Читать книгу: «Время Сварога. Грамота», страница 3
Топот над головой заставил Вохму открыть глаза и пошевелиться. Связанный по рукам и ногам, он лежал животом на сыром земляном полу. Щека упиралась в липкий от слизи бугорок. Воняло испражнениями и крысами. От шевеления тела окружающий мрак пришел в движение. Крысы. Их дыхание касалось лица. Вохма знал, что зубы этих тварей могут прокусить кожу или даже отъесть целый кусок плоти, и жертва не почувствует боли. Он замирал и прислушивался, следом затихали и они, но потом, через мгновение, все повторялось вновь. Это игра тянулась бесконечно долго; сверху опять затопали; открылся лаз, и факел огня вырвал из темноты добротные сапоги тюремщиков, спускавшихся по деревянной лестнице, грязной и скользкой от плесени. Его подняли и потащили наверх.
В просторной комнате с низким потолком, за наспех сколоченным столом, сидел человек одних с ним лет или чуть старше. Худое бледное лицо казалось нездоровым и усталым. Бисер пота блестел на лбу. Одетый в дорогой боярский кафтан с медными застежками, он развалился на стуле, сцепив на животе холеные руки. Черные восточные глаза пытливо осматривали ордынца, которому подломили ноги и поставили на колени. Крепкие руки охранников давили на плечи и голову, заставляя склониться перед господином. Прошло некоторое время, наконец, негромкий голос спросил:
– Ты понимаешь, вор, что тебя ждет?
Вохма молчал, по опыту зная, что на такие вопросы лучше не отвечать.
– Тебя прибьют к воротам, где ты сдохнешь, как собака, от голода и жажды, а люди будут плевать тебе в лицо и забрасывать дерьмом. Или посадят на кол, что еще интересней. Ты с великим удовольствием почувствуешь, как острый деревянный кол войдет тебе в зад и медленно, очень медленно будет разрывать тебе нутро. Воронье выклюет тебе глаза, а труп твой кинут зверью. Что скажешь?
– Красиво. – Вохма облизнул пересохшие губы. Он уже не ел и не пил больше трех суток.
После того, как ему на голову надели мешок, и повели лесными тропами, он уже плохо воспринимал происходящее. Он помнил, как, спотыкаясь о коренья деревьев, падал, а его ударами поднимали на ноги и заставляли идти дальше; когда, измученного и избитого, швырнули на какую-то телегу и долго везли, не давая ни еды, ни питья, а затем поместили в подвал с крысами, где он без сна провел остаток времени. Теперь голова разрывалась от боли и усталости, именно в эти мгновения ему было абсолютно наплевать на собственную судьбу.
– Храбрый?
Воевода сделал знак рукой куда-то в угол, где, скрываясь за лучом света, падающего из маленького, вырубленного в стене оконца, в полумраке трудился дьяк. Он что-то записывал, поскрипывая гусиным пером. На зов хозяина дьяк бросил перо, подскочил и подал грамоту.
– Знаешь, что это? – вновь услышал пленник.
– Грамота. Я думаю.
– Верно. А знаешь, что в ней написано?
– Это мне неведомо. – Вохма склонил голову.
– Врешь, пес! Зачем ты тогда убил моих людей? – повысил голос боярин.
– От скуки. Нужно было как-то развлечься.
– Для тебя убийство – развлечение?
– А для тебя разве нет?
– А он мне нравится, – воевода попробовал улыбнуться, но вместо этого скривился. – Находится на волосок от смерти, а продолжает балагурить. Ты понимаешь, что от нашего разговора зависит твоя жизнь?
– А мы разговариваем?
– Конечно. Я не пытаю тебя огнем, не режу на куски, не жгу железом. Просто мирно беседую. Я – мирный человек. Не люблю крови. Кровь – это крайность, которую умные собеседники избегают. Переговоры – лучший способ предотвратить войну.
Воевода повел руками, приглашая всех присутствующих присоединиться к его словам. Дьяк послушно закивал головой, охранники хмыкнули за спиной.
– Война – это лучший способ обрести крепкий мир! – добавил Вохма.
– Ты считаешь, что крепкий мир лежит через войну?
– Я считаю, что война – такое же бесполезное занятие, как и переговоры.
– Как так?
– Разве можно договориться с тем, кто сильнее тебя, не уступив ему?
– Конечно, нет.
– Разве, уступив один раз, слабый не уступит в другой, пока не потеряет всего?
– Значит, по твоему, договариваться можно только с равным?
