Война позади. Мирное время. Мирное небо над головой. Мало кто помнит, как поют птицы, – зачем, когда можно напечатать птичку на 3D-принтере? Воссоздать биологический артефакт по образу и подобию нынче проще, чем нос почесать. О разнице между жившими когда-то до случившейся катастрофы пернатыми и их современными автономными копиями говорить не приходится – едва ли она заметна.
После войны вместо птиц над деревьями летают дроны: медицинские, транспортировочные, типа как у «Почты России», охранные… После войны этому никто не удивляется – онлайн одержал победу.
Мужик шел на прием в больницу. Он думал о том, что Рязань – это вам не сахар. Он еще помнил, что такое «рязанский сахар». Он еще помнил, как поют настоящие птицы. Он видел Байкал. Помнил Горбачева и Ельцина. Мальчишкой смотрел Брежнева по телевизору. Помнил, что раньше не было нужды в камерах с функциями распознавания лиц. Помнил время, когда двери в подъезды были нараспашку. Ему казалось, что в его время – то есть до того, как он решился на модификацию, – все жили дружно.
Почти при коммунизме.
– А теперь активисты говорят, что память не нужна. Время искажает воспоминания, утверждают они, – жужжал себе под нос мужик.
Он шел в больницу.
А больница – если точнее, поликлиника №10 Московского района города Рязани – та, к которой в довоенное путинское время были прикреплены 54 тысячи человек, – и сейчас выглядит ужасающе. Внешне она напоминает ему расселенный дом. Квадратное складское помещение на помойке: разбитая дорога, грязные окна, серые кирпичи и кривая, как ковш трактора, крыша. Сколько он себя помнил, поликлиника всегда так выглядела.
Память не нужна, говорили они. Мы уже знаем, почему: время искажает воспоминания. Он помнил, как был закончен ремонт в январе 2020 года. В интернете, на сайте 62ИНФО написали, что в больницу «привезли новое оборудование для УЗИ, отоларингологии и хирургии». Обещанного нового оборудования он тогда, к сожалению, не заметил. Было ли оно вообще, это оборудование? Как теперь проверишь, что правда, а что вымысел?
Разве не заменили рабочие «окна, двери, полы, трубы, вентиляцию, проводку, а также перепланировали часть помещений»? Разве не повесили вспомогательные цветные таблички? «Так, синие означают терапевтическое отделение, жёлтые – диагностическое, красные – хирургическая служба, а зелёные – узкие специальности».
Таблички – да, были. Он видел их собственными глазами.
Знакомая врач на приеме сказала, если его не подводила память, следующее:
– Эти рабочие – одно название, вы бы знали! Кабинеты после ремонта оставили в таком состоянии, что все этими вот руками пришлось отмывать, вытирать и выбрасывать. Доктора и медсестры мужей с собой взяли, детей – в помощь.
– Одним словом, тяптя-ляптя.
– Да вообще. Я одного рабочего на рынке потом встретила. Я – врач, и память на лица у меня знаете какая хорошая – без всяких микросхем! Так вот, рабочий мне и говорит: «А вы что от нас хотели, дамочка? Нам как заплатили, так мы и сделали. За качество мы не отвечаем».
– Пока наверху воруют, есть чем платить, да?
– Ну, в эти дебри я не лезу… Рыба гниет с головы – это мы знаем давно. А что толку? Москва живёт в будущем веке. Все остальные города – в прошлом.
– Может, оно и к лучшему. Ну, спасибо за назначения. Всего вам хорошего.
– До свидания.
Да, примерно такой был разговор. Но время искажает воспоминания…
Когда он уже дошел до ручки, доктор спросила:
– Скажите, пожалуйста. А вы что, согласны ли на модификацию? Пока квоты есть, сами понимаете.
– Все мы здесь, так сказать, гостим. Не знаю. А что вы о ней думаете?
– Я – нет. Боже меня упаси. Страшно мне: вдруг что не так пойдет. Я человек прежней закваски. Консерватор. А вот вы – мужчина. Попробуйте. Тоже ведь – опыт.
– Хорошо. Я подумаю, – сказал он, повернул ручку и вышел из кабинета.
