Читать книгу: «Дюльбер 1918», страница 2

ВАСИЛИЙ. Красиво. Складненько так.

ДРАЧУК. Да, кстати, разошли это воззвание и по другим Советам Крыма. Дело у нас общее.

Драчук садится за стол и протягивает под столом ноги.

Советская власть, Вася, в Крыму надолго. Можно сказать, навсегда. Мы выметем прах царизма, запорошивший Россию. Мы вытряхнем его как пыльный коврик, а потом уже встряхнем целый мир мировой революцией. Вот еще что, надо дать указание всем банкам снять с текущих счетов буржуазии все суммы, превышающие десять тысяч рублей, и перевести на счет Революционного комитета, открытого в народном банке. Я подготовлю приказ. Передай также телефонограмму. Записывай.

Василий пишет текст на бумаге. Драчук диктует.

Всем комиссарам на местах провести обыски в имениях и частных домах, в ходе которых изъять золотые украшения и ценные вещи. Революции нужны средства. Гражданам нельзя появляться на улице после шести вечера, устраивать митинги и собрания на улицах, распространять провокационные и злонамеренные слухи. У кого есть оружие – сдать.

ВАСИЛИЙ. А что, интересно, мы с Романовыми делать будем, которые сейчас в Крыму находятся?

ДРАЧУК. Романовы – это тираны, с которыми надо расправиться. Надо сбросить царскую власть с парохода современности. Их имения в Крыму, такие как «Ай-Тодор», «Сосновая роща», «Дюльбер» и другие, будут национализированы со всем имуществом и инвентарем. Я бы их вообще расстрелял. Ну, это дело времени. Это наши классовые враги.

ВАСИЛИЙ. Главное, товарищ комиссар, – надо убивать офицеров. Как по мне, так существуют две категории офицеров: такие, каких просто надо убивать, и такие, которым перед тем как убить надо отрезать носы.

ДРАЧУК. Я не понял, Василий, какие носы? Почему?

ВАСИЛИЙ. А это имеет свои основания. Вот у нас были офицеры, которые во время учебной стрельбы имели привычку запустить палец в дуло ружья и затем держать его у нашего носа. И если на пальце оказывались следы сажи, нас наказывали. Мол, стрелять надо так, чтобы палец чистый был. Вот у таких офицеров-нюхачей мы и отрезаем носы.

ДРАЧУК. Значит, вы чувствовали себя постоянно обиженными, чтобы мстить офицерам таким страшным способом?

ВАСИЛИЙ. Нет, тогда это никого не обижало, об этом мы и не думали. Но потом мы поняли, что это было оскорблением нашего человеческого достоинства.

Картина третья

Спальня Марии Федоровны. Очень скромная обстановка. Шкаф, письменный стол. За кроватью большая ширма. Около кровати небольшой столик с фотографией Николая Второго. Ночь. Темно. Мария Федоровна еще спит. Раздается шум, и в спальню вбегают возбужденные Ксения Александровна и Александр Михайлович. Оба в халатах. Александр Михайлович с ночной лампой в руках.

КСЕНИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Мама, мама. Извините, что так рано. Просыпайтесь.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА (лежа, в кровати просыпается.) Что случилось, Ксения? Который час?

КСЕНИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Пять часов утра. Вставайте скорее.

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ. Извините, государыня, что так рано. Я только что видел Задорожного, который направляется к вам. Возможно, это обыск. Может, у вас есть бумаги, которые нужно срочно порвать.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. У меня таких бумаг нет. В основном только письма от членов моей семьи. Их рвать или сжигать я не собираюсь.

Зажигается свет. В спальню входят Задорожный со Степаном. Они вооружены.

ЗАДОРОЖНЫЙ. У меня есть указание провести обыск в помещениях дворца. Я смотрю, вы недовольны моим приходом.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА (сидя на кровати в ночной рубашке.) Если матросы врываются к пожилой даме в пять часов утра, она, естественно, будет недовольна. Уберите ваши винтовки и дайте мне возможность одеться. Неужели вы боитесь безоружную женщину?

Все отворачиваются. Мария Федоровна в ночной сорочке идет за ширму и там одевается. В это время Степан обшаривает ее разобранную кровать.

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ (Степану). Что вы делаете, как вам не стыдно?

СТЕПАН. Мало ли, что у вас в матрасе. Мы должны принять меры от контрреволюционной пропаганды.

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ (обращается к Задорожному). Товарищ Задорожный, предъявите мандат на обыск. Кто дал санкции на проведение обыска?

ЗАДОРОЖНЫЙ. Так, адмирал Романов. Вы хотите видеть подпись победившего пролетариата? Вот приказ, читайте.

