Читать книгу: «Доктор Данилов в ковидной больнице», страница 3

Ну нельзя же, в самом деле, сводить в одной упряжке доцентов с ординаторами! Кто это придумал, тому незачет. Доцентов с профессорами нужно назначать помощниками главных врачей и прочих руководителей, а не ставить приданными врачами в реанимационные отделения. Почему никто не заботится о руководителях? Им же тоже сейчас трудно приходится.

С вами был я, ваш светоч, луч справедливости в мире мрака.

До новых встреч!».

Глава третья
Один день Владимира Александровича

Самым непривычным в новой работе для Данилова был график. Вместо обычных суточных смен дежурные сотрудники отрабатывали двенадцатичасовые, которые разбивались на две полусмены по шесть часов. Заступил в восемь утра – в два часа дня сдаешь пациентов сменщику и отправляешься на шестичасовой отдых. В восемь часов вечера принимаешь пациентов у сменщика и ведешь их до двух часов ночи. В два часа ночи снова сдаешь всех сменщику и на этом смена заканчивается… По идее, логике вещей и трудовому законодательству после двенадцатичасовой смены полагается сутки отдыхать, но у особого режима особые условия, поэтому очень часто сотрудникам приходилось выходить на новую смену спустя шесть часов после завершения старой. Что же касается заведующего отделением, то у него выходных не было по умолчанию, то есть, в табеле они присутствовали, иначе получится нарушение трудового законодательства, но в реальной жизни Данилов с восьми утра до глубокой ночи работал, потом спал несколько часов в кабинете или в гостинице и все начиналось снова. Ничего, втянулся и привык, человек ко всему привыкает, если понимает, что так надо.

Официальный рабочий день заведующего отделением был восьмичасовым. Решай самостоятельно, сколько времени проводить в красной зоне, то есть в реанимационном зале, а сколько в чистой – в своем кабинете. Главное, чтобы в отделении был порядок. Но Данилов сразу же решил подстроиться под дежурства сотрудников, так было правильнее. Отработав в Зоне с восьми утра до двух дня (по факту обычно получалось до трех), он до восьми вечера занимался делами в своем кабинете, а в восемь часов снова шел в Зону и оставался там «по потребности». В лучшем случае – часов до одиннадцати, но чаще всего отбывал полную смену до двух часов ночи, потому что по вечерам были большие поступления. Так уж устроены люди – с утра они терпят, успокаивают себя мыслью о том, что «может все и обойдется», а ближе к ночи вызывают «скорую». Правило это нарушается только один день в году – тридцать первого декабря, когда вечером вызовов бывает ничтожно мало. Но зато после двух часов ночи они обрушиваются лавиной.

В семь утра телефон хрипел сердитым голосом: «Вставай лежебока!», но Данилов к тому моменту успевал проснуться и обдумать план действий на ближайшие шесть часов. На большее загадывать не стоило, да и в ближайшие планы жизнь постоянно вносила коррективы. Коронавирус, издалека казавшийся чем-то вроде гриппа, при ближайшем рассмотрении оказался той еще бякой. Помимо легких, он поражал другие органы, портил стенки сосудов, выводил из строя эритроциты, нарушал свертываемость крови и делал все это не по-джентльменски. Если при пневмониях, вызванных другими возбудителями, состояние пациентов ухудшалось постепенно, то коронавирус буквально обрушивал состояние. Лежит пациент спокойно, разговаривает, дышит самостоятельно, но вдруг вздрогнет, закроет глаза и перестанет дышать… Все, приехали. Реанимационное пособие в девяти случаях из десяти оказывалось неэффективным.

– Восемь врачей на двадцать четыре койки? – удивилась Елена в самом начале работы мужа в больнице. – Хорошо живете!

– По-хорошему надо было бы двенадцать, – ответил Данилов. – Опять же, хорошо, если из этих восьми хотя бы половину составляют реаниматологи, а то ведь бывает так, что спецов всего трое, если и меня посчитать, а остальные – с бору по сосенке, кто из неврологической ординатуры, кто из приемного покоя, но хуже всего, если инфекционисты.

– Хуже? – переспросила Елена. – Или я ослышалась.

Данилов общался с женой по скайпу из своего кабинета, за дверью которого кипела шумная больничная жизнь, поэтому разговаривать можно было свободно – из коридора никто не подслушает, это вам не гостиница. Так что можно было выразить свое мнение об инфекционистах без купюр, что Данилов и сделал.

