Читать книгу: «Девственник. Роман», страница 3

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Алёша умел сдерживать себя. Наследственность одарила его этим качеством или оно выработалось в связи с последними событиями? – трудно сказать. Но в отличие от матери, по его лицу не угадать, какие чувства бушевали в нём. Даже близких друзей не посвящал в свои секреты. Кореш Ник с соседнего двора при встрече бросил фразу, словно невзначай:

– Видел отца твоего… с Агатой. Городок маленький, все друг друга знают, слухи плетутся от дома к дому, словесной вязью вьются, с упорством лианы змейкой ползут со дворов на улицы… Сказал будто полоснул остриём по сердцу, впрочем уточнять что-либо не стал. Тактичный… Алёша понимал, что отныне ему придётся держать удар. Достойно. Без нервов. Внутренне готовился к этому и поклялся – смутить себя не даст. И перед другом не растерялся, смекнув, что брошенный мяч следует вернуть. Ничто так не привлекает внимания, как игнорирование. Внесение минимальной конкретики, даже если в ней нет прозрачности и определённости, может утолить возникший интерес.

– Да, – не стал отмалчиваться он, – предки разбежались. Агата новая жена моего отца. Произнёс так небрежно, словно произошедшее было в порядке вещей. Ник присвистнул. То ли смутился, то ли пощадил, но тема больше не поднималась.

– Айда к нам во двор, – предложил Ник, – там как раз наша кодла тусуется. Познакомлю тебя кое с кем. Алёша пожал плечами. Ему всё равно, лишь бы прочь от навязчивых мыслей.

Ранняя весна – провокатор. Молодая поросль человечества хмельное время многоцветья обычно проводит вне дома. Пробуждается природа, будоражит молодёжь, выводя её из тесных домашних стен на волю. Уже издали слышны голоса пацанов, устроившихся на лавочках под развесистыми платанами в центре двора. В вечерние часы, когда старики покидают обычные для времяпровождения места, устремляясь к экранам телевизоров, наступает смена молодых. Развалившись на сдвинутых впритык скамейках, перебивая друг друга, травят анекдоты, хохочут… Прикалываются беззлобно…

– Девушка, вы бы хотели заняться бизнесом? – Да, но чтобы мама не узнала.

– А вот ещё, – продолжает под гогот на вид восьмиклассник:

– Девушка, девушка! Разрешите вас пригласить в турпоход! – Какая я вам девушка! Я уже два раза была в турпоходе.

Щенячий восторг, всеобщий хохот, похлопывание в ладоши. Забавника тут же перекрывает голос другого весельчака:

– Можно ли с детьми говорить о сексе? – Можно, и даже нужно. Всегда узнаете что-нибудь новое… Очередной смех затихает в ожидании нового анекдота от высоченного пацана:

– Один заика спрашивает у прохожего: с-с-с- ска-жи-те, п-п-п-ожалуйста, где ш-ш-школа для з-з-з-аик? А зачем тебе, удивляется прохожий, – ты и так хорошо заикаешься. И снова, – га-га-га-га…

Подошедшие, с ходу подхватив веселье компании, плюхаются на сиденье. Воздух содрогается от звонкого группового смеха. По пустынному двору каскадным эхом разносится гогот, сдувая птиц с облюбованных ими веток. В паузе Ник интересуется:

– Вольготно без девчонок? Шпарите не передохнув. Куда «гёрлы» делись?

– Пошли за мороженым, кажись – откликнулся один из них.

Алёшу поразила бледность, почти прозрачность кожного покрова парня. Не успел он предположить причину такой аномалии, как появились три девочки.