– Нет. Переговоры – это отсрочка. Война – быстрое решение. В итоге, результат один.
– Что же тебе не нравится?
– Не нравится то, что выиграют и от одного и от другого только хозяева. Обычный люд теряет все. У него нет выбора.
– Так и должно быть. Народ всегда идет за своим князем. И жертвует ради него последним. Разве не так?
Боярин, не меняя позы, с усмешкой глядел на ордынца, стоявшего перед ним на коленях. Этот смерд позабавил его. В другой ситуации он с удовольствием поболтал бы с ним. Но не сейчас.
– Народу, по большому счету, наплевать, чья власть над ним, если ему хорошо при этой власти. Он готов принять любого хозяина, – говорил Вохма.
– Народ – это стадо, которое вечно недовольно своим хозяином и если хозяин слаб, то с удовольствием перережет ему горло. Даже с великой любовью к нему. Люди никогда не будут равными. Сильный всегда будет наверху, слабый – внизу.
– Вот об этом я и говорю.
– О чем?
– На каждого сильного всегда найдется тот, кто сильней.
– Правильно, и что же?
– Сейчас ты считаешь, что сильнее меня? Через минуту все может измениться. Кто от этого выиграет?
– Очевидно тот, кто будет последним.
– И так без конца. Где смысл?
– Все, хватит. Речи твои крамольны. За них тебе бы следовало вырвать язык, но я добр сегодня и позвал тебя не для этого. Задаю прежний вопрос. Зачем ты убил моих людей? – боярин слегка повысил голос.
– Они зарезали человека, одного хорошего человека. Я решил отомстить.
– И все? Только отомстить?
– Да. Мы очень сдружились в дороге, стали братьями. Я не мог стерпеть такого.
– Опять врешь. Я знаю все. Мои лазутчики давно следили за вами, от самого Владимира. Ты думаешь, я ничего не знаю? Куда вы шли с этим, как его там звали? Отцом Алексием? Так, кажется?
– Ну, если ты все знаешь, зачем спрашиваешь?
Боярин помолчал. Пальцами помассировал виски. Убрал пот со лба.
– Поверь мне, я не хочу тебя убивать. Ты мне нравишься. Зачем тебе эти игры. Они не для тебя. Ты выполняешь приказ. Я даже могу предположить, что ты не знаешь цели. Но ты должен знать, кто вас послал? Ты ведь знаешь? И ты мне скажешь, иначе я сделаю с тобой все то, о чем обещал. По праву сильного. Но, если мне все будет известно, я тебя даже награжу.
Боярин болезненно улыбнулся, протянул руку к кубку с водой и отпил. Глядя на него, Вохма опять почувствовал нестерпимую жажду.
– Хорошо. Я согласен, – сказал он, – развяжите меня и дайте воды.
Боярин кивнул головой, приказывая снять путы.
– Дайте ему воды.
Здоровый рыжий охранник с плоским изрытым оспой лицом, выкручивая руки узнику, задрал их вверх и стянул веревки. Онемевшие члены наполнились живительной кровью. Суставы заломило. От слабости задрожали пальцы, принимая ковш с водой. Вохма долго пил, незаметно осматриваясь по сторонам, затем перевел дух.
– Позволь, я сяду. Ослаб я.
– Дайте ему стул.
Пленника подняли с колен, подставили стул, на который он обессилено рухнул. Потирая посиневшие запястья рук, Вохма увидел на столе у боярина, среди прочих предметов, свои вещи, отнятые разбойниками. Металлические пластины с заточенными ребрами, их назначение те, очевидно, не поняли и поэтому расстались с ними без сожаления, посчитав не особо ценными. Он также увидел медный диск с ханской печатью, врученный ему покойным Олексой, и за который, вероятно, уже была получена награда.
– Ну, я жду! – торопил боярин. Он нервничал.
– Сейчас, сейчас. Можно еще воды?
– Дайте ему.
Опять Вохма долго не мог напиться. Наконец он отставил ковш.
– Могу я узнать, с кем говорю? Дабы проявить уважение к тебе, боярин!
– Много вопросов, смерд. Кто я такой, тебе нет нужды знать. Знай одно: я на службе у князя Дмитрия Ивановича, и все, что ты здесь скажешь, будет использовано или во благо ему, или во вред. Решать мне. Говори.