Через несколько дней он, движимый неясным предчувствием, сходил в больницу и дал свое согласие на участие в эксперименте (в те дни это так называлось).
Норма – понятие переменчивое.
– Итак, Ковалев Михаил Евгеньевич, 1966 года рождения. Вы осознаете риски? – спрашивал подозрительный очкарик, о котором все шептались: «московский биоинформатик – голова!», «чуть ли не Господь…» и т. д. – Вы много работали на вредном производстве. Заслужили проблемы со зрением, а общий износ организма составляет…
– Пугать меня не надо, – прервал его подопытный. – Я осознаю, что не знаю, сколько мне осталось: может быть, лет двадцать, а может быть, еще три понедельника. Так что вот вам мой росчерк. Дерзайте.
Очкарик был доволен.
В тот день, а это было в пятницу, Михаил Евгеньевич не представлял: вскоре о нем заговорят как о промежуточной модели нового человека. Со всеми вытекающими: слава, съемки, интервью… Бесчисленные исследования и новые апгрейды. Двигало им туманное иррациональное чувство, усталость от жизни или желание жить – ни нам, ни ему об этом решительно ничего неизвестно. Вспоминая, каким был в те дни, Михаил Евгеньевич представлял себя совсем не тем, кем являлся на деле. Он был убежден, что всегда был человеком азартным, не чуждым риска.
Время искажает воспоминания.
Факт в том, что операцию назначили на следующую среду. Но в понедельник, день тяжелый, случилась авария, в результате которой ему смяло застрявшую в двери маршрутки ногу.
Оттяпав конечность, медлить не стали – боялись, что не выкарабкается. Неприятный очкарик из Москвы со своей свитой настоял на модификации – инвалидизированный экспонат, считай, биомусор.
Если что пойдет не так, его не осудят. Если все пройдет так, как задумывалось, мир изменится настолько, что эпоха посткапитализма начнется и в России!
Ничего необычного: ученые со всей страны наблюдали за тем, как лучшие из лучших на протяжении семидесяти двух часов модифицировали человека.
Оказавшись на первом этаже поликлиники №10, мужик вытер ноги. Отворил еще одну дверь. Прошел в коридор первого этажа. Окошко регистратуры, как он понял, упразднили.
– Здравствуйте, Ковалев Михаил Евгеньевич, 1966 года рождения. Возьмите свой талончик. Ожидайте, пожалуйста, – проговорил неживой голос после того, как он прошел сквозь рамку сканера к табло с надписью «Электронная очередь».
– Без тебя знаю, – грубо ответил Ковалев, нажав пальцем на иконку «Распечатать талон».
– Время ожидания в очереди составляет… три… часа.
Оторвав талончик, он увидел, как на экранной панели, вставленной в стену напротив гардероба, дрались маленькие человечки. Графика была пиксельная, в духе игры «Pac-man».
Когда он приходил на освидетельствование в том году, этого экрана не было. Михаил Евгеньевич опешил – жил затворником, видел такое впервые.
Система подсказала:
– За углом зона ожидания. Наденьте VR-шлем и присоединяйтесь к бою. Отсканируйте QR-код вашего талона, и, когда придет время, игра будет закончена.
– Ну и ну, – подумал мужик.
Он давно жил и многое понял. Но такого не видал никогда.
За углом в два ряда располагались кресла, в которых под тихое жужжание
техники сидели, конвульсивно дергаясь, люди: это они в ожидании очереди дрались один против другого.
Поговаривают, что такого рода бои популярны среди ипохондриков: в медучреждении за игровое время не нужно платить. Лайфхак. Профит.
– Вы прошли мимо VR-шлема. Вы прошли мимо VR-шлема… – торопливо заладила система.
– Машина, тебе не понять. Я в азартные тигры не играю, – ответил мужик и начал подниматься по лестнице.
Чтобы не слушать болтовню электронного голоса, он включил одну из своих любимых композиций: «Pale Horse, Pale Rider» – пример музыки семидесятых годов 20 века не хуже Led Zeppelin.
