Читать книгу: «Диверсант из рода Нетшиных», страница 2

Наконец, день неумолимо начал падать к вечеру. Федор и Вайва отошли от стола, рядом с которым живописными группками уже валялись первые вусмерть упившиеся счастливцы, которые назавтра же будут по всем углам за ковш пива врать неизбывное про невиданную никем другим доселе свадебную ярмарку. Сегодня они впервые находились на пиру по-семейному, как муж и жена.

Справа от Вайвы за столом стояли мужнины родители, чтобы прикрыть и оборонить новообретенную дочь в случае явной надобности или же скрытой тревоги. Слева от Федора расположились родители жены, и он готов был и мог защитить их в случае нужды. И пусть не положены были за свадебным пиршеством ни кольчуги, ни мечи, даже ножи для лесной свежатины подавали затупленные – руками порвут мясо, не дети малые! – но присутствовала в двадцатилетнем княжиче постоянная сторожкость, обретенная за годы воинского воспитания и приграничных походов, что не убоялся бы в тот миг он никакого злого ворога.

Больше того – увеличь тот же (как его?) Перкунас кольца, обменялись которыми он с Вайвой во время жмудского обряда, и вставь их в небо и землю – так схватился бы сейчас же Федор за те кольца, да и переменил бы местами небо и землю, такую силушку в ту минуту он в себе чувствовал.

Снова направились к дому. Перед ним подружки в последний раз окружили Вайву. Песен уже не пели, молча и быстро остригли сожженные посаженными отцом и матерью кончики локонов – негоже, чтобы в первую общую ночь в постели пахло паленой шерстью, как от попавшей в угли кошки, сняли с них кольца, заново расчесали волосы и надели на голову теперь уже мужней жене обглей (у русичей он именовался завой), своеобразный род чепчика – привыкай, Вайва, больше не ходить тебе простоволосой!

В горнице на столе стояло большое деревянное блюдо с жареными куропатками, павшими еще одной жертвой старинного обычая. В тех краях куропатка – самая плодовитая птица, вот и полагалось новобрачным перед тем, как впервые вместе взойти на общее ложе отведать их мяса, чтобы в новосозданной семье родилось как можно больше детей, особенно сыновей, что будут родителям в старости опорой и подмогой.

Гости в дом в этот раз уже не заходили – на то нужно было от теперь пусть и временных, но хозяев его особое приглашение, которого следовало ждать только наутро, перед отъездом в Полоцк. Князь же Константин намеревался отправиться в путь-дорогу в ночь, чтобы прибыть на место второй части свадьбы загодя и проверить, все ли там приуготовлено по уже русичским правилам и обычаям.

С Безруким отправлялась бóльшая часть малой княжеской дружины, приехавшей вместе с ним и сыном на ярмарку. С Федором и Вайвой оставались только доверенный боярин и друг с детства Данило Терентьевич и трое воев. Как считал князь, для безопасности в пути этого было вполне достаточно. Ни с кем войны об эту пору из соседей не было, вот-вот сенокос начнется – это раз. Да и сопровождать молодых в Полоцк намеревалась едва ли не четверть тех, кто собрался в полевом стане – это два.

Не все, конечно, удостоятся и там приглашения за богатый княжий стол на повторное пиршество, что должно было ничем не уступить, а то и превзойти жмудское. Но попутешествовать по прекрасной летней погоде, когда не наступила еще изнуряющая июльская жара с немилосердно жалящими и лошадей, и людей оводами, пока не настала пора отправляться вдругорядь в поля – кому за травами, а кому и первый ранний урожай брать, так чего же себе в том отказывать!

Выйдя из сеней и аккуратно притворив за собой дверь, князь поманил к себе дружинника Игната:

– Ну что, как там?

– Пьет жмудь, как не в себя, – усмехнулся воин.

– А наши что?

– Наши порядок помнят. В начале пира по чаше пива, по две, не больше. Потом поменял из-за стола людей на послухов, что по разным местам за станом сторожу блюли. Все тихо там, княже. Послухи тоже перед молодыми отметились, да пошли сбрую да лошадей проверять. Можем хоть сейчас отправиться.

