Читать книгу: «Комендантский час», страница 10

Шрифт:

– А суть не в войне, а в том, что нечисть, как только стало можно, повылезала и кутёж устроила. Ты не понимаешь? Успокоим мы этих оборванцев, а потом? Придёт новая чума и опять, по- новой? Что-то не так в нас самих.

– Болезнь множит больных, таков закон – и не попишешь.

– За что же мы воюем? Тварям только повод нужен, соберутся – выступят.

– Не понимаю тебя.

– Да что тут непонятного? Мы плетёмся от одной деревни в другую, и везде одно и то же: где из-за пустяка началось, где пьяные подрались, где кто-то поджог устроил. И пошло-поехало. Вот и спрашиваю я, за что мы воюем? Это не шведы, не турки. Это идиоты, которые еще вчера сивуху пили, рукавом занюхивая. А дураки – народ неистребимый, его только учить.

– Ты что предлагаешь?

– Бросить их всех наедине с тем пепелищем, что они оставляют после себя. Сами, глядишь, дойдут до порядка.

– Так и дойдут!

– Уроки лучше выучиваются самостоятельно. А мы штыками только прерываем процесс.

– А как же закон? Они преступники.

– А русские не признают справедливости, спущенной сверху. То ли дело самому за свой проступок пострадать….

Пётр замолчал, но через секунду перекрестился и сказал: « Справедливость так и так вся сверху. А эти, про которых ты говоришь, сами не остановятся. Поправ одни границы, они новых не придумают».

– Про границы верно, – пробормотал Миша. – Но почему нам надобно с этим всем справляться?

– Работа у нас такая, принципы таковы.

– Эти принципы Геннадьича в могилу свели. Каков же тогда в них прок?

– А жизнь вообще к могиле ведёт. Принципы только определяют, как ты в неё ляжешь. Думаешь, атаман, коли мог бы, переиграл все по-своему? Нет. Он умер за дело, которому был верен. Достойная смерть.

Миша не ответил Петру. Лишь взглянул сурово на штык-нож собственного ружья.

– О чем думаешь? – спросил друга Пётр.

– Да как бы нам так этой достойной смертью всех, кто верен разбою, обеспечить?

Обоз тихо въехал в село, проехал по главной дороге, и, так и не встретив ни одного жителя, остановился перед церковью.

– Что же тихо так? – вопросил Миша, а в это время его голова наполнилась тяжелым гулом, который всегда появлялся при излишнем нервном напряжении.

Солдаты не спешили покидать обоз, осматриваясь и осторожно прислушиваясь к одинокому молчанию вокруг.

Внезапно кто-то распознал глухое шипение, доносящееся из церкви, и обратил на неё взор. Двери храма открылись, и из них выкатилась дымящаяся бочка. Проскочив ступеньки, она влетела в военную карету и взорвалась. Мощный хлопок сотряс округу. Люди были оглушены и оттого дезориентированы. Густой дым заполнил площадку перед храмом, делая казаков слепыми: он попадал в глаза, заставляя их слезиться. Военные пытались прочистить уши от едкого звона, но как только это удавалось, их тут же оглушали вопли раненых.

Михаил ощупывал края перевёрнутой повозки, когда обнаружил под рукой ружье Петра. Сам казак лежал рядом с пробитой головой: в него попал осколок жестяного обода бочонка. Мужчина схватил оружие и испуганно сполз на землю. Откуда ни возьмись вдруг набежала безумная толпа с вилами и топорами. Люди стали добивать солдат с оторванными конечностями и рубить изо всех сил уцелевших . Кто-то успевал выстрелить в бунтовщиков, кто-то давал отпор кулаками, но вскоре обессилевал под натиском превосходящих сил. Михаил взглянул пред собой и сквозь пелену горького тумана увидел человека в чёрном, наблюдавшего за всем издалека. Казак вскочил на ноги и тут же подстрелил какого-то мальчонку, вооружившегося косой. Мужчина вынул нож из винтовки и, отбросив её в сторону, ринулся навстречу безучастному наблюдателю. Приблизившись на расстояние удара, он широко махнул клинком, рассекая руку уворачивающегося клирика. Не успел Михаил нанести второй удар, как его самого сразили метким выстрелом в спину. Демьян увидел Богдана, умыкнувшего винтовку у одного из почивших воинов.