Помнится, в девяностые он нашел винил с этой песней на Горбушке. Слова из песни Ковалев знал наизусть:
You will say like you’re dreaming
When you see her moving slow
Pale horse and Pale rider
Drive along, coming close
Such a beauty not soon forgotten
She’s a memory that holds me stand
Pale horse and Pale rider
My heart’s a mystery for her to fell
Гитарное интро и олдовый гитарный джемминг успокаивали нервы. Ненадолго.
– Вы пришли раньше времени.
– Я, вашу мать, киборг. Не пальцем, так сказать, деланный, знаете ли. Коридор пустой, вы что, не видите через свою, не знаю, камеру? Мне на освидетельствование из года в год. Каждый год одно и то же! – не унимался Михаил Евгеньевич, 1966 г.р. – Что за дурость? Что тогда, что сейчас: приходить и доказывать, что у тебя инвалидность. Не отрастет уже культя. Киборг я, объясняю же!
Pale horse, Pale rider,
Pale horse, Pale rider
Pale hooorse, and mystery,
Mystery…
Соло, к несчастью, пришлось убавить.
– Я вам уже сказала, Михаил Евгеньевич. Люди ждут своей очереди. Вам осталось ждать два часа пятьдесят одну минуту.
– Не буду я этой ерундой заниматься.
– Альтернативный способ решения вопроса: обращайтесь по месту прописки.
– Я давным-давно в Москве не живу. – Ни для кого не секрет, что первый русский киборг жил в Рязани еще до своего, скажем так, обновления. – У вас что, нет информации об этом?
– Информация утрачена. Требуется время на восстановление, – подвел итог искусственный интеллект системы.
– Все ясно! – отмахнулся Михаил Евгеньевич, не желая терять времени. – Туфта эти ваши модификации. Давно бы уже в гробу лежал, как все нормальные люди.
– Судя по психосоматическим проявлениям, уровень патриотизма в вашей
сосудистой системе на опасно низком уровне. Рекомендуем вам «не думать о
секундах свысока», как пелось в песне вашей молодости.
– Я не давал доступа к библиотеке своих воспоминаний.
– Для оценки вашего здоровья доступ к подобным данным на территории госучреждений не требуется. К тому же добавлю: ваше согласие на участие в эксперименте было осознанным и информированным, – равнодушно парировала система.
– Не надо мне заливать! Каменный век. А вот в Москве…
– Исторический факт: инфраструктурная отсталость таких городов России, как Рязань, помогла минимизировать ущерб, нанесенный всемирным блэкаутом.
– Про отключение света мне тут рассказывать не надо. Ты еще вспомни, как закалялся Сталин. Блокадный Ленинград вспомни, сука ты механическая.
– Информации о том, как закалялся Иосиф Виссарионович, в моей базе нет. Есть книга с похожим названием. Что касается эпизодов Великой Отечественной войны: данная информация находится вне рамок компетенции системы медицинского учреждения. Отправить вам адреса, по которым вы получите информацию о блокаде Ленинграда?
– Нет, спасибо, – козырнул в никуда Ковалев. – Пойду на улице погуляю. Буду вовремя. После нервотрепки ощущения не из приятных, – проскрипел, наступая себе на горло, киборг.
– Понимаю вас.
Неожиданно замелькали, причудливо смешиваясь с обстановкой больничного коридора, искры в глазах. Рябь застилала мысленный экран, перемежаясь со звуками музыки, игроками из живой, кажется, поредевшей очереди. Что-то заскрипело в голове. «Довели!» – злобно подумал Ковалев, спускаясь по лестнице.
Выход рядом. На воздухе полегчает.
Вновь проходя рамку, услышал, как сканер предупредительно просигналил.
– Отправляешь точку геолокации, да?
Ответа он не услышал. Вывалился наружу. Все. Погасло.
– Петрович, что с этим «Электроником»? – спросил Иваныч, когда пациента погрузили в машину.
– Падучая.
– А если серьезно?
– Надпись boot. Смотри. – Петрович показал надпись на уровне глаз пенсионера. Там, где они ранее находились.
– Классика, – обрадовался фельдшер скорой технической помощи. – Таких сразу в сервак…
– Андрюха, поехали в ближайший СЦ. Требуется диагностика.
