Читать книгу: «Сумасшествие, коронавирус и прочие сомнительные прелести путешествий. Сборник рассказов», страница 2
НА ДИЕТЕ
– Ну, где ты там? – пронзительно рявкнул женский крик, – Сдох что-ли?
Несколько метров хаотично спроектированных в девяностые годы прошлого века коридора и проходной комнаты деда Коли, ушедшего уже два года как, и все еще заполненных его кисловатым запахом, словно старик по-прежнему сидит там, подслеповато щурясь в кроссворд, не сделали крик жены тише. Он грохнул над плечом Семена Акимовича, как стартовый пистолет, дернув руку, зачерпывающую компотной поварешкой, лиловый тягучий суп из кастрюли с отбитым боком. Кусок мяса, черный как уголь, словно испугавшись крика, сорвался вниз, показав в образовавшейся воронке на секунду оранжевые кружочки картофеля и старчески сморщенное лицо чесночной головки. Плюх!
Семен Акимович оттер ладонью суп с щек и энергичней заработал поварешкой. Капли смешивались с потом, и эта маргонцовочного вида субстанция медленно пробивала дорожки вниз сквозь кустики щетины, подчиняясь закону гравитации. Этот же чертов закон сдвигал цветастые трусы Семена Акимовича внушительного вида животом к коленкам оттенка старой обшарпанной известки. Набирать суп и подтягивать трусы одновременно оказалось неожиданно трудно, но Семен Акимович справлялся. Надо было спешить. Уже звучали торжественные первые аккорды сериала, которому, слава богу, не было видно конца, а внушительного размера тарелка пиалового типа с зеленой ломаной полоской по боку быстро набиралась дымящимся содержимым.
– Все остывает, Сеня!
– Начинай без меня!
– Ты же знаешь, я не могу! – проорала жена раздраженно, в следующий ее вопль вплелись восторженные нотки: – Дитрих поехал к Линде! Слышь?!
– Кто бы сомневался, – пробурчал Семен Акимович.
Тарелка наполнилась до золотистой полоски на восемь миллиметров ниже края. Это позволяло донести суп до гостиной, не пролив содержимого. Годами отработанная рутина. Семен Акимович подтянул трусы повыше к груди и взялся было пальцами за тарелку, но остановился, отдернув руки, и помахал головой, звонко прицокнув. Вспомнил стыдливо, как две недели назад решительно и бесповоротно поклялся себе и участковому терапевту, что станет меньше есть и избавится наконец от пуза, мешающего завязывать шнурки и заставляющего давление скакать как пес, унюхавший течную суку.
– Многовато, – Семен Акимович критически оглядел тарелку с супом. Погрузил поварешку, стараясь подцепить побольше картошки, подул на содержимое и одним мощным потоком втянул в рот. Крякнул, вытер губы ладонью. Опрокинул в себя еще одну поварешку, потом еще, покуда уровень супа не достиг нужной отметки. Кивнул удовлетворенно, и понес тарелку в гостиную, шурша тапками по линолеуму.
ПОЖИЗНЕННЫЙ ЗАПАС ОБУВИ
Миха с недовольным видом уставился в тарелку.
– Опять пельмени?
Казалось, он смотрит куда-то под стол, странно вывернув голову. Левый глаз его, белесый, как у вареной рыбы, уже почти совсем не видел.
– А как еще тебя, оглоеда, прокормить? – крикнула Катя, вытирая руки полотенцем, – Жри давай, пока горячие!
Быстро работая ложкой и челюстями, Миха за пару минут прикончил ужин и разочарованно рыгнул. В пельменях было больше теста, чем мяса. Совсем не так, как готовила его мать, Феодосия Павловна, царствие ей небесное.
– Кофе? – на удачу спросил Миха.
– Ага, и пирожное наполеон… Воду пей.
– Грубая ты женщина, Катерина, – сказал Миха, потирая культю правой ноги, – Нету в тебе возвышенности. Тела, вон, много, а поэзии, – он сделал губами смешной звук, – нету.