Это были старшеклассницы, лезшие из кожи вон, чтобы выглядеть старше своих лет. Об этом кричала несусветного цвета и покроя одежда. На одной – балахон серо-буро- козявчатой (7) расцветки, на другой – ярко-петушиной окраски кофтёнка, третья облачена в ультрамодные из тонкой кожи тесные джинсы… Вот-вот лопнут. Выпендривались как могли, не ведая того, что со стороны их претензия на взрослость выглядела жалкой и смешной. Она проявлялась в поведении, словечках, нескромных телодвижениях… А где ещё проявить себя и показаться во всей красе?! Только в референтной группе, каждый член которой большой авторитет для другого. Раскованность, граничащая с вульгарностью, – показатель крутости. Явно старались перещеголять друг друга.

Демонстрируя бесцеремонность, втиснулись между мальчиками, оттеснив их на край лавочки. Впритык к Алёше уселась рыженькая с зелёными глазами. Стрельнула изумрудами в каждого по очереди и, откинув оранжевый шарф за спину, сорвала с эскимо обёртку, слизнула верхнее шоколадное покрытие.

– Мой кореш Алексей, – кивнув на друга, представил барышням Ник.

Девочки, занятые лакомством, едва взглянули. Только рыженькая, скосив в его сторону взгляд и выбросив вперёд ладошку, пропищала: «Хай! Я Лина». Она продолжала слизывать эскимо, высовывая розовый язычок, кончиком ловко подхватывая стекающую субстанцию так, что ни одна капля не пролетала мимо рта. Казалось, ничего важнее этого процесса для неё в данный момент не существовало. Поза в наслаждении… Обе другие гёрлы точь-в-точь повторяли её движения.

Ребята, зачарованные, бросали на девочек плотоядные взгляды, не догадываясь о спектакле, устроенном юными чаровницами. Мороженое в данном случае служило инструментом притяжения к своей особе, и, пользуясь им умело, (подворотня отточила) за отсутствием других навыков, старались сразить наповал любого, сидящего рядом. Они причмокивали алыми губами, вонзали сверкающие белизной зубы в холодное эскимо, закатывая глазки… Девичья душа жаждала внимания.

Об утолении жажды плоти то ли не помышляли, то ли гнева родителей остерегались. Любопытство любопытством, но и последствия, по признанию знакомых девиц постарше, вкусивших запретный плод, бывают аховые. Эти пока что вышли на тропу завоевания мужского интереса к себе способом без нежелательных последствий. Алёша усмехнулся: они не готовы, как и он. С той разницей, что он считывает их, а они нет.

– Чего молчим? – лукаво спросила Лина. Анекдоты кончились?

– А-а-а, хотите этот… – вздрагивающим голосом, предварительно прокашлявшись, произнёс бледнолицый, – вчера один рассказал:

– Папа мне всегда говорил: не ходи по злачным местам – там такое можно увидеть… – А ты ходил? – Ходил. – И что же там увидел? – Папу.

Алексей глотнул появившиеся во рту слюни. Не помогло, тошнота не исчезла. Незаметно, пока все закатывались в смехе, сплюнул, со злостью думая о том, что невольно становится героем анекдотов. Случайность или преднамеренность… Скорее, совпало. Как незнакомый бледнолицый мог знать о его истории?! Нонсенс, конечно.

После часового вялого трёпа «ни о чём» он собрался уходить. Скука. Кроме того, вокруг витало нечто, что его напрягало. Захотелось оказаться в своей постели, где он чувствует себя защищённым. Недавнее открытие, полученное путём собственных действий, освобождало его от смущения перед кем-либо, и, что ещё важнее – виноватости. Напротив, наедине с самим собой, какая тут вина, перед кем…

Как-то вечером приняв душ и лёжа в кровати, почувствовал жжение в паху. Запустил вниз руку. Трогая мягкие части в промежности, он понял, что прикосновения приятны, и останавливаться не хочется. Осязания доставляли удовольствие. И сейчас, мелькающий перед глазами язычок Лины, слизывающий мороженое, странным образом вызвал зуд в паху, возбуждал и требовал определённых действий. Ему захотелось ласкать себя. Мгновения, когда напряжение покидало, выбрасывая из него горячую струю, приносили радостное облегчение. Ни с чем не сравнимое ощущение! Сладостное, до сих пор незнакомое, отдалённо напоминающее материнские ласки в детстве. Попрощавшись, он поспешил домой, чтобы в очередной раз испытать истому плоти и освободить её от донимавшего томления.