– Товтивила или его воев…

– Нет. Никто не видел.

– Хорошо, собирай людей, через восточную сторону выедем.

И князь двинулся в начинающем темнеть воздухе к своему коню, размышляя, почему на сговоренную им же свадьбу не приехал Товтивил. Что (или кто) ему помешало?

....На восточной же стороне от полевого стана на краю небольшой рощицы лежали в высокой траве двое и молча наблюдали за тем, как разворачивалась перед ними картинка пышного праздненства.

– Ну что там? Не пора? – нетерпеливо спросил мужской голос.

– Нет, русичи еще не выехали. Или ты и с ними хочешь заодно поссориться и здоровьем помериться? – ответил ему слегка визгливый женский.

– С этими клятыми оружными дружинниками? Нет уж, Юманте, не в тех мы сейчас силах, – пробормотал Пелюша.

Да, это были именно они, Сквайбутис и бортникова дочка из славного города Новогрудка. К знакомой уже нам парочке бесшумно приблизилась из рощицы третья фигура в высоком черном кожаном панцире.

– Русичи вот-вот отправятся, – с легким иностранным акцентом произнес незнакомец. – И почти сразу упадут сумерки. Через час можно будет спокойно начать, через два – кончить.

– Так и сделаем, Конрад. Так и сделаем…

ГЛАВА 4

За пять дней до намечавшейся великой свадьбы Федора и Вайвы Пелюша остановился ближе к ночи на большом постоялом дворе практически в виду Кенигсбергского замка. Время было позднее, ворота наверняка уже закрыли, рисковать было незачем, да и кошель у Сквайбутиса весил все еще прилично. Пока хозяин неспешно собирал на стол – неугомонная Юманте опять заказала так понравившееся ей в Новогрудке темное пиво из последнего в Земгалии урожая ячменя, – князек успел перемолвиться с Зундисом Сапегой о важном.

И вот сейчас, когда Янек впервые повторно наполнял чаши Пелюши и Юманте, за стол в дальний угол трапезной проскользнул невысокий скромно одетый человек. Хозяин взглядом подтвердил, что это тот, кого рассчитывал найти Сквайбутис. «Герцог литовский» поманил к себе Сапегу (ну и придумают же жмудины такую клятую фамилию!) и уточнил:

– Тот ли это, о ком ты мне сказывал?

– Да, господин. Этот тот самый Вайдотас из настоящих Кайну-Раугис. Он, как и все они, вещает по соли и по пиву. К нему могут обратиться все желающие, на моей памяти он никому не отказал.

По пути к Кенингсбергу Пелюше удалось вызнать у бортниковой дочки, кем оказались его обидчики. Юманте, как выяснилось, была в курсе абсолютно всех дел, что невозбранно творились как в самом Новогрудке, так и в его окрестностях, ближних и дальних. Первым в лоб князьку залепил Вебра Клаусгайла, дальний родственник того самого Йонаса Кейсгайлы, что выдавал на пышной летней ярмарке свою дочь Вайву замуж за Федора, сына Полоцкого князя. Второй тоже был жмудином.

План мести сложился в голове Сквайбутиса мгновенно: надо лестью ли, каким ли другим подкупом уговорить немцев ударить по торжеству и наказать наконец эту клятую жмудь! А там, глядишь, может и в Ордене поймут, насколько полезен может оказаться крестоносцам Пелюша в освоении земель не только коренных прусских, но и тех, где издавна обитали жемайты. А так-то и до Полоцка, а то и до самого Смоленска тевтонцы смогут дотянуться.

Как награждает папа Римский своих верных слуг (в подлинном устройстве отношений между католической церковью и учрежденными с ее помощью Орденами князек разбирался плохо; вернее говоря, совсем не разбирался), Пелюша где-то от кого-то когда-то слышал. И услышанное ему понравилось. И Сквайбутису тоже хотелось оказаться в числе причастных к успехам крестоносцев. Но до того, как попасть на прием к Альбрехту Мейсенскому, надо было кое-что дополнительно уточнить.

