Читать книгу: «Привычка к войне», страница 3

Глава 9. Охотник

Первое письмо мне принес Хойко.

Мы пилили дрова. Большая часть нормы уже была выполнена, когда за моей спиной раздался его тихий, лишенный эмоций голос.

– Здравствуйте, сержант, товарищ Андрей.

Я не мог поверить глазам.

Хойко одет был в малоношеный натовский камуфляж, поверх которого красовалась криво штопаная снайперская разгрузка. СВД стволом вверх болталась за спиной. Сомнений не было – Хойко службу несет в разведвзводе.

– Здравствуй, Три Икса.

Прозвище к нему прилипло в Новокузнецке. Как еще можно было прозвать человека, в чьем военном билете написано: «Хойко Хасеромович Харатетто, национальность: хант», стрелял который навскидку, невероятно точно, вызывая неподдельное восхищение офицеров?

Призвался Хойко в возрасте 25 лет, но выглядел глубоким стариком. По-русски сначала говорил совсем плохо, но когда освоился и разговорился (по его национальным меркам) – над ним начали смеяться.

– Отец – сильный охотник, – бывало невпопад начинал он свою ни к кому не обращенную речь, – я тоже сильный охотник. Оленей много у меня. Жена нет, я богатый. Вертолет прилетел, сказал – Хойко надо в армию иди. Ружье не бери, сказал, в армии есть ружье.

Уже на этом месте половина слушателей давилась от смеха, а Хойко продолжал рассказ своим бесцветным тихим голосом.

– Сказал, садись, Хойко, в железный вагон, через два дня придет начальник, скажет куда дальше идти. Никогда я вагон не видел, откуда мне знать, что в вагоне туалет бывает? Два дня на доске лежал…

В этом месте он отрывал свой взгляд от пола, начинал тихонько смеяться и хлопать ладонью по колену. Слушатели в это время валялись по полу.

Я не смеялся. Хойко это видел.

Из Новокузнецка его забрали внезапно. Взводник пояснил нам, что оленеводов на войне ценили всегда. За выносливость ценили, за неприхотливость, за врожденное стрелковое мастерство.

И вот теперь Хойко нашел меня, сел на чурку и начал говорить.

– Разведка в Ханкале почту взял. Когда едем, командир письма смотрит. Смотри, Хойко, с твоей части письмо, Новокузнецк. Я смотрю, говорю: это хороший человек, я его искать стану. Вторая рота пришел – дневальный говорит: Андрей дрова пилит. Вот, я тебя нашел.

Хойко достал из кармана письмо, и подал мне его, держа как большую ценность двумя раками.

– Спасибо тебе, Хойко. Ты – добрый человек.

– Андрей, когда ты приехал?

– Дней двадцать назад. А ведь нас трое с нашего призыва приехало. Ты помнишь Сухраба и Женьку?

– Вы, русские, все одинаковые. Я своих оленей меньше путаю, чем русских.

Я понял, что Хойко шутит. А если шутит – значит все у него хорошо.

Глава 10. Глупость

Мама, когда писала это письмо, еще не знала, что я уехал. И поэтому письмо жгло мне руки и что-то еще внутри. Я писал ей из Новокузнецка, в письмах старался по возможности мягче подвести ее к факту, что едут все. Я писал, что возвращаются все, и с деньгами, и срок службы сокращается вдвое и сам почти верил написанному. В последнем письме из России, кратком, нацарапанном в спешке, я даже не смог сказать точно – куда именно еду. И забыл попросить прощения.

Я читал неактуальные вот уже больше месяца новости о погоде, о домашних заботах моих родных, об урожае, но думал о другом. В батальоне сегодня была только одна тема для дум и разговоров.

Утром, когда батальон стоял на разводе, со стороны Червленой раздался взрыв. Штабные переглянулись и Имамгуссейнов помчался в дежурку. Заголосили носимые рации «Эрика». В строю шептались и переглядывались. Развод закончился без марша, роты ушли по расположениям. Оркестр остался недоволен.