– С вами псами по-другому никак, – Катя убрала тарелку со стола и с грохотом поставила в мойку, – На почте целый день наколупаешься, думаешь отдохнуть, а тут ты… – она смерила Миху тяжелым взглядом. Вздохнула и ушла в зал. Заскрипели половицы, темнота на пороге полыхнула синим. Через несколько щелчков затараторили местные новости.
Миха почесал лысину на затылке, потянулся было за костылями, но застыл, задумавшись. Скудный ужин набил его желудок, душа осталась голодной. Хотелось праздника, но Миха отдавал себе отчет – для этого не было ни повода, ни возможности, ни права. Даже рано пришедшая весна не вдохновляла. Когда тебе за пятьдесят, ничего уже не может радовать. Особенно, если ты инвалид, в твоей жене сто килограмм и у нее тяжелая рука.
Когда Катя позвала его в зал зычным и не предполагающим отказа голосом, Миха чуть с табуретки не грохнулся – промахнулся рукой мимо дверки шкафа, вставая, а единственная его целая нога, левая, напрочь отказалась разгибаться. Отсидел. Миха выругался коротко и емко, балансируя на краю. Спасибо батиной табуретке, весившей, как половина запорожца – удержался, схватил костыли и застучал по полу. Пятку сквозь дыру в носке холодило. Едва он появился на пороге зала, жена закричала так громко, что тело ее заколыхалось в кресле, как медуза в садке.
Миха и не понял сначала о чем это она. В потоке визга разобрал лишь несколько слов: Краснодар, мост и какие-то ботинки.
– Да погоди ты, не части! – доковылял поближе, – Что случилось? Объясни толком.
– Ты тупой да, Миха? – крик Кати резанул по ушам, – Трутнем сидишь, а там обувь бесплатную разбирают!
– Какую еще обувь? Где?
Катя ответила в римфу и ткнула пультом в сторону телевизора.
На экране промелькнули раскиданные по земле россыпи обуви. Сандалии, ботинки, сапоги. Разных размеров, цвета и фасона. Было в этом что-то страшное и трагическое, у Михи даже дыхание перехватило. Это ему что-то смутно напомнило, но мысль застряла, а на экране тем временем с лихим подвыванием проявилась наплывом физиономия телеведущей. Залежи обуви волшебным образом растворились в рисунке основательно набухшей в нужных местах блузки. Щеки дикторши были нарумянены так сильно, что казалось перед эфиром ее отхлестала вся съемочная группа. Лицо ее показалось Михе неуловимо знакомым, но он не удивился и не стал напрягать память. В их маленьком городке гены жителей были накручены так замысловато, что любой незнакомый встречный мог оказаться близким родственником.
– Предположительно, обувь была выброшена из ликвидированного Краснодарского магазина, – радостно сообщила дикторша, то и дело стреляя глазами куда-то вниз и влево, – Стоимость обуви, найденной жителями под Северным мостом, оценивается в полтора миллиона рублей.
Миха присвистнул, Катя засопела носом.
– А теперь о погоде на неделю…
– Ну чего пнем стоишь? – крикнула Катя, развернувшись к Михе всем телом.
– А чего надо-то?
– Ехай в Краснодар, чудила! Мымра сказала, – Катя махнула пультом в сторону телевизора, – Что там под мостом выставочные образцы, на одну ногу, понял нет? Нафиг никому не нужны, а тебе калеке одноногому до конца жизни можно обувку справить!
– Да как же я? – Миха пожал плечами.
– Звони дружкам, сделай хоть что-нибудь уже! – крикнула и уставилась в экран, словно Михи уже и не было в комнате.
Миха постоял немного, слепо глядя на мелькающие в телевизоре картинки и, стараясь не стучать костылями, вышел из зала. Вернулся на кухню, где отчаянно пахло лаврушкой и скисшим мусором. Набрал первый пришедший на ум номер.