Этому, как предполагал князек, и должен был помочь ведун. Сразу после того, как вьюки были сняты с коней и занесены в комнату, Пелюша потребовал к себе хозяина постоялого двора, а пока тот добирался до постояльца, наказал Янеку потереться середь прислуги и вызнать хоть что-то про местных вещунов. После разговора с Сапегой Сквайбутис расспросил своего слугу и, сравнив услышанное, остался в общем-то доволен.

Кайну-Раугиса Вайдотаса все характеризовали как человека, понимающего пожелания заказчика ведования, но, в то же время, отнюдь не старавшегося тому любой ценой угодить. Деньги за свою ворожбу вещун брал небольшие. Странным оказалось только то, что никто не мог даже приблизительно назвать место его обитания. Обычно такие люди не скрывали, где живут, чтобы не создавать дополнительных трудностей тем, кто захотел бы к ним обратиться.

Вайдотас приблизился к столу, за которым сидели Пелюша с Юманте. Вернее, князек-то действительно довольно скромно – что было для него крайне необычно – уместился спиной к стене на длинной тяжелой лавке, под которой глухо ворчал в ожидании костей кудлатый хозяйский пес. Дочка же бортника вновь вознамерилась изобразить из себя не иначе как пресловутую Рагутене – коварную жрицу бога всех пьяниц Рагутиса.

Сквабуйтис молчал, пристально и внимательно рассматривая вещуна, а сам лихорадочно проговаривал в голове возможные варианты вопросов, на которые хотел получить пусть не подробные и не обстоятельные, но хотя бы четко однозначные ответы. В искусство Кайну-Раугисов Пелюша веровал искренне, в чем-то справедливо почитая их бóльшими искусниками, нежели чем те же чернокнижники Юодокнигиникасы, не говоря уже обо всем давно надоевшим «благодеющим» Лаббдаррисам, которых повсеместно не принимали теперь иначе, как фокусников, плутов и обманщиков. Хотя многие из простонародья им по-прежнему верили.

– Как твое имя, путник? – Вайдотас первым разорвал пустоту, повисшую как камень в воздухе.

– Пелюша, – ответил князек и почувствовал, что начинает непроизвольно густо краснеть: ну чем, но ровно не головой думал его клятый папаша, когда с пьяных глаз придумал некому не веданое ранее имя для новорожденного младенца мужеска пола из рода Сквайбутисов! Чтобы хоть как-то скрыть ярко проступающую краску, князек сделал вид, что отхлебнул из кубка и нарочито громко закашлялся, прикрывая лицо рукавом.

– Ты не первый, кто встречается мне на Пути с таким именем, – внезапно объявил вещун. И вновь замолчал. Заинтересовавшийся Пелюша теперь практически в открытую разглядывал вещуна. Был тот невысок ростом, складен телом, на вид лет сорока, не более. Русые волосы на голове были коротко острижены, усы и бородка на лице, уходившие далее в рыжину, аккуратно подровнены. Наконец, Сквайбутис решился.

– Что нужно, чтобы ты показал нам свое мастерство?

– Хорошее свежее пиво вместо этой ослиной мочи, – Вайдотас медленно вылил то, что было в его кубке, прямо на пол. – Две чары? – вещун вопросительно посмотрел в сторону раскрасневшейся совсем по другой причине Юманте.

– Нет, – понял не заданный до конца вопрос собеседника Пелюша. – Госпожу не интересует будущее, как и само ведовство.

На этих словах клятая бортникова дочка подчеркнуто обиженно надула свои полные красивые губки и отвернулась, а господин Зундис уже спешил от своей стойки с полным кубком пива и берестяным коробом с крупно помолотой солью. Сквайбутис катнул по столу в сторону Вайдотаса два серебряных кругляша:

– Что-то еще? Нет? Так приступай! Денег достаточно?

Вещун молча поклонился, принял от Сапеги принесенное, поставил на соседний стол и внезапно усмехнулся:

– Не для зарабатывания денег мое мастерство, господин путник Пелюша (показалось ли князьку, или действительно как-то особо выделил Вайдотас интонацией его имя, что прозвучало неожиданно гулко, как будто в бочку сказано!). Люди спрашивают, пиво и соль отвечают, я лишь трактую то, что услышу от них и увижу. Деньги возьму. Нам с тобой надо остаться за тем столом вдвоем.

