Читать книгу: «На своем месте, или Новые приключения следователя Железманова», страница 3

– А почему вы хотя бы сына не подождали и не уточнили, покупал ли он дрова у этого человека или нет?

– Он так раздувал щеки, шо я ему поверила! Он таки же сумел сделать нужную морду, шоб я его поганые слова приняла за правду!

Циля Абрамовна долго возмущалась коварством Кокунина. Железманов сел писать протокол, записывая показания женщины попутно переводя с одесского на общепринятый русский. Когда документ был готов и подписан, неожиданно в дверях появился сам Каплан. Вид у него был встревоженный и взволнованный. Увидев следователя, он обрадовался:

– Господин следователь, слушайте сюда! Я сейчас встретил мещанина Федорова. Месяц назад я занял ему восемьдесят рублей.

– И он отказывается их отдавать? – не понял Петр Андреевич.

– Таки дело не в этом. Я Федорову занял восемьдесят рублей. Я! Я, а не этот жлоб Кокунин.

– А при чем тут опять Кокунин?!

– Таки он пришел к Федорову и начал гнать, шо я велел у него эти деньги получить обратно. Конечно, у этого Федорова голова всегда беременная, у него много детей, а денег нет. Вот он и соображает только на полголовы. Местами он совсем не думает. Таки он взял и отдал эти деньги Кокунину!

– То есть Кокунин обманул Федорова, убедив его отдать деньги, взятые у вас в долг, ему? – уточнил следователь.

– Да, этот жлоб взял моду жить за мой счет, – несчастный еврей расстроенно взмахнул руками и опустился на табурет.

– А когда это произошло? Вы мне точную дату назвать можете, когда Федоров отдал деньги этому Кокунину?

– Неделю назад, а сегодня я встречаю этого Федорова и решил спросить за долг, а он кинул брови на лоб и начинает разбухать, с какой это стати я взял манеру дважды один долг требовать. Я поначалу ничего не понял, но он стал настаивать, шо уже отдал деньги мне, но не мне самому, а этому гоныфу. Я хотел бежать до вас, но прежде зашел домой, а вы тута. Помогите, господин судебный следователь.

«Да, это талант особого рода. За несколько дней совершить несколько преступных действий, а одного человека облапошить дважды – это надо суметь! Пожалуй, мне ранее такие артисты в криминальном деле еще не попадались. Вопрос только, как его найти и как собрать доказательственную базу. Ведь скорее всего, как бы сказал Каплан, он сделал ноги. Ищи-свищи его теперь», – рассуждал Железманов, оформляя новые показания Каплан, затем допрашивая Абрама Каплана, который, впрочем, только подтвердил, что никаких сделок с Кокуниным не совершал.

– Я знаю за этого Кокунина, что он разный товар торгует. Он мне летом сено для козы предлагал, но я не стал с ним базар делать, – рассказывал Абрам на допросе.

– А почему? – не удержался от любопытства следователь.

– Если бы я был немножко больной на голову, то я бы подумал, а таки я ему не верю. Если мне сильно жмут карманы, то я бы нашел лучшее применение деньгам, – пояснил молодой человек.

Нашел Железманов и Федорова, с которого ловкий мошенник получил чужие деньги. Василий Федоров действительно производил впечатление недалекого человека. Замученный нуждой, житейским неурядицами (несколько детей при весьма невысоком доходе), он постоянно брал взаймы то у одного, то у другого. Отдавать получалось не всегда, кредиторы стучались в окна постоянно. Кому-то он отдавал быстро, а кого-то начинал водить за нос, постоянно вымаливая новые отсрочки. Во многом это зависело от личности кредитора: более решительным или обаятельным Василий отдавал быстрее, если сам кредитор оказывался недостаточно решительным, то ему свои деньги приходилось ждать дольше. Многие, если не могли сами повысить голос на незадачливого заемщика, то просили знакомых найти подход к Федорову. Поэтому визит обаятельного, но в тоже время решительного Кокунина, потребовавшего чужой долг, был воспринят как должное.