Подорвался грузовик, который вез новые бронежилеты. Подорвался на дороге, не доехав до батальона четыреста метров. Подорвался на повороте, наехав на нажимной фугас задней тележкой полуприцепа. Подорвался после того, как тридцатью секундами ранее над фугасом проехал БТР сопровождения, в котором ехал Хойко и еще десяток народу с разведвзвода.

И вдруг оказалось, что ВСЁ – правда. Рассказы батальонного замполита о вреде пьянства, заключается которое не в том, что пить вредно, а в том, что не все гонцы вернутся. Что все местные – потенциальные агенты боевиков, что за батальоном наблюдают постоянно, что однажды могут и напасть. И то, что севернее Терека официально нет боевых действий – еще не гарантия того, что какая-нибудь железяка не прилетит тебе в голову.

По понедельникам на разводе объявляли Цифру. Не ту цифру, которая является ночным цифровым паролем, другую. Понедельничная цифра варьировалась в пределах 15, однажды на моей памяти была 22. Ноля не было ни разу.

Цифра говорила о том, сколько военнослужащих Российской Армии в Чеченской республике погибло за истекшую неделю.

Мало кто из нас принимал Цифру всерьез. А может – это была простая юношеская бравада. Говорили друг – другу так:

– Дебилы какие-нибудь по нужде в незнакомые кусты ходят, под ноги не смотрят – растяжки собирают.

– Броник надо носить! Если в башку не прилетит – остальное зарастет.

– Военных в Чечне сколько? Много. Да и сама Чечня – большая. По одному в день стрелять будут – до меня очередь долго не дойдет.

Мало кто из нас осознавал тогда, что всей земли Чеченской – за века кровью пролитой, огнем жженой, сапогами служивых людей топтаной-перетоптаной – всего-то сто десять на сто семьдесят километров из края в край. И что смерть и математика – две большие разницы.

Я читал письмо, и понимал, что совершил самую большую глупость в жизни.

Глава 11. Сникерсы

Из-за новых бронежилетов вышла небольшая возня. Было их два вида: «Кора-Колун» и «Коррунд-В». Первый представлял собой два щита, закругленных под среднестатистический солдатский организм, которые висели на плечах на широких лямках, а под мышками запоясывались липучками. Второй выглядел солиднее: его щиты были скрыты листами баллистической ткани, имел он высокий ворот и карманы под автоматные рожки – в целом выглядел гораздо солиднее. Крутые дизайн оценили и присвоили Коррунды, однако после первого же дня занятий желания выглядеть стильно всегда и везде изрядно поубавилось. Коррунд весил 16 кг, Кора – 12. Если носить бронежилет больше трех часов без перерыва – разница в четыре килограмма оказывается весьма существенной.

Возвращаясь с занятий в палатку и, последним усилием воли, забрасывая бронники на дужки кроватей, мы испытывали мало с чем сравнимое блаженство. Ступни непроизвольно поднимались на носки. Позвоночник, казалось – вытягивался на полметра. Кровь, свободно расходившаяся по плечам, гудела в руках. Из груди с рыком вырывался заковыристый матерок.

Я ненавидел свой бронежилет. Я его берег. Я верил ему и надеялся на него. Он стал частью меня, моей кожей. И он выручал меня хотя бы тем, что служил мне кроватью во время выездов.

На тех же бронежилетах готовились «сникерсы» – одна из немногих доступных нам радостей.

Насколько я понимаю, «сникерс» как одно из традиционных блюд армейской кулинарии, родилось в караулах секретных сибирских заводов.

Для приготовления «сникерса» вам понадобится:

Военная булка хлеба (1 кг)

Сливочное масло.

Сахар (если масла с сахаром нет, их можно заменить сгущенкой).

Печь системы «Буржуйка».

Металлическая кружка.

Бронежилет 5-го класса защиты «Коррунд-В»

Военный деревянный табурет.

Военнослужащий первого года службы.