– Маршрут построен. Едем, – ответил Андрюха. Всем, кроме «Умного водителя», было ясно: Ковалев М. Е. не жилец.
– А давай попробуем. Вдруг чудо произойдет, знаешь. Простая перезагрузка поможет? – спросил Петрович как бы невзначай.
– Нет! Не трогай.
– Поздно. Перезагружается. Цифры пошли: 01010001001010001, – Петрович попробовал впечатлить фельдшера навыками скорочтения.
Скороговорка оставила Иваныча равнодушным.
– Суки. Твари. Суки. Твари. Суки… – заладил свое коматозник.
– Опять надпись. Я же тебе говорил.
– Суки. Твари. Суки. Твари…
– Что это с ним? Выключи ты его.
– Суки. Твари. Суки. Твари…
– Дурака-то мне не включай. Перегрелся, – рассердился коллега.
– Суки. Твари. Суки. Твари…
– Иваныч, я же тебя развеселить хотел. Не серчай, брат.
– Суки. Твари. Суки. Твари…
– Слушай его теперь всю дорогу. А там видно будет.
– Маршрут завершен, – уведомил Андрюха.
– Суки. Твари…
– Товарищи, – вышел из автомобиля медик. – Мы вам тут дрова привезли. Принимайте в работу. Может, еще почините рептилоида.
– Выноси. Поглядим, – согласился специалист сервисного центра. – У меня тут как раз будущий сотрудник практику проходит. Будет ему наука. Белые тапочки взяли?
Заносили Михаила Евгеньевича ногами вперед, по старинному поверью.
А за окнами здания, похожего на допотопный морг, беспризорники играли пустыми головами механических собак в футбол. Говорят, похожим образом пинала консервные банки школота. В прежние времена. Но это не точно.
– Блин, какой же это древний образец! Я таких и не видел еще: мышечная ткань с функцией восстановления, а вместо вен пластиковые трубки? USB версии пять и ноль… Разве так делали?
– «Это мы не проходили, это нам не задавали. Тирлим пом-пом», – посмеялся над подмастерьем профессионал. – Делали. Надо было как-то обкатывать технологии. Ты, наверное, не слыхал: «Все инструкции написаны кровью»?
– Нет.
– Здесь то же самое. – Бывалый технарь провел рукой по протезу киборга. Пощупал стальной холодок порядкового номера: «инв. 3100010355». – Своеобразная чеканка, качественно, – похвалил сборку он. – Заявленный срок службы такого киборга – две сотни лет. Ты не радуйся. Это, как говорится, трындеж. Все бы ничего, но у моделей этого парка есть существенный косяк в архитектуре.
– Какой?
– А ты разве не чувствуешь, горелым пахнет?
– Нет. У нас же плавильные печи работают. Съездил недавно на прокачку – обонятельные рецепторы себе отключил, – объяснил практикант.
– Окей, – не стал осуждать его коллега. – Сейчас, погоди.
Повернул винтик в области шейного позвонка киборга. Отстегнул ему голову, будто бы оторвал креветке панцирь. Взял долото, молоток. Вставил в паз коробки, формой имитирующей черепную. Выстучал пару раз.
– Готово. – Раскрыв голову киборга на две части, словно книжку, которую вы, наверное, видели в музее вещей «Старого человека», диагност показал: – Что я говорил? Конденсатор – погорел, плата оплавилась. Да ты что отпрыгиваешь, глупый? Сам же сказал, запаха не чувствуешь. Показываю в последний раз. Смотри и учись, поросенок.
Парень недоверчиво отнял руку от своего носа.
– Глупый не я – рефлексы, – попытался неуклюже оправдаться он. Согласно подошел ближе. – Смотрю.
– Мозгов всего ничего, да и те сгорели – видишь, как висят?
– Вижу.
– Вот тебе и диагноз. Оформляй пока документы, а его в печку чигну. Отходил свое человек. Хватит.
– Постой, Лех.
– У меня всегда стоит. Чё тебе надо, всплакнуть? Сопля-я-к!
– Посмотреть его историю прослушиваний. Сможешь выгрузить?
– Конечно, могу. А на что она тебе?