– Будь моя воля, я бы двух инфекционистов менял бы на одного непрофильного ординатора, – сказал он. – Инфекционисты считают, что они тут самые главные – заболевание-то инфекционное. Но далеко не каждый инфекционист хорошо разбирается в вирусологии. Если человек двадцать лет проработал в отделении кишечных инфекций, то что он может понимать в лечении вирусных пневмоний?

– Ничего.

– Вот и я о том же, но он же дает советы, вмешивается в назначения, спорит, пытается что-то доказать. Он же – инфекционист! Профи! А даже если и вирусолог, то что с того? Заболевание-то совершенно новое, неизученное, все рекомендации сырые. Ориентируемся на текущий момент и додумываем на ходу. Никакой вирусолог, будь он даже семи пядей во лбу, не может дать точный прогноз по пациенту. Но он же вмешивается… Короче говоря, я установил в отделении диктатуру, которую один товарищ назвал «культом личности». Самый главный – это я и все мои распоряжения в Зоне выполняются беспрекословно. Обсуждения, разъяснения, дискуссии – это после смены. На втором уровне стоит старший реаниматолог смены. Его распоряжение могу отменить только я, остальные должны повиноваться. Третий уровень – это врачи-реаниматологи, распоряжения которых обязательны для приданных врачей.

– А что реально делают приданные врачи?

– Я ж тебе только что объяснил! – усмехнулся Данилов. – Выполняют распоряжения старших товарищей. Наблюдают за пациентами, ассистируют при манипуляциях, общаются с отделениями, заполняют документацию… Мне повезло, – Данилов изобразил пальцами двух «зайчиков», символизирующих кавычки, – среди приданных врачей есть доцент-хирург, золотой скальпель нашей больницы, инфекционист с тридцатилетним стажем и бывший заведующий приемным отделением, которого сняли с должности накануне перевода больницы «на корону». Оцениваешь?

– Сочувствую, – Елена вздохнула и покачала головой. – А с реаниматологами все о’кей?

– Да, с ними все о’кей, – соврал Данилов, чтобы не расстраивать жену и не чувствовать себя нытиком.

С реаниматологами тоже хватало сложностей. Данилов представлял себе свою «фронтовую» жизнь немного иначе. Он думал, что ему дадут руководить каким-то новым реанимационным отделением, которое будет создано в дополнение к уже имеющимся. Но вышло иначе. Незадолго до принятия решения о перепрофилировании восемьдесят восьмой больницы на лечение пациентов с коронавирусной инфекцией, заведующий отделением реанимации и интенсивной терапии по-крупному разругался с заместителем главного врача по анестезиологии и реаниматологии. Формальным поводом считались какие-то рабочие проблемы, но настоящей причиной была заведующая лабораторией Анна Алексеевна Богуславская, первая красавица больницы. У Богуславской был длительный служебный роман с бывшим заведующим отделением Симирулиным. Роман уже выходил на новый уровень – заведующий развелся с женой и сделал Боуславской официальное предложение – когда в больнице появился новый заместитель главного врача по аэр, сорокалетний, симпатичный и одинокий. Он сразу же обратил внимание на Богуславскую, а она на него. Заведующий остался, что называется, на бобах – одну семью потерял, другую не обрел. Разумеется, по уму ему следовало бы обижаться на Богуславскую, которая сподвигла любовника на такой ответственный поступок, как развод, не будучи уверенной в крепости своих чувств к нему. Но заведующий обиделся на своего нового начальника и начал воспринимать в штыки все его указания, а на любые замечания отвечал в стиле: «вы бы лучше на себя посмотрели бы». Дело закончилось увольнением Симирулина по собственному желанию.

Уволившегося заведующего обычно замещал доктор Дерун, которого и назначили исполнять обязанности, но потом заменили на Данилова. Данилов к этим кадровым хитросплетениям никакого отношения не имел. Он подал в департамент заявление, в котором выразил желание на время борьбы с пандемией работать в практическом здравоохранении, и пошел туда, куда его назначили. А получилось так, что вроде бы сместил Деруна, работавшего в этом отделении с момента окончания ординатуры. Поговорили при знакомстве друг с другом вроде бы хорошо, по-мужски, но Данилов чувствовал, что осадочек у Деруна все же остался, и оттого чувствовал себя неловко.