Блюдо является традиционным, поэтому отступления от ритуала его приготовления недопустимы.

Итак, первым делом мы отламываем у табурета ножки и забрасываем их в печь. Эта часть традиции скорее является необходимостью, поскольку часто ножки от табурета – единственная доступная сухая древесина, а температура для готовки требуется высокая.

Грудная пластина вынимается из бронежилета и кладется на печь вогнутой стороной кверху.

Рядом ставится кружка в которой начинает растапливаться масло.

Военная булка хлеба режется вдоль в вертикальной плоскости. Когда бронепластина достаточно раскалится, на нее кладется одна половина булки коркой вниз.

Пол-булки засыпается сахаром, сверху поливается горячим маслом. Либо, если масла с сахаром не нашлось (хотя ортодоксы считают, что кошерный сникерс может быть только с сахаром и маслом), заливается сгущенным молоком. Далее сверху кладется вторая половина булки и все это накрывается сидушкой от табурета.

Следующая часть действа является наиболее ответственной, хотя и напоминает цирковой номер: военнослужащего первого года службы ставят на конструкцию сверху, дабы он весом своего организма расплющил булку.

Итак, через семь с половиной минут на выходе мы имеем тонкую маслянистую лепёху, ароматную, хрустящую и весьма приятную на вкус. В трапезе участвуют все, кроме чуханов.

Глава 12. Чуханский угол

Доходяг мне поначалу было жалко, но потом я начал на них злится. А потом – ненавидеть.

Так было с Власовым. Его койка была над моей. Меня это устраивало, так как спать с болтающейся перед носом крышей палатки мне не нравилось. Роста Власов был среднего, но телосложением – атлет. Знали, что он учился в цирковом училище, и на досуге заставляли его крутить сальто с места назад, что он, после нескольких тычков, обычно проделывал. Били его не часто – брезговали. Проблема его заключалась в том, что Власов не следил за собой и не мылся. Совсем.

Однажды, в период обострения борьбы взвода за чистоту, Власова заставили раздеться. Его бледное мускулистое тело было сплошь покрыто коростой от постоянного расчесывания. Брошенный на землю свитер шевелился от вшей. Я не думал, что такое бывает.

Свитер облили бензином и сожгли. Остальную одежду свалили на землю за крайней палаткой, вылили на нее трехлитровую банку «противобэтерного» раствора и заставили мокрую кучу мять. Матрац и постельное под матюги старшины утащили на помойку.

Было в роте еще человек двенадцать разной степени запущенности.

Зилибоба – тихий сибирский мальчуган, выросший в глухой деревне без отца. Наверняка хороший парень, но влиться в армейскую жизнь, с её жесткой борьбой за место в иерархической шкале координат, у него шансов не было. Еще на КМБ его начал шпынять и эксплуатировать свой же призыв. Зилибоба злился, и несколько раз яростно кидался на обидчика. Здоровье у него было – не успел он его пропить до призыва с более бойкими односельчанами, и непременно заломал бы любого, но били Зилибобу всегда гуртом, и это находили забавным.

Ефрейтор по фамилии Капрал – низкорослый крепыш невероятной силы. Все смеялись над ним, и говорили, что служит он за кого-то другого – Капрал носил тяжелые мутные очки, притянутые к затылку засаленной резинкой. По чьей-то злой иронии Капрал занимал должность помощника гранатометчика, и, выезжая на обязательные стрельбы, страшно своим видом пугал инструкторов. Из носа у Капрала постоянно текли ядреные зеленые сопли, что, по мнению товарищей, было не эстетично.

Рядовой Елеин, на редкость противного вида тип. Писарь Москайкин рассказывал, что судя по записям в военном билете Елеина, – успел он за полгода поменять пять военных частей. Такое возможно было только в том случае, если у руководства были серьезные опасения за жизнь служивого, – иначе никто из начальства связываться с бумажной волокитой по переводу попросту бы не стал. Когда я поднимался среди ночи до ветру, возвращаясь и стягивая с голых ног холодные сапоги, я видел, как он сидит возле печи, выполняя обязанности вечного истопника. В отблесках огня он напоминал мне какое-то чудовище из детства. Потом вспомнил – именно так должен был выглядеть прозябающий в своей пещере Голлум.