Ник оказался более осведомлённым в этой области. Превозмогая себя, выдавая свою сопливость с головой, Алёша, почти запинаясь, – а как иначе узнать, – поинтересовался однажды, а бывают ли у друга… такие минуты.

– Эрекцию имеешь в виду? – ничуть не смущаясь уточнил просвещённый в гормональных изменениях Ник. – Ещё как… И наклонившись к уху, произнёс что-то, поясняя, – мы так это называем… Новое слово смутило, краской прошлось по лицу Алёши, оставляя на нём багровый зигзаг… Термин означал тайное, не совсем благовидное, по его разумению, действие – рукоблудие.

Школа и занятия спортом служили паллиативным средством, отвлекая Алёшу от внезапно появившихся проявлений природы, однако женские фигурки, как назло, попадавшиеся на его пути чаще, чем раньше, вводили его в дрожь и волнение. Особенно их мягкие округлости. Он вдруг поймал себя на том, что стал обращать на противоположный пол пристальное внимание, чего раньше не наблюдал за собой.

Первые впечатления от женского тела у него связаны с мамой, когда в детстве он утыкался в её мягкую тёплую грудь, обхватывал ручками начинающие округляться бока и чувствовал себя самым защищённым ребёнком. Те времена прошли. Он вырос. И подобные ласки с матерью позволить себе не мог. Но он так нуждался в них… И когда видел девчонок с недавно оформившимися выпуклыми формами, так и подмывало коснуться, тронуть, пощупать девственно нетронутую плоть, невесть откуда и как всхолмлённую двумя бугорками…

Однажды он пошёл за девушкой. Она оказалась впереди него на тропинке, длинной диагональю пересекающей их зелёный двор. Сначала Алёша обратил внимание на хвостик из светло-каштановых волос. Он весело раскачивался вправо-влево в такт её шагам подобно маятнику. Взгляд скользнул от спины к талии, ещё ниже и остановился. Нет, припечатался…

Обтянутые тонким трико два полушария играючи подпрыгивали по очереди от попеременного переставления ног. Кеды и спортивное облачение говорили о том, что девушка с тренировки. Она шла с задором махая хвостиком, не подозревая, какие муки испытывает шедший за ней юноша. Он не спускал глаз с её крепких ног, переходящих в его воображении в непознанный, и оттого всё больше манящий, по рассказам сверстников, сексуальный рай. Как познакомиться? И внезапно представил разъярённое лицо Агаты, когда она отпихнула от себя Алёшу.

Тогда он очень испугался, хотя и не подал вида. Страх от перекошенного лица дочери друзей семьи надолго лишил его покоя, заронив в недрах его сознания предчувствие последующего невезенья. Чего он испугался? Гнева отца, если тот узнает, или боялся расстроить мать, или… Запоздалое недовольство собой всё чаще мучило: не стоило так набрасываться на Агату, но как говорится, поезд ушёл. Вернуть и исправить не получится.

Вот и с этой девушкой, удастся ли познакомиться… А вдруг она тоже оттолкнёт, разругается… Он в уме подготовил первые фразы, и при подходе к жилому зданию, хотел обратиться, но тут его внимание отвлекла огромная собака в наморднике, выбежавшая из подъезда; за ней еле поспевал молодой человек. Незнакомка остановилась и, улыбаясь собаке и её хозяину, исподлобья взглянула на шедшего следом за ней Алёшу. Бросив на неё сбоку любопытный взгляд, он вдруг обрадовался. И выдохнул с облегчением. Незаметно. Не столько для неё, сколько для себя. Что странно – без сожаления о неосуществлённом задуманном знакомстве. Это он отметил про себя.