– Посуди сам, боярин, я никак не могу взять в толк – грамота у тебя, в ней все отписано: от кого грамота и кому назначена. Зачем ты меня пытаешь? Что я могу сказать тебе больше того? Я человек подневольный, мне приказали, я исполнил. А захочешь меня казнить – воля твоя. Я смерти не боюсь. Это смерд боится, а я вой. Сам не раз бил и меня били. Все под богом. В одном ты прав: нет мне дела до ваших интересов. Я не враг твоему князю и не лазутчик. Выведывать мне нечего. На родину шел. Родом я из этих мест. На побывку, стало быть. Еще отроком забрали в Орду, после того – не был здесь. Порядков ваших не знаю. У нас порядки иные: за кровь платят кровью. А отец Алексий мне братом был. Вот и хотел отомстить злодеям. Видно, не судьба. Спеленали, как дитя малое. Стыдно мне.
Вохма говорил тихо, еле слышно. Он, казалось, был слаб настолько, что едва мог произносить слова. Боярин, слушая его, повернул голову, выставив вперед правое ухо.
– Хорошо баешь. Поверил бы я тебе, если бы не ярлык ханский. Кому попало такие подарки не раздают. Значит, непростой ты человек и дело у тебя нешуточное. Что на это скажешь?
– Прозорлив ты, боярин. Верно, ярлык ханский. Только такие ярлыки все имеют, кто старше десятника, иначе, как миновать военные дозоры? Время, ты сам понимаешь, неспокойное. Как тогда «своего» от «чужого» отличать?
Воевода молчал в задумчивости. Вроде бы правдиво говорил пленник. Довольно складно, чтобы не верить. Но не этот бестолковый треп был ему нужен. Ему хотелось первому доложить князю о раскрытии заговора. В последнее время Великий князь не благоволил к нему по наущению врагов. И боярин давно знал, чьих рук это дело. Кому не давали покоя его неправедные доходы. Было от чего беспокоиться. Все хлебные вотчины разобрали «худородные», которые, как клопы, вылезли из всех щелей, оттеснив родовитых бояр. И что им оставалось? Как пополнить собственную казну? Не гнушаясь грабежами и разбоем в это лихое время, его люди внедрялись во все купеческие караваны, проходившие по Залесью, собирали сведения о ценности товара, готовили засады.
Воевода знал, что слухи о его бесчинствах доходили до Великого князя. И недовольство Дмитрия росло. Это была прямая угроза его правлению. Дмитрий, со свойственным ему упрямством, желал править единолично, желал подмять под себя соседние княжества, благо нашел союзника в лице церкви. Стареющий митрополит Алексий всячески поддерживал его начинания, подталкивал сломать весь родовой уклад Руси, упразднить Копу и Вече, сосредоточить всю власть в одних руках, объединив тем самым власть светскую и военную. Кроме того, Великая Литва в скором времени готова выступить против Москвы. И Москве не устоять: слишком неравны силы. Поэтому, собирая рать, Дмитрий брал на службу всех, кто мог встать за него. Даже последние тати шли к нему в ополчение. Все шли, только не он, не боярин. Его не звали.
Между тем, кругом зрело недоверие и измена. Было бы глупо упускать такую возможность для восстановления пошатнувшегося положения. Пришло время избавляться от всех личных врагов и недоброжелателей в окружении князя, дабы самому занять достойное, по праву его боярского рода, место. Но для этого нужен был хороший повод. Повод, чтобы очернить в глазах князя всю эту свору. И очень кстати объявился этот ордынец, который так хорошо подходил на роль доносчика. Но он, собака, ни в чем не хотел признаваться. Тертый калач, так просто его было не взять.
Все козыри, казалось, были на стороне боярина. Вовремя ему донесли, что с купеческим обозом идет странная парочка. Подслушанный разговор между священником и молодым охранником сразу заинтересовал воеводу. Он приказал любым способом добыть грамоту, которую нес монах. И вот…. она у него на столе, но ничего это не дало. Прочитать ее он все равно не смог. Написанная руницей – древними письменами волхвов – грамота хранила все секреты тайнописи; и о чем в ней сказано, знал, очевидно, только мертвый монах и этот хитрый вой.
Дьяк, который готовил документ признательных показаний, уличавших в измене всех тех, кого якобы должен был назвать Вохма, скучал в углу и ковырял ногтем в ухе.
– Значит, говоришь, ты из этих мест? – спросил боярин, барабаня пальцами по столу, отпугивая навозных мух.
– Из этих.
– Откуда?
– Из Нового Торга. Сын кузнеца.
– Отец, мать живы? Еще родичи есть?
– Не знаю. Были. Пятнадцать лет не был на родине.
– Очень хорошо. Ты, вероятно, знаешь, что город находится под защитой Новгорода?