Вещун коротко поклонился Юманте и Сапеге, и они со Сквайбутисом перешли к дальнему от входной двери столу, упиравшемуся торцем в бревенчатую дубовую стену.

– Каковы будут вопросы? Их должно быть не больше трех.

Князек быстро и четко огласил вполголоса требуемое, Вайдотас кивнул, медленно, одним длинным глотком выпил пиво, встряхнул кубок и сел за стол спиной к Пелюше, так что тот не мог видеть, что показывали и говорили вещуну предметы его ведовства. Но когда Вайдотас через десять минут обернулся, Сквайбутис обомлел – не лицо, маска какая-то, личина. И выглядел вещун одновременно каким-то растерянным и… Испуганным, что ли? Да, внезапно понял князек, что-то о-очень плохое увидел в его будущем Вайдотас.

– Говори. Как есть, говори!

– Высшие запретили мне, – вещун вдруг поднял на Пелюшу ставшие абсолютно черными и бездонными серо-голубые ранее глаза. – Скажу лишь, что видел я клыки и когти, видел звериный страшный оскал. Давно не слышал я таких ответов, господин Пелюша (и снова как-то странно, на этот раз жалобно прозвучало имя Сквайбутиса). Перемени дорогу…

…Всю оставшуюся ночь «герцог литовский» провел в своей постели, рано поднявшись в свою комнату. Где-то рядом с ним временами то всхрапывала, то начинала что-то бормотать сквозь беспокойный сон вновь загулявшая до поздней ночи Юманте. Не мог понять Пелюша, что могло в его вопросах вызвать столь неожиданные ответы, что потом чуть подробнее растолковал ему вещун. Всего-то хотел знать Сквайбутис – приедет ли на полевой стан беглый князь Товтивил, будет ли там же некто жмудин по имени Вебра Клаусгайла и останется ли князь Полоцкий Константин до утра, до конца ярмарки?

Короче говоря, ко входу в Кенигсбергский замок Пелюша попал хоть и вовремя к началу приемных часов, но не выспавшийся – всю ночь ворочался, не мог уснуть с расстройства. Комтур Альбрехт Мейсенский настроение просителю тем не менее изрядно поднял: не стал мариновать того перед своими покоями, это раз. И два: практически с порога поименовал Сквайбутиса «герцогом литовским». Откуда же знать Пелюше, что незадолго до его приезда Орденский начальник как раз намеревался держать совет, как покрепче насолить негоднику Миндовгу – а тут такая оказия!

Приосанившийся князек подкрутил усы и уже более уверенным голосом изложил свою жалобу на обиду от жемайтов, опустив, естественно, некоторые деликатные подробности, и просьбу о выделении в его распоряжение двух десятков всадников, на что Альбрехт ответил чуть ли не медовым тоном, мешая с литовскими немецкие и латинские слова:

– Многоуважаемый друг мой, Ducem Litvaniae (да-да, «герцог литовский», Пелюше не почудилось!), я понимаю, что вы были оскорблены, ukrzywdzony этими наглецами практически на своих родовых землях, – сердце князька на этих словах провалилось куда-то вниз от восторга: а вдруг! …и Новогрудок тоже под себя прибрать удастся? Вот это было бы неслыханной удачей! Но ведь прямо намекнул комтур на это! – И потому я выделяю тебе двадцать конных немцев, rejterow. Командовать ими поставлю Мартина Голина и Конрада по прозвищу Tuwil. Но начальствовать над походом на эту богомерзкую свадьбу, – Мейсенский брезгливо поморщился, – поручаю тебе, друг мой.