Боевой клич, брошенный департаментом по всем медицинским учреждениям столицы, привел в отделение доктора Пак, знойную тридцатипятилетнюю женщину, которая когда-то давно начинала в этом отделении, но, как она выражалась, не прельстилась прелестью реанимационной работы. Пак переквалифицировалась в маммологи и ушла в коммерческое здравоохранение. С началом карантина центр, в котором она работала, закрылся и оставшаяся не у дел Пак вернулась туда, откуда когда-то ушла. Как специалист она была так себе – ни рыба, ни мясо, но на фоне приданных врачей выглядела очень хорошо, особенно в такой ситуации, когда приходится работать по принципу «не до жиру – быть бы живу». Данилова беспокоило другое. На лбу у Пак большими огненными буквами было написано «ХОЧУ ЗАМУЖ» и любого дееспособного мужчину, который оказывался в ее поле зрения, она рассматривала как кандидата в мужья. Наличие у кандидата семьи не смущало – долго ли развестись? К Данилову Пак прониклась особо сильно и буквально изводила его игривыми намеками и прочими проявлениями любви. То прижмется, вроде бы невзначай, то декольте предъявит на обозрение, то скажет: «лучше бы обняли, вместо того, чтобы поучать», то присядет за стол к Данилову в столовой и начнет рассказывать о своих достоинствах, да так откровенно, что уши краснеют.

– Ты, Ирка, ведешь себя как последняя б…дь! – сказала однажды Пак доктор Мальцева. – Вешаешься на всех без разбора, смотреть противно!

– Противно – отвернись! – огрызнулась Пак. – У меня, может, сейчас последний шанс и лебединая песня. В маммологии с женихами также плохо, как у тебя с приличными манерами.

О состоянии пациентов по телефону полагается отвечать лаконично. Лежит или выбыл, состояние такое-то. Все остальное – при личной встрече с близкими родственниками пациентов, после проверки документов, подтверждающих родство. Абы кому информацию медицинского характера закон разглашать запрещает. Но если звонил перспективный мужской голос, то есть – не старик и не подросток, доктор Пак вываливала о пациенте подробную информацию, несмотря на неоднократные замечания Данилова. И еще оправдывалась – я, мол, поступаю так из чистого гуманизма. Встречи родственников с врачами сейчас сведены к минимуму, а люди же беспокоятся. «П…да твоя беспокоится!», комментировала оправдания Пак доктор Мальцева. Данилов не вредничал, он просто соблюдал закон о сохранении врачебной тайны.

А еще Пак, несмотря на многократные предупреждения администрации и подписанное обязательство о неразглашении служебных тайн, самовольно дала интервью своей подруге, работавшей в газете «Резоны и казусы». Много лишнего не наговорила, но Данилов по этому поводу имел неприятный разговор с главным врачом (с самой виновницей главный встретиться не пожелал – не его уровень), а Пак устроила ему истерику.

– Я не сделала ничего плохого, – рыдала она. – Люди должны знать правду, которую от них скрывают!

Данилов и сам не любил, когда ему указывали на то, что можно говорить, а что нельзя за рамками соблюдения врачебной тайны, но понимал, что сейчас, когда из любой мелочи раздувают слона и пугают им людей, информационные потоки лучше ограничить, во избежание паники и ее последствий.

Закончив рыдать, Пак ринулась в атаку.

– Вы все время ко мне придираетесь, я же вижу. Зачем? За что? Если я вам нравлюсь, так и скажите, не мучайте меня!

«Кто кого мучает – это еще вопрос», подумал Данилов, но крик истерзанной женской души оставил без ответа.

С безбашенной доктором Мальцевой Данилов несколько дней пытался найти общий язык, а потом махнул рукой – бесполезно. Чтобы Мальцева не комментировала все происходящее в своем уникальном стиле, ее нужно было усыпить. Увещевания и объяснения по поводу того, как важен хороший микроклимат в коллективе, на Мальцеву не действовали. Больной человек, ну что с нее взять. Сотрудникам, которые жаловались ему на Мальцеву, отвечал: «Я терплю и вы терпите, не обращать внимания – лучший вариант». Но не всегда же получается не обращать внимания, если тебя, врача высшей категории, во всеуслышание «рукожопым пентюхом» называют потому что ты пациента не смог заинтубировать с первой же попытки. Кстати говоря, по части манипуляций Мальцева была корифеем, мастером высшего дана. Толстякам с короткой шеей вставляла трубки в трахеи, что называется, «с размаха», точно также ставила катетеры и делала все остальное. Оттрубив несколько смен подряд, выглядела как огурчик. Но самым большим ее достоинством было врачебное чутье – умение видеть, помноженное на опыт. Все знали, что если Мальцева против перевода пациента в отделение, то пациента надо задержать еще на сутки и понаблюдать, потому что Мальцева зря не скажет. Вот еще бы вместо «эй вы, му…лы грешные, оставьте Коростылева до утра» говорила «дорогие коллеги, давайте отложим перевод Коростылева»…