Чуханы обитали в своем чуханском углу, вели какую-то свою особенную жизнь, выполняли грязную работу и служили вечным громоотводом копившейся злобы. Когда рота уходила на занятия, или случался выезд – чуханы оставались в роте и могли немного пожить спокойно. Говорили, что существует секретный приказ: доходягам оружия не давать, во избежание самострелов, суицидов и прочих неприятностей.

Глава 13. Соль

«Тревога» сыграла за пару часов до подъема.

Снегов занял позицию возле входа в палатку КХО, и подбадривал получающих оружие бойцов пинками и матюгами. Сколько не тренировала рота подъем по тревоге – свалка и неразбериха оказалась неистребима.

– Семь минут, – констатировал капитан время сбора, – паршиво! Будем тренироваться. Но – не сегодня!

Сонные бойцы, с висящими из голенищ портянками и не застегнутыми кителями под бронежилетами, соображали спросонок туго. Но постепенно до каждого дошло, что тревога не учебная.

Снегов выглядел бодрым, умытым и заправленным. Азартная, хищная его улыбка светилась в предрассветной тьме.

– Ну что, вторая рота, сегодня до обеда нас ждет маленькая увеселительная прогулка до станицы Юбилейной, где СОБР и доблестная Чеченская милиция задумали проверить паспортный режим. Задача батальона – проследить, чтобы никто с Юбилейной не убёг, не предъявив свою физиономию и документы компетентным органам. Через 12 минут рота стоит в парке возле своих машин. Все уже пописали и покакали, и готовы дать отпор даже угрозе НАТО. Командиры – командуйте.

С рассветом, яростно громыхая, завывая и чадя, колонна вырвалась с территории батальона и понеслась не запад.

***

– У кого чего пожрать есть, колитесь и делитесь! – Саша Малкин, контрактник на должности наводчика пулемета, выспался и выбрался из машины, – Сколько время, кстати?

– Второй час…

– Ага, второй. Как там Снегов говорил – до обеда обернемся, так? Ничего, пацанчики, привыкайте.

Стало уже почти жарко. Малкин разделся до пояса и полез умываться в канал, мостик через который досталось охранять нашему экипажу. Вся Сашина спина и шея до затылка были покрыты шрамами от ожога.

– Это где он так поджарился? – спросил я у валявшихся рядом бойцов.

– Да черт его знает, – в своем духе пробурчал Еруслан, – может загорал неосторожно.

Поржали.

– Я слышал – в БМП он горел, на Минутке, – сообщил Заяц, который слышал все про всех, – И Снегов с Имамгусейновым там познакомились. Потому и дружба у них.

– Как со Снеговым вообще дружить можно? – Женька Аксенов, штатный снайпер, разглядывавший окрестности через прицел СВД, посмотрел на Зайца удивленно: – он же в каждом предложении по три раза собеседника по матери прокатывает? Вообще – ВСЕХ! Даже когда трезвый.

– Это у него защитная реакция такая.

– Защитная – от чего?

– Ну, типа, знаешь – как в кино каком-то. Там командир тоже посылал всех, чтобы не привязываться, если вдруг убьют. А в финале нормальным мужиком оказался, спас всех. Почти…

– Я не удивлюсь, если его из своих же кто-нибудь подстрелит! Да ну их всех козе в трещину! – Аксен аккуратно положил СВД на борт машины и постучал по броне каской:

– Пертович, хорош дрыхнуть, вылазивай!

– Чего шумишь? – механик – водитель высунул свою закопченную рожу в люк.

– Чего-то не верю я, чтобы у доблестных механов ничего на предмет пожрать в машине не было!

Петрович прислушался к ощущениям в животе и задумался.