– Ну как… раритетные вещи для себя собираю.
– А, значит, хобби, – посмотрел как на дурака спец. – Эх, молодежь! Сейчас, поглядим, – приложил свою руку к модулю памяти. Выпустил из своего указательного пальца иглу. Выгрузил в цифровое облако сервисного центра песню. Улыбнулся. Сказал:
– Готово. Исполнитель: «Paris». Композиция: «Pale Horse, Pale Rider». С альбома 1976 года. Было времечко!
– Это типа «Бледный конь, бледный всадник»?
– Как-то так и переводится, да. Почти то же самое, что «Всадник по имени смерть».
– Оптимистично.
– Древний, как моя жизнь, трек.
Шумела плавильная печь. Оформив свидетельство об утилизации по факту выполненных диагностических работ, практикант слушал со странным чувством уже не поддающимся словесному определению, композицию с альбома «Big Towne, 2061».
Хотелось заплакать, но он не мог. Жидкость, имитирующая слезы, кончилась еще в прошлом году, а заезжать на заправку не было необходимости.
18.02.2020, 11:46 – 17:12, Санкт-Петербург.
Когда появились летающие автомобили, человеческий трафик на дорогах заметно уменьшился. И даже дышать стало легче. Тех, кто колесил на наземном транспорте, считали бумерами – в прежнем, сленговом значении слова. Прогресс привел к тому, что передвигаться по телу планеты на своих двоих стало немодно. В худшем случае вас принимали за бедняка. В лучшем – за чудака.
Какая из двух альтернатив лучше, Герман не знал. Вообще говоря, знал он, как всякий современный человек, очень много – больше, чем любой тинейджер человека прежнего. Достаточно много, чтобы признать: знание – уже не сила.
Изменившийся мир молодел. Люди устаревали. Не в биологическом смысле. Чисто технологически. Герман интересовался прошлым и как мог оспаривал такую оценку.
– Наземный транспорт давным-давно автоматизирован. Проезд в поездах контролируют роботы. Аварии на дорогах теперь не более чем случайность.
– Ты это к чему?
– К тому, что раньше так не было.
– То, о чем ты говоришь, – ответил ему школьный друг, одноклассник Дима, – такой же прошлый век, как и церкви. Мы оба знаем, что в твоем «раньше» искусственный интеллект был всего-навсего способом обработки больших данных: на входной вопрос производился поиск соответствующего ответа.
Уголки губ Германа опустились. Тогдашние нейросети были упрощенной моделью нейронов. Нейросети хранили данные, обучались, учитывая как позитивный, так и негативный опыт. Их обучением и отладкой, как рассказывали в школе, занимался обыкновенный человек: специалист размечал правильные и неправильные ответы, подгружал словарь и так далее.
«Как далеко мы зашли?» – спросил себя школьник человека современного. Странно представить, что без людей нельзя было обойтись. Страшно представить, поправил себя он.
Герман любил прежний мир. Кропотливо и скрупулезно вбирал в себя информацию об эпохе старого человека. Для его сверстников такой подход был чем-то вроде странного хобби.
– Ты бы еще бумажные книжки почитал.
– Почитал бы… – опустил плечи подросток. – Да не найти их нигде.
Дима промолчал в ответ.
– Что будете пить, мальчики? – спросила их девушка.
Все происходило в ресторанном дворике, в который они забегали после уроков.
– Стакан доброты, – сделал заказ Герман.
– А мне глоток свежего воздуха, – попросил Димон.
– Держите.
– Спасибо, – поблагодарил ее Герман.
– Спасибо, – передразнил его Димон. – Знаешь же, что она ненастоящая. А все равно вежливый. Зачем? Не понимаю…
Дима задумался. В такие минуты у него что-то щемило внутри. Что это болело – душа? Это слово приходило ему на ум, хотя он остерегался его употреблять. Душа – это четыре буквы, вставшие рядом. Ее не существует.
– Воспитание, Дим. Воспитание.
– Ха! – презрительно выдохнул Дима. Ухмылка застыла на лице мальчишки, будто пластилин.
