Читать книгу: «Достоверные допущения»
© Андрей Викторович Саенко, 2023
ISBN 978-5-0059-3363-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Отец семейства и хозяин дома, я с грустью оглядываюсь на свою бурную молодость, которую собираюсь описать, и перо мемуариста нерешительно дрожит в моей лапе.
Однако я успокаиваю себя мудрыми и утешительными словами, которые прочитал в мемуарах еще одной значительной личности и которые здесь воспроизвожу: «Каждый, к какому бы сословию он ни принадлежал, если он совершил славное деяние или то, что воистину может почитаться таковым, должен собственноручно описать свою жизнь. Хотя и не следует браться за это прекрасное дело, пока не достигнешь сорокалетнего возраста. Если, конечно, он привержен истине и добру.»
Мне кажется, я совершил немало славных дел, а еще больше таких, которые представляются мне славными. И я в достаточной степени добр, привержен истине, когда она не слишком нудная (а сколько мне лет, я забыл).»
Туве Янссон, Мемуары папы Муми-тролля
ДОСТОВЕРНЫЕ ДОПУЩЕНИЯ
0. ОПРАВДАНИЯ. ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
На этой неделе мне исполнится 48 лет – не очень серьезный возраст, хотя понимаешь и принимаешь это, только добравшись сюда естественным путем. И это тем более не слишком значительный возраст для написания воспоминаний. Ведь сколько еще впереди (кстати, одно из самых распространенных заблуждений)1! Во всяком случае, так принято считать. Однако, я с этим подходом не согласен принципиально минимум по трем причинам.
Во-первых, писать воспоминания следует тогда, когда мозг еще способен вспоминать. Между тем, как мы знаем из мировой практики, с годами такая способность зачастую утрачивается. А едва ли вы станете читать воспоминания, типа «Встречался я как-то, не помню точно когда, с одним знаменитым хореографом, хотя, наверное, больше актером, имя которого забыл, но очень известным. Он снимался тогда во всех заметных фильмах, названия не назову, но если погуглите, что тогда прокатывали в кинотеатрах, каждый третий фильм с ним будет. Наверное. Насмеялись мы с ним в тот раз вдоволь, жаль не помню, над чем. Но вот что точно помню, так это то, что он был геем, хотя узнал я об этом буквально на днях…».
Во-вторых, уже сейчас мои друзья и знакомые рассказывают мне истории с моим участием, случившиеся несколько лет назад, а я их не помню совершенно2… То ли еще будет! – думаю я всякий раз, похихикивая над собой, поскольку истории большей частью забавные.
Наконец, в-третьих, в моих текстах будут присутствовать реальные люди, которым будет, в основном, приятно увидеть свои имена в книжке. Многие из них мои ровесники, а многие и постарше. Было бы здорово, если бы такая книга попала к ним в руки прежде, чем они утратят способность воспринимать буквы, пускай и не по самой радикальной причине.
Если говорить начистоту, то первую попытку написать воспоминания я предпринял, когда мне было в районе шестнадцати лет (или чуть раньше? не помню), рабочее название было «Время внутри и снаружи меня». Уже тогда я понимал, что надо записывать происходящее3, но такое обязывающее название попросту не потянул. Потом была еще пара попыток, тоже неуспешных. Были и какие-то бессистемные дневниковые записи. Однако, наткнувшись на плоды упомянутых поползновений некоторое время назад, я с удивлением обнаружил, что даже те несколько страниц сохранили в себе мысли и информацию, которые были бы безвозвратно утеряны в любой другой ситуации. И это оказалось последней каплей, побудившей меня взяться за перо.
И да, про название, «Достоверные допущения». Кое-что я могу не помнить в точности, хотя и стараюсь не привирать. Приходится достраивать состоявшуюся реальность, исходя из логики ситуации и повествования. Это допущения. Но они на девяносто девять процентов достоверны. А сто процентов вам не гарантирует даже тот, кто думает, что помнит все. А если гарантирует – не верьте, это надежный признак того, что вас уже начали обманывать.
В любом случае, автор заранее просит прощения у всех упомянутых в книге, в отношении кого невольно допущены те или иные фактические огрехи: все несовпадения случайны.