– Обувь под мостом? – удивился Саня Серпов, его одноклассник. Голос звучал глухо, словно он лежал своей жирной щекой на трубке, – Под каким?
– Под Северным, – напрягши память ответил Миха.
– Их там два Северных, – пробубнил Саня с интонацией штурмана, прокладывающего маршрут.
– Доедем до ближайшего, там видно будет, – Миха затаил дыхание. Он не знал, кому еще можно позвонить, кроме Сани.
А тот молчал.
В тишину вторгся еле различимый электронный писк. Прервался, пискнул еще несколько раз отрывисто и затих.
– Засветло пожалуй не доберемся, – наконец сказал Саня задумчиво, а потом в трубке зашуршало и хрустнуло, – Пива после попьем? – голос друга прозвучал так громко, что Миха вздрогнул. Словно Саня уже пришел и встал за спиной, поигрывая связкой ключей. В своих любимых трениках и бейсболке, сидящей на голове, как тюбетейка. Миха еле удержался, чтобы не обернуться.
– Конечно попьем! – обрадовался он.
Похоже, нарисовывался нежданный праздник. И приключение в придачу. Последний раз Миха выезжал из Адыгейска… Уже и не вспомнить.
– Когда подъедешь?
Саня замычал. Как будто у него дел невпроворот. Потом швыркнул носом. Сказал деловито: – Скоро, – и бросил трубку.
– Дай на бензин! – крикнул Миха в сторону зала, – С Саньком поедем!
– Знаю я твой бензин, – ответила Катя, ставя увесистую точку в разговоре.
– Не прокатило, – весело подумал Миха. У него оставалось еще сто пятьдесят рублей в заначке. На пиво должно хватить.
Все полчаса до приезда Сани, он просидел на скамейке у подъезда. Со стороны сквера доносился запах костра, заходящее солнце било прямо в глаза. Миха щурился, курил и здоровался со спешащими с работы домой соседями. Большинство были дружелюбны. Его по давней привычке жалели, он был не против. Кивал и жал протянутые руки.
Саня подкатил так, будто он на Феррари, а не на проржавевшей девятке. Высунул лицо в окно (скоро не пролезет – подумал Миха), кивнул – деловой и неприступный, как Джеймс Бонд.
Выехали на трассу. Машина бодро чихала, Саня без умолку болтал, совершенно позабыв про свою высокомерную позу, и это было хорошо. Словно им опять по пятнадцать лет, и они несутся на батиной тачке на танцы. Блеснуло справа Краснодарское водохранилище, появились первые признаки приближения к большому городу. Миха вспомнил время, когда он мечтал сюда переехать, кольнуло под сердцем мимолетное острое сожаление и унеслось с ветром из приоткрытого окошка назад, туда, где и предназначено ему сгинуть.
– Ну вот твой первый Северный мост, – сказал Саня, с хрустом выворачивая руль. Железная громада нависла над ними, как инопланетный корабль. Впереди блестела в свете фонарей сетка забора, над головами пролетали с воем машины. И когда они только успели подъехать так близко? Миха не заметил. Думал о своем.
Саня играл в футбольной команде первого дивизиона за Краснодар почти три года. Отсюда знание города. Хотя по нему и не скажешь, что он бывший профессиональный спортсмен – будка такая, словно поваром проработал всю жизнь.
Девятка чихнула и заглохла. Чавкнула грязь под колесами. Миха толкнул дверь плечом, она со скрипом отворилась, впустив в салон прохладный воздух.
– Эй! – тронул его за плечо Саня, – Сиди. Сам схожу. Вдруг это не тот мост.
Миха даже расчувствовался: – Ну, надо же – вот настоящий друг!