Оказалось! Какое счастье, что ему удалось разглядеть её. Он словно освободился от навязанной ему роли извне. Лицо девушки, обезображенное большим родимым пятном шоколадного цвета, напрочь отбило у него охоту заговорить с ней. Вот что оказалось! Продолжая свой путь, Алёша обошёл эту группку и спокойно пошёл дальше. Душа его ликовала. Проверка собственной смелости отодвигалась на неопределённое время. Какой-то период он не станет корить себя за закомплексованность. Появилась причина, оправдывающая его. Рассудок контролировал тело, жаждущее прикосновений.

Предстоящие выпускные экзамены ослабили терзания юноши от размышлений о внушённой самому себе неполноценности. Нет-нет вспоминая этот случай, он испытывал чувство неловкости перед собой, но тут же прогонял гаденькое ощущение спасительной отговоркой, что девушка попалась с изъяном. Но странный сон, приснившийся накануне первого экзамена, испортил ему настроение надолго.

В тот вечер лёг поздно. Пытаясь наверстать упущенное время, лихорадочно перелистывал страницы произведений, заучивая наизусть крылатые выражения и цитаты. Литература всеми признавалась его коньком, и получить оценку ниже высшего балла считал для себя позором. В конце концов его сморил сон, и он рухнул в постель.

Огромное родимое пятно на его лице чесалось и болело. Алёше послышалось будто кто-то незнакомый требует: «Сними, сними, сними». Он пытался содрать его с кожи, но болезнетворная отметина не исчезала. Он яростно тёр и щипал своё лицо. Наконец отлепившись, мерзкое пятно рассыпалось по всему телу многочисленными родинками, подобно осколкам от вдребезги разбитого стекла. Родинки чесались, кололи его, причиняя боль и страдание. Он стонал, размахивая руками, отгоняя от себя размноженные зудящие точки, словно навозных мух. Проснулся от собственных криков – кыш-кыш-кыш. В зеркале увидел кровоточащую опухшую щеку и обомлел.

Так расцарапать себе лицо… Придётся отмахиваться от всех и врать, что у него флюс.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Скучно… Ох, как же скучно… Клумба с распустившимися цветами во дворе дома, который арендует на окраине города молодая супружеская чета, на миг занимает внимание Агаты. Красиво, слов нет, но похоже на декорацию к её новой статичной жизни, а настоящее, живое и резвое, осталось там, в родном доме, за оградой, где прошли детство и юность. Скучает и по дому, и по саду, но по родителям – до потери сознания.

Её признание в любви к Сергею и последующие объяснения привели чуть ли не к трагедии. С тех пор, как она объявила о своём замужестве и мама попала с инсультом в больницу, она не видела ту, которую боготворила с первого мига узнавания её. И себя, через её лучезарную улыбку и тепло рук. Они всегда пахли вкусностями. Заходила навестить, но встретив тяжёлый взгляд отца, не отходившего от матери в больнице ни на шаг, не рискнула повторить визит. Отец так и сказал:

– Не появляйся матери на глаза. Дай ей прийти в себя, а то окончательно доконаешь…

Новая жизнь сначала закрутила-завертела. Сергей старался как мог. Они уехали в свадебное путешествие сразу после небольшого торжества. С натяжкой можно назвать скомканную процедуру свадьбой. Родители и близкие отсутствовали; человек десять-пятнадцать, в основном коллеги с работы жениха и невесты.

Путешествие по городам и весям огромной страны должно было компенсировать горечь и от реакции родителей, и от собственного неудовлетворения того, что натворила, хотя ни на минуту не жалела о замужестве, и, по сути, от несостоявшейся свадьбы. Не такой Агата представляла её. Медовый месяц… Можно и так назвать, если бы не горечь…

Сергей сделал всё, чтобы новоиспечённая жена отвлеклась от тяжёлых мыслей; на арендованном авто они намотали по Союзу тысячи километров. Начали с Прибалтики, потом двинулись в Украину и Белоруссию, оттуда в Закавказье… Поездка, полная впечатлений и радостных открытий, на время увела её от реальности, однако под подспудным грузом сердце не открылось в полной мере. Чета возвратилась в родной город, и Агатой вновь овладели нерадостные мысли после того, как иссякли разговоры о поездке.