Резня продолжалась не больше пары минут, Когда дым рассеялся, перед её участниками предстало поле бесславной битвы. Развороченные взрывом кареты пылали жарким огнем, покусывавшим тела мертвых. Пламя запекало свежие раны и оплавляло лица убитых. Бледные казаки были как попало разбросаны вокруг обоза. Ручейки свежей крови пропитывали землю, но и она была не в силах сразу напиться.

К раненому Демьяну подскочил Иван и принялся перевязывать рану.

– Это пустяки, заживёт, – говорил он, затягивая слишком тугой узел.

– Легче, легче, – командовал ему священник, почти не ощущая боли от восторга.

Он глядел на результаты своих трудов, и тёмная гордость захлестывала его с головой. Он приказал собравшейся вокруг него толпе вооружиться казачьими винтовками, а сам поднялся на паперть, с которой и собирался вещать сельчанам, еще вчера выбравшим его сельским головой и согласившимся на страшную авантюру.

« Братья и сестры, надобно мне нынче каяться пред вами! Я совершил ошибку! Я уверовал, что поветрия нет и хворь – лишь выдумка властей. Но это не так. Холера существует, люди! И её разносят солдаты, рыскающие по селам!» – произносил Демьян под улюлюканье толпы.

« А потому должно нам сплотиться пред лицом опасности!» – воскликнул он, и народ стал рукоплескать.

« Надобно нам расправиться с кровопийцами, что довольствовались нами столько времени! Нужно разобраться с последней преградой на пути к счастью и спокойствию, расправиться с последним помещиком, отравляющим своими деяниями наши жизни!» – кричал священник, а толпа внимала ему, голосом подавая знаки согласия.

– Идите же и поквитайтесь за то, что сделал этот нелюдь с вами, – наконец сказал клирик и тут же приказал Богдану и Ивану возглавить шествие к имению Климента Ляпунова.

Толпа заверещала и направилась туда, куда ей велели идти бандиты. Кто-то помимо винтовок держал в руках факелы, подожжённые от горящего обоза.

– Славно позабавимся! – подумал Клирик и ненадолго вернулся в церковь.

Там он проверил, хорошо ли припрятаны деньги и драгоценности. Они лежали в мешках в тёмной поповской обители. Демьян взял икону свято чтимого Прохора и положил её в один из мешков. Ему оставалось только одно – уничтожить сообщников.

Священник отстал от толпы, а потому, когда добрался до дома бывшего друга, увидел гору трупов Ляпуновских холопов, отчего-то решивших защитить дом хозяина. Ворота были отворены, и подле них лежало несколько застреленных сельчан, среди которых был и Иван. Богдан стоял неподалеку, за небольшой часовней, в окружении бунтовщиков, неумело обращавшихся с оружием. Он крикнул священнику, чтобы тот скорее бежал к ним.

– Эта падла Василий стреляет из окна по нам, у него несколько пистолетов, – сообщил подоспевшему соратнику бородач.

– Значит, сразу после выстрела побежим внутрь дома, – предложил Клирик.

– Пойдёт, – кивнул Богдан, соглашаясь на предложенный ему план. – Еще группа наших обходит дом, чтобы поджечь его. У нас будет мало времени, чтобы поживиться.

– Главные богатства должны быть в кабинете Ляпунова.

– Оттуда Вася и стреляет, – сообщил Богдан.

Вдруг вновь воцарилась тишина, что не устраивало подельников. Богдан вытолкнул из-за часовни невооруженного мужичка, и тот тут же словил пулю.

– Бежим! – скомандовал священник и вместе со своим импровизированным отрядом отправился на штурм имения.

Ворвавшись в особняк, группа тут же разбрелась, ведь каждый хотел поворовать себе в усладу. Лишь какой-то невооруженный старик остался с Демьяном и Богданом. Втроём эта компания поднялась по лестнице на второй этаж, где их встретила запертая дверь кабинета. Старик тут же попытался её выломать, но Василий выстрелил и через неё убил погромщика. Богдан, будучи метким стрелком, тут же выставил ружье и нажал на курок, попав прямо в дыру от пули Васи. Ранив слугу Ляпунова в грудь, бородач выбил дверь и обнаружил последнего лежащим на полу.