Саня ушел, смешно переваливаясь на тонких ногах, Миха закурил. Без охоты, лишь бы убить время. Вглядывался в темноту, запуская в нее клубы дыма, но она не отзывалась. Тени лежали на земле четко очерченные, недвижимые, а мысли текли неторопливо и ровно, как поток машин над головой. Миха только успел пожалеть о том, как это его тоненькая, удивляющаяся всему Катя превратилась в сварливую толстуху, как оттуда, куда ушел Саня, залаяли собаки. Внезапно и с таким остервенением, что Миха торопливо захлопнул дверь и даже прикрутил окно. А потом из темноты за опорой вынырнул живот, следом Саня. Он бежал так быстро переставляя ноги, что стало сразу понятно – это не тот мост.
– Бейсболку потерял! – выдохнул Саня, плюхаясь на сиденье и заводя мотор.
– Что там? – спросил Миха.
– А шут его знает! – отдуваясь ответил Саня, и сдал назад, – Балок какой-то за забором и собаки. Здоровые, – уважительно добавил он и вырулил на трассу, – Чуть не загрызли, черти! – сказал, вытирая пот. Капельки снова появились на пунцовом лбу, потекли струйками по лицу.
Они проехали по мосту и свернули за универсамом Магнит в такие дебри, что Миха ощутил себя белым аристократом, по ошибке въехавшим в черный район Нью-Йорка. Ухабистая дорога вела мимо полуразрушенных, покосившихся домов. Редкие уличные фонари тоскливо освещали мрачный пейзаж. Еще и машина, словно почуяв смену настроения, начала артачиться. Задергалась, чихая. В салоне остро запахло бензином.
– Скоро приедем, – сказал Саня, отработанным жестом поправляя пустое место над головой. Миха кивнул. Заныла двадцать лет уже как потерянная левая нога и захотелось по малому.
– Катя наверное чай пьет, – подумал Миха, – Тепло у нее там, уютно.
Со второй попытки все получилось. Еще издалека они поняли, что приехали по нужному адресу. Толпа под опорами моста молчаливо шевелилась, подсвеченная лунным светом. Люди походили на муравьев, копошащихся на теле мертвого жука. Дележка обуви шла полным ходом.
Они подъехали настолько близко, насколько позволила толпа. Вышли из машины. На улице похолодало. Еще и задул ледяной ветер, пробирающий до костей. Они постояли несколько мгновений, глядя на снующие повсюду тени. Странное и пугающее то было зрелище. Потому и застыли, не решаясь идти вперед. Видны были только темные спины без голов, копошащиеся у земли. Мимо проходили разгоряченные люди с полными сумками, рюкзаками, с охапками обуви в руках. Кто-то надрывно кричал, слов не разобрать.
Им бы развернуться и уехать. Купить по дороге пива и выпить его в сквере у старой школы, вспоминая былое, но они переглянулись и рванули прямо в толпу. Их тут же разлучили. Санина голова мелькнула в стороне и пропала. Здоровенный мужик толкнул Миху, костыль чиркнул по камню и Миха завалился на бок. Вцепился в чье-то плечо, подтянул ногу и прополз в просвет между жадных, перебирающих обувь рук. Прижал костыли телом к земле, потянулся к добротному высокому ботинку. Схватил, рванул к себе и получил локтем в лицо. Ботинок пропал в чужих руках, во рту стало горячо. Кто-то прошел по его спине, втаптывая в грязь. Миха подтянулся вперед и загреб руками горсть обуви, подпихнув под себя. Потом еще. Он теперь лежал на обуви и на собственных костылях. Что-то похожее на каблук остро впивалось в ребра слева. Толпа вокруг и сверху шумела неразборчиво и враждебно, все это походило на странный черно белый сон. Миха подтянул левую здоровую ногу и, оттолкнувшись руками от земли, встал на четвереньки. Посмотрел вниз, на обувь на которой только что лежал. Женская туфля со сломанным каблуком, какие-то балетки, торчащие в разные стороны шпильки каблуков и черный полуботинок подходящего размера. Миха сунул его за пазуху и потянулся за другим ботинком. Взял его и еще что-то, не разбирая уже толком, что и зачем. Попятился назад и получил ногой по боку. Охнул и на несколько секунд потерял возможность дышать. Прикрыл голову руками, подтянул левую ногу, закрывая живот.