Спасала работа. Но как бы Агата не любила свою профессию врача, в шесть часов вечера приходилось запирать кабинет и отправляться домой. Хорошо, когда Сергей в городе: друг на друга не могут наглядеться. Любит она прогуливаться с любимым по тихим улочкам города, по набережной, посидеть, прижавшись к нему, на скамейке и провожать взглядом проплывающие мимо судна. А в дни его рабочих поездок Агата не знает куда себя девать. Без него и свет не мил: не хочется выходить из дома, чтение не отвлекает, от телевизора тошнит. Вот и сейчас вынужденное одиночество её гнетёт.

Бросив последний взгляд на пёструю клумбу, – единственное, на что приятно смотреть в отсутствии мужа, – накидывает на плечи лёгкое пальтецо и выйдя за калитку, садится в свой старенький тёмный «пежо» и катит по улицам. Городок маленький, но уютный, живший своей провинциальной жизнью; вольготно раскинулся на берегу могучей реки Волги. Она едет по набережной, любуясь видом моста и опустевших пляжей. Летом иголке негде упасть…

Агата родилась и выросла здесь, на природе средней полосы страны. Изредка покидала родные места с родителями на время их отпусков, но неизменно возвращалась. Вернулась и после окончания института. Надежда родителей, что дочь останется в областном центре, не оправдалась. Ни на какой другой променять свой городок не согласилась бы. Многочисленные храмы, сохранившиеся старинные купеческие дома, придают её любимому городу скромное, но неповторимое обаяние. И сейчас, проезжая по его улочкам, чувствует себя как у Христа за пазухой.

Ездить любит, и машина приводит её в восторг. Подарил бы ей отец, если знал, какой фортель она выкинет… Скорее всего, нет. Пригнал из Москвы, когда дочери исполнилось двадцать четыре. Был несказанно горд, что купил её не у кого-нибудь, а у настоящего дипломата. Подержанная, зато напичкана шпионскими историями. С этим дипломатом отец когда-то учился в одной школе. Спустя много лет они встретились на праздновании юбилея школы. Через месяц отец из столичной командировки въехал в их двор на машине, о которой дочь могла только мечтать. И водить научил её он… А что видела эта машина со своим бывшим хозяином, отец рассказал ей под большим секретом.

Агата глотает подступивший к горлу ком. Конечно, она поступила с родителями по-свински, чтоб не сказать больше – поставила их перед фактом. Могла хотя бы намекнуть, слегка подготовить заранее, да не решалась. И, во-вторых, вышла замуж не за того человека. По их мнению. Гм! А с другой стороны, что такого она сделала? Взрослая, вправе своей жизнью распоряжаться, как считает нужным.

Но почему червячок сомнения грызёт и исподволь подтачивает обретённое ею счастье. Тёмные мазки на светлом фоне… Или сгущает краски?! Избавится ли когда-нибудь от этого противного ощущения… Противное, однозначно. Видимо, всё, что они с Сергеем содеяли, со стороны выглядит мерзко. Но как же трудно признаться в этом даже самой

себе. И точит, и грызёт червь… Неужели она ошиблась?! Нет, и мысли такой допускать не хочет…

В раздумьях не замечает, как подъехала к родному дому. Уже пять минут стоит и стоит перед родными воротами… Сердце колотится так, будто предстоит сдать сразу три экзамена, к которым она не готовилась. Выйдя из машины, неуверенным шагом, словно на ногах по гире, Агата подходит к запертой калитке. Долго стоит, сдвинув брови, и всё-таки поднимает руку, звонит… И тут же жалеет. Ах, не стоило звонить… Невезуха! Вот этого она совершенно не ожидала… Неровен час, вышедшая на звонок особа, закатит истерику…