– Знаю.
– Я в любой момент могу послать туда своих людей, и если твои родичи живы, то я помогу тебе с ними встретиться, но, как ты понимаешь, я могу и воспрепятствовать этому. Времена сейчас трудные, жизнь не стоит ничего. Тебе больно будет узнать, что из-за твоей несговорчивости они сгинули.
– Моей? – Вохма от удивления вскинул голову.
– Да, взамен ты должен мне услужить одной безделицей. Ты подпишешь донос. И гуляй на все четыре стороны. Иди, встречайся с родными, радуйся жизни.
– И все?
– Конечно.
– Ладно! – с легкостью принял предложение воеводы Вохма.
Боярин поманил пальцем дьяка. Тот подбежал и поднес свиток исписанной бумаги. Вохма непривычными к письму пальцами взял перо и стал усердно выводить слова, которые диктовал дьяк. Наконец свиток был подписан. Дьяк присыпал его песком. Затем сдул песчинки и отложил свиток в сторону.
– Ну, вот и все. Дело сделано. Взять его! – скомандовал боярин тюремщикам. – Посадить на цепь!
Два дюжих охранника, стоявшие позади у дверей, сделали было шаг к пленнику, но быстро пожалели об этом. Во время разговора Вохма незаметно разминал затекшие руки. Как только он почувствовал, что к ним вернулась былая сила, то готов был действовать. Все произошло мгновенно. На команду боярина он схватил со стола заточенные предметы, отнятые у него лесными разбойниками, и метнул их в охранников. Стальные пластины впились в горло. Захлебываясь кровью, тюремщики повалились под ноги ордынцу. Нездоровый лицом боярин побледнел еще больше. Он громко хрюкнул, когда получил удар в переносицу. Глаза заволокло туманом, от боли брызнули слезы, по бороде потекло.
– Ты, собака, мне нос сломал! – запричитал он, зажимая лицо ладонью.
– Не бойся, жить будешь! – успокоил его Вохма.
Между тем, он смел со стола все предметы в заплечную суму, отобрав ее у перепуганного на смерть дьяка. Закинул суму за спину, вытащил у рыжего охранника из-за пояса короткий меч, ударил рукоятью писаря в темя, отчего тот сразу лишился чувств. Затем связал боярину руки.
– Что же ты, красавчик, нос повесил? – щелкнул он новоявленного пленника по носу. Тот взвился еще больше. – Все не так плохо. Поверь мне. А теперь пора на волю?
– Я с тебя кожу живьем сдеру! – шипел тот, брызгая кровавой слюной.
– Да ладно тебе сердиться. Это все потом. Сейчас мы с тобой погуляем, веди себя хорошо, прикажи подать коня и сделай так, чтобы нас долго искали. Сделаешь все правильно – останешься жив. Все понял?
Боярин молчал.
– Ты все понял? – Вохма двинул ему кулаком под ребра и приставил лезвие к горлу.
– Да! – с хрипом выдавил тот.
Глаза у него выкатились, как у рыбы, выброшенной из глубины на берег. Ордынец толкнул его к выходу.
Двор, окруженный высоким тыном, представлял собой острожью площадь, усыпанную соломой. В центре находился невысокий терем с хозяйственными постройками и конюшней. Везде сновали вооруженные дружинники, занимаясь своим обыденным делом. Домашняя птица свободно разгуливала по территории, мешалась под ногами. Громко разговаривали бабы, сгрудившись у колодца.
Изба, из которой вышли Вохма с боярином, стояла отдельно, с краю, и служила темницей. На их появление отреагировали не сразу, и только окрик часового на дозорной башне заставил всех остолбенеть. Повисла тишина.
– Коня боярину! – зычно крикнул Вохма.
Несколько воинов кинулись на помощь своему господину, но, увидев поднятую руку, замерли.
– Всем стоять! – выдавил из себя тот, когда ордынец тряхнул его за шиворот и сильно ткнул острием в горло. Струйка крови потекла из раны.
– Подать коня! Быстрее! Открыть ворота! Никому не преследовать! – послушно повторял за ордынцем пленник, чувствуя на шее холодную сталь.
Когда к ним подвели пегого красавца, Вохма, перекинув боярина через холку, вскочил следом в седло. Он вдохнул полной грудью утренний свежий воздух, сладкий от лесных трав, и выехал за ворота, на которых покрытый кровью и грязью висел голый человек.
«Еще один бедняга», – подумал он и пришпорил скакуна.
