Читать книгу: «Я ждал тебя…», страница 2

Глава 5

– Боже, как ты похож на отца! – всплеснула руками гостья. Она то впадала в какое-то радостное возбуждение, то вдруг ее глаза снова краснели и набухали от слез. Потом женщина достала фотографию еще каких-то детей, – это, по ее словам, были его братишки и сестренка. Антон задрожал от счастья. Неужели у него… у него! наконец-то появилась настоящая семья?! Его почему-то не смущал тот факт, что женщина не позвала его выйти за ворота, чтобы обняться, ведь они не виделись два десятка лет. Антон не задался и другим вопросом: как узнала она его по прошествии столь долгого времени? Его сердце сладко саднило и настойчиво твердило, что все теперь происходящее не может оказаться ложью.

– Ну а ты как? Работаешь? – спросила женщина, как только закончила свой рассказ о младшем братике Антона.

– Ну да, – ответил Антон. Он почему-то вдруг застеснялся и боялся говорить, боялся, что скажет что-нибудь не то, и она уйдет.

– Ну… хоть платят тебе что-нибудь?

– Платят, – соврал Антон, потому что вот сейчас, например, у него и гроша за душой не было.

– Мммм, – промычала женщина. – Ты извини, что я тебя к нам домой пока не зову, ютимся, понимаешь, в однушке, а есть, бывает, совсем нечего. Малые, бывает, несколько дней без еды… Отец наш неделями пропадает, погуливает он… А я вот одна с детишками, перебиваемся… У меня же эта, инвалидность… Вот, чуть не побираюсь… Ты бы, это, денжонок нам не смог подбросить, немного, я бы яблок купила и муки, ребятам бы пирог испекла…

Антон сглотнул, – ему самому хотелось есть так, что сводило и скручивало кишки. Последний раз он ел еще утром, жидкую, водянистую кашу, а теперь стоял уже четвертый час, да и перелопатил он уже полдвора. Антон очень мучился голодными спазмами, а представив себе мамин яблочный пирог, теплое тесто, сочащееся рыхлым яблочным соком, он пошатнулся и чуть не потерял сознание. О еде ему лучше было не думать…

– Вы сможете прийти сегодня вечером, у меня с собой сейчас просто нет… – снова соврал он. В тот момент он не думал, что у него ни с собой, ни где-то еще вообще нет никаких сбережений. Перед ним стояла его мать, которая просила помощи, а где-то голодали его младшие братья и сестра, – и Антон решил, что он в лепешку расшибется, но денег достанет.

Женщина ушла осчастливленная. Антону вдруг так захотелось, чтобы она хотя бы подала ему руку, хотя бы немного поласкала его материнской лаской, потрепала бы его по щеке или волосам, пусть даже через решетку, поцеловала бы в лоб, – одним словом, подарила бы ему хоть немного тепла, которого у него никогда не было. Антон не помнил, чтобы к нему кто-нибудь когда-нибудь по-доброму прикасался, – разве что врач в детстве, когда осматривал его больную руку.

Антон был лишен не только общения, но и прикосновений, пусть даже бытовых, но таких важных в жизни каждого человека. «Если меня касаются, – значит, меня принимают». Антон не мог сказать о себе такое. Некому было просто пожать ему руку или ободряюще похлопать по плечу. Он ощущал себя в такой изоляции, что казалось, остальные люди отгорожены от него какой-то невидимой стеной, пробиться через которую не могли ни они, ни он.

Антон боялся первым нарушить этот барьер, не хотел навязываться людям. Порой его даже пугала эта сфера чувств и эмоций, и он говорил себе, что научился обходиться без нежностей. Поэтому то, что его мать ушла, даже не оглянувшись, он воспринял очень просто. «Конечно, ей нужно еще ко мне привыкнуть», – решил он.

Теперь Антону нужно было думать, где достать денег до вечера. Просить директора бессмысленно, – она сама весьма редко держала в руках живые деньги. Занять? Но у кого? У кухарок, у которых у самих семеро по лавкам? Забрать деньги у одних детей, чтобы отдать их другим? Да ему всё равно никто не занял бы, – знают ведь, что отдавать ему не с чего.