Задорожный достает из папки листок бумаги и держит его перед глазами Александра Михайловича. Тот читает документ. Задорожный убирает приказ обратно в папку.

Мария Федоровна выходит из ширмы. На ней длинное черное платье. Обращается к Задорожному.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Так что вам угодно, товарищ Задорожный?

ЗАДОРОЖНЫЙ. Мне угодно провести у вас обыск. Предлагаю самой отдать мне все контрреволюционные документы.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. У меня нет таких документов, и мне нечего вам отдавать.

ЗАДОРОЖНЫЙ. Прошу дать ключи от всех шкафов и ящиков. Мебель мы ломать не собираемся, это народное добро.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. У меня нет ключей. Мы не запираем мебель от наших слуг. Не доверять – не в моем характере, да и не в принципах. Я считаю, что запереть – это оскорблять слуг наших.

СТЕПАН. Ой-ой-ой. Какие мы благородные.

Мария Федоровна гневно смотрит на него.

В это время Задорожный и Степан начинают обыск и открывают все ящики и дверцы в шкафах.

Задорожный достает стопку писем.

ЗАДОРОЖНЫЙ. Что это за письма? Переписка с противником? Для начала недурно.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. К сожалению, я вас разочарую. Все эти письма от моих английских родственников и, соответственно, на английском языке.

ЗАДОРОЖНЫЙ. Разберемся. У нас в Совете переводчик есть.

СТЕПАН. Все ваши английские родственники – враги рабочего класса.

Задорожный и Степан продолжают обыск.

СТЕПАН. Ага, а вот и письма на русском языке. Так, переписка с бывшим царем. Это, возможно, заговор против революции.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Посмотрите на даты, все эти письма написаны еще до революции.

ЗАДОРОЖНЫЙ (достает из письменного стола несколько писем, обвязанных голубой лентой). А это что за корреспонденция?

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Прошу вас положить эти письма обратно. Это самое дорогое, что у меня есть. Письма моего покойного Саши ко мне. Личные письма.

ЗАДОРОЖНЫЙ (немного смущенно.). Все равно я конфискую эти письма. Товарищи в Совете разберутся.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Вы собираетесь конфисковать мою личную корреспонденцию?

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ. Надеюсь, личные вещи вы не будете забирать. О личных вещах в приказе ничего не сказано.

ЗАДОРОЖНЫЙ. Так, гражданин Романов. Не встревайте, пожалуйста. Личные письма после просмотра вам будут все возвращены.

КСЕНИЯ АЛЕКСАНДРОВНА (закрыв лицо руками и мотая влево и вправо головой). Трудно понять, как Господь допускает все эти несправедливости и все плохое, что происходит вокруг.

В это время Степан, осматривая прикроватную тумбочку, смахивает на пол фотографию Николая II, наступает на нее и раздавливает стекло.

Мария Федоровна молча подходит к кровати, поднимает с пола фотографию, отряхивает ее от остатков стекла и прижимает к груди.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА (обращается к Задорожному). За что вы не любите Романовых?

ЗАДОРОЖНЫЙ. За то, что Романовы триста лет грабили, убивали и насиловали народ. Я презираю эту белую кость. Теперь наступил наш час, и мы вам мстим, мстим жестоко. А вы на нас озлобились? Ну как же, как это чернь осмелилась заявить о своих правах в октябре одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

КСЕНИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Романовы очень много сделали для России и своего народа.

ЗАДОРОЖНЫЙ. Романовы – враги революции и русского народа. Мы при царизме всегда жили впроголодь, а работали с утра до вечера.

СТЕПАН. А в Ялте местные монархисты разбросали много листовок с призывом восстановить монархию. Под листовками стоит подпись: «Центральный комитет общества. Вперед, за царя и святую Русь». Не вы ли этот ЦК возглавляете?

Степан садится на письменный стол.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Я не имею к этому никакого отношения.

Задорожный продолжает ходить по комнате. Обращается к Ксении Александровне.

ЗАДОРОЖНЫЙ. Ну-ка, Ксения, поди сюда.

Ксения Александровна подходит к Задорожному.

ЗАДОРОЖНЫЙ. Принеси-ка мне вон ту книгу, что на нижней полке в шкафу стоит.

Ксения Александровна приносит ему книгу. Сверху на книге нарисован крест. Задорожный начинает ее листать.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Это Библия. Подарок моей матери. Вас не смущает, что она на датском языке?

ЗАДОРОЖНЫЙ. Это контрреволюционная книга, и такая почтенная женщина, как вы, не должна отравлять себя подобной чепухой. Я ее забираю.

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ. Прошу прощения. У вас в Совете и переводчик с датского есть?

ЗАДОРОЖНЫЙ. Адмирал Романов. Вы задаете много лишних вопросов.