Конь шел рысью. Погони не было. Боярин кряхтел, подпрыгивая на холке при каждом шаге. Наконец он не выдержал и взмолился:
– Все, не могу больше. Сил нет терпеть. Все нутро вытряс!
Вохма свернул в лес. Отъехав достаточно от тропы, он столкнул боярина на землю и спрыгнул следом.
– Ну что, родной, поговорим? Я задаю вопрос, ты отвечаешь. Понятно?
– Разве у меня есть выбор?
– Соображаешь. Умный человек всегда другого человека разумеет. Верно?
Пленник кивнул.
– Зачем убили отца Алексия и выкрали грамоту?
– Мне донесли, что везут тайный договор царя Мамая с Михаилом Тверским. Я решил перехватить послание и первым передать его князю.
– И что было в грамоте?
– Я не знаю. Я не смог прочесть.
Вохма открыл суму и вытряхнул содержимое на землю. Перебирая свитки один за другим, он поднял грамоту, за которой шла охота. Некоторое время изучал текст.
– И о чем здесь сказано? – спросил он боярина.
– Разве тебе невдомек? Это руница. Тайнопись волхвов, – ответил тот.
– Во всей Руси нет толмача, способного прочесть ее? – Вохма с сомнением покачал головой.
– У меня таких людей нет.
Ордынец задумался. С древним письмом он сталкивался только один раз, когда его посвящали в отряд хранителей капища. Их, сильных молодых людей, специально отбирали из множества подготовленных бойцов, обучали знаниям поединка, ведению военных действий, языкам разных народов, чтению звезд, основам знахарства. В итоге они принимали клятву верности Роду, которая и была записана руницей, но заучивалась на слух. В память об этом на руке остался знак Перуна, в виде молний, и знак Ярилы на шее. В дальнейшем судьбой его управляли жрецы Высшего Совета. Став десятником своего отряда, он превратился в идеального исполнителя тайных поручений, исходил от края и до края безграничные просторы Великой Империи.
– Хорошо. С этим все ясно, – сказал ордынец, понимая, что большего из пленника не вытянуть. – Другой вопрос. Где мне найти оборванцев из леса, которые взяли меня в полон?
Боярин злорадно хмыкнул:
– Зачем они тебе? Соскучился?
– Должок за ними. А я всегда возвращаю долги.
– Это будет непросто. Мало ты обломал зубы?
– Что же, попытка не пытка, а спрос не беда. Придется повторить.
– Они получили награду за тебя, теперь наверняка бражничают, гуляют.
– И где?
– Недалеко, верст десять по дороге, у Яма. По правую руку будет деревня и постоялый двор. Там их найдешь. У вожака там родня.
– Сколько охраны в Яме?
– Да какая там охрана! – поморщился пленник. – Когда началась война, Орда перестала содержать как переправы на реках, так и Ямы. Охрана подалась на вольные хлеба. Остался только смотритель, да пара ямщиков.
– И все?
– Думаю, да.
– Ладно, коли так, – кивнул ордынец, заканчивая допрос.
– Теперь-то ты меня отпустишь? Я ведь все тебе рассказал?
Боярин затравленной собакой смотрел на Вохму. Тот подсел к нему ближе.
– Конечно, отпущу. Мы же друзья. Но сначала хочу с тобой проститься. Давай обнимемся напоследок.
Он взял удивленного пленника за шею и притянул к себе. Потом другой рукой резко дернул за подбородок в сторону, ломая позвонки. Боярин без звука повалился на землю.
– Сильный всегда наверху. Ты прав, – проговорил ордынец, – я бы тебя отпустил, но ты слишком подлый человечишка. Не нужно было грозить моей семье. Нехорошо это. Да и моим делам ты будешь помехой.
Он обыскал труп, нашел мошну с монетами, примерил на себя боярский кафтан, удовлетворенно хлопнул в ладоши. Затем собрал вещи обратно в суму, взлетел в седло и двинулся в путь.
Уже ближе к вечеру Вохма добрался до места. Затаившись в леске, он стреножил коня и принялся наблюдать за постоялым двором. Разный люд попадал в поле его зрения, но знакомых лиц не было. Он уже потерял всякую надежду, полагая, что воевода его обманул, как вдруг из избы вывалился пьяный мужик со знакомым шрамом на щеке и нетвердой походкой засеменил в сторону конюшни, к отхожему месту.
Едва выпивоха справил нужду, как сильная рука схватила его за горло и прижала к стене. Ноги запутались в спущенных портках.
– Сусторма, какая неожиданная встреча. По лицу вижу, что ты рад