– Твари, все передохнете! – сказал еле дышащий стрелок.

Богдан собирался удушить его голыми руками, но Демьян остановил его, увидев, что в кабинете стоит железный шкаф, в котором, скорее всего, и было спрятано самое ценное.

– Надо узнать, где ключ, – сказал священник, оглядываясь по сторонам.

– Щас все выведаем, – произнес бородач и начал избивать Василия.

Клирик же схватил со стола один из заряженных дуэльных пистолетов, лежавших подле дорогого футляра, и выстрелил в голову подельнику, который тут же свалился на пол.

– Ну что, Вася, – произнёс Демьян, – теперь ты мне всё расскажешь.

Священник подошел ближе к лежащему и взял со стола другой пистолет.

– Скажи, где ключ и твой хозяин?

– Ключ прямо на мне, хозяин велел сторожить, – произнёс Василий, показывая, что на груди у него висели на одной цепи ключ и нательный крестик,

Священник схватил ключ и сорвал его с шеи раненного слуги. Металлический крест, некогда подаренный приближенному самим Ляпуновым, упал на пол, прямо в лужу крови, растекшуюся под Богданом. В этот момент клирику вдруг стало плохо. Горький комок подкатил к его горлу, а голова закружилась то ли от предвкушения наживы, то ли от чего-то другого. Поп прошагал через комнату, вставил ключ в замок массивного металлического шкафа и провернул его. Какого же было удивление грабителя, когда он обнаружил, что внутри было пусто. Он обернулся к Василию, но тот лишь улыбался. В комнату вбежал молодой сельчанин, чтобы сообщить, что ни Климента, ни лошадей в поместье нет. После этого он взглянул на мертвого Богдана и перекрестился.

– Это поп его пристрелил! – крикнул вошедшему Василий.

Парень поднял обозлённые глаза на клирика.

– Ты? – закричал он, но Демьян поднял пистолет и выстрелил ему в голову.

Бунтовщик упал навзничь, а священник отбросил бесполезное оружие в сторону. Его тошнило, неведомая сила мутила взгляд. Снова дал о себе знать горький комок, и Клирика стало выворачивать прямо на пол кабинета Ляпунова.

Когда священника немного отпустило, он огляделся по сторонам: замертво лежал Василий, рядом располагался застреленный приспешник, в дверном проёме лежал на спине труп погромщика.

Осознав своё тяжелое положение, Демьян поспешил скрыться. Он выбежал из поместья, лишь краем глаза приметив, что оно уже горит. Проскользнув мимо нескольких зевак, он направился к церкви, где оставались ценные вещи помещиков. Отворив тяжелую дверь, он вбежал внутрь, поглядывая на забинтованную рану. Он пронесся по крохотному залу, вбежал в свой покой, где лежали мешки с ценностями. Прямо перед священником стояла икона свято чтимого Прохора, а рядом в канделябре потрескивала свежезажжённая свеча. Демьян стал хватать мешки, как вдруг заметил странную тень, промелькнувшую перед ним на иконе. Тишину обители нарушил звонкий выстрел. Пуля попала в голову священника, застряв в черепе. Климент Ляпунов стоял позади с пистолетом в руке. Убрав оружие, он подошел ближе к бывшему другу и сорвал с его груди крест, после чего завернул икону в ткань и покинул храм.

Черный требник.

***

Требник, или Потребник ( от древнерусс. «треба» – «жертва») – богослужебная книга, содержащая чинопоследования таинств и других священнодействий, совершаемых Православной церковью в особых случаях, в том числе при захоронении усопших.

***

1922 год.

Сквозь толщу затхлого безжизненного воздуха, через покрытое широким слоем пыли стекло единственного окна, в бывшее помещение сельского архива пробивался яркий луч утреннего солнца. Он предательски точно сфокусировался на единственном глазу комиссара Сухорукова, что выглядывал из-под шерстяного пледа, заставив последнего укрыться им с головой.