«Ого, сам Конрад Дьявол, это очень здорово, и целых двадцать рейтеров, а это, с учетом их оружных людей, уже целое войско», – успел стремительно подумать Пелюша и чудом, неимоверным усилием удержался, чтобы не бухнуться перед комтуром на колени, что никак не подобало «герцогу литовскому». Только смиренно и почтительно наклонил голову – дескать, «Покорнейше благодарю, друг мой»! А Альбрехт тем временем продолжил:

– Надеюсь, ты примерно покараешь своих обидчиков. И это станет добрым и полезным уроком на будущее не только для жмудских селений, но и для всего Литовского края… Которому, может, и пора уже найти себе нового властителя!

А вот при этих словах Пелюша зябко вздрогнул, потому что словно наяву услышал вновь последнее напутствие вещуна с постоялого двора, что прошептал тот неслышно для всех, кроме Сквайбутиса:

– Не верил бы ты посулам да обещаниям немецким, князек… Целее голова будет…

ГЛАВА 5

Никакого плана предстоящей схватки ни Конрад Дьявол, ни тем более Пелюша, конечно, не составляли. Что может быть проще, как напасть на перепившихся вполне мирных внешне поселян, подавляющее большинство которых не имели при себе никакого оружия, кроме разве что засапожных ножей? В принципе, некоторые из них были силы изрядной и даже во хмелю (скорее, именно во хмелю!) могли бы нанести существенный урон нападающим. Но ничего сколько-нибудь пригодного к деятельной обороне на полевом стане не было, может быть, только бочонки из-под пива.

Конечно, надо было принимать во внимание княжеских воев – дружинники Безрукого откровенно расслабляться даже в такой веселой обстановке себе не позволили. Если и выпивали – то крайне умеренно, да и по сторонам посматривали периодически. И были те взоры сторожки и внимательны. Впрочем, уехавший князь оставил сыну своему только троих из дружины, понадеялся, видать, на мирное время да на пору начинающегося сенокоса и сбора первого урожая, когда редкостью считались в Литовском крае даже мелкие стычки. не говоря уже о серьезных воинских или же разбойных столкновениях.

«Расслабилась жмудь! Пообвыкла к относительно сытной и спокойной жизни. Пора, давно пора встряхнуть ее, пополоскать вдосталь в кровушке, – злорадно думал Пелюша, отсчитывая про себя последние минуты до сигнала к началу атаки. – А людишек у меня более чем для задуманного: аж двадцать хорошо обученных рейтеров во главе с самим Дьяволом, – то, что Сквайбутис сам повелением комтура Кенигсбергского являлся фактическим руководителем этого показательного похода, ровно нисколько Пелюшу не возбуждало. – Да при каждом из рейтеров еще человек по пять-семь их оруженосцев и оружной челяди, тоже неплохих и в добром бою, а не в этой бойне…»

«Герцог литовский», ощущавший себя в эти мгновения и впрямь чуть ли не будущим хозяином края, сладко прижмурился, как гладкий кот, вдоволь нажравшийся бесхозной хозяйской сметаны, только что сбитой из коровьего молока. Но вернулся в мир из страны грез и резко одернул пусть и прекрасные, но пока лишь мечтания. Со времени отъезда полоцкого князя точно прошло более часа – теперь, даже если и доберется до Безрукого какой-то чудом уцелевший на полевом стане вестник, не успеют русичи вернуться, чтоб примерно наказать злодеев!

Про «злодеев», применяя определение это, впрочем, не к себе, а конкретно, как ни странно, к сопровождавшим его бранным немцам, Пелюша подумал совсем уже мимоходом, потому что видел, как напрягся рядом с ним Конрад, ожидающий последней команды – Орденская дисциплина славилась по всей Европе, а командовать походом Альбрехт Мейсенский поручил именно Сквайбутису.

Хотя Дьявол и относился к князьку, как к мелкому отпрыску-недоростку, правда, при людях своих намеренно того не показывая. Осторожен был немец, несмотря на свое страшное прозвище, а может, как раз и в полном согласии с ним – мало ли как дело может в конце обернуться? А так-то что – за все этот Пелюша в ответе!