Но у Антона всё-таки был выход. Два года назад в детском доме делали ремонт, и он познакомился с одним рабочим из бригады, бывшим зэком, который отнесся к нему с участием. Этот бывший зэк в свободное время вырезал какие-то мелкие фигурки из остатков дерева. Поначалу Антон долго присматривался к этому творческому процессу, и понял, что зэк режет шахматные фигуры, да не простые, а все с каким-нибудь замыслом: белые фигуры у него становились славянами, а черные – татарами, то вдруг ангелами и химерами, то эльфами и гоблинами, – и резал он их всегда мастерски, несмотря на малый размер. Одним словом, помимо их прямого назначения, эти фигуры всякий раз рассказывали какую-нибудь историю или сказку. Зэк и сам был большим выдумщиком, с неистощимой фантазией, и всегда, когда что-нибудь вырезал, с чувством рассказывал какую-нибудь байку. Антон любил слушать зэка, хотя коллеги по строительному цеху не воспринимали того всерьез и по-доброму подтрунивали над ним.

Может быть, именно заинтересованность Антона привлекла к нему внимание мастера. Антон и слушал внимательно, и наблюдал пристально за каждым движением его пальцев.

– Хочешь научу? – спросил однажды зэк. Антон кивнул. Несмотря на то, что он был одноглазым и левшой, Антон схватывал все на лету и вскоре стал подавать большие надежды. У него были очень гибкие суставы, и инструменты, – примитивные и зачастую тоже самодельные, – просто плясали в его пальцах.

Пока в детском доме продолжался ремонт, зэк пестовал Антона и, в конце концов, научил парня всему, что умел сам. Расставались они тяжело, во всяком случае, Антон очень сильно переживал предстоявшую разлуку с человеком, который, пусть на короткое время, стал ему наставником и старшим братом. Но жизнь беспристрастно берет свое, дает и забирает, как меняла на рынке, – и совсем скоро зэка вместе с бригадой перевели на какой-то другой объект.

Перед тем, как распрощаться, он поделился с Антоном многими практическими хитростями: где брать материал, где потом сбыть товар, ниже какой цены не опускаться, а выше какой – не задирать, с какими людьми иметь дело и как их найти. Мозг Антона, с его нерастраченными резервами, как на диск, молниеносно записал всю информацию. Великолепная слуховая и зрительная память, даже на мелочи, была еще одним приспособлением, с помощью которого он выживал в этом мире…

Глава 6

У Антона как раз были готовы новые шахматы. Совмещать изготовление шахмат с основной работой было сложно, – и эти, к примеру, он делал около двух месяцев. Фигуры приятно пахли деревом и свежим лаком. Антон крутил их в руках, то и дело поднося к лицу и вдыхая их аромат. Он проделал это с каждой фигурой, даже со всеми пешками, хотя они были абсолютно одинаковыми. А пахли пешки точно так же, как король и ферзь. Казалось, что именно в этом Антон и хотел удостовериться.

Иногда Антон думал о том, что взялся за обработку дерева единственно из-за этого сладковатого запаха только что срезанной стружки, – для него это был какой-то первородный, умиротворяющий запах, который приятно щекотал и будил всё его нутро. Но и с этими фигурами предстояло вскоре расстаться. Ощущал ли Антон какую-то досаду от этого? Да нет, пусть теперь другие люди порадуются красоте. Он попытался представить, у кого в скором времени окажутся его шахматы. Почему-то на этот раз Антон увидел перед собой солидного, пожилого, но не дряхлого, а крепкого мужчину с благородными чертами лица и волосами цвета смеси соли и перца, – который будет играть в эти шахматы со своими внуками. Улыбнувшись всем им в своих мыслях, Антон отнес шахматы на рынок.

Сам он не торговал, – времени на это не было, потому что надолго отлучаться из детского дома было невозможно, – но зато знал людей, которые охотно покупали его товар. Это еще старый добрый зэк познакомил Антона с ними и научил, в случае чего, назвать его имя, – Прохор. Настоящее ли это было имя или кличка, – Антон не знал, но оно неизменно работало. Вот и сейчас Антону дали за его шахматы целую тысячу рублей, одной голубо-зеленой бумажкой, которые водились у него весьма редко.