– Разве я знал, что это мошенник? – удивлялся на допросе Федоров.

– Не мешало бы самому было прийти к Каплану и отдать деньги, – резонно заметил Петр.

Железманов был уверен, что быстро найти ему этого талантливого мошенника не удастся. Он побывал в доме, где прохиндей снимал комнату, поговорил с соседями, сам лично съездил в Покровское, поговорил там с людьми, но найти каких-либо зацепок, где искать преступника, ему не удалось. Пока он размышлял, где и как ему можно поискать подозреваемого, на него свалилось еще одно дело.

Следующее утро служебного дня началось опять с вызова на место происшествия. В кабинет стремительно влетел унтер-офицер Рыбников, даже не приложил руку к козырьку, тут же объявил:

– Страшное преступление, ваше благородие! Надо срочно ехать.

– Что случилось?

– Нападение на почтовую карету. Ямщик и сотрудник почты убиты, мешки с корреспонденцией похищены.

– Где это произошло?

– Их на дороге нашли, недалеко от деревни Синец. Убили, возможно, ночью, но дорога ночью пустая, только утром проезжий один на них натолкнулся и сообщил в полицию.

Следователю пришлось срочно покинуть кабинет, заехать за Кауфманом (при осмотре трупов присутствие врача обязательно) и отправиться в дорогу. Конечно, это был не первый его выезд на труп, но все же… Убийства всегда порождали в нем не только злость, но в то же время чувство некоторой растерянности. Не потому, что не знал, как найти убийцу, а потому, что как бы он тщательно ни выполнил свою работу, это не изменит главное – отнятую жизнь уже нельзя вернуть. Если происходит кража, то можно найти украденное имущество или спросить его стоимость с виновного, если происходит драка и нанесены увечья, то с преступника можно стребовать деньги на лечение. А если человек убит, то это исправить нельзя. Даже если они найдут убийцу, даже если его вина получит подтверждение в суде, то для родственников погибшего изменить ничего нельзя.

Картину происшествия удалось сохранить почти без изменения. Только легкий снежок немного внес свои коррективы, а так убитые находились в той же позе, как их обнаружил случайный проезжий. Железманов приступил к осмотру. Тело ямщика свесилось с саней, шапка упала на землю. Мужчина упал на спину, его руки тянулись к земле, а широко открытые глаза смотрели в зимнее небо. На лице застыл испуг.

Молодой следователь по-особенному чувствовал свою ответственность. Он должен найти виновного, это его долг – и служебный, да и просто человеческий. Если он пошел на эту службу, получает за это жалование, то он обязан привлечь к ответственности душегубов. А вот получится ли у него это? Насколько хватит его знаний, профессиональных умений, таланта? Если он не справится, то на своем ли он месте вообще находится? Может, он ошибочно выбрал профессию? Может, ему надо было заниматься чем-то другим? – такие мысли у Петра появлялись время от времени, но это было не столько проявление профессиональной беспомощности, сколько отражение высокого уровня осознания значимости своей профессии для людей.

Работа следователя нужна не государству, а прежде всего – людям. Далеко не каждый, кто выбирал эту профессию в начале двадцатого века, осознавал это. Многих интересовала неплохо оплачиваемая служба по судебному ведомству, а должность судебного следователя рассматривалась как обязательная, пусть не очень приятная ступенька лестницы служебной карьеры, после которой можно будет выхлопотать местечко в окружном суде или в Петербурге в министерстве. Железманов стремился служить именно Закону и обществу, а не просто отрабатывать жалование, дожидаясь возможности перейти на другую, менее хлопотную должность.

Петр Андреевич постарался отключиться от философских мыслей и настроиться на работу. Он подозвал врача:

– Осип Сидорович, насколько я понимаю, ямщик умер от удара по голове чем-то тяжелым, вон на голове запеклась кровь?