В дверях дома появляется Соня. Их взгляды впиваются друг в друга на расстоянии шести метров. Впиваются и режут, подобно скальпелю: больно, по живому. Так больно, что невольно одна из них зажмуривается. И тут же открыв глаза, понимает, что проигрывает не знающим за собой вины карим глазам Сони; они не спускают чистого, беззлобно-изучающего взгляда с Агаты… Ощущение как в вакууме, только мелкая барабанная дробь бьётся в ушных раковинах. У Агаты.

Внезапное дежавю с детством, когда девочка проснулась в своей комнате, услышав звон в пустоте. Она болела корью. Мама тогда не отходила от её кроватки. Спустя пару недель ей стало лучше, кризис миновал, и мама уснула в соседней комнате. Агата открыла глаза от резкого звона, испугалась, позвала одними губами, не слыша своего голоса: мама, мама… В ушах пульсировало и звенело. Как услышала её мама – осталось загадкой. Но она прибежала. Прижала Агату к себе, успокоила. Сразу прошёл звон, голова перестала болеть.

Мама, мама… Сейчас маме самой требуется помощь, да и она давно не маленькая. Но как же она бессильна в данной ситуации… Гильотиной повис воздух между женщинами. Тяжёлый, удушливый… И острый. Потому что её всю режет, кромсает на кусочки. Стыдно и холодно от осуждающих глаз Сониных. Они сверлят её, догоняют убегающий в сторону смятенный взгляд. Ей чудится, как скрежет железа рваными остриями пробирается к сердцу, и оно замирает перед неотвратимым.

Соня, наконец, сжалившись, отводит взгляд вдаль; медленно, с усилием пробираясь сквозь невидимый заслон, приближается, отодвигает засов и впускает Агату. Сжав губы и промолчав на приветственное бормотание хапуньи, (как окрестила про себя разлучницу) присвоившей себе часть чужой жизни, женщина с суровостью во всём облике, обходит её и, войдя в дом, обращается к подруге:

– Пойду я, Машенька… – голос её звучит устало. Мария, не проронив ни звука, кивает, смотрит на дочь. Тишину нарушает щёлкнувший замок в двери.

– Мамочка, прости, мамочка… – плачет Агата, опустившись на корточки перед кроватью. – До чего довела тебя, прости… Мария обеими руками силится обхватить заплаканное лицо дочери, направляет его к себе во взгляд, внимательно, словно видит впервые, изучает.

– Я тебя совершенно не знаю, дочка… Что ты натворила… – шепнула она чуть слышно, одними губами. – Ты беременна? – Агата кивнула. – Сколько? – Шестой месяц.

– Поздно что-либо говорить. Но хочу, чтобы знала, ты сделала… не ты одна, но для меня ты, и только ты имеешь значение… сделала несчастными стольких людей. Не представляю, как мы это переживём. Мария еле говорит, с придыханиями. Болезнь подточила здоровье. Придёт ли в себя, станет ли прежней Марией, простит ли? – Агата не отрывает мокрых глаз от лица матери. Никогда она не видела её такой поникшей, почти безжизненной. На бледной коже глаза её кажутся бездонными тоскливыми озёрцами… Придёт ли в себя? Когда! Словно догадавшись о мыслях дочери, мать продолжает:

– Всё утрясётся, я выздоровею, и Соня с Алёшей переживут, и отец как-нибудь смирится… а вот ты, ты будешь корить себя, не сейчас нет, позже, гораздо позже… Иди! Иди, пока отца нет. Нужно время… Сухие тонкие пальцы осеняют дочь крестным знамением… Агата выходит в слезах. Боль в голове пульсирует как в детстве – звенит, рвёт сосуды, ломает её мир. Сердце от страха сжимается. Кажется, оно осуждено на непростое счастье. Украденное.