После обдумывания плана на ближайшее будущее, Данилов приводил себя в порядок и готовил в прихваченной из дома кофеварке кофе, который выпивал, подписывая бумажки, принесенные старшей медсестрой. Ночевать в кабинете было выгодно и тем, что получалось поспать на полчаса больше.

Дав старшей сестре необходимые указания, Данилов звонил в отделение и узнавал от старшего реаниматолога свежие новости. После этого начиналась административная видеоконференция, которую проводил главный врач или кто-то из его заместителей. Данные по городу, данные по больнице, данные по отделениям, планируемые переводы… Как говорится – пусть мир рушится, а сводки должны быть составлены и отправлены.

У особых условий было одно веское преимущество перед условиями обычными – врачей ничто не отвлекало от работы. Не было проверок, сменяющих друг друга, не было учений, не было субботников и разного рода собраний-заседаний, практическая ценность которых близка к нулю.

После видеоконференции Данилов отправлялся в отделение. По дороге мог вывесить какую-нибудь информацию на доске объявлений. В нынешних условиях, когда собрать всех сотрудников вместе невозможно, письменный способ передачи информации стал у Данилова главным, несмотря на то, что раньше он предпочитал устный.

Сложный, если не сказать – вредный характер старшей медсестры Гайнулиной гармонично сочетался с невероятными административными способностями. Гайнулина все подмечала, всех строила, все у нее было как положено и все делалось вовремя. Данилова это невероятно радовало потому что при такой медсестре заведующий может заниматься только своим главным делом – организацией лечебной работы, не отвлекаясь на тысячу сопутствующих дел. Он был уверен, что Гайнулина стоит в резерве на главную медсестру и сильно удивился, узнав, что это не так.

– Анька меня не любит, – объяснила Гайнулина, имея в виду главную медсестру больницы Анну Геннадьевну Цыпышеву. – Конкуренции боится. Поэтому и придирается ко мне больше, чем к другим. Да и что толку в этом резерве? Замещать на время отпуска ставят из резерва, а назначают на должность совсем по другим соображениям.

Появившись в отделении, Данилов первым делом оценивал обстановку – все ли на месте, а затем сразу же приступал к обходу. Медлить было нельзя, поскольку утренний обход заведующего совершался с участием тех, кто уже отработал свое, а шесть часов в Зоне, да еще – ночных, да еще «второсменных», это не шутка. Люди еле стоят на ногах и мысли у них сейчас только о душе, туалете, холодной питьевой воде и сне.

Обходы Данилов проводил по своему методу, за который на кафедре ему бы вкатили выговор, потому что по правилам во время обхода должна кратко излагаться информация о пациенте. Возраст, диагноз, лежит такой-то день, ночь провел спокойно, состояние такое-то, сегодня готовится к ультразвуковому исследованию органов брюшной полости, получает такие-то препараты… Данилов же требовал доклада по сокращенной программе – о новых только самое важное, а о «старожилах» только то, что изменилось за ночь, если ничего не менялось, можно сказать «стабилен» и пойти дальше. По завершении этого обхода, который правильнее было бы называть «облетом», Данилов благодарил отработавших и отпускал их. Затем начинался новый обход – обстоятельный, с подробным разбором каждого пациента, коррекцией лечения, если таковая требовалась, и определением кандидатов на перевод. В первое же свое дежурство доктор Пак с таким видом, будто предлагала нечто невероятно умное, предложила разбить восемь врачей на пары и дать каждой паре по четыре койки (три основных и одну резервную), чтобы врачи могли «как следует вникать» в своих пациентов. Данилов на это ответил, что вникать надо в каждого пациента отделения и что практика предложенного разделения в корне порочна. В реанимационном отделении все врачи занимаются всеми пациентами, равномерно распределяя нагрузку между собой. Короче говоря, если тебе в начале дежурства поручили наблюдать за четырьмя пациентами из двадцати четырех, то это не означает, что ты освобождаешься от других дел. Если в соседнем отсеке возник аврал, а у тебя все спокойно – изволь помогать, если сосед принимает пациента у скорой – бери его койки на себя. Разумеется, некое изначальное распределение коек присутствовало, но проводилось оно иначе. Старший реаниматолог смены отвечал за все отделение. Другие реаниматологи условно делили между собой койки, а приданные врачи использовались «вкруговую» по всему отделению, без разбивки по участкам.