В это время Степан находит в одной тумбочке шкатулку и приносит ее Задорожному.

Задорожный открывает эту шкатулку.

ЗАДОРОЖНЫЙ (обращается к Марии Федоровне). Это что?

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Вы же видите, это мои драгоценности. Подарки моего супруга Александра Третьего.

ЗАДОРОЖНЫЙ. Именем Советской власти я забираю ваши драгоценности.

Задорожный обращается к Степану.

Степан, мы уходим. Обыск закончен. Все письма складывай в мешок.

ЗАДОРОЖНЫЙ (дает листок Марии Федоровне). Прошу вас подписать листок об обыске. Так и подпишите: «Бывшая императрица России Мария Федоровна Романова».

МАРИЯ ФЕДОРОВННА. Нет, я подпишу: «Вдова Императора Александра Третьего».

Картина четвертая

Гостиная в дворце «Дюльбер». Большой диван, два кресла. Справа круглый стол и четыре стула. Слева мольберт на ножках, на котором Ирина пишет картину. В глубине комнаты стоит фортепиано. Периодически гаснет свет. Феликс играет на гитаре. Поет цыганский романс.

ОЛЬГА АЛЕКСАНДРОВНА. Опять нет света. Нужно всегда держать наготове свечи.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. А вы хорошо поете, Феликс, и репертуар у вас правильный.

ФЕЛИКС. А я не только цыганские песни пою. Я еще люблю петь французские романсы. Представляете, однажды я почти неделю пел эти романсы на сцене в петербургском кабаре «Аквариум», и меня никто не узнал.

ИРИНА (обернувшись.) Это потому что ты пел в женском платье.

ФЕЛИКС. Да, я понял, что в женском платье могу явиться куда угодно, и с этого момента повел двойную жизнь. Днем я гимназист, а вечером элегантная дама. Я любил появляться на публике в женских нарядах.

Феликс продолжает некоторое время играть на гитаре. Потом откладывает ее в сторону.

Да, господа, давно ли все это было. Жили красиво и не заметили, как погибла наша жизнь. Трудно представить, что где-то там была Россия, император, царская семья, дворцы, церкви, парады, казаки, красота отягощенных драгоценностями женщин. Воспоминания о счастливом прошлом возбуждают глубокую грусть в душе.

МИЛИЦА. Вы, Феликс, баловень судьбы, красавец, богаты. Вам и убийство Распутина с рук сошло, подумаешь, послали ненадолго в Курскую губернию. Серьезное наказание.

ФЕЛИКС. Баловень судьбы, говорите. Баловень судьбы не оказался бы в Крыму в такое время. Как теперь отсюда выбраться, да еще с этим цербером Задорожным.

ИРИНА (продолжая писать картину.) Мой муж Феликс привык быть в центре всеобщего внимания и часто добивался этого экстравагантными поступками. Представляете, он в тринадцать лет, гуляя с родителями на Всемирной выставке в Париже, схватил пожарный шланг и начал поливать им прохожих. Ну каково это?

ФЕЛИКС. Да, учась в Англии, в Оксфорде, я был звездой лондонских балов. Мои костюмы были самыми яркими и дорогими.

ИРИНА. Феликс любит жизнь в изысканном беспорядке. Он грешит красивостями.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА (сидя в кресле.) У вас, Феликс, в одном глазу бог, а в другом черт. Но я все равно вас люблю.

Феликс подходит к Марии Федоровне, встает на колени и целует ей руку.

ФЕЛИКС. И я вас очень люблю, всемилостивейшая государыня.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА (поднимая с колен Феликса). Я уже много раз говорила вам, давайте здесь будем общаться без церемоний. Зовите меня просто Мария Федоровна. А то у нас тут будут сплошные «милостивые государи» и «ваши высочества». Мы все здесь в равном положении пленников.

ФЕЛИКС (встает и обращается в зал). Господа, я понял, что такое революция. Это гибель уюта. Какая сейчас польза от благородного происхождения, если нет денег и есть нечего? Я всегда ненавидел бедность, а сейчас сталкиваюсь с ней каждый день.

ОЛЬГА АЛЕКСАНДРОВНА. Мужчины удивительные люди, они не могут переносить малейшие неудобства. У женщин вся жизнь из неудобств.

Феликс подходит к картине, которую пишет Ирина.

ФЕЛИКС (разглядывая картину.) Ну и что ты здесь изобразила?

ИРИНА. Это добрые неземные существа.