Наконец вылез на открытое пространство и услышал собственный вой. Горло саднило, как бывало, когда они с Саней возвращались с футбола, наоравшись речевок за любимую команду. Вытащил из-за пазухи полуботинок, посмотрел внимательно и захохотал. А потом заплакал, размазывая по лицу слезы и кровь.
Полуботинок был на правую ногу, как и вся остальная его добыча.
ПРОЗА ЖИЗНИ
– Убью, если не заткнешься!
Слышно было так, будто орали в соседней комнате, а не этажом ниже. Ребенок выл так надрывно, что казалось еще немного и лопнет.
– Это она так ребенку? – Люда покачала головой, – Господи, ну и люди! Башка уже раскалывается от этих криков, – Она прибавила звук телевизора, но это не помогло. Зато захрипел динамик.
– Заткнись! – раздался вопль снизу.
– Между нами навсегда останется этот мост… – протрещал телевизор.
Я пожал плечами. Привык уже. У Ани что ни день то праздник. Раньше пьянки-гулянки, теперь вот ребенок родился. Интересно, он будет также на нее орать, когда вырастет?
– Ну, чего ты расселся? – это Люда уже мне.
Не знаю, как насчет будущего у соседей снизу, но мое представлялось мне непрекращающейся чередой посягательств на личную свободу. Черт меня дернул жениться!
– Чего тебе? – я отхлебнул пива и кинул в пасть пригоршню сухариков.
– Спустись уже и заткни ее! – Люда изобразила страдание, – И штаны надень. Смотреть противно.
– Скоро устанут, сами заткнутся.
Идти вниз не хотелось. Этого не было в моих планах на вечер. Вообще бы не вставать. Пиво крепко придавило меня к планете. Находился я за день, хватит. Хочу сидеть без трусов в любимом кресле и пить пиво.
– Она уже целый час орет, а мне вставать завтра в семь! А ты не мужик!
Началось.
– Сходи сама, раз невтерпеж.
– Ты – хозяин квартиры, тебе и идти! – завизжала Люда.
Завелась.
– Ты-то хотя бы не ори, – сказал я рассудительно, заливая в себя порцию пива.
– Вот ни о чем тебя попросить невозможно. Ну, Федя…
Заныла. В этот раз стадии ее вечернего настроения промелькнули стремительно. Страдание, ярость, жалость к себе. Того, что неизбежно начнется на следующей стадии, мне допускать никак не хотелось. И я встал. Потянулся, надел треники. От пива приятно покачивало. Только хотел сказать, что внизу кажется стихло, как ребенок завыл и соседка заорала эхом. Я сунул ноги в тапки и вышел в подъезд. Поежился. Закурил. Надо было куртку накинуть. В пять больших затяжек прикончил сигарету, сунул окурок в жестянку, прикрученную к перилам, и спустился вниз, звонко шлепая тапками о пятки. Вдавил кнопку звонка, наслаждаясь производимым треском, перекликающимся с криками внутри.
– Кто там?
– Федор. Сосед сверху.
Тишина в ответ. Ну как тишина – ребенок-то продолжал выть. На одной протяжной ноте.
– Хватит орать, Аня! По-хорошему прошу, – крикнул я.
Дверь приоткрылась. Квартира дохнула мне в лицо застоявшимся воздухом. Выглянула растрепанная голова, утыканная самодельными из газеты скрученными бигудями.
– Ты не охренел ли? – спросила Аня.