Еще до начала поступления пациентов, во время первого и единственного общего собрания, Данилов сказал врачам:

– Я прекрасно понимаю, что многим из тех, кто придан нам для усиления, реанимационные навыки на профессиональном уровне в дальнейшей жизни не пригодятся. А еще я знаю, что для приобретения этих навыков на более-менее сносном уровне нужно, как минимум, полгода практики. Так что, давайте договоримся следующим образом. Кто хочет что-то освоить – милости просим упражняться под чутким руководством старших товарищей. Все покажем и всему научим. Кто не хочет, пусть занимается другими делами – принимает, описывает, наблюдает, переводит. Если приданный врач не владеет методикой какой-то манипуляции, он должен без стеснения звать на помощь реаниматолога, а реаниматолог должен без ворчания эту помощь оказать. Приданных буду карать за то, если они полезут делать то, что не умеют и причинят пациентам вред, а реаниматологов – за отказ помочь или же за проявление недовольства при этом. Всем все ясно?

– Мне одно неясно! – сразу же встряла Мальцева. – Мы теперь как будем называться? Первое реанимационное отделение или детский сад имени Мери, мать ее, Поппинс?

– Я бы посмотрел на вас в операционной! – взвился доцент кафедры факультетской хирургии и ведущий абдоминальный хирург восемьдесят восьмой больницы Стахович. – Вы же аппендэктомию нормально провести не сможете, не говоря уже о чем-то более сложном!

– Засуньте вашу хирургию в ж…у поглубже, здесь реанимация!

– Коллеги, давайте жить дружно, – попросил доктор Дерун.

– А что она сразу про детский сад?! – Стахович, что называется, вошел в раж. – Почему она позволяет себе такие намеки?!

И тут доктор Мальцева сделала то, чего от нее никто не мог ожидать. Она приветливо улыбнулась Стаховичу и столь же приветливым тоном спросила:

– Не кажется ли вам, уважаемый Владимир Князевич, что говорить о присутствующих «он» или «она» не очень-то вежливо?!

Даже у Данилова, считавшего себя человеком, которого трудно чем-то удивить, нижняя челюсть слегка отвисла. Стахович же смотрел на Мальцеву так, будто она превратилась в Медузу Горгону – лицо окаменелое, взгляд остекленевший.

– Если же вы, Владимир Князевич, забыли, как меня зовут, – столь же елейно продолжала Мальцева, – то могу напомнить, что я – Светлана Евгеньевна. Ты понял, козел колченогий?

Последнюю фразу Мальцева произнесла своим обычным нагловато-вызывающим тоном. Стахович, который слегка прихрамывал на левую ногу, побагровел и пригрозил:

– Я на вас в суд подам, за оскорбление чести и достоинства! В свидетелях недостатка не будет!

– Как можно оскорбить то, чего нет?! – деланно пожала плечами Мальцева.

После «большого» обхода врачи начинали заниматься пациентами, а Данилов брал истории болезни наиболее тяжелых пациентов, садился где-нибудь в уголке и еще раз «прогонял информацию» через мозг, пытаясь найти ошибки и недочеты. Тяжелые пациенты в большинстве своем находились на инвазивной искусственной вентиляции легких, то есть вентиляция проводилась через трубку, вставленную в трахею. Вентиляция же через маску называется неинвазивной. Кроме этого, кислород можно подавать и через вставленные в нос трубочки, но при низком насыщении крови кислородом, от трубочек в носу пользы не будет – нужна более интенсивная подача в плотно прилегающую к лицу маску.

В отделении было десять аппаратов искусственной вентиляции легких и пять «наркозников» – наркозно-дыхательных аппаратов, которые можно было использовать как для дачи наркоза, так и для вентиляции. «Наркозники» пребывали в резерве, поскольку они были менее удобными в работе, чем обычные аппараты ИВЛ.