Сам же Сквайбутис медлил с началом мести скорее не из-за недалекого пока отъезда князя – мало ли что помстится в пути этому клятому русичу! – а из-за обилия народа, что стекся на эту веселую летнюю ярмарку. Стольких убивать ранее одновременно Пелюше никогда не приходилось, мало того, он и при больших сражениях, где гибли десятками и сотнями, ни разу не присутствовал, не то, чтобы участвовал лично. И – словно прямо перед собой увидел вновь князек то страшное лицо, те страшные, провалившиеся в себя глаза Вайдотаса.

И что-то в тот момент внезапно толкнуло его так, что Пелюша вздрогнул всем телом, как собака, вылезшая чудом из проруби, вздрагивает, прежде чем отряхнуть с себя стылую воду. Но это всего лишь Конрад – вот уж и впрямь Дьявол, в такой-то момент! – тихонько коснулся руки Сквайбутиса:

– Пора за дело, герцог!

Пелюша мрачно усмехнулся – и этот туда же! Всю дорогу от Кенигсбергского замка до летнего полевого стана оба старших над остальными немца почтительно обращались к князьку не иначе, как «господин герцог» или, для краткости, Ducem. Но Сквайбутис чувствовал внутренне, что относятся к нему и «господин Мален», и особенно «господин Конрад» без какого либо почета и уважения, скорее, с плохо скрываемым презрением.

– Тронулись, – одними губами двинул свой отряд вперед Пелюша, и Конрад, безусловно услышавший его и понявший правильно, тут же махнул указующим жестом на полевой стан своим стоящим поодаль оружным. Немцы поднялись в седла минут за десять до того, и теперь не спеша, не горяча коней, а наоборот, сохраняя их силы для последнего страшного рывка, двинулись вверх по холму, сохраняя все же некое подобие загонного строя. Ровно до того момента, как звук горна пригласит их в стремительную, веселую, сокрушающую всех и вся на пути атаку…

…Игнат увидел темную конную массу, движущуюся к стану от недалекого леска, первым и даже успел подумать, что это князь зачем-то вернулся, али приключилось в пути что-то, что возвращения потребовало. Но тут же стремительно обожгло: дружина в любом случае возвращалась бы в колонном строю, а эти поднимались, выстраиваясь выгнутым наружу от центра серпом, как загонщики на охоте.

Дружинник нашел глазами своих товарищей, Степана и Илью, те тоже уже зорко всматривались в сумерек – перестук сотен копыт ясно был слышен во влажном вечернем воздухе, по сравнению с летней дневной жарой заметно похолодало. «К утру роса выпадет, пожалуй, – решил Игнат. – Только будет эта роса кровавой». Легким привычным движением потянул из ножен тяжелый боевой меч – отказалась дружина брать в свадебный поход парадное воинское оружие, и не зря, оказалось! И показал взглядом княжьим воям, чтобы хоть с десяток поменьше пьяных, да покрепче видом вокруг себя в чувство привели, да внимание их на восток обратили…

…Федор в доме скорее почувствовал, чем услышал приближение отряда Пелюши – полтора десятка лет граничного служения многому научили. Первое познание тел друг друга вышло у молодых жарким, стремительным, но недлинным – а куда спешить, впереди ведь целая жизнь, правда? Так что вскоре уснула Вайва-красавица, разметав по пуховой подушке длинные спутавшиеся волосы и доверчиво уткнувшись лицом куда-то подмышку княжичу. Федор поднялся с кровати, осторожно сняв с плеча и погладив нежно руку жены, умаявшейся и оголодавшей за два дня свадьбы – то нельзя, а то новые родичи не так посмотрят, да? И потопал тихо босиком к оконцу, выходившему на восток.

Распахнул прикрытые от погляда ставни и слепо уставился в сгущающуюся темень, сам не веря виденному: это кто же в здешних краях такой дерзкий, что решил сразу же после отбытия княжеского поезда великой свадьбой поживиться? Судя по по повадкам и строю, поднимавшемуся по холму к стану, были то явно не разбойники. Федор зябко дернул плечами – была за ним такая приобретенная где-то в дальних походах привычка, так всегда случалось с ним перед хорошим боем – и неслышным шагом двинулся к оружию, сложенному на лавке в дальнем углу. Эх, жаль, что не успеет он вздеть толком кольчугу! Княжич осторожно двинул лежавший поверху щит и – замер, потому что за спиной раздалось тихое, почти шепотом:

– Что делается, Феденька?