Нет, не дураками были прежние люди, думал он. (Те из них, что стремились изучать конкретные психические состояния. И вообще, «психическое», а не «душевное»). Да, во многом прежний человек был слаб, глуп и недальновиден, но современная психологическая наука, само историческое развитие людей в постчеловеческую эпоху показывает правоту homo sapiens. В главном их психологи не ошиблись: свели душу к психике, раздробили ее на отдельные психические явления, которые привязали на уровень функционирования механизмов мозга.
«Человечество умело распоряжаться мозгами, – втайне благодарный людям прошлого, признался себе рационалист, устремленный в будущее. – Вся их культура привела к тому, чтобы они, т.е. мы, стали роботами».
Дима отдавал им должное. Он считал себя объективным.
Выпили. Герман сразу подобрел и стал еще более сентиментальным, а у Димы исчезла ухмылка, появилось второе дыхание:
– Класс! – Вдохновленный успехами науки и техники, он вздохнул полной грудью. – Ты посмотри, какие сейчас вычислительные мощности. Цифровые копии личности – целая инфобаза! В общий котел идет все, что позволяет чувствовать тебя самим собой. Вот раньше фильмы как смотрели? – спросил опьяневший от кайфа подросток.
– Скачивали…
– Правильно. В кино ходили. Смотрели онлайн – это вот все. Но теперь это не вставляет.
– Не вставляет, – согласился с ним Герман.
Любой может загрузить скрипт киноленты в нейромодуль – и вперед, ты уже даже не актер и не зритель. Ты – это действующее лицо любимой кинокартины или мультика. Плод собственного воображения. Делай что вздумается: хочешь, проживай чужую жизнь, а хочешь – трахай сам себя, загрузившись в видео на порнхабе.
– Мы все это делаем, – сделал очередной глоток Дмитрий. – Это как наркотик, и мне это по душе. Точнее сказать, по вкусу.
– Цель оправдывает средства? – задумался Герман, глотнув доброты.
– Оправдывает. – Воодушевленный напитком Дима ответил без колебаний. – Нам остается смоделировать человеческую психику, и тогда…
– Тише будь, – ответил расчувствовавшийся Герман. – Мне грустно.
Он понял что-то такое, что его другу было не понять.
Когда действие гормонального коктейля начало проходить, один спросил другого.
– Закажешь?
– Я уже.
Мальчишки ожидали воздушное такси.
Друзья стояли у окна 25-го этажа, лениво упуская из вида очертания соседних зданий-новостроек. Эти титанического вида сооружения (на верхних этажах которых жили власть имущие) который год играли в прятки с жителями города.
Как это понимать? Все предельно просто: красноярцы тонули в дыму. Город жил в режиме черного неба. Дома старого человека, превращенные временем в ветхое жилье, едва пригодное для жизни, государство передало в собственность малоимущим – не оставлять же их без крыши над головой!
Самые отпетые уходили под землю (как правило, это были идиоты, недоучки и самоубийцы). Когда-то раньше, в военное время, там, под землей, располагались бомбоубежища и катакомбы, целая сеть путей железнодорожного сообщения…
А теперь там, как рассказывали госслужащие, руины. Кладбище для слабаков, и ничего больше.
Из-под земли, насколько об этом знали Герман, Дима и вся остальная биомасса этого столетия, не возвращались. Оставшиеся религиозные фанатики – сектанты какого-то таинственного объединения с названием из трех букв «РПЦ» (предполагается, что это аббревиатура, смысл которой в наши дни утерян) – поговаривали, что там, под землей – преисподняя.
Преисподняя. В двадцать третьем веке? Вы серьезно?! Разумеется, ни Германа, ни Диму подобное объяснение не устраивало: если там ад, то за какие грехи эти лузеры туда спустились? И почему по собственной воле?
Полная чепуха.
– Димон, скажи, а какого цвета небо? – задумавшись, чище ли экология на верхних уровнях, поинтересовался Герман у друга.
– Не знаю, – пожал плечами мальчик. И сухо прибавил: – Принято считать, что зеленого.
– Да, да. Это я знаю. Когда гуляешь по городам в виртуальной реальности, оно переливается зеленовато-светлым. Это мерцание назвали северным сиянием – в честь явления из прежних времен. Я тебя о другом спрашиваю: как ты думаешь… какое оно на самом деле, а?