Ну, я и объяснил ей в двух словах суть претензий, порекомендовал не орать на ребенка. Матом конечно, как полагается в таких случаях. С легким надрывом, взявшись рукой за дверь, чтобы не закрыла посреди тирады. И тут выскакивает этот черт, ее сожитель. Отталкивает Аню и выдавливает меня, как пасту из тюбика на лестницу. Я его видел то пару раз, даже не знаю, как звать. Здоровенный битюк. Верх белой майки-алкоголички не виден, все волосами курчавыми заросло. Орет на меня, как слон боевой и огромной своей лапой дверь захлопывает прямо перед Аниным носом. Многослойный такой крик получился. Красивый даже чем-то. Ниже партии сожителя слышен визг соседки и еще ниже, еле различимый – вой ребенка. Я только лицо успел прикрыть локтями с обеих сторон и приготовился умирать. Прямо тут на заплеванной лестнице. А он орет, пузом своим меня вниз толкает и зачем-то подмигивает. Доходим мы так до середины пролета, ниже тусклый холл с почтовыми ящиками, с два года как высохшим фикусом и дверь на улицу, он еще раз подмигивает и доверительно так спрашивает: – Выйдем, покурим?
И тихо сразу стало. Отсюда ни соседки, ни ребенка уже не слышно. Только наше сопение. Я плечами пожал, развернулся и пошел на выход. Мужик за мной. Вышли. Лампа над дверью опять не горит. Я его еле вижу. Протягиваю сигарету, он мне свою лапу волосатую.
– Егор, – представляется.
– Федор, – отвечаю.
– Очень приятно.
Приятно ему. Закуриваем. Садимся на скамейку. Смотрим в сторону Пятерочки, там фары машин, тени снуют. Вечер воскресенья. Тихо. Облака разбегаются, все освещается синеватым лунным светом. Красиво. Если не смотреть на помойку. Мусор уже дня три не забирали. Сидим пыхтим.
– Ты это, – говорит Егор, – не злишься, что я орал на тебя? Надо ведь как-то отрабатывать, – он захрюкал довольно, – ну, ты понимаешь…
– Я думал, это ты злишься, что я на бабу твою наорал, – сказал я.
Он опять захрюкал.
– Брось! – сказал сквозь смех, – Достала она меня уже, веришь? И ребенок этот… Хоть посидеть в тишине спокойно.
– Во-во, – согласился я, – Если бы не моя, никогда бы не спустился. Сидел бы себе в кресле, пиво дул. Ну орет баба на ребенка, что такого?
Он кивнул и с наслаждением затянулся.
– Проза жизни, – говорит.
– Проза жизни, – повторяю я и прикуриваю еще одну сигарету.
ЛЮДЕЙ ОСТАВИЛИ В ШЕРЕМЕТЬЕВО
А вот еще был случай с багажом у нас в Йошкар-Оле зимой прошлого года.
Прибыл багаж самолетом из Москвы. Его, как водится, выгрузили, запустили на ленту. Все четко, по графику.
В зоне выдачи багажа тихо, тепло после грузового отсека. Скрипит и шуршит уютно механизм, девушка по интеркому все никак не дозовется какого-то Иванишвили из Воронежа, и уже по третьему кругу проезжают по залу чемоданы.
Что случилось? Почему никто не подходит? Почему не разбирают багаж? Что делать? У вон той кожаной сумки, например, сверток с колбасой в пузе. Пропадает! А в этом пластиковом чемодане и того хуже – фрукты…
Разволновались все, кто-то даже открылся от волнения.
Оказалось, людей не привезли. Забыли в аэропорту Шереметьево.
А вы говорите.
МУЖИКИ, ГОВОРИТЕ, ПЕРЕВЕЛИСЬ?
– Вот вы всё говорите, мужики перевелись, – шумно отхлебнув чай, сказал вдруг Дерюгин.
Молчавшая уже минут как десять, Зинаида, подняла взгляд от планшета. В ее антрацитовых глазах читалось недоумение.
– Так вы посмотрите, кого они ростют! – Дерюгин вытер пот со лба платком и бросил его на стол рядом с допотопным мобильником в засаленном чехле, – Это ж просто уму недостижимо!