– Не спешите, молодой человек, устанавливать причину смерти – моя работа. А ваша – найти того, кто это сделал, – несколько ревниво заметил врач. Однако после осмотра его выводы были аналогичны:

– Били тяжелым острым предметом. Скорее всего, небольшой топорик, удар нанесен с большой силой.

– Спасибо, – поблагодарил следователь и задал вопрос уже всем присутствующим: – Вот только где сотрудник почты?

– А он недалеко лежит, ваше благородие, – пояснил унтер-офицер. – Идемте, я покажу.

В сорока пяти саженях¹⁵ от повозки обнаружился труп почтового служащего Беляева. Он упал лицом вниз, на спине на тулупе виднелись два темных пятна – следы от выстрелов.

– Входные отверстия большие. Почти с пятнадцатикопеечную монету, – пояснил подошедший врач.

– Что это значит? – смиренно поинтересовался Железманов, хотя кое-какие догадки у него уже были. Просто не стал лишний раз затрагивать самолюбие Кауфмана. Все же его прямой обязанностью является принимать больных, а не мотаться по трупам. Надо ценить желание помогать следствию почти бескорыстно: казенное вознаграждение за такие исследования нельзя назвать большим.

– Стреляли с большого расстояния. На одежде нет типичных для выстрела в упор следов, можно выстроить предположения о типе оружия. Калибр большой.

– Охотничье ружье?

– Правильно, молодой человек. Самый распространенный вариант, – снисходительно одобрил врач.

Петр Андреевич стал осматривать следы на снегу, стараясь восстановить картину происшествия.

«Преступников опять было двое, только на этот раз они были вооружены: у одного был топорик, у второго ружье. Наверное, вначале погиб извозчик: повозку остановили, ударили ямщика топором по голове, а Беляев кинулся бежать, и тогда в него выстрелили. Хорошо стреляет этот тип, попасть в бегущую мишень в темноте – это надо уметь. Возможно, он занимается охотой. А отпечатки на снегу напоминают те, которые были в случае с Уваровым. Тоже оставлены двумя рослыми людьми. Хотя это не доказательство. Рослых людей не мало», – рассуждал Петр.

И вдруг у него возникло ощущение дежавю: вдоль дороги, буквально рядом, лежало небольшое поваленное деревцо. «Скорее всего, его бросили поперек дороги, чтобы остановить путников, как и в случае с Уваровым», – подумал Петр. Потом он стал осматривать окрестности. Недалеко у дороги, у поваленного дерева, он нашел несколько окурков. Они были очень похожи на те, которые были найдены на месте нападения на Уварова.

«Вот теперь четко ясно, что действовали одни и те же. Где-то, небось, и лошадка была привязана с плохо прибитой подковой», – мелькнуло в мозгу у Петра. Он подозвал унтер-офицера и дал указание:

– Осмотрите все окрестности, может, еще что-то найдете. Особое внимание на следы лошади. Как найдете, зовите.

Сам же следователь приступил к составлению протокола. Через несколько минут раздал радостный возглас унтер-офицера:

– Нашел, я следы нашел!

Следователь бросился на возглас. Около сосны также обнаружились нужные улики: утоптанный снег, на сучке дерева характерные полоски от привязанных поводьев. И опять же Петр Андреевич отметил след косо прибитой подковы.

– Ваше благородие, а почему они привязывают лошадь в одном месте, а сами ждут в другом? – спросил Рыбников.

– Лошадь привязывают дальше, чтобы ее ржанье не выдало засаду на дороге, а сами они занимают пост поближе к дороге. Как знать, может, они не каждую повозку останавливают. Бедные крестьянские сани пропускают. Ждут, когда кто-нибудь на тройке или четверке лошадей поедет¹⁶, – пояснил Железманов.

Не было обнаружено самого главного: мешков с корреспонденцией. Но найти их никто и не рассчитывал. Было очевидно, что нападение и убийство двух человек совершено из корыстных мотивов.