Данилов часто вспоминал, как во время одной из утренних конференций, главный врач призвал заведующих реанимационными отделениями «в обязательном порядке обеспечивать нагрузкой» всю дыхательную аппаратуру, а то, чего доброго, простаивающие без дела аппараты могут и в другие стационары перекинуть.

Обычно Данилов пропускал изрекаемые начальством глупости мимо ушей, но это была не просто глупость, а суперглупость. Что значит «в обязательном порядке обеспечивать нагрузкой»? Подключать к аппаратам тех, кто не нуждается в искусственной вентиляции легких? Даже врач-статистик должен понимать абсурдность подобного требования. Как-то неловко вступать в дискуссию с главным врачом во время общей конференции, да и время поджимает – в отделение идти нужно. Но в свободную минуту Данилов позвонил заведующему третьим реанимационным отделением Домашевичу и поинтересовался, как тот собирается выполнять указание главного врача.

– Шеф избегает говорить прямо о скользком, – объяснил Домашевич. – Вы же ежедневно отчитываетесь о том, сколько пациентов у вас на ИВЛ? Вот и пишите по числу аппаратов, максимум – за минусом двух. Вам без разницы, а шефу приятно. Его же тоже понять можно. Департамент одной рукой дает, а другой отбирает.

Данилов махнул рукой и первый раз в жизни начал сознательно искажать статистику. В Севастополе, во время руководства станцией скорой помощи и департаментом здравоохранения ни разу ничего подобного не делал и от подчиненных требовал не «жонглировать» цифрами. А тут уступил. Чем черт не шутит – вдруг и вправду заберут несколько аппаратов? Нет уж, мы лучше цифрами пожонглируем, чем людскими жизнями.

Но вот требование главного врача о постоянном стопроцентном заполнении реанимационных отделений Данилов наотрез отказался выполнять. Главного и тут можно было понять – реанимационные койки самые дорогие, то есть за лежащего в реанимации пациента больница получает от страховой компании больше денег, чем за пациента, находящегося в обычном отделении. Но здесь в первую очередь нужно учитывать интересы самих пациентов и специфику работы реанимационных отделений.

Пациентам, находящимся в сознании, тяжело пребывать в реанимационном отделении. Здесь не только шумно и неуютно, но и страшно. Смотришь, как на соседней койке умирает человек и думаешь: «а ведь и со мной такое может случиться». Так что, как только пациент дозревает до перевода в обычное отделение, его сразу же нужно переводить. Пусть долечивается в отдельной палате с небольшим количеством соседей, пусть ночью спит, а днем смотрит телевизор, ну и вообще пусть возвращается к нормальной жизни. Это первое. И второе – новые пациенты продолжают поступать. «Скорая» привозит, из отделений переводят. Если искусственно держать все койки, включая и резервные, занятыми, то при каждом поступлении придется срочно организовывать чей-то перевод в отделение, чтобы высвободить койку для новичка. К чему осложнять себе и пациентам жизнь такими авралами? Новичку оказывают помощь прямо на каталке, потому что его некуда положить, а старожила экстренно собирают в дорогу… Нет, лучше уж делать все, как положено. Главный сказал, что его удивляет отсутствие административного мышления у человека, который руководил департаментом здравоохранения крупного города, но настаивать на своем не стал. По-разному бывало. Иногда на двадцати восьми койках тридцать пациентов лежало (приходилось со склада кровати привозить и ставить их на проходе), а иногда и четырнадцать. Нагрузка – это лотерея.

Закончив обдумывание тактики ведения тяжелых пациентов, Данилов начинал «сеансы психотерапии», так его общение с пациентами называла доктор Мальцева, и спасибо, что так, а не как-нибудь хуже.