– Есть. Соль.

– Замечательно! – Было непонятно – сарказм это или что-то еще, – А котлы ваши в машине?

Голова Петровича на пару секунд скрылась из виду.

– Здесь, ага!

– Ну, давай их сюда!

В этот момент Аксен уже владел вниманием всего отделения. Молодой солдатский организм, приученный к режиму, болезненно реагирует на два фактора – преждевременный подъем и сбой в приеме пищи. Выспаться мы уже успели, но отсутствие завтрака и обеда боевой дух подрывало основательно.

– Короче, сейчас я вас обедать стану! – фигура Аксена с котелками в руках вырисовывалась на фоне безоблачного неба, как на плакате, – только ходить за мной не надо.

Заинтригованные, мы следили за ним голодными глазами, пока он минуты две ходил по краю канала, а затем скрылся, спустившись к воде.

– Там что – рыба есть? – предположил Еруслан.

– Пиявки там одни. Это же оросительный канал. А сейчас урожай собрали уже везде. Да и видел ты, чтобы тут сажали чего-нибудь?

– Товарищ сержант! – шутливо – пренебрежительным тоном затянул Еруслан, – Это вы в Чечне без году неделя, а мы когда приехали – тут на полях знаешь сколько арбузов и дыни лежало еще?! Гнилые правда уже, но сельское хозяйство здесь есть и процветает! А по сезону, говорят, – тут еще и клубнику возят грузовиками.

– Хорош тебе про жрачку. Однако, чего Аксен-то задумал?

– Он с малолетства у себя на Алтае горным туризмом увлекался, – снова блеснул информированностью Заяц, – Даже какие-то корочки инструкторские имеет. Почему, думаешь, ему весло⁹ всучили? Так что он кашу из топора замутить могёт, а уж из пиявок – праздничный ужин с тремя переменами блюд.

– Я пиявок жрать не буду! – Петрович в своем промасленном кителе сам от пиявки отличался не так, чтобы очень.

– Может змей ловит? Их тоже жрать можно.

– Ночи холодные уже для змей.

Из арыка тем временем начал подниматься дымок.

– В первую войну, говорят, собак жрали.

Сашу Малкина аж подбросило.

– Дебил, слушай больше, чего говорят.

Саша попытался прикурить, но руки у него тряслись, и спички ломались. Заяц подал зажигалку.

– У них тут собаки – видел какие? Это тебе не тузики вокзальные. А когда весь Город двухсотыми завален – думаешь, они голодными по помойкам шарились? Дебилы малолетние – порете всякую бредятину!

Разговор как-то заглох.

Когда Аксен вылез из арыка и подошел, все мы молчали, думая о своем.

– Ну что, кто смелый? Кто пробовать будет?

– Чего у тебя там, поварешка? – Заяц, как всегда первым начинал отходить от грустных дум, – показывай.

– Нет, – Аксен сунул Зайцу под нос накрытый крышкой котел, – нюхай, съедобным пахнет?

– Это не рыба, пацаны. Хотя – черт его знает. На куриный бульон похоже, с пряностями какими то.

– Надо в машине кроме соли еще лаврушку завести. И перцу. Что-то подсказывает мне, что не крайний раз я вас кормить буду.

Аксен поставил пару аппетитно дымящихся котлов между нами, снял крышки и мы полезли смотреть, чуть не сталкиваясь лбами. В котлах, полных до краев, под слоем кружочков жира, между листьями какой-то травы белели разваренным мясом лягушачьи лапы.

– Это сколько ты их угробил, на два котла то? – промолвил Еруслан, первым обретший дар речи.

– Ну, ты же видел, какие они здесь здоровые. Штук тридцать, наверное…

Стали решать, кто будет пробовать первым. Аксен в это время черпал бульон, дул на ложку, ел и нахваливал. А потом вдруг сказал:

– Смотри, сержант, идет кто-то…

Глава 14. Хлеб

– Здравствуйте, уважаемый Хаджи.