– Интересно, а много денег в этих мешках было? – задал еще один вопрос любопытный унтер-офицер.

– Это я в почтовом управлении узнаю. Сколько бы ни было, это не стоит жизни двух человек, – вздохнул Петр Андреевич.

Когда осмотр был вроде бы закончен, обнаружилась еще одна находка. На дороге Петр Андреевич неожиданно чуть не упал: каблук его сапога поскользнулся, увлекая своего хозяина на землю. Восстановив равновесие Железманов нагнулся посмотреть, на чем он поскользнулся. Из снега выглядывала желтая точка. Молодой человек взял веточку, чуть копнул и извлек из снега небольшой желтый шарик. Шарик был из стекла со сквозной дырочкой. Петр Андреевич и все присутствующие с удивлением уставились на необычный предмет, стараясь понять, какое это может иметь отношение к почте или к процессу грабежа. И только через некоторое время до всех дошло, что держат в руках самую обычную бусину.

Носить украшения женщины начали в глубокой древности, на них возлагалась роль оберегов: бусы, серьги, колты, браслеты, подвески должны были не просто украшать свою владелицу, но и защищать от злых духов. И даже когда вера в духов ослабла, украшать себя все равно осталось потребностью женщин, трудно представить представительницу женского пола любого исторического периода, которая была бы абсолютно равнодушна к украшениям. Женщин начала двадцатого века это тоже касалось. У кого хватало денег, те носили украшения из золота и серебра, да еще с драгоценными камнями. Дамы с более скромным доходом довольствовались украшениями из дерева и стекла. Их обязательно не забывали положить к себе в короб коробейники, ходившие по деревням и предлагавшие свой товар. Можно было не сомневаться, что этот товар будет распродан обязательно: украшений, как и масла в каше, много не бывает. Обязательно деревенские модницы все разберут.

Вот только что бусина делала здесь – посредине сельской дороги? Среди грабителей была женщина? В принципе, можно допустить и такое. Хотя следы на месте происшествия были широкие и оставлены явно рослыми людьми. А что, не бывает рослых женщин с большой ступней? «Есть женщины в русских селеньях», – вспомнилось Петру Андреевичу. В конце концов, может, поэтому грабители не разговаривали: голос выдал бы женщину обязательно! А может, это случайная находка? Дорога не такая уж пустынная. Рядом деревня Синец, может, кто ехал и потерял. Только как так получилось, что посредине сельской дороги валяется одна-единственная бусинка? У сельской модницы нитка в бусах лопнула? С чего это вдруг? Ну ладно, это проверить можно. Следователь позвал Рыбникова:

– Бери бусину, езжай в Синец и поспрашивай местных баб: может, кто и опознает свою потерю. Вези владелицу тогда ко мне.

Рыбников кивнул головой и поехал выполнять указание, а сам следователь отправился в почтовое управление, где его встретили взволнованно:

– Как же так, господин следователь? Отродясь у нас такого не было! – сокрушался начальник почтового управления Кириллов.

Железманов понимал эмоции начальника, но ему нужны были факты:

– Что собой представляли почтовые отправления, которые были у вашего сотрудника? Кстати, как его фамилия? – начал он допрос.

– Кузнецов. Павел Кузнецов. А был у него мешок обычной корреспонденции, ну писем обычных. А кроме того, двадцать семь билетов государственного казначейства, посланных из Пронского уездного казначейства, на сумму одна тысяча триста семьдесят девять рублей, денежных документов на сорок девять тысяч триста семьдесят один рубль, посылок на сорок рублей.

– Серьезная сумма! – протянул следователь. – Скажите, а это была обычная ценность всей украденной корреспонденции? Обычно сколько приходилось возить?

– Да как вам сказать. Раз на раз не приходится. Обычно бывает немного меньше. Но и это не самая большая сумма, которую нам приходилось доставлять. Бывали более дорогие отправления.

