых отзывов от радиослушателей. Начальник не был в восторге от репертуара, но и не запрещать же такую удачную передачу. Себя он называл поборником свободы мыслевыражения, это если его цитировать дословно, а на деле был склочным, мелочным обывателем, вкусы которого остановились на 80-х годах 20 столетия, а ничего выше той музыки он не ставил, а ладно бы если речь шла о пост-панке или новой волне, Горо-сан души не чаял в Джордже Майкле и группе Wham.

Пойми, Мизуки, музыка должна заставлять тебя плясать с темпом твоей жизни, – говорил он ей, и радостно притоптывал в такт очередной поп-мелодии из 80-х. А что, ну что можно радостного для себя извлечь из твоих этих The Smiths, Echo & The Bunnymen и прочих нытиков? Я сам был молодым, но не позволял душе лениться, я не приглашал к себе рефлексию, и смотри, теперь я владелец радиостанции, и нас, да и благодаря тебе тоже, слушают миллионы, мы дарим им радость!

– Только, многие из наших слушателей, вставила Мизуки, слушают и, как вы выразились рефлексивное «нытье».

– Ой, ну нашла себе аудиторию, это же прекрасно, но, подумай хорошо ли им от этого:

– Плохих отзывов пока не встречала, и да, Горо-сан, у меня уже эфир, пора одаривать людей поздравлениями, – Мизуки скосила лицо в слабой улыбке, и удалилась в эфирную студию.

Чванливый индюк, шла и разорялась про себя Мизуки, нытье у него, ладно бы слушал атональный джаз или еще что-то такое мудренное, так нет, Джордж Майкл! Сахарный диабет, тоскливая, душная безвкусица, От такого только повеситься можно, в блаженной истоме и с идиотским лицом.

Мизуки надела микрофон, мельком пробежалась по уже заготовленным поздравлениям, сдавила внутренную тошноту, натужно улыбнулась, входя в роль, и начала вести эфир.

Сегодня был вечер признаний в любви, дети признавались в любви матерям, юноши девушкам, и наоборот, и не было конца этому веселому карнавалу. После полутора часов сей вакханалии, Мизуки сняла микрофон, выдохнула и почувствовала себя обезвоженной, Не обращая внимания на похвалу от режиссера эфира, она, как зомби, покинула студию и вышла через пожарный выход на балкон. Ей вдруг стало смешно, ведь казалось, что такого количества фальши, она не читала никогда. Или она была так интимна в плане высказывания чувств, но Мизуки даже нервно рассмеялась. В конце эфира ей казалось, что она читает одно и то же сообщение, но разным людям. Штампованные фразы из жизнерадостных клише с просьбами поставить содержащую ни малейшего смысла музыку. За тобой крупный должок, Акира, очень крупный, как размеры того дерьма, что я сейчас источала в прямом эфире. Ей захотелось вернутся домой, поставить приятную музыку и упасть в объятия этого балбеса.

– Я тебя сегодня не узнал, растешь! – похлопал ее по плечу, когда она вернулась на станцию, Горо-сан.

– Спасибо, Горо-сан, – на автомате ответила она, я пожалуй домой.

– Молодец, так держать! – крикнул он в дорогу.

Мизуки чуть не вывернуло снова. Тонкая ты натура, обратилась она к себе самой, шагая по улицам города, По дороге она взяла бутылку виски, и приготовилась, как она после того, как вдоволь наобнимается с Аки, рассказать ему что она вынуждена была говорить в эфире. Хоть бы он уже был дома, надеюсь у него хватит ума приготовить что-либо перекусить. Мизуки открыла квартиру, переступила порог дома, и ей в лицо бросился липкий и приторный запах травы. Мизуки это не очень понравилось.

– Аки, ты дома? – раздался голос из прихожей.

Ответа не последовало и Мизуки осторожно вошла в комнату. На кресле растекся, как сыр из микроволновки, Аки, он был накурен и пьян. Глаза его слиплись с щеками, и его красное от алкоголя лицо, было похоже на складки шарпея.

– Аки, может ты удосужишься объяснить что у тебя случилось? – начала разговор Мизуки.

– Аки! – она впервые на него крикнула.

Аки с трудом поднял глаза, огляделся вокруг, долго смотрел на нее стеклянными глазами,

– А, это ты… Размазанным голосом промолвил он

– Да, это я, – голос Мизуки холодел с каждой фразой

– Ну, вот так, – развел Аки руками, и улыбнувшись во весь рот, стал похож на фигурку нэцке.