– Вон, летит наше. Пошли, – перебил Дима. Нажав кнопку на своем браслете и оплатив заказ, он подошел ближе к окну.
Герман последовал за ним.
Как только автомобиль подлетел, стекло оконного проема стало проницаемым по всей своей площади. Когда ребята почувствовали виброотклик, напоминающий прикосновение пальца к тачпаду, стало ясно, что соединение между летным средством и пассажирами установлено. Силовое поле трансформировало воздушное полотно в ковровую дорожку, по которой можно легко и просто переместиться в салон.
Когда разработкой опытных образцов первых аэромобилей занимались «Роскосмос» и «Роснано», несчастных случаев было немало. Но теперь, когда технология обкатана (промышленный шпионаж творит чудеса), сделали все как надо: риски рухнуть вниз равны 0,0000000000000001 доли процента.
Несмотря на то, что снаружи их окружал типичный для современного Красноярска смог, видимость была хорошая. Для автопилота – не для людей.
Всматриваться в неясные силуэты зданий, изъеденных кариесом угольной пыли, Дима не хотел: все равно маршрут следования выстраивался перед ним в режиме реального времени на прозрачной панели. Пока один думал: «Что я там не видел?», второй продолжал грустить: «Все это – только видимость. То ли дело раньше…»
Жизнь его начиналась на букву «Г», как и имя. Герман задремал, и в полусне ему казалось, что он выглядывает из окна такси. Школьник радуется увиденному, радуется, что живет. И мир с высоты полета пассажира совсем не страшный, приветливый, подконтрольный, игрушечный.
Когда воздушное такси взяло курс на снижение, Дима подумал: «Жить в зеленой зоне – роскошь, непозволительная даже для моей семьи. О том, чтобы переехать жить в подводный город, не может быть и речи, так говорит отец, а он…» – сосед взглянул на спящего друга, размякшего после порции доброты: «Как можно скучать по прошлому? Хрен его пойми…» Примерно так думал мальчишка, второе дыхание которого подошло к концу, когда Герман спустился с небес на землю, очнувшись от короткого сна.
Друг Димы родился и жил на правом берегу реки – в промышленном районе Красноярска. Эту экологически опасную, токсичную жилую зону вежливо называли заповедной. Ветхие трущобы напоминали гетто – нищенский лоу-фай.
Минута до посадки. Ему захотелось растолкать своего друга, встряхнув, ударить легковерного засранца по щекам: «Эй, чувак, проснись! Посмотри, как ты живешь. Раньше было лучше?! Всегда так было». Но он остановился.
Ощутив неприятную тяжесть на сердце, вздохнул. В споре не рождается истина, подумал Дима. Когда такси пристало к земле, он осторожно потормошил одноклассника.
Тот встрепенулся:
– Мы уже приехали?
– Да, уже прилетели. Сонный ты похож на бабочку.
– Будем считать, что это комплимент.
– А знаешь, забудь, что я тебе сказал. Мы дружим, значит, в нас еще осталось что-то человеческое, – смягчился прогрессивный друг. – Ну, ты понял. От тех людей.
– Осталось где? – недоверчиво переспросил Герман скептика, собираясь на выход.
– Будем считать, глубоко в душе, – не без смущения произнес Дмитрий.
– До встречи, – сумел улыбнуться мальчик и надел на лицо защитную маску (между собой красноярцы называли их «намордниками»).
– Давай…
Дверь закрылась автоматически. Воздушное такси взмыло вверх с приятным жужжанием, оставив Германа, исчезнувшего в городской дымке, далеко позади.
В полете Диму преследовал неприятный образ: его друг продолжал спать рядом, а его голова надломилась и обвисла, как поломанный цветочный стебель. Уже дома он подумал, что только доведенные до крайности люди заказывают глоток доброты.
«Вы лишили нас детства», – подумал он, прежде чем погрузиться в виртуальную реальность.
Этим вечером Дима дал себе слово:
– Сегодня – в последний раз.
Бесплатный фрагмент закончился.