– Часто?

– Что часто?

– Ну, более дорогие отправления?

– Трудно сказать. Да регулярно бывают и более дорогие отправления. Где раз-два в месяц.

– А есть какая-нибудь закономерность, ритмичность этих дорогих отправлений? Может, существуют какие-то регулярные дорогие отправления?

– Нет, никакой регулярности. Мы же что делаем? Возим то, что сами люди отправляют. А как им захочется?! Кто знает? Можно сказать, что перед большими праздниками почтовых отправлений становится больше. Только больше не всегда значит дороже. Мы можем вести несколько мешков, стоимость которых весьма невелика.

– А многие знают, на какую сумму отправляется корреспонденция?

– Знает сотрудник, который едет. Знаю я. Но по большему счету эта информация у нас не является абсолютно закрытой.

– Хорошо, а что вы скажите про погибшего Кузнецова? Он давно у вас работает?

– Давно, лет семь уже, наверное.

– И что можете сказать про него? Он хороший сотрудник? Судя по всему, вы ему доверяли?

– Конечно, доверяли. Он за всю службу себя зарекомендовал с самой лучшей стороны. Такой благонадежный сотрудник был. Всегда аккуратный, не пил совсем. У него никогда никаких нареканий не было.

– А семья у него есть? Он женат?

– Да, женат. Трое детей у него. Вот как им сейчас туго придется!

– Да, жалко их. Вы уверены, что у вашего Кузнецова никаких вредных привычек не было? Тайн там, может быть?

– Да нет, не было. Точно вам говорю не пил он. Я его никогда пьяным не видел. У нас пьяниц разве с такими поручениями отправляют?!

– Ведь я не только пьянство имею в виду. Ну, знаете, разное там может быть. Например, может, в картишки любил поиграть. А может… – тут Железманов слегка запнулся, не зная, как деликатнее выразиться. Ему не хотелось оскорблять память о погибшем, но в то же время, как следователь, он был обязан проверить все. Лишняя щепетильность может быть вредной для следствия. Работа у него такая – вскрывать даже самые интимные стороны жизни людей. – Может, женщина у него была? Роман на стороне?

– Да как вы такое могли подумать, господин следователь? Вы человек молодой, и негоже вам напраслину на человека возводить, – возмутился Кириллов.

– Я никакой напраслины не возвожу. Я просто спрашиваю. Вы поймите, я просто обязан проверить все, в том числе и такие неприятные версии. И на данный момент я только хочу узнать, вам ничего такого подобного про вашего сотрудника не известно?

– Нет, не известно. А почему вы, молодой человек, так много расспрашиваете про Кузнецова? Он же погиб. Вы же не думаете, что он в этом замешан? Как же он может быть в этом замешан, если он погиб? Не мог же он согласиться участвовать в преступлении, в котором ему уготовлена участь покойника?

– Все бывает. Бывает, что злоумышленники договаривают о деле, а потом соучастники убивают одного своего подельника или один убивает всех своих подельников. Опять же я не утверждаю, что в данном случае было именно так, я просто задаю стандартные вопросы для таких случаев. Я обязан так поступить. Вы же проверяете документы, когда выдаете дорогую посылку?

– Да, обязательно. Таковы правила, иначе возможны хищения, – согласился начальник.

– Вот и у нас свои правила.

– И все же я настаиваю, что наш сотрудник не мог быть причастен к этому ужасному преступлению.

– Скажите, а другие сотрудники вам кажутся такими же благонадежными, как и погибший?

– По совести сказать, мне не очень нравиться Петров. Он у нас работает на развозе корреспонденции.

– А почему он кажется вам не совсем благонадежным?

– Ну, он такой… Шуботной какой-то. В церковь совсем не ходит. Один раз даже сказал по этому поводу, что по нему лучше поспать как следует, чем ни свет ни заря на службу идти.

– И все? Пьет он?