Удушье – пугающее состояние. Испытывая нехватку воздуха, человек впадает в панику. Даже тот, кто внешне спокоен, в глубине души паникует. Вдобавок, вокруг ходят не обычные люди, а какие-то условные «инопланетяне» в комбинезонах, очках и респираторах. Пациент, который находится на инвазивной «трубочной» вентиляции, усыпляется, потому что с трубкой в трахее в сознании лежать очень тяжко, а при неинвазивной «масочной» вентиляции пациент пребывает в сознании, все видит, все слышит и все понимает… И, конечно же, сильно нервничает. Хорошо бы вколоть ему что-нибудь успокоительное, да вот беда – практически все успокаивающие и усыпляющие препараты оказывают угнетающее воздействие на дыхательную функцию. Когда в трахею вставлена трубка, тут уж, как говорится, деваться некуда, да и дыхание уже получается полностью искусственным, насильственным, осуществляемым аппаратом. А «масочники» дышат самостоятельно. В плане отдаленных последствий «масочная» вентиляция предпочтительнее «трубочной» – меньше проблем решать приходится, но «масочники» требуют больше внимания. С ними нужно поговорить, приободрить, сказать что-то обнадеживающее, анекдот рассказать, наконец. Перспективы пациентов зависят не только от их физического состояния, но и от психического. Иной раз дело доходило до того, что пациент срывал маску, вскакивал и пытался куда-то убежать. Во избежание подобных случаев Данилов советовал сотрудникам побольше общаться с пациентами и всячески их успокаивать, а сам подавал пример. Когда же однажды доктор Пак сказала про пациента: «Я его перевела с маски на трубку потому что он меня достал», Данилов с несвойственной ему резкостью ответил, что при повторении подобного он переведет Пак в приемное отделение, потому что она его тоже достала. Трубка в трахее – это всегда травма, а естественное дыхание с добавлением кислорода более благоприятно, чем искусственное… Если же ты, ради своего спокойствия, готова причинить пациенту ненужный вред, то иди-ка куда подальше – в приемный покой или куда-то еще.

Общение с пациентами осложнялось тем, что почти все они лежали на животе, в так называемой прон-позиции, относительно которой вот уже сорок с лишним лет шли споры – улучшает она насыщение крови кислородом или нет? Считалось, что улучшает, но вот научное объяснение этого улучшения подвергалось критике. Великий и ужасный коронавирус расставил все по местам – пациенты с выраженным поражением легких сами выбирали положение лежа на животе, потому что так им было легче дышать.

Стоя с тем, кто лежит на животе, разговаривать неудобно, поэтому Данилов брал стул и присаживался рядом с койкой. Если посмотреть со стороны, то впечатление было странное – работа кипит, все заняты делом, а заведующий отделением пациентам байки травит. Но смотреть со стороны было некому. Руководство предпочитало не соваться в реанимационные отделения, в которых коронавирусы властвовали безраздельно. Даже в защитном обмундировании начальству в Зоне было неспокойно. Непосредственный начальник Данилова – заместитель главного врача по аэр Бутко – появился в Зоне только в первый день работы, а дальше осуществлял руководство из кабинета. Надо сказать, что Данилова и других заведующих реанимационными отделениями такое положение дел полностью устраивало. Начальство должно создать условия для работы, обеспечить всем необходимым и не мешать работать. Если же заму по аэр захочется посетить какое-то отделение, то пусть лучше в лабораторию сходит, с любимой женщиной пообщается.

Высоких гостей, вроде столичного мэра или директора департамента по реанимационным отделениям тоже не водили. Их вообще не заводили в Зону, а когда один из заместителей министра здравоохранения пожелал сказать пару слов журналистам в палате и пообщаться с пациентами («глядите, какой я смелый – я не передовой!»), палату в два счета организовали в холле главного корпуса. Прикатили четыре койки, на которые самоотверженно улеглись заместитель главного врача по гражданской обороне Болбатовский и три находившихся поблизости охранника. Из мониторов и аппарата ИВЛ создали нужный фон, а заместитель главного врача по организационно-методической работе Яковлев блестяще сыграл роль лечащего врача, который дополнял ответы «больного» Болбатовского на вопросы заместителя министра. Красота-лепота, Тарантино бы оценил.

Общаясь с пациентами Данилов то и дело поглядывал по сторонам – наблюдал обстановку, в глубине души радуясь тому, что работа в его отделении организована правильно, без суеты. Поднимающие настроение анекдоты Данилов рассказывал только пациентам, но один анекдот рассказал сотрудникам на первом общем собрании, ради создания правильной рабочей обстановки в отделении.

Зовет султан вечером главного евнуха и велит привести к нему из гарема одну из наложниц. Евнух бежит в гарем, волнуется, суетится, приводит наложницу в надлежащий вид и ведет к султану. Спустя час султан требует другую наложницу, еще через час – третью и так до самого утра. Явившись за последней наложницей, евнух, от усталости едва стоящий на ногах, видит султана бодрым и нисколько не утомленным. «О, великий султан, – удивляется евнух. – Вы полны сил, несмотря на то, что всю ночь занимались делами, которые утомляют. А я раз в час бегал туда-сюда, но при этом невероятно устал…». «Устают не от работы, а от суеты», ответил на это султан.