– Аки, дорогой, что такое? – складывая волю в кулак, еще раз спросила она

– Что? А что такое? – с ухмылкой произнес Аки

– Рассказать? – щерился он

– Уж будь любезен, – попросила Мизуки

– А вот буду, буду любезен, да, Аки же со всеми любезен, вот и результат. Они все козлы! Козлы я тебе говорю, мы полгода делали, сочиняли, тьфу, Аки сплюнул волос изо рта, все вот это, альбом гениальный, а они говорят повтор!

– Повтор!, я для них повтор, да я – будущее этой сцены! Будущее их лейбла, и что? Вот они взяли и подписали каких-то свинг-банду, свингеры… Хехехе, и Аки сально заулыбался, своей дурацкой шутке, им эти дешевые танцульки с дудками выше моего концептуального альбома. Выше!

– Аки, ну успокойся, не этот лейбл так другой, твой альбом хороший, – начала утешать его Мизуки, но была прервана

– Хороший! Да он лучший, лучший он и все! Никакие Кены Вандермарки или Орнетты мать их Коэулмены мне и подметки не годятся, тьфу, и Аки икнул, что у тебя в руках, «Сантори», тьфу, гадость какая, не умеют, подделка же.

– Аки, проспись, и потом поговорим, у меня тоже был тяжелый вечер,

– Тяжелый, лясами чесать, перед этими, на потребу, с

– тавить всякий неовэйв, или что там?

– Нью вэйв, Аки, – сдержанно поправила она

– Да ты поняла, черт, вот такое бы точно издалось, вот всякие там эти.

– Перестать ныть, Аки, и возьми себя в руки, ты талантливый музыкант, Чарли Паркер, полагаю, тоже не сразу подписал контракт с Атлантик.

– В жопу «птицу»!, в жопу этого Паркера, он – попса, а мы творим искусство. Мы даже выше Зорна!

– Аки, остынь и не доводи до греха

– Что? Не нравится? А что, тебе поди Чарли Паркер нравится?

– Да, представь себе, и он, и Гиллеспи, да какая разница, перестань мотать слюни по столу, Аки, ты задолбал ныть.

– А ты меня достала со своей этой вот, бисер мечешь перед свиньями

– Ага, а дома еще за одной и убираю!

– Ну, и пожалуйста, это разве такое достижение?!

– Попробуй сам что-нибудь сделать по дому

– Я, а впрочем что с тобой говорить!

– Аки, знаешь что, я защищала тебя столько времени, я протащила твой концерт на нашу радиостанцию, после чего тебя заметил лейбл, я уважаю твой труд, а ты мой нет, и знаешь что Аки, спать ты будешь в другом месте, а теперь собирай вещи и вали отсюда к черту!

– Достал ты меня, урод псевдорафинированный, да ты посмотри на себя, возомнил он себя, Дон Черри недоделанный, эти ему не те, да то у него, понимаешь, дерьмо. Дерьмом будешь ты всю жизнь, пока не перестанешь ныть и юродствовать!

– А теперь катись отсюда!

Мизуки села на пол и зарыдала, она рыдала так, как плачет ребенок, которого разлучили с родителями, она просто уставшая от всего девушка, желающая одного, она хочет чтобы ее понимали и любили. Со всеми ее странностями и привязанностями, и она готова отдать этому человеку саму себя и все что у нее есть. Мизуки не заметила как Аки ушел, часть вечера прошла для нее как в тумане, ей казалось словно вокруг нее все кружится, а вещи находятся в дымке. Она пила Сантори из горла и ставила музыку без перерыва пока не отключилась. На утро она получила штук десять или больше сообщений от Аки с извинениями, но оставила их без ответа, и вскоре в этой квартире осталась одна.

На следующий день после получения таинственной посылки, Мизуки взяла квиток с росписью в качестве доказательства и пошла на почту. Светлый и тихий офис был пуст, перед Мизуки сидела бабушка, и больше никого.

– Добрый день, извините пожалуйста, – подойдя к стойке почты, сказала она

– Ко мне пришла очень странная посылка

– Добрый день, странная в каком смысле? – ответил ей сотрудник почты.

– Дело в том, что на ней не было отправителя, и самое непонятное, это содержимое.

– А что там было? – полюбопытствовал юноif

– Брелок с маяком, – начала было Мизуки

– Ну это, может быть вам друзья прислали, как сувенир из поездки, – попытался ее успокоить работник почты

– Да, в том то и дело, что у меня нет ни дня рождения, да и друзья у меня сейчас все здесь, и, сам маяк то он заброшен и находится на территории другой страны. Плюс я посмотрела таких сувениров в интернете нет.