Медленно обернулся к родным распахнутым чистой голубизной глазам, мысленно коря себя, что не встал достаточно осторожно, потревожил, видать, все же любушку-любаву, что нежилась в счастливом сне где-то далеко от этого летнего стана, где-то в небесных чудных полях гуляла наособь, поди. Нет, не наособь, вместе с ним, с Федором, конечно же…

– Лихие люди, Варенька, – заранее договорились молодые меж собой, что сразу после свадьбы величать Вайву будут новым именем – зачем ждать святого крещения. – Кто они – не знаемо. Надо поглядеть, может, и обойдется.

– Нет, любый, не обойдется…

…Пелюша ехал почти в середине строя и никуда особо не торопился. В конце концов, тот, кто разделывает и раскладывает мясо в общем котле, тот и пальцы облизывает – не переживал нисколько «герцог литовский» за свою законную часть добычи. Пусть немецкие оружные и припрячут под пяток монет из сорванных с женщин тяжелых парадных монист и красочных – к свадьбе же ж! – головных уборов, из мужских ли кошелей, все равно соберут практически всё отобранное, найденное, поднятое в один кошт рейтеры, откуда уже и будет делиться добро.

Важнее сейчас было другое, куда более трудное, на взгляд Пелюши. Предстояло ему еще до начала схватки – да чего там, какой схватки, просто бойни, не ври себе, «герцог литовский»! – определить, где находится его первый обидчик, тот самый Вебра Клаусгайла, и самому, обязательно самому довести месть до разумного, с точки зрения Пелюши, исхода. Потому что если этого клятого Вебру прибьет кто-то из немцев или их оружных, так позором и страшным унижением до конца дней его станет этот поход на летний стан для Сквайбутиса! Пошел за шерстью, а вернулся без нее и еще и стриженым.

Конрад несколько ускорил коня, то же сделали и его рейтеры. До вольно раскинувшегося на вершине холма свадебного лагеря оставались считанные десятки метров, вот-вот начнется потеха! Недовыпивших среди гостей было мало, а пьяная удаль, вопреки бродящим по миру легендам, крайне редко подкрепляется столь же безусловной воинской, да и просто бойцовой выучкой.

Это только в смешных по своей бессмысленности пересказах какой-то изрядно приложившийся к пиву или к браге мужичок вряд разметывает толпы супротивников голыми руками. Скорее наоборот, после второго-третьего шага слепо спьяну споткнется, тут его и затопчут. Да и то, что выпивка якобы силушку в разы увеличивает – не знал доподлинно ни одного такого случая в жизни Пелюша.

Другое дело – русичи. Вот с кем даже хваленым орденским немцам придется изрядно повозиться! Мало того, что не пили, скорее, усы в пиве мочили из уважения к молодым, да и всей свадьбе в целом, так еще и оставались, несмотря на праздник, в полном доспехе, которому, как уверенно знал Сквайбутис, полной завистью завидовали даже далеко к западу от берегов Вислы и Одера. Мечтал о таком оружии, знал это Пелюша, и Орден, пытался сам такое выделывать, каких только кузнецов не пробовал, да только никак не выходило требуемого – то ли знали русичи на самом деле какое-то особенное Слово, то ли и впрямь их мастера были просто познатнее хваленых немецких.

Да и по воинской выучке один княжий дружинник стоил едва ли не троих рейтеров, которые хоть и кичились тем, что воевали якобы за веру, но продавали свое умение только и исключительно за деньги и часть вероятной добычи. У русичей воя начинали воспитывать лет с пяти, когда знающие старики определяли, на что тот или иной малец в будущей взрослой жизни пригоден станет. С девочками куда проще было старухам – тем всем практически замуж выходить, рожать детей, да хозяйство вести исправно.