Поезд тронулся, Зинаида посмотрела в окно на проплывающий мимо заснеженный бетонный забор депо и снова уставилась в планшет. А Дерюгин продолжил монолог, несмотря на демонстративное отсутствие интереса попутчицы. Ему бы со сцены в сельском клубе монологи читать. Бровями шевелит, глазами вращает, голосом черти что вытворяет. Актер, да и только.
– По воскресеньям я у нас в парке газетку читаю на скамейке, – улыбнулся Дерюгин воспоминаниям, – Занятно, верите ли… Белочки скачут, люди интеллигентные проходют… Иногда. Но вот представьте такую закрутку, – Дерюгин хлопнул рукой по столу, Зинаида крупно вздрогнула, но взгляд не подняла, – Собачонку малую ведут на поводке. Порода непонятная, а хозяйка вся в своих, понимаете ли, девичьих мечтах. Такая дерганая… – Дерюгин со свистом прихлебнул чаю, – Это я про собачку, не про хозяйку. Она ведь почему лает на всех? – Дерюгин поднял прокуренный указательный палец в воздух, – Потому в ужасе она и от парка, от прохожих всяких, да и похоже от всего мирозданья. Сложное оно все для ее крохотного собачьего мозга. То-то же…
Дерюгин немного помолчал, глядя в стол. Рассмеялся.
– Вот будь ты такой крохой, ты бы тоже гавкала на всех! Правильно? – Дерюгин наклонился к Зинаиде в попытке заглянуть в ее планшет. По мере движения его головы, угол наклона планшета неуклонно менялся, не давая ему совершить задуманное. В точке, когда двигаться дальше стало уже неприлично, Дерюгин замер, дернул поросшим седым волосом кадыком и откинулся назад. Зинаида быстрым движением достала из стоящей у нее на коленях сумочки флакончик с духами и пшикнула в воздух. По купе поплыл приторный карамельный аромат.
Дерюгин не то хихикнул, не то кашлянул и продолжил рассказ: – Ну так вот… Навстречу идет пацан лет пяти, за ним его батя, борода и очки. Я к тому времени газетку уже прочитал, наблюдаю. Мне-то с одного взгляда стало понятно, добром не кончится. Это ж надо психологию понимать! Как опасливо ребенок пошел, видно, что боится, как собачка к земле опускается и хвостом крутит. А хозяйке лимонадово, плетется себе сзади, ножки иксиком, на голове панама, в мыслях черти что, и борода эта с очками тоже себе ворон считает, телефоном в кармане теребонькает. Стало быть, собачка бросается на мальчика, лает почем зря. И с остервением таким недетским, знаете ли! Мальчик в слезы, папа в крик. Хозяйка за поводок тянет. Все в шоке. Папа хватает ребенка на руки и проходит мимо отворачиваясь от собачки спиной. А глаза то у него, господи! Огромные! Как у Киркорова. Обиженные. И все. Понимаете ли вы это? – последние фразы Дерюгин почти выкрикивает, потрясая кулаком в воздухе, – Понимаете? Кем этот мальчик у него вырастет, а? – Дерюгин махнул рукой.
– А что он должен был сделать? – спросила Зинаида.
– Как что? – удивился Дерюгин, – Ну, не знаю… Пнуть там эту собачонку… Девушку отругать! Но не оставлять же все вот так безнаказанно?!
– А мне кажется, все правильно отец сделал. Смысл скандалить?
– Это вы из вредности так говорите, – Дерюгин похлопал по карманам пиджака, достал смятую пачку сигарет, – Что бы вы сами сделали в такой ситуации? – сунул сигарету в зубы, – А если бы она вашего ребенка покусала до смерти?
– Но не покусала же…
– Да ну вас! Сидите тут со своим планшетом, – Дерюгин порывисто встал, хотел еще что-то сказать, махнул рукой и вышел из купе.
Зинаида посмотрела на экран мобильника и тяжело вздохнула. До Омска оставалось еще четыре часа.