Мы встретились со Стариком на мосту. Он посмотрел на меня усталым изучающим взглядом из-под кустистых седых бровей, криво усмехнулся и ответил:

– И ты будь здоров, солдат.

С минуту молча глядели друг на друга.

В лучшие его годы Старик был поистине гигантом. Даже сейчас, тяжело опираясь двумя руками на посох, он мог смотреть на меня сверху вниз, а его усталые плечи заслоняли от моего взгляда все село. Высушенные болезнью ноги, еле угадывавшиеся в вытянутых на острых коленях трениках, с трудом держали тело.

– Куда вы идете, уважаемый Хаджи?

Старик снова зыркнул на меня, потом отвел взгляд в сторону и заговорил.

– Не называй меня так, солдат. Я не совершал Хадж и не пойду уже. Мне этого не надо. Я шел говорить с тобой.

– О чем говорить, Дедушка?

Старик ладонью утер пот со лба, потянул себя за бороду.

– Что ты здесь делаешь, солдат?

– Служба такая, Дедушка. Стою, охраняю…

Он не смотрел на меня, он смотрел сквозь… Он видел мост через шумный канал, который поит поля. Он видел детей, что резвились в воде. Он знал, что так и должно было быть. И так оно и было когда-то.

– Охраняешь… Послали… Всех вас посылают, – старик говорил тихо, тягуче, как будто сам с собой, – своей головы нет у вас. Вам скажут – вы исполняете, вы не виноваты. Служба такая, долг! А то еще и бежите наперегонки… А те, – Старик ткнул пальцем себе за спину, на юг, – Аллаху задолжали. Шариат они вспомнили! Хотя Корана в руках не держали. Всех вас гоняют как овец, как свиней! – здесь старик снова испытующе посмотрел мне в глаза, – а вы убиваете друг друга. И никак не уйметесь.

– Так война же была, дедушка. – Я больше вслушивался в интонацию, чем вникал в смысл его слов. И хотя и понимал, что он прав, чувствовал в себе потребность что-то оправдать своими сказанными невпопад словами.

– Война? Ты знаешь – что такое Война? Мой отец был на Войне. А потом, ты может и знаешь, что было. Но он вернулся. И он молился, как подобает. Никого не боялся. Аллах ему другое говорил: что работать надо. А эти, – Старик снова ткнул пальцем за спину, – они не видели Войны. Они выросли на готовом, что им их Отцы дали. На том, что Отцы сумели в руках удержать, восстановить, преумножить… Отцы все отдали детям. А дети выросли бандитами. Дети прокляты. Ничего не ценят, не уважают. И вы тоже – такие же точно. Приходите в мой дом – как в свой. С оружием, стреляете! Грязные и голодные, злые. Хватаете все и уносите. У соседа, вон – кувшин утащили! Зачем вам кувшин? Воду наливать? Сосед, и отец его, и дед – в туалет с тем кувшином ходили, жопу подмывали из него! А вы схватили и унесли! Дураки проклятые!

Но я знаю – почему вы такие!

– Почему, Дедушка?

– Потому что не знаете правды за собой! Мужчина должен знать – куда он идет, должен знать – зачем он идет, и должен знать – что кроме него идти некому. А вы не видите смысла в том, что вас заставляют делать. Вас как стадо на убой ведут, все ваше никчемное поколение. И хуже вас, – только те, что после вас будут.

Я закурил. Я смотрел, как ветер уносит выдыхаемый дым в кусты. Мимо пролетела маленькая стайка каких то чужих, незнакомых голубей. По щеке старика катились слезы.

– Простите нас, Дедушка.

– Матери ваши пусть прощают вам седины, которые вы на их головах увидите, домой вернувшись. Если воля Всевышнего на то будет.

Старик, кряхтя и бормоча себе под нос что-то совсем уже неразборчивое, снял заплечный мешок и стал в нем шарить.

– Я принес хлеб. Я всегда приношу хлеб, но не всегда подаю. Возьми хлеб, солдат.