Антону не было досадно, что супротив этой тысяче его шахматы продадут за две, а может, – и за три. Он понимал, что таковы правила рынка, – и принимал их. Деньги были той вещью, к которой он не испытывал малейшего трепета или привязки. Ну, деньги, и деньги! Бумажки… разве что красиво нарисованные… Антон достал из кармана купюру и с неподдельным интересом принялся ее рассматривать, крутить, смотреть на просвет на фоне заходящего октябрьского солнца.

Интересно, что у денег бешеный оборот, и вот эта купюра, прежде, чем попасть к нему, ежедневно проделывала невероятный путь: передавалась из рук в руки, кочевала из сумочки в сумочку, а оттуда – в барсетку, а оттуда – в карман… Но вот если неожиданно остановить на дороге прохожего и спросить, какой город изображен на тысячной купюре, – ответит ли он сразу, без промедления? Антон улыбнулся сам себе. Люди видят эти деньги каждый день, но для них они – нечто другое, чем просто красивые бумажки. Наверное, люди думают о других вещах, получая в свои руки деньги, – такое впечатление, что они в этот момент слепнут.

Ярославль… Красиво там, наверное, в Ярославле… Вот какой-то храм, а на обороте – часовня и памятник какому-то князю. Антон, к своему стыду, не знал, кому именно. Но вот, что удивительно: на деньгах, а изображен храм, – не для того ли, чтобы люди, получив в руки деньги, прежде всего думали о Боге? Благодарили бы Его, что не оставляет их своей милостью, и думали бы, как правильно своим доходом распорядиться?..

«Наверное, я – дурак, – что думаю о таких вещах!» – Антон досадливо потрепал самого себя по голове. Ему вдруг очень захотелось поехать в Ярославль, хотя бы на несколько дней, посмотреть на эту красоту собственными глазами…

Антон ждал мать и досадовал на себя, что не условился с ней о времени, а теперь непонятно, когда она придет. Но ожидание это было ему не в тягость, единственное, что тревожило его, – что встали все дела. Скоро ужин, но он помоет пол в столовой и почистит детскую обувь после. Главное, – собраться с силами и все успеть, и тогда к нему не будет никаких претензий. А сейчас у него было немного свободного времени, и Антон ждал, прохаживаясь по двору и то и дело бросая взгляд за решетку забора.

Ему нравилось ждать эту женщину, несмотря на ее отталкивающую внешность. Антону нравилось само это состояние – ожидания, ведь он никогда никого конкретного не ждал, и никто не ждал его. У него в душе жило эфемерное, перманентное ожидание того, что его жизнь когда-нибудь станет немножечко лучше, – но чтобы ждать конкретного человека, как члены семьи ждут встречи друг с другом, вечером, в уютной кухне за столом, – такого с ним никогда не было. А вот теперь и он мог ждать так же: днем – вечера, а с вечера начинать ждать утра, когда снова увидит её. Он же увидит её? Они же теперь будут видеться каждый день? А ночью она будет ему сниться…

Антон с гордостью сжимал в кармане заработанные им деньги. Ему и в голову не пришло разменять купюру и оставить что-нибудь себе. Конечно, ему хотелось есть, но, в сущности, он ни в чем не нуждался. Его семье деньги нужны были больше.

Антон в мыслях смаковал предстоящую встречу, он буквально дрожал, представляя, как она появится, как позовет его, как посмотрит на него, – одного теплого взгляда ему достаточно, чтобы до завтра быть на седьмом небе от счастья.

Всё случилось так, как он и ожидал: она возникла из мрака и, в точности, как днем, поманила его кончиками пальцев. Женщина так же слащаво улыбалась, только глаза ее были более мутные, – или ему это только показалось в вечерних сумерках. Антон, не находя, что сказать, просунул деньги сквозь прутья решетки, а женщина взяла их, как ни в чём не бывало, и спрятала в складках своего несуразного пальто. Потом потянулась к нему рукой и слегка потрепала за щеку, как делают, чтобы пожурить не совсем послушных детей. Во многих ее жестах нужно было разбираться, словно она их не всегда контролировала и выбирала не совсем подходящие к ситуации.

Но Антон встретил ее жест радостно, эта скудная ласка была для него самым лучшим вознаграждением.

– Ладно, пойду я, – спохватилась женщина, – я ж не сказала тебе: малой-то у нас приболел… Вот, сейчас пойду, куплю ему лекарств…

– А вы завтра придете? – с надеждой спросил вслед Антон. Странно, но он не мог начать говорить этой женщине «ты».