– Не особо. В праздник, конечно, может крепко за воротник заложить. Но на службе под градусом не появлялся.

Железманов выжал из допрашиваемого максимум информации. Получилось не так много. Сам следователь тоже не очень верил, что Кузнецов причастен к преступлению. Но его служебный долг обязывал не исключать такой возможности.

«Надо дать поручение полиции все как следует проверить про служащих почты. Особливо про этого шебутного Петрова. Конечно, отсутствие крепких религиозных убеждений – не есть свидетельство неблагонадежности. Сколько известно случаев, когда набожные совершали преступление. Но „за алиби“, как сказал бы Каплан, с этим Петровым поболтать надо», – рассуждал Петр Андреевич, определяя векторы дальнейших поисков.

Домой молодой человек пришел очень усталый и в мрачном расположении духа. Два трупа, две загубленные человеческие жизни. И все ради денег. Тимофей почувствовал состояние своего двуного и уселся рядом, напевая песенку. Петр взял лохматого друга и стал поглаживать пушистую спинку.

«Банда перешла к убийствам. С чего это вдруг?» – думал он о результатах сегодняшнего дня.

Короткое «мяу» обозначало вопрос. Скорее всего, Тимофей требовал доказательств того факта, что действовала одна и та же банда.

– Так это очевидно, рыжий, – даже удивился Петр несообразительности лохматого. – Очень много похожего: подкова лошади, брошенное поперек дороги дерево. Да и с чего это вдруг в одном месте появиться сразу двум таким наглым бандам?

Петр Андреевич жил не в самое трудное время: тогда и в самом деле банды не попадались косяками. А вот что было явно новым, так это подозрение на участие в деле женщины. Нельзя сказать, что все подданные Российской империи женского пола были законопослушными дамами, но участие в грабежах было скорее мужским преступлением, чем женским. Впрочем, подмигивание зеленых глаз Тимофея обозначало, что двуногие женского пола и в самом деле бывают вредными. Некоторые и веником угостить могут. Взгляд зверя был направлен в сторону кухни, где гремела кастрюлями Прасковья. Хотя пока насчет бусины ничего не ясно. Вдруг и в самом деле случайная потеря. Однако версия об участии женщины укрепилась, когда в квартире Железманова появился Рыбников с докладом:

– Всех опросил, ваше благородие. Всем бабам показывал, никто не признался. Говорят, ни у кого таких бус нет.

Выходит, версия об участии женщины в разбое подтверждалась. Довольная морда кота словно говорила: «Ну вот, а ты сомневался».

От служебных дел молодой человек решил перейти к личным. На столе белел конвертик, это было письмо из дома. Письмо было от сестры Лизы.

Родом молодой человек происходил из Твери. Отец его – отставной военный – рано умер, оставив сиротами сына Петра и двух его младших сестер Катю и Лизу. Удержаться на плаву помог дядя – брат матери. Он служил чиновником в далеком Питере, был человеком сухим и строгим. Особо племянников не баловал, считал, что его долг – помочь выйти им в люди, встать на ноги, а далее дети должны добывать себе кусок хлеба сами. В этот рецепт семейного долга входило представление о необходимости помочь получить (то есть оплатить) хорошее образование, причем это касалось и девочек.

Петр и его сестры имели возможность учиться в лучших частных гимназиях Твери, потом юноша смог стать студентом одного из самых престижных учебных заведений Российской империи – детища великого Ломоносова – Московского университета. Он выбрал юридический факультет. Его сестра Катя затем поступила на Бестужевские курсы¹⁷ и посещала лекции на историко-филологическом отделении. Теперь выбор жизненного пути предстояло сделать самой младшей в семье – Лизе. Она в этом году заканчивала гимназию и тоже мечтала о высшем образовании. Дядя поддерживал стремление племянника и племянниц к высшему образованию и даже обещал оплатить его. Правда, в этом был и меркантильный расчет: образованная женщина может содержать себя сама, не рассчитывая не материальную помощь родственников, богатое приданное и прочее.