Уже месяц в этих краях стояла ясная и теплая погода, но служащие штаба, временно занимавшего старое здание лишь потому, что оно единственное подходило по размерам для нужд армии, вынуждены были тепло одеваться, ведь стены архива состояли из начисто отсыревшей от времени древесины.

Наступало утро, и даже плед не мог спасти чутко спящего офицера от надвигавшихся криков петухов. Находясь в предподъемном полудрёме, сознание Сухорукова растягивало каждую секунду покоя, отчего последнему казалось, что он спит уже слишком долго. Однако реальность просачивалась сквозь пелену сладких ночных грёз, и вот комиссар уже ощущал ломоту в теле, вызванную неудобной позой, холодный, но спёртый воздух, наполненный пылью от старых документов, и зуд в носу, вызванный аллергией то ли на полынь, обширно цветущую нынче в округе, то ли на вездесущий тополиный пух.

Внезапно остаток сна был прогнан звуком приближающихся к кабинету Сухорукова шагов. Откинув в сторону быстро остывающий плед, комиссар вскочил на ноги с широкого старого кресла, притащенного некогда солдатами по его просьбе. Продрогнув от своей вылазки, офицер принялся чеканить удары сапогами об пол, интенсивно растирая тело через уланскую куртку.

Тут дверь открылась, и в неё вошел высокий человек с кудрявыми волосами, чей оранжевый блеск в лучах утреннего солнца лишь подчеркивала черная кожаная фуражка.

– Здравствуй, командир, – сказал Сухоруков, размазав последнее слово неумело скрытым зевком.

– Здравствуй, спящая красавица, – усмехнулся Бенякин, снимая головной убор. – Ночью было спокойно? Ты вроде выглядишь уставшим.

Пройдя в глубь комнаты, командир подошел к самовару и ощупал тыльной стороной ладони его холодный корпус.

– Я хорошо спал, – немного замявшись, выдал Сухоруков. – Олег, только, и правда, неспокойно ночью было.

– Что такое? – осматриваясь вокруг, спросил командир и стал доставать из кармана кожаного пальто пачку папирос.

– Ночью же сержантик твой вернулся, Вольный который.

– Аркаша Вольный? Ну да, в Светово я его отправлял, чтоб он глянул, как там дела, какие настроения, – разминая бумажную трубку с махоркой, приговаривал Бенякин. – Что-то он задержался там. Видать решил, что раз я ему патронат составил за то, что он меня когда-то спас, отыскав вовремя лекаря, то можно напрочь об обязанностях позабыть. Ох и вздрючу я этого мелкого….

– Он в госпитале, – перебил начальника Виктор, потупив глаза в пол.

– Что? Его что, подстрелил кто-то? Что с остальными?

– В том и дело, командир, в порядке он, а с головой что-то не совсем…. В общем, он не соображает ничего, не разговаривает даже. Его один из наших объездчиков нашёл в поле, прям таким и доставил. Сказал, что он бесцельно в кустах плутал. Смотреть на него жутко: глаза не закрывает и смотрит сквозь тебя, пустым взглядом. Даже не за что зацепиться в его зенках, ни тени разума. Остальных же нету, я отдал приказ искать, но пока напрасно.

– Где он сейчас?

– Дык в госпитале валяется, в потолок взирает.

Услышав это, командир тут же рванул к выходу. Комиссар спешно последовал за ним. Выйдя из здания, офицеры почувствовали теплые потоки воздуха, обдающие их лица. Несмотря на раннее утро, в округе совершенно не ощущались остатки ночной прохлады. Небо было заволочено массивными кучевыми облаками, которые то и дело сбивали солнечные лучи с их траектории, плотно затягивая небо.

Мужчины шли молча в быстром темпе около двух минут, пока не остановились возле деревянного дома, стены которого были окрашены в синий цвет. Лишь положив руку на калитку, командир внезапно услышал лай собаки, бдительно сторожившей вход. Отпрыгнув от неожиданности, он тут же прикрыл калитку и закричал, что было мочи: « Нина! Нина, твою мать! Убери своего пса от меня, а то пристрелю!»

Спустя минуту ожидания Сухоруков не выдержал и стал бить ногой по забору, отчего лай собаки лишь усилился: « Нина, просыпайся! Командир сказал, что пристрелит, а он ведь не шутит!».

Наконец дверь дома открылась и хозяйка, одетая в белое платье медсестры, не спеша вышла во двор.

– Кого, меня или собаку? – спросила она, подходя ближе к замолчавшему псу.

– Всех и сразу, – скрепя зубами, ответил Бенякин.

Девушка привязала собаку и открыла калитку незваным гостям.

Глазам офицеров предстала красивая светловолосая девушка с веснушками на лице. Её стройную фигуру скрывало широкое платье, что, однако, не отпугивало ухажеров. Девушка выглядела уставшей.

– Как он? – спросил командир, проходя мимо сестры.

– Да так же. Не говорит, не жрёт, не пьёт.

– Нужду хоть справляет? – спросил Виктор.

– Нет, – сухо выдала Нина.

– Странно, – поднимаясь на крыльцо, сказал Олег.

– Дык что странного-то? Не питается – не испражняется.

Бенякин, не снимая сапог, прошёл внутрь и прикрыл ладонью лицо от ослепляющего солнца, что врывалось в голое окно, находящееся на восточной стороне дома.

– Задерни его! – скомандовал он Нине и направился в светлицу.

Войдя в комнату, разделенную белой тканью на несколько коек, Олег стал осматриваться. Следом за ним вошли сестра и комиссар Сухоруков.

Две кровати из трех пустовали. На третьей же сидел обращенный к стене мужчина, голова которого была обернута белой тряпкой.

– Он спал сегодня? – спросил Бенякин.

– Да я не знаю, но его только в три часа ночи привели.

– Ну, а после этого он уснул?

– Кто ж его знает? Сама-то я спала! Может и дрых. Я только помню, что кое-как его уложила, а сейчас он вон, сидит, как ни в чём не бывало.

Бенякин, раздражённый ответами Нины, повернулся к больному и шутливо, но громко сказал: « Ага! Попался!», после чего наигранно топнул, на что реакции от сержанта не последовало.

Олег слегка смутился. Решив действовать по-другому, он одернул вниз кожаное пальто, выправив его.

– Товарищ сержант! – сказал Бенякин теперь строго, надеясь хотя бы командирским тоном достучаться до больного, однако последний даже не шевельнулся.

Мужчина нахмурил брови, а от прежнего энтузиазма не осталось и следа. Уверенность и раздражение сменились растерянностью и наблюдательным спокойствием. Сделав несколько шагов вперед, Олег уже хотел положить свою тяжелую руку на плечо подопечного, но остановился. Кашлянув в сторону, он переключил голосовой режим и почтительным шепотом обратился к Нине: « А тряпка у него на голове что символизирует?».

– Я решила, что у него может быть тепловой удар, – последовал незамедлительный ответ сестры.

– И что, в самом деле, может быть?

– А пёс его…. Но коли так, то мозги он себе знатно спёк.

Командир воспринял эти слова спокойно и, обойдя больного, сел на низкий деревянный стульчик, стоящий с краю от кровати. Взгляду Бенякина предстало молодое лицо сержанта, слегка постаревшее из-за неухоженной растительности на лице. Узкий нос, стоящий строго перпендикулярно тонким потрескавшимся губам, широко раскрытые глаза с застывшими светло-голубыми зрачками, безэмоциональные брови – ничего из физиономии сержанта не казалось живым.

Олег провел перед его лицом рукой, но реакции, как и прежде, не последовало.

– А он моргает хоть? – удивился командир.

– Редко, – ответила Нина.

– Редко – это плохо. А пугали его?

– Да все делали, не шевелится даже.

Бенякин посмотрел на Нину: « Ну, ты хоть раз такое видела?».

– Никак нет, товарищ командир.

– Я видел, – уверенно произнес Сухоруков, – был один такой случай у нас. Купаться солдаты пошли, жён с детьми взяли, конечно. Ну, и само собой…, – Виктор ловко щелкнул себя по шее.

– Ну да, как же без этого….– угрюмо поддакивал Бенякин.

– В общем, отдых в самом разгаре: суета, веселье, всем не до детей: больше о закуси думали. Короче говоря, потонул один пацан. Причём тихо, будто не сопротивлялся вовсе или утащил кто под воду. Так его отец в ступор вошел и глядел всё на то место, где отпрыск егоный мир наш и покинул. Мы Сергея – отца-то его – еле как оттуда увезли, а из состояния этого он так и не вышел.

– У сержанта-то детей точно не было. Что же это выходит? – спросил командир.

– Врач тут нужен, мозгоправ, – произнесла вдруг Нина.

– А где я тебе такого найду? – встав со стула, с прежней силой в голосе выкрикнул Олег.

– А помните немца того, что белым помогал? – сказал Виктор, тряся перед собой указательным пальцем.

– Конечно, такого хрен забудешь. Только вот мы его уже выслали.

– Не беда, товарищ командир, как выслали, так и вернём, – воскликнул комиссар и резво выскочил на улицу.

Медсестра осталась наедине с удивлённым Олегом, который достал из кармана штанов платок и протёр себе лоб.

– Чай сделай пока, – скомандовал Бенякин.

– Воды нету.

– Ну, так поди – набери! Хватит уж языком чесать, – снова повысил голос командир и грозно взглянул на девушку.

Та, в свою очередь, обиженно фыркнула и, схватил ведро, мигом выскочила из собственной избы.

Бенякин снова посмотрел на обездвиженного подчинённого. Взяв его за плечи, он хорошенечко потормошил бледного юнца, потом несколько раз громко произнёс его имя, но сержант так и не откликнулся.

« Кто же тебя так мог припугнуть, Аркаша?» – продолжал вопрошать в пустоту командир, но его никто не слышал. Тишина окутала комнату, не давая расслабиться подступающим чувством тревоги.

Немного прислушавшись, Олег понял, что Виктор еще не вернулся. Тогда он расстегнул рубашку и достал из потайного кармана металлический крест на прочной цепочке. Поцеловав его, командир стал креститься, опустив голову в пол, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Посмотрев перед собой, он увидел, что сержант повернул голову и теперь смотрит прямо ему в глаза. Его взгляд не блуждал и не смотрел «сквозь»: он был прямым и уверенным.

Сержант, до этого не способный выпустить из уст ни одного цельного слова из-за собственного заикания, стал чеканить предложения одно за другим:

« Вятший мне открыл глаза

И призвал в гавранов сад.

Там кончаются пути,

Прерывая цепь вражды.

Сквозь кресты течёт река –

Беспроторицы вода».

Когда солдат закончил говорить, его взгляд тут же потерял прежнюю концентрацию, голова обернулась к стене, а тело застыло, как статуя.

Все это произошло в мгновение ока, но не на шутку испугало командира. Несколько секунд Олег смотрел на только что говорившего с ним подчиненного, пока приступ оторопи не ослабел. После этого Бенякин поднялся со стула и, услышав пение Нины, возвращавшейся в избу с водой, быстро повесил на шею сержанта свой крест и, перекрестив солдата, побежал медсестре навстречу.

Выбежав из светлицы, он чуть не сбил девушку.

– Ты чего, командир, совсем ошалел? – удивленно вскрикнула она.

– А? Нет, нет, нормально всё, не ошалел, тебе вот помочь решил.

– Да ну? Что это так?

Олег взял из рук девушки тяжелое ведро с водой.

– Да когда ж иначе было?

– Если ты такой галантный, почему со мной не пошёл сразу?

– Так надо ведь, чтоб за Аркашей кто-нибудь присмотрел!

– А что с ним станется? Он же и слова сказать не может, не то что шевелиться.

– Может, – растерянно вторил Бенякин, смотря на собственное отражение в воде. – и, кажется, идейка у меня возникла.

Поставив одно ведро на пол, Олег вернулся к сержанту и, крепко схватив того за руку, стал выводить во двор.

– Ты что делаешь? – растерялась сестра.

– Он со мной говорил, пока тебя не было. Причем без запинки.

– Говорил?

– Да, еще как говорил.

– О чем же?

– Стих какой-то рассказал.

– Какой такой стих?

– Да чёрт его знает, про сад какой-то.

– А ты что?

– А я и не понял ничего, а потом он опять в себя ушел. Ну ладно, сейчас в чувства приведем паренька.

Командир вытащил сержанта наружу и, поставив возле малинового куста, окатил его ледяной водой.

– Ты что творишь, командир? – завопила Нина и рванула в светлицу.

– Ничего, скоро заговорит, вот увидишь, – улыбнулся командир, но хороший настрой быстро пропал: сержант стоял спокойно, лишь немного дрожа от холода. Выражение его лица нисколько не сменилось, оставаясь безразлично-спокойным.

Нина же вскоре вернулась с пледом и стала укутывать больного.

– Командир, ты с ума сошел?

– Нет, а вот он, – Олег показал на юного красноармейца, – да.

– Ему покой нужен и уход, а ты его пытать решил?

– Это разве пытка? Вот когда война была….

– Замолчи, прошу тебя! – старательно обтирая Аркашу, сказала Нина.

– Ты вроде была равнодушно к нему настроена, а теперь так и не скажешь.

– Я поняла, кто у него начальником был. От такого командования я бы тоже в ступор впала.

– Ну-ну, полегче.

– Это ты полегче, – сказала медсестра, а потом тихонько добавила, – придурок.

Заведя больного обратно в избу, Нина усадила его на свою кровать и, схватив с соседней лежанки шерстяное покрывало, накрыла замерзшего сержанта. Следом за ней в дом вошёл и Бенякин.

– А ты что, самовар еще не поставила? – засмеялся он.

Сестра промолчала. Чтобы показать, как она занята, девушка вновь стала обтирать сержанта. Когда дело дошло до груди, она почувствовала, что что-то висит на шее у парня. Убрав прочь покрывало, она сунула руку под его рубаху и нащупала крест.

« Странно, мало кто из красных носит его, а если и носят, то не такие дорогие» – подумала про себя девушка, спрятав его обратно под влажную ткань.

Вдруг звонкий собачий лай испугал Нину, и она поднялась с кровати больного.

– Товарищ капитан! – кричал вернувшийся Сухоруков, – Немчуру недалеко увезли, скоро доставят!

– Это хорошо. Ты проходи, чаю выпей, – сказал командир.

– Это я с радостью. Нина, есть что пожрать? С утра крохи во рту не было, – сообщал Виктор, аккуратно проходя мимо привязанной собаки.

– На вас не напасёшься.

– Пади пирожки недавно пекла.

– Какие пирожки? Шутить вздумал? Похлебка простая есть.

– Ну, давай хоть похлебки бахнем.

– Сделаю. Щас еще самовар поставлю.

– А что, он еще не стоит? Нина, как так? – возмутился Бенякин.

– Да пошёл ты, командир, – сказала девушка и скрылась в доме.

Двор же окатили волны офицерского смеха.

Горячая похлебка согрела Бенякина и Сухорукова не хуже чая, в который они не преминули подлить водки. Выпить за компанию решила и Нина. Посиделки эти, однако, не напоминали обычное застолье: не было ни баек, ни шуток, ни затейливых выдумок. Немая тишина прерывалась лишь звоном посуды, а собравшиеся то и дело оглядывались на сержанта, но тот смирно сидел на месте, укутанный разным тряпьём. Казалось, что остальные пьют лишь чтобы притупить странное чувство страха, источником которого и было бессловесное присутствие солдата, что будто бы выпал из временного потока, сведя собственное существование к неестественному безразличию, грозившемуся стать конечной точкой его бытия.

– А если он таким навсегда останется? – спросил неожиданно Сухоруков товарищей.

– Да погоди ты, рано ж еще, – ответила Нина.

– Рано-то рано, а все-таки?

– Кажись, кто-то прибыл, – прикладывая раскрытую ладонь к уху, произнес командир.

Вместе с медсестрой и комиссаром он вышел на улицу. Сквозь плохо составленный забор было видно несколько силуэтов, ведущих человека в белом. Когда калитка открылась, Бенякин увидел старого стройного мужчину с лысиной на голове, обрамленной невысокими волосами по бокам, и короткой, но аккуратной бородой. На прищуренные глаза были надеты круглые очки. Его вели двое вооруженных молодых мужчин, которые не стеснялись грязными руками хватать за некогда белый костюм пленника.

– Товарищ командир! Привезли осужденного, как приказывали, – сказал один из охранявших доктора парней.

– Молодцы. Руки ему освободите и подождите за калиткой.

– Слушаюсь, – сказал темноволосый солдат и, почесав за ухом, стал развязывать человека в очках.

Когда дело было сделано, доктор остался наедине с людьми, некогда обрекшими его на каторгу,

– Здравствуйте, господа, – сказал лысый интеллигент и добродушно улыбнулся.

– Господа в Париже, а мы товарищи, – ответил Сухоруков.

– Мне вы явно не товарищи, так в чем же дело?

– Помощь нужна, у нашего тут проблема….по вашей части, – сказал командир.

– Ох…. Бессонница замучила? Или, может, нервный тик поймал?

– Скорее, первое. Вы проходите, доктор, проходите, – сказал Бенякин, рукой указывая на открытую дверь в избу.

– Ой, прекрасно-то как! Доктор! А то всё тварь, сволочь очкастая и вшивый интеллигентишка.

– Хватит, доктор. Если поможете нам, мы тоже в долгу не останемся.

– В самом деле? А что взамен изволите предложить? Пулю? Или кортик под ребро?

– Срок скостим тебе.

– То есть вместо неправомерно впаянной мне десятки я отсижу семь?

– Пять, – сказал командир, – и не там, куда идет баржа, до которой ты почти доехал.

– Да у вас все заведения, как на подбор. Чем же следующее место будет лучше Соловков?

– В следующем месте ты выживешь.

– Сомневаюсь, батенька. Не тот возраст, однако.

– Говоришь много, торгуешься, а ведь не помог еще нихрена, – сказал Сухоруков, повышая тон.

– Ладно, согласен я. Пять лет не на соловках – это, считай, на отдых съездил, по вашим меркам.

– Вот и славно, проходите, доктор.

– Вы ведь не помните моего имени, да?

– Не помним, – сказал честно Бенякин.

– Меня зовут Генрих. Генрих-Бенедикт Бауэр.

– Прошу сюда, товарищ Бауэр.

Мужчина в белом костюме незамедлительно проследовал вперед, поднялся на крыльцо, прошел через входное помещение в светлицу и стал оглядываться в ней.

– Чудная обстановка тут у вас, – обратился он к смущенной Нине и стал ближе рассматривать единственного пациента.

– Ну, так что с ним? Рассказывайте-с.

– Вещай, – сказал командир Сухорукову.

– Мы сами толком не знаем. Найден был объездчиком. Он как будто в шоке. Глаза открыты, на голоса не реагирует, на касания…. Да ни на что не реагирует, в общем.

– И как долго?

– Нашли его сегодня ночью.

– А сейчас уже обед?

– Четыре часа дня.

– Хм….ну это возможно. Сильный возбудитель мог вогнать его в такое состояние.

– Что это могло быть?

– Понятия не имею, не медицинский вопрос.

– Но все же.

– Это мог быть испуг, половой импульс, сердечный приступ – все, что угодно.

– И что с ним делать?

– У меня нет ни инструментов, ни лекарств, – сказал доктор и подошел к сержанту.

Взяв его за голову, он осмотрел ее на наличие ранений и ушибов, потом заглянул Вольному в глаза, опустил нижние веки и внимательно вгляделся в застывшие намертво белые студенистые яблоки.

– Нет инструментов, чтобы нормально просмотреть глазное дно, – сказал Бауэр и перешел к ушам.

Внимательно оглядев их, он несколько раз обратился к сержанту, но последний, как всегда, не реагировал.

– Что же, не понятно.

– Доктор, договор в силе, только если будет результат.

– Без инструментов и препаратов я не такой уж и доктор, – сказал мужчина и сел напротив пациента.

– Есть, правда, старый способ, но работает редко.

– Была не была, – сказала Нина, и соратники поддержали её одобрительными кивками.

– Тогда свечку несите.

– Будем отпевать? – испугался командир.

– Ага, а потом блинков поедим. Свечку принесите, пожалуйста.

Нина вышла ненадолго из комнаты, а после вернулась с большой белой свечой в руках.

– Подожгите её, – скомандовал Бауэр, и комиссар, достав из вытащенного заранее коробка пару спичек, ловким движением разжег небольшой огонек.