– Увидим, – бросила женщина в ответ и исчезла так же внезапно, как появилась.

Глава 7

На следующий день женщина не пришла. «Наверное, брат сильно разболелся, – решил Антон. – Сейчас пора такая, многие болеют». В их детском доме тоже все дети лежали больные. Они заболевали не потому, что переохлаждались, – гуляли они всего по два десятка минут в день. А потому что организм их был ослаблен и не мог сопротивляться инфекциям. Стоило кому-то одному притащить какую-нибудь бацилу, – и она подчистую косила всех воспитанников детского дома. Болели они долго, выздоравливали с трудом, было много рецидивов. В детском доме, одним словом, начался карантин.

Как ни совестно Антону было в этом признаваться, но он любил, когда назначался карантин. Даже само это непонятное слово вселяло в него недостойную радость. Ибо для него оно означало, что дети, хоть ненадолго, но оставят его в покое, что никто не будет к нему цепляться. Для него наступила долгожданная передышка, когда он мог позволить себе расслабиться, а не вздрагивать от каждого шороха за спиной.

Антон был в этом осеннем саду совсем один. Перед ним лежали листья, которые он сгреб в кучи, – их нужно было запалить. Но перед этим Антон делал странное: он падал на листья и зарывался в них лицом. Боже, как они пахли! Грибной прелостью и пряностями, мокрой землей и перезрелыми яблоками! Антон рассмеялся молодо, задорно, сам не зная отчего. В его смехе не было никакого смысла, – разве что одна радость бытия, неимоверного удовольствия, что он живет на свете! Разное ему пришлось пережить, увидеть, перечувствовать, передумать, но никогда, никогда не допускал он мысли о том, чтобы наложить на себя руки. Всё-таки жизнь была для него каким-то священным даром, – и не ему было ставить в ней точку.

Антон катался в листве и посмеивался над собой: будто и не человек он был, а какой-то зверек, волчонок, – и приходил в еще больше восторг от этой мысли! Вот если бы он был псом, – тогда бы он зажил, наслаждаясь полной свободой действий, играя весь день напролет. А, может быть, и до Ярославля бы добрался, ведь ему уже не нужен был бы билет. Он был уверен, нашлись бы добрые люди, которые дали бы ему поесть! Антон заметил, что люди охотнее кормят собак, нежели других людей. А в Ярославле он сел бы напротив какого-нибудь храма, запрокинул бы свою лохматую морду и, слегка подрагивая хвостом, часами созерцал бы красоту, воплощенную в камне!

Странные мысли посещали Антона иногда, наподобие вот такой метаморфозы с собакой. Антон знал, отчего это происходит: его почти ничем не заполненному мозгу нужно было о чем-то думать, – вот он и пускался в такие невероятные мысленные перевоплощения. Антон запалил листья. Влажные, они почти не горели, а только тлели, испуская шипение. И зачем нужно было жечь листья? Потому что директриса распорядилась. Наверное, так делали, когда она была маленькой. У людей почти все привычки – из детства. И они не меняется, даже если в один прекрасный день доказывается их ошибочность.

Мать пришла только через три дня, – как показалось Антону, более изможденная и еле стоявшая на ногах. Сказала, что, наверное, заразилась от младшего сына. При этом от нее резче, чем в прошлый раз, несло водкой, – но Антон не решился ей об этом сказать. Она, конечно, пила, и он знал об этом, – но что это могло изменить в его отношении к ней? Ему было жалко ее, потому что она губила себя, – но мог ли он хоть как-то на это повлиять? Она сама должна была найти стимул измениться, но если ни он, ни его младшие братишки и сестра не были таким стимулом, – то, увы, Антон уже ничего не мог тут поделать. Главное, что она поела сегодня и накормила детей, что они все были более-менее сыты, а все остальное – просто ненужная философия.

Мать снова попросила денег, Антон сказал, что, как и в прошлый раз, деньги будут вечером, но он отдаст их ей при одном условии: что она купит себе теплые колготы и перестанет носить калоши на босу ногу. Остальными деньгами она может распоряжаться, как ее душе угодно. Она пообещала. Странно, но они до сих пор разговаривали через решетку, как будто этот барьер был непреодолим, ну или, во всяком случае, ни тот, ни другой не решались его преодолеть.