Однако обе сестры хотели грызть гранит науки не ради моды или будущего жалованья. Как и старший брат, да и как многие молодые юноши и девушки в то время, они задумывались о своем месте в жизни и хотели не просто жить, а быть полезными людям. В этом плане письма Лизы были полны сомнений и рассуждений: девочка металась между профессией педагога и врача. Подтолкнул к этому ее брат, написав несколько месяцев назад письмо о нехватке медицинской помощи простым людям.

«Милая Лизонька, мне очень радостно, – писал он сестре, – что ты стремишься быть полезной. Я могу назвать несколько профессий, которые нужны людям. Прежде всего, это профессия учителя. Мне часто приходится беседовать с крестьянами, многие не умеют даже писать и читать, а те, кто умеют, все равно необразованные. Этим пользуются очень многие. Необразованному человеку можно внушить все что угодно, его легко обмануть, толкнуть на плохие поступки. Кроме того, для наших крестьян очень важен труд агрономов и ветеринаров. Квалифицированные советы в этой области помогли бы нашим сельским труженикам поднять урожаи и тем улучшить свою жизнь. А особо, дорогая моя Лизонька, крестьяне нуждаются в грамотной медицинской помощи. Ты просто не представляешь, как невежественны наши крестьянки в плане сохранения своего здоровья. Большинство из них никогда не сталкивались с нормальной акушеркой, а в случае родов (коих за их жизнь может быть до двенадцати-пятнадцати) обращаются к необразованным повивальным бакам, невежеству коих просто удивляешься. А сколько детей погибает в первые же годы жизни и только потому, что их матери лишены возможности принести ребенка в случае болезни к врачу!»

Девушка загорелась профессией врача, но теперь Петр испугался за сестру: мало того что учиться тяжело, надо ходить на вскрытия, заниматься в анатомичке, так еще работа тяжелая и непосильна порой и мужчинам. В любую погоду, в любое время года и суток врач должен выехать на помощь больному. Приходится отказываться от личных планов, преодолевать собственную усталость. Причем врач обязан оказывать помощь абсолютно каждому: и образованному интеллигенту, и неграмотному рабочему в бараке, где вонь и грязь, бегают тараканы и мыши, а сам пациент грязен, пьян и груб. У Кауфмана, например, хватало и моральных, и физических сил тащить такую миссию, но он мужчина, а не хрупкая девушка. Плюс еще косность общества.

«Милая сестричка, я уже начинаю жалеть, что разбудил так глубоко твою душу. Далеко не все готовы вверить заботу о своем здоровье или здоровье своих близких именно женщине. Я слышал, что были случаи, когда женщину-врача просто не подпускали к пациенту. Сможешь ли ты выдержать все это? Я советую тебе как следует это все обдумать», – выводил Железманов в своем новом письме сестре.

В ответном письме Лиза выражала уверенность, что сможет преодолеть все, и просила в начале лета, когда закончатся выпускные экзамены в гимназии, сопровождать ее в Петербург, чтобы вместе подать документы в Женский медицинский институт. Тогда было очень важно продемонстрировать, что выбор молодой особы, пожелавшей стать медичкой, поддерживается семьей. Петр долго не мог уснуть – на этот раз из-за переживаний за сестру. Верный Тимофей тоже не спешил убыть в царство Морфея, суетясь рядом, негромко мурлыкая, стараясь успокоить своего двуного и убедить его, что при упорстве и желании можно преодолеть все: и сложность учебы, и трудности работы, и косность общества.

Петр уснул только под утро, а на следующий день его в кабинете ждал сюрприз. Буквально через двадцать минут после начала присутственного времени на пороге кабинета появился Савельев.

– Вот, господин судебный следователь, я его привел, – прорычал он и фактически втолкнул в помещение рыхлого молодого человека, крепко держа его за воротник.

