Читать книгу: «Волейбол», страница 4
Пока не видит.
Стопка
Всхлипывания в раздевалке никак не прекращались. Пименов влил в Щагина уже полбутылки, но чем больше водки оказывалось в добродушном пухляше, тем длинней и бессвязней становилась его история.
– А я так злился на неё, так злился! Ну вечно же не вовремя звонит! Каждый день! И болтай с ней три часа о какой-то фигне!
Васильчиков успокаивающе похлопывал либеро по плечу. Якушев сидел с другой стороны, теребя снятый с одной ноги наколенник и молча слушая. Михеев стоял над ними, опёршись на шкафчик, время от времени кивал и прикладывался к бутылке. Пименов руководил процессом, задавая наводящие вопросы и следя за уровнем водки в крови каждого.
– Ну вы же знаете этих стариков! – продолжал Щагин, – это покажи, то расскажи, это купи, то почини, здесь помоги, девушку найди, на выходные приедь… а у меня своя жизнь!
И только Гусев спокойно переодевался в дальнем углу.
– Я её постоянно сбрасывал! Сбрасываю – а она звонит! Я говорю: я занят, – а она опять звонит! Я снова сбрасываю!
Собрав вещи, Гусев хлопнул дверью шкафчика и быстрым шагом отправился на выход, мимо пьяного сборища уставших игроков.
– А потом номер незнакомый какой-то… я говорю алло… а мне говорят… говорят… нашли… три дня дома лежала… мёртвая…
Невнятная речь с жалобными всхлипываниями перешла в пьяные слёзы.
– Ревёшь, как баба, – бросил на ходу Гусев.
Что-то больно врезалось в плечо. Это Пименов перегородил дорогу. Наклонился, сверля глазами, почти в упор.
– Какое же ты дерьмо, Гусев.... – тихо, но чётко прошипел он. – Связующий от Бога, а как человек – дерьмо.
Словесная подача попала в блок. Тот даже бровью не повёл, только посмотрел на помеху снизу вверх. Но так, как будто это он был выше. И правее.
– Да ну? – хмыкнул Гусев, сузив серые глаза. – Я что, один за деньги играю? Всем платят. И тебе, и Щагину. Так чего истерить? Здесь раздевалка, трибуны со зрителями остались там.
Связующий указал в сторону площадки, и, в полной тишине, не замечая тяжести пяти пар глаз, вышел, захлопнув за собой дверь.
Дужка
Дома так темно и тихо, что Сергей решает – Катя ещё не пришла. Не включая ламп, кроме одной, устало стягивает ботинки, кидает в угол, проходит на кухню. Ставит на стол бокал, поворачивается к графину, и вздрагивает: у открытого окна спиной к нему неподвижно стоит тусклая тень.
– Лучик? – Растерянно говорит он. – Что ты… Я думал, ты ещё там.
Штора, тронутая ветром, кажется живее женской фигуры рядом. Тикают часы на стене – их подарила тёща на свадьбу. Слишком громкие, с глупыми вычурными вензелями, совсем не вписываются в интерьер, но не обидишь же Катину маму. Глядя в черноту ночи, покрытую россыпью ярких точек чужих окон и уличных фонарей, жена произносит:
– Конкурс закончился.
Всё так же, стоя спиной к нему. Не голос – шелест, отчуждённый, глухой.
– Разве? Первый тур только… – слова застревают, как чёрствый сухарь. Что-то не так.
Почти пируэт. Яростный, резкий, но всё же танцующий разворот. Сначала кажется, что её глаза светятся, но это горящая в коридоре лампа отразилась в слезах.
– Первый тур! И последний! Как ты мог?!
Тонкой женской рукой гнев сметает бокал со стола. Тот извергается осколками, столкнувшись с плиткой на полу.
– Мог что? – злится Сергей. – Я там был! Ты хотела, чтобы я пришёл, и я нашёл способ!
– Один балл! Как ты мог поставить один балл из десяти? Думал, я не узнаю, кто меня засудил?
Место в жюри для спонсора. Он забыл сказать Кате, посоветоваться. Можно было не приезжать, справились бы и без него, но другого повода выбраться с работы не нашлось.
– А сколько я должен был поставить? Десять? Чтобы все решили, что я купил своей жене этот конкурс?
– Зато теперь все решили, что твоя жена – неудачница, которую муж хочет запереть дома! Из первого тура вылетают только школьницы-неумёхи, ты мог поставить хотя бы два! Два! Два… два… два… из десяти… этого бы хва…тило…
Последние слова не разобрать – они захлёбываются, тонут в слезах. Катя закрывает лицо руками и падает на колени, в осколки.
– Кать… ну прости… я не знал… не подумал, что вообще повлияю… – Сергей пытается её поднять, прижать к себе, удержать содрогающиеся от рыданий плечи. – Это всего лишь дурацкий конкурс, будут другие… ну, Кать…
Тикают часы, от слёз мокнет рубашка, от крови – платье и пол.
Не всё получается простить.