ФЕЛИКС. Ты на всех картинах пишешь всякие фантастические образы, лица с огромными глазами и странными взорами… Смени тему.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Я вчера получила письмо от Ники. Представляете, в адресе вычеркнуты все мои титулы, и кто-то корявой рукой написал: «Марии Романовой». И письмо, конечно, было вскрыто.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Известно, кто написал. Наш комиссар, товарищ Задорожный.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Тем самым они, по-видимому, надеются нанести мне оскорбление, стараются унизить меня во всем. Впрочем, меня это не волнует, главное, чтобы письма доходили.

ОЛЬГА АЛЕКСАНДРОВНА. Как там он, в Тобольске? Что пишет?

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Слава Богу, все живы и здоровы. С ними не общаются. Еды мало, им немного помогают монашки, которые приносят молоко и яйца. Пишет, что для него ночь – лучшая часть суток, по крайней мере, забываешь на время обо всех этих ужасах.

КСЕНИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Можно ли было себе представить, что все это произойдет в России. И что народ так быстро и с такой радостью изменит свое поведение. Кажется, все сошли с ума. Мы совершенно подавлены, все, что происходит, – это так ужасно и страшно, что просто нет слов.

ИРИНА. Бедные, сбитые с толку люди. Что сделалось с нашим несчастным народом? Очнется ли он когда-нибудь?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Так хочется верить, что найдутся люди, которые выведут Россию из этого ужасного хаоса и тупика. Видеть и осознавать, что Россия гибнет так бесцельно, – это просто невыносимо.

ОЛЬГА АЛЕКСАНДРОВНА. А почему так получилось? Бедность народа, привилегии дворянства, богатство по праву рождения, паразитическая жизнь элиты – это разве нормально?

Все посмотрели на Ольгу Александровну.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Да, конечно… проблемы были, социальное неравенство, тяжелые условия труда рабочих и крестьян. Но их же можно было решить мирным путем через изменение законов. Зачем же революция? А сейчас? Разрушены жизненные устои, отвергнуты прежние ценности, выходят наружу темные инстинкты толпы.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Ольга, о чем ты говоришь. Большевики отрицают традиционные ценности, религию, духовность, мораль. Все, что всегда преследовалось и осуждалось, вылезло на поверхность и стало преподноситься как норма. Большевики отрицают Бога и душу. И это не программа, это мировоззрение. Народ одурачен революционным беснованием. Богоборчество оборачивается пролитием людской крови.

В комнату вбегают Александр Михайлович и Куликовский. Они выглядят очень взволнованными.

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ (возбужденно.) Ужасное избиение морских офицеров в Севастополе. Красные вбивают гвозди в плечи пленных офицеров по числу звездочек на погонах, а старшим офицерам вырезают лампасы на ногах.

КСЕНИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Какой ужас, за что? За то, что эти люди воевали за Россию?

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. И это матросы, невозможно поверить, это те самые матросы, которыми мы гордились.

КУЛИКОВСКИЙ. Офицеров убивают, жгут, топят, молотками разбивают им головы. На крейсере «Румыния» все арестованные офицеры со связанными руками были выстроены на борту, и один из матросов толкал их в море, где они и утонули. Эта зверская расправа была видна с берега, где стояли жены и дети офицеров. Все они плакали, кричали, молили. Но матросы только смеялись. Ужаснее всего погиб штаб-ротмистр Новицкий. Его, сильно раненного, привели в чувство, связали и бросили в топку «Румынии».

ИРИНА. Это кошмар, перестаньте, прошу вас. Я не могу это слушать. Мне сейчас станет плохо.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Сандро, откуда эти дурные новости?

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ. Федор ходил за продуктами на рынок. Там все об этом только и говорят.

КУЛИКОВСКИЙ. Он рассказывал, что видел матросов, руки которых были покрыты кольцами и браслетами, а на груди висели колье из жемчуга и бриллиантов. Многие были накрашены и напудрены. Ему показалось, что он видит адский маскарад.

ФЕЛИКС. Ужасный век. Век организованных и одураченных масс. Дикая пугачевщина.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Боже, прости им эти грехи. Они не ведают, что творят.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Бог простит. Прощать – это его ремесло. Пойдемте во двор, господа, после таких новостей хочется подышать свежим воздухом.

Все мужчины и Мария Федоровна уходят. В гостиной остаются Ксения Александровна, Ольга Александровна, Ирина и Милица.

Милица играет на фортепиано.

МИЛИЦА (продолжая играть, оборачивается к Ольге). Ольга, я давно хотела у вас спросить. Вы развелись с принцем Ольденбургским и вышли замуж за полковника Куликовского. Зачем?

ОЛЬГА АЛЕКСАНДРОВНА. Мы с принцем разные люди. Совершенно разные по характеру. И я полюбила Куликовского. Он очень достойный и благородный человек. Мы ждали этого брака целых тринадцать лет. Я называю его мой Кукушкин.