Антон снова стал думать, где достать деньги. На шахматы рассчитывать не приходилось, – их изготовление занимало слишком много времени, а деньги нужны были сейчас. И он придумал, с той легкостью, с какой придумывал многие вещи. Конечно, Антон не продумал ни процент успеха своего предприятия, ни возможные последствия от него. О, нет, конечно, в этом не было ничего криминального, ну… или почти ничего. По натуре своей Антон не смел бы причинить людям вред. Он был способен лишь на мелкое хулиганство.

Антон открыл в себе некоторое бесстыдство только сейчас, – но у него была веская причина на это: он помогал своей семье, помогал, как мог. Так получилось, что он стал инвалидом, так почему этим немного не воспользоваться? Должен же он получить хоть какие-то дивиденды за свои страдания. Впрочем, он долго не думал, знал, что если будет долго решаться, спасует.

Антон просто вышел за ограду детского дома, подождал немного, пока наберет ход и поравняется с ним отъезжающая машина, – и обрушился на ее капот. Ему было страшно; он очень боялся удара и боли, которую тот мог причинить, боялся, что его затянет под колеса, если водитель не успеет вовремя нажать на тормоза. Вообщем-то предприятие его было рисковое, – а что еще ему оставалось делать?

Антон проделал свой бросок под машину достаточно посредственно, неуклюже и ненатурально. Но за рулем сидела женщина, и она так испугалась, что ни на секунду не усомнилась в реальности происходящего. Лежать лицом на асфальте было не очень приятно, но вот уже испуганная автолюбительница, нервно дыша и отбрасывая волосы с бледного, как полотно, лица, склоняется над ним и начинает ощупывать. Здорово! Антон медлил, прежде чем открыть глаз, – он просто хотел продлить удовольствие от того, что кто-то касается его.

Но нужно было приходить в себя.

– Молодой человек, что же вы побежали?! Нужно же было сначала по сторонам посмотреть! – вопрошала женщина. – Вас не учили в детстве, как нужно дорогу переходить?

Антон сделал вид, что чувства возвращаются к нему, тихонько застонал, открыл глаз и принялся тереть голову. Только сейчас женщина заметила, что у него что-то не так с правым глазом.

– Это я что ли сделала? – произнесла она дрожащими губами, полностью обескураженная. Антон снова испытал мгновения восторга. Не зря он решился на это мероприятие! Так редко кто-то волновался и переживал за него, хотя, конечно, незадачливая автовладелица больше переживала за свою шкуру.

– Да нет, это у меня давно.

– Ну слава Богу! – воскликнула женщина, облегченно вздохнув.

– Но вот с рукой что-то… не могу понять… Очень больно! – зашипел Антон и вроде как с усилием поднял свою обезображенную руку. Он сделал так, чтобы она оказалась прямо перед самыми глазами женщины. Его рука имела вид очень жалкий, как будто переломанная в нескольких местах. Конечно, если разглядеть ее внимательно, становилось ясно, что это не переломы вовсе, а следствие деградации суставной и костной тканей, – но Антон не позволил разглядывать его внимательно, здоровой рукой прикрыв больную и скорчившись от страданий.

– Давайте, я отвезу вас в больницу! – предложила женщина. – Здесь есть поблизости госпиталь?

Было видно, что она паниковала, – именно то, что было нужно Антону.

– Но вас ведь тогда привлекут к ответственности, а я не хочу так, это ведь не только ваша вина, это я выскочил на дорогу… Давайте, я сам схожу в травмпункт; я придумаю, что там сказать. Не волнуйтесь обо мне!

Такое благородство тронуло женщину, она немного успокоилась.

– Вы уверены, что сможете сами дойти? Может вас все-таки подвезти?

– Не стоит! Думаю, это просто ушиб, – ответил Антон, попутно размышляя, не переигрывает ли он. Женщина тем временем перекинула с плеча сумку, достала кошелек и, порывшись в нем, протянула Антону деньги. Там было много, – во всяком случае, по его меркам.

– Не надо, у меня есть, – буркнул Антон, как будто обидевшись.

– Возьмите! Мне так будет спокойнее, понимаете? Наверняка вам потребуются какие-то лекарства, перевязки…

В ее глазах светилась надежда… Надежда на что? Что он не откажет? Антон протянул руку и, словно нехотя, взял деньги…