Впереди и слева вдруг гулко и одновременно пронзительно прозвучала оружная сталь. То Конрад, как успел увидеть в стремительно темнеющем воздухе Пелюша, схватился с внезапно выросшим из густой травы рослым русичем. Что изумило князька, вопреки обычаю, был противник немца без щита, что нечастый случай, – «Позабыл вздеть, что ли?», – мелькнуло в голове у Сквайбутиса, – и держал в правой руке меч, а в левой какую-то странную, хитро изогнутую сулицу.

А уже через несколько секунд почти одновременно и впереди, и слева, и справа зареготало, завыло, завизжало, заголосило на всем протяжении летнего стана. Бойня началась…

ИНТЕРЛЮДИЯ РАЗ

Ничто колебалось, готовясь принять в себя Нечто. Оккопирмос величаво выплыл из Никуда, когда навстречу ему раздался вопрос Промжимаса:

– Как тебе развлекается, Брат?

Был бы Предвечный кем-то осязаемым не втуне в сущем смертными, могло бы показаться, что усмехнулся он и пожал при этом плечами. Но о теперешней его реакции судить можно было только по интонациям не совсем бесцветного голоса, в котором явно чувствовались нотки легкого удовлетворения:

– Знаешь, мне действительно становится немного интереснее находиться здесь, подпитываясь известиями из низшего тварного мира. А там, похоже, затевается какая-то, пусть и мелкая, но интрига. И, пожалуй, я даже в ней слегка поучаствую. Разумеется, с твоей помощью, Брат.

– Чего же хочешь ты от меня, Брат? – слегка громыхнуло где-то, кажется, слева. Впрочем, направления, как и расстояния в Нигде во все времена никакого осмысленного значения не имели. Хотя бы потому, что вмешивалось Никогда.

– Хочу – это слишком сильно для той мелочи, о которой я буду просить тебя, Брат, – будь Оккопирмос собакой, его собеседник наверняка услышал бы легкое постукивание хвоста по полу. – Мне нужен человек из другого времени, но почти из того же места, где затевается мое представление. Тот, кто смешает уже сданные карты и перетасует колоду вновь.

– А ты шулер, Брат! – в голосе Промжимаса чувствовалось легкое недоумение. – Я думал, ты будешь развлекаться честно…

– Не тебе говорить о честности, Брат. Как и мне не пристало бы, конечно, просить о такой мелочи. Хорошо, я все устрою сам, Брат.

– Не думал я, что в Ничто в тебе, Брат сохранится способность обижаться.

– Нет, это не обида, Брат. Это тоже развлечение в моей скуке. А к разговору о твоей честности, – последние два слова, как могло показаться, Предвечный все же выделил интонацией, – так вот, к этому разговору мы вернемся позже. Мне пора вернуться и совершить самому то, о чем я просил тебя, Брат.

Это не было даже предвестием ссоры – да и как таковая может возникнуть и развиться в Нигде, даже когда Никогда спало? Впрочем, откуда знать про то простым смертным! Их удел – куда ниже.

И считать ли легким последствием незначительной размолвки между братьями-богами то, что над полевым станом в ту памятную ночь пролился мелкий летний дождик?

* * *

«Москва, и град Петров, и Константинов град —

Вот царства русского заветные столицы…

Но где предел ему? и где его границы —

На север, на восток, на юг и на закат?

Грядущим временам их судьбы обличат…

Семь внутренних морей и семь великих рек…

От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,

От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная…

Вот царство русское… и не прейдет вовек,

Как то провидел Дух и Даниил предрек».

Федор Тютчев, «Русская география»

ГЛАВА 6

Места, куда предстояла очередная боевая командировка, были майору из отдельного специального подразделения ГУ (теперь, ранее ГРУ) русского Генштаба Андрею Внукову неплохо знакомы не только в связи с актуальными интересами его нынешней конторы. Сувалкинский коридор в Литве, по сути, кратчайший сухопутный маршрут из Белоруссии в эксклавную Калининградскую область, некоторые сведения о котором необходимо было привести в надлежащий вид, располагался совсем рядом с Полоцком. А именно оттуда, да из Смоленска, как подсказывали не только летописи и рукописные своды, но и некоторые иноземные хроники, а главное – Бархатная книга и Государев родословец, – шла от пращуров Внукова его родовая линия.