– Я не понял, это кто? – опешил Железманов.

– Так, ваше благородие, вы его видеть желали. Федька Кокунин – собственной персоной. Сегодня с утра на работу явился как ни в чем не бывало, мошенник.

Предела человеческого нахальства не существует!

– Я не мошенник, за что вы меня? Я ни в чем не виноват, – бултыхался в руках своего работодателя Федор.

– Ладно, отпустите его, – несколько пришел в себя Петр Андреевич. – Отпустите. Сейчас во всем разберемся. Давай присаживайся, Федор Кокунин.

Савельев нехотя отпустил своего работника, а тот недоуменно озираясь присел на стул. Впрочем, буквально за несколько секунд к нему вернулась былая уверенность. Он пригладил растрепанные кудри, одернул тулуп и даже позволил себе вольготно развалиться на стуле.

– Господин следователь, как представителя закона я прошу вас оградить меня от необоснованных обвинений. Я человек образованный и знаю, что до суда никто не вправе навешивать на других ярлыки и называть преступником, – заносчиво произнес он.

– Ну, напрасно вас никто ни в чем обвинять не будет. Господин Савельев, я вам очень признателен за помощь, вы можете подождать в коридоре, а с вашим работником мы побеседуем, – остудил накал напряжения в помещении Петр Андреевич.

Савельев несколько растерялся от предложения выйти. Он был уверен, что если он доставил к следователю подозреваемого, то ему тут же предложат принять участие в допросе. Сделал такое важное дело, а теперь не нужен. Он даже попытался возмутиться:

– Ну как же так, он меня же ошельмовал.

– Сейчас во всем разберемся, допрашивать одновременно лиц, проходящих по одному и тому же дело, не положено. Ждите в коридоре, может, еще ваше участие пригодится, – кнутом и пряником одновременно следователь выпроводил Савельева за дверь.

– Так, значит, вы и есть Федор Кокунин, к которому у меня столько вопросов и которого я и ваш хозяин уже несколько дней ищем? – повернулся Железманов к молодому человеку.

– Ну я, а чего меня искать? Я ни в чем плохом таком не замешан, – парень искренне пытался изобразить недоумение, и у него это, кажется, даже получалось. Со стороны могло показаться, что перед следователем сидит человек, который совершенно случайно оказался в орбите следственных действий. Однако даже при небольшом опыте Железманов не мог не почувствовать фальшь в этих словах:

– А где же вы были несколько дней? Вас на службе с двадцатого ищут!

– Да я хозяину уже объяснил, что ездил по своим делам, все равно у него сейчас никаких важных дел нет. Он, душегуб, проклятый, только три шкуры драть умеет, а понять образованного и культурного человека не может. Сам-то только три класса, небось, закончил.

– Сколько бы ни закончил, но я так понимаю, что если нанялся на службу, исполнять ее надо исправно, – логично заметил Петр. – Ладно, вопросы о вашей службе вы будете обсуждать не со мной. У меня к вам более интересные вопросы и у меня их много.

– Да какие? Какие ко мне могут быть вопросы у следователя, да еще в большом количестве?

– Даже не знаю, с чего начать, – это сомнение у следователя не было наигранным. Сразу три заявления на одного человека – с таким он еще не сталкивался. Поэтому решил начать с продуктового вопроса, благо Савельев ждет за дверью, если надо, очную ставку будет легко организовать.

– Вы двадцатого ноября покупали продукты у Михайлова?

– Да я даже не помню, меня Савельев как савраску гоняет, всего не упомнишь, – начал юлить допрашиваемый. – Вы у Савельева спросите, он мне продукты покупать поручал?

– А я уже спросил.

– И что?

– И ничего. Ваш хозяин действительно не давал такого поручения, но товар вы покупали. На триста сорок пять рублей съестного набрали. Это может подтвердить Михайлов.

– Да как же я покупал, если мне такого поручения не давали?