На этом месте оправдания заканчиваются, и начинается собственно книжка. Читать ее можно не подряд и вообще не целиком (можно даже вообще не читать, кстати, дело сугубо добровольное) – наверняка какие-то главы вызовут больший интерес, какие-то покажутся излишними. Предлагаю читателю самому определиться, на чем он хотел бы сосредоточиться. Для меня же все, что написано ниже, одинаково важно, поэтому работу по изъятию лишних эпизодов я за читателя выполнить не возьмусь.
Москва, Теплый Стан, 23/02/2022
1. СЕМЕЧКА
В 2008 году я ушел с должности вице-президента Юридической фирмы «Доломанов и партнеры» в свободное плавание, организовав собственный юридический бизнес с бывшими коллегами, точнее, присоединившись к их оформляющемуся коллективу. Сначала это было образование с пугающей аббревиатурой ООО «ЗЗСП» (Зорин, Золотарев, Саенко и партнеры), но в составе партнеров, как это часто бывает с молодыми бизнесами, очень скоро произошли изменения, и название потеряло свою актуальность.
««Я сидел и занимался своим любимым делом: сочинительством, а именно придумыванием нового названия для своей компании, в которой вместо двух ранее заявленных партнеров появился новый – Андрей Яковлев. Опыт работы подсказывал мне критерии: это должно быть легко запоминающееся буквосочетание, которое в любом справочнике стояло бы поближе к началу алфавитного списка. Здорово, если бы легко транслитерировалось, хорошо смотрелось на бланках и визитках в кириллице, и латинице, и было произносимо иностранными клиентами (то есть как минимум без букв типа «Ж» и «Щ»). Неплохо, чтобы оно еще указывало на характер услуг, оказываемых фирмой. И еще оно не должно быть занято другими коммерсантами (как фирменное наименование, как домен и как товарный знак).
После долгих поисков и проверок всевозможных реестров, я нашел, как мне казалось, идеальное сочетание всех факторов: «впервые придуманное» слово «АДВАКО» или «ADVACO». Это было начало алфавита (А+Д+В+А…), никем не занятое. Это скрыто указывало на нас с Андреем и расшифровывалось как Андрей+ДВА+КОмпания, то есть компания двух Андреев. Ну а с очевидностью, как мне казалось, начало АДВАК… указывало на адвокатскую деятельность. И хотя ни я, ни Андрей, пусть и были многолетними практикующими юристами с профильным образованием, не имели адвокатского статуса, для большинства россиян понятия «адвокат» и «юрист» настолько неразличимы, что какие-либо уточнения были тут совершенно излишни.
Так компанию и переименовали и даже запустили сайт advaco.ru.
Каково же было мое удивление, когда оказалось, что почти по всем параметрам я ошибся! Большинство русских людей бегло читали наше кириллическое обозначение как «Авокадо» и совершенно не догадывались, что это не торговцы экзотическими фруктами, а довольно высокооплачиваемые юристы-многостаночники, «которым под силу решить практически любую задачу», как говорилось в одном из наших пресс-релизов. Когда же наши граждане читали английское написание, они норовили произнести его как «Адвасо» и даже «Адвацо», а когда мы диктовали им адрес сайта, они со слуха всегда его записывали как «advako», через «k», а не через «c», которое у нас отчего-то называется «русская ЭС» (не путать с «ЭС как доллар»). Иностранцы же, которые ловко читали и писали «advaco» по-английски, все равно не понимали ни что это адвокаты, потому что по-английски это lawyers, а совсем не advocat, ни что это компания двух Андреев, потому что «два» на их языке тоже звучит совсем иначе. Начало же алфавитных списков тех справочников, куда мы попали, не принесло нам ни одного клиента.
А как мы знаем из детской классики, «как вы яхту назовете, так она и поплывет».
Между тем наша яхта проплавала восемь лет, являясь хотя и не слишком прибыльным, но уж точно никак не убыточным предприятием, обеспечивая существование нас и наших семей, сколотило некий клиентский и профессиональный пул, живущий с нами до сих пор, преодолела финансовые и политические кризисы 2008 и 2014 годов, и была без суеты подготовлена к плановому затоплению в связи с изменением семейных обстоятельств партнеров.
И вот теперь я расскажу вам то, что не рассказывал ни Зорину, ни Золотареву, ни Яковлеву.
Когда я достиг возраста, достаточного для самостоятельного выхода на улицу для прогулки (а в СССР такой возраст наступал значительно раньше, чем в свободной России), меня направили на выгул, снабдив большой сочной грушей, что в Москве, может, и не было дефицитным товаром, но во всяком случае не продавалось на каждом углу. Когда вскоре после этого для надзора за мной на улицу вышла мама, она увидела, что груши у меня в руках уже нет. Смекнув, что такой маленьким мальчик не может съесть такую большую грушу за такое короткое время, она поинтересовалась судьбой означенного плода. В ответ я с гордостью ответил, что по предложению гулявшей здесь чуть ранее девочки, променял ее на… семечку.
На семечку.
Подсолнуховую.
Одну.
Семечка оказалась вкусной, и сделкой я остался доволен. Что уж говорить о девочке…
В общем, думаю, что бизнес – это не мое. Простите, ребята, что не признался вам в этом раньше.
2. УЛИЦА ВИНОКУРОВА
Воспоминания о раннем детстве у меня начинаются где-то с трех лет, то есть примерно с 1977 года. Помню прогулки с папиной мамой бабушкой Лизой, Елизаветой Ивановной, у поликлиники на улице Винокурова, детскую площадку с качелями и песочницей во дворе, соседского мальчика со странным для меня именем Рашид, магазин «Промтовары» через дорогу, где мне купили огромную желтую пластмассовую рыбу на колесиках и нелепой зеленой лягушкой на спине, которая довольно быстро отвалилась. Мы жили на первом этаже в угловой квартире, и окна выходили сразу в две стороны на придомовой садик, где, хотя сейчас трудно это представить, бабушка растила кусты красной и черной смородины и кусты крыжовника. В этом саду можно было по-настоящему гулять, а в сезон собирать урожай. Крыжовник мне особенно нравился: он был похож на крохотные арбузы, которые упруго лопались во рту и обдавали его кисловатой свежестью.
Прямо рядом с домом проходили рельсы, и металлическое позвякивание идущих по ним трамваев, в которое я всякий раз вслушивался, засыпая, навсегда останется для меня звуком убаюкивающей колыбельной. И хотя сейчас трамваи уже не те – ходят быстро, не гремят, не звенят, и вообще вид имеют современный и нагловатый, словно приезжие, – я до сих пор их нежно люблю, и иной раз готов пожертвовать временем и подземным комфортом, выбрав именно трамвай в качестве средства передвижения.
Примерно тогда же я познакомился с творчеством Владимира Высоцкого, хриплый голос которого, так не похожий на все прочие поющие советские голоса (а несоветских тогда почти и не было), пугал и завораживал одновременно. Многократно воспроизводимые с голубой гибкой пластинки «Кони привередливые», «Скалолазка» и «Москва-Одесса» (особенно вот это «чщщерт возьми!» в конце песни, что для СССР и для нашей несквернословящей семьи было практически пределом дозволенного и даже немного больше) – возможно, именно эти три произведения, исполненные главным русским бардом под аккомпанемент ансамбля «Мелодия» Георгия Гараняна, заложили во мне основы понятий о критериях хорошей правильной песни: выверенная аранжировка, доступная, но не пошлая, мелодия, текст, в который хочется вслушиваться. И вообще в целом – песня, как авторское высказывание от первого лица. Конечно, сформулировать свое понимание так я в то время не мог, но на подкорку оно легло плотно. Потом к этим песням добавились другие с гиганта, выпущенного ВФГ «Мелодия» чуть позже, но с теми же исполнителями: «Ноль семь», «Она была в Париже», «Лирическая», «Жираф», «Песенка о переселении душ» – все это так контрастировало с официальной эстрадой из радиоточки на кухне, что практически сносило неокрепшую юную крышу напрочь.
Второй певец, покоривший мое сердце, певцом не был и исполнял совершенно иное. Звали его, как и меня, Андреем, а фамилия его была совсем другая – Миронов. Кажется, первая песня в его исполнении, которую я услышал, была «Иваново – город невест» – сравнительно незаметная вещь, но обаяние актера пробивало довольно невзрачный и лишенный всякого драйва вальсовый мотивчик. А уж когда я услышал «Остров невезения», Андрей Миронов навсегда поселился в моем сердце. И добавил в понимание песни такой нюанс, что ее нужно не просто исполнить, а сыграть. «Прожить», как сказали бы сами актеры того времени. «Продать», как говорят современные актеры.
В начале 80-х бабушка Лиза переехала в Теплый Стан, где мы с мамой, папой и младшим братом Сережей обосновались к тому времени в кооперативном жилье4. Квартира на Винокурова в результате сложного многоступенчатого обмена (продавать квартиры тогда было невозможно по закону) досталась какой-то еще более ориентированной на натуральное хозяйство женщине. Она умудрилась развести в московской квартире кроликов, правда сад довольно быстро пришел в запустение.
Некоторое время назад после многолетнего перерыва я снова побывал в местах своего раннего детства. Дома эти еще не посносили, хотя наверняка они стоят в плане очередной волны реновации. Самостоятельно окна своей квартиры я найти не смог, а подсказать было некому5. Да я до поры не был уверен, что и дом определил правильно – все же маленьким я ходил только за руку, и никакой карты местности поэтому у меня в голове не сложилось.
А вот поликлинику я нашел, поскольку на микрорайон она по-прежнему одна, ошибиться сложно. Боже мой, какой крохотной оказалась лесенка из трех ступенек, по которой я взбирался зимой, укутанный в шарф и шапку, одетый в пальто, двигаться в котором было практически невозможно, и обутый в валенки, исключавшие любую форму активного передвижения, кроме скольжения по ледяной горке вниз! Но дело, думаю, не в одежде, которая усложняла мои передвижения. А в том, что в детстве нам все кажется большим: и горки, и лесенки, и беды, и радости, и удачи, и неудачи. Только в детстве, как следует раскачавшись на качелях, можно почти достать до звезд, а в подвале дома, куда ты попал через кошачий лаз, встать в полный рост. С годами мы понимаем, что звезды несколько дальше, а мест, где мы можем стоять не сгибаясь, становится меньше.
И возможно, вся оставшаяся после детства жизнь, это попытка все-таки насколько возможно приблизить звезды и встать в полный рост там, где это удается немногим. Те же, кто справляется с этой задачей, где пасуют остальные, поднимают потолки, увеличивая количество воздуха, и всем становится чуть легче дышать.
3. РОДИТЕЛИ
Родители… Обязательно надо о них написать. Чем старше становлюсь, чем больше сам становлюсь родителем, тем очевиднее, насколько важен тот трамплин и то сопровождение, которые дают тебе мама и папа на старте. С возрастом также приходит и понимание ошибок, которые допустили родители, но даже эти ошибки чаще всего были продиктованы любовью, которая в древнем нашем языке, как известно, называлась «жалость», а «любить» значило «жалеть» (или наоборот?). Вот и меня часто жалели, хотя и не всегда это шло мне на пользу.
Моя мама, Светлана Викторовна (крещеная в православную веру как София), происходит из семьи дипломата (и одновременно, что уж там, сотрудника КГБ СССР) и имеет крайне нетипичную для советского человека биографию. Начиная с того, что родилась она в Швеции, а это, кстати, означает, что она в заявительном порядке может получить шведское гражданство, так как шведские законы предоставляют гражданство по территориальному признаку вне зависимости от того, в семье какого гражданства ты родился.
В детстве мама побывала в США, куда по работе со всей своей семьей отправился ее папа, Виктор Матвеевич Зегаль, и в США мама училась в первом классе общеобразовательной школы, о чем даже была заметка в центральной американской прессе (документ хранится в семейном архиве), позже какое-то время провела в Финляндии, а затем, когда границы были еще в основном закрыты, несколько раз побывала в ГДР (в том числе и со мной, хотя я этого почти не помню6), где проживала ее родная сестра Татьяна с мужем Олегом, сотрудником КГБ СССР (да, вот такое совпадение профессий отца и мужа мы наблюдаем в семье моей тети)7.
Окончив школу в Советском Союзе (с золотой медалью), мама поступила на факультет журналистики МГУ, который тоже успешно закончила, выпустившись тележурналистом (дома с самого начала 70-х хранится пленка заснятого с экрана телевизора на любительскую камеру фрагмента новогоднего «Огонька» на Шаболовке, где мама принимала участие, правда только в качестве статиста за столиком). Все дороги были для нее открыты8, но вот тут-то и произошел слом, связанный с рождением детей. Если меня еще пытались как-то сбагрить в детский сад или отдать на воспитание папиной маме – бабушке Лизе, то мой младший брат Сергей, появившийся на свет через три года после меня, был довольно проблемным в плане здоровья ребенком и требовал к себе повышенного внимания. Оставшись с ним дома, мама так в итоге полноценно на работу и не вышла, хотя и сменила несколько работ, среди которых Издательство «Наука»9 и администрация Музея обороны Москвы в Олимпийской деревне. Около музея стояли настоящие пушки и «Катюша», по которым мы с братом любили лазать. Кажется они и сейчас там.
Последним местом работы мамы была кафедра международного права и международных отношений Дипломатической академии Министерства иностранных дел РФ, где она двадцать пять лет служила методистом. И хотя на пенсию ее там проводили с цветами и тортиками, о какой-то карьере говорить не приходится.
Папа, Виктор Андреевич (тоже еще в детстве крещеный в православную веру своей религиозной мамой, но никогда это не афишировавший), в честь отца которого я был наречен, напротив всю свою жизнь ставил перед собой нереальные планы и добивался их реализации. Рано потеряв отца (муж бабушки Лизы Андрей Алексеевич умер задолго до моего рождения), будучи сыном малограмотной уборщицы, папа одновременно старался и заработать денег, чтобы помочь маме, и получить хорошее образование. Так он оказался в стройотряде, в ранней молодости поставив галочку рядом с одним из трех обязательных классических пунктов «построить дом», и успел поработать фотографом, и поступил на экономический факультет МГУ, самостоятельно подготовившись к экзаменам, разумеется, не имея никакого блата.
Хотя кроме названного, у папы был еще и первый юношеский разряд по плаванию и водному поло, жизнь его пошла по совершенно другой – комсомольско-партийной линии. Искренне веря в идеалы коммунизма10, папа сперва оказался в райкоме комсомола, затем в Московском горкоме комсомола в отделе пропаганды, и к середине восьмидесятых – в столичном горкоме партии в международном отделе. Я не видел его за работой, но предполагаю, что знание экономических трудов Маркса, полученное в МГУ, позволяло ему быть достаточно убедительным в дискуссиях с проклятыми оппонентами.
В горкоме партии, кроме встреч с многочисленными прославленными деятелями науки и искусства, произошла личная встреча папы с только что приехавшим в Москву Ельциным, из которой он вынес для себя убеждение, что с этим человеком нельзя идти в разведку. В дальнейшем я всегда опирался на это его ощущение, даже когда вокруг меня все были за Бориса Николаевича, а тот что было сил ездил общественным транспортом, хотя ему было никуда не надо. Время показало, что мы с папой были правы.
Примерно в те же дни Горбачев затеял «перестройку» и «ускорение» (не путать с «matryoshka» и «balalaika»), и после обманчивого ощущения глотка свободы все стало рушиться. Пока еще не все рухнуло, папа успел поучаствовать в российско-американском велопробеге: сначала американцы прилетали к нам и ехали из Москвы в Санкт-Петербург (а может быть тогда это еще был Ленинград), затем на следующий год наши летели в США и проезжали их поперек с востока на запад через центральные штаты. Хотя меня напрямую и не коснулось это путешествие, но из рассказов папы я выяснил, что простые американцы гораздо ближе нам по духу и по ежедневным проблемам, которые им приходится решать, чем мы привыкли думать11. Я в этом лишний раз убедился лично в начале 90-х, когда два месяца провел в США (об этом позже), но и отправлялся туда уже подготовленный.
Примерно в то же время папа, поняв, что т.н. «политическая карьера» бесперспективна, немного поскитавшись по чужим бизнесам, организовал компанию по производству биологически-активных добавок ООО «Здоровье нации», которая работает по сей день, то есть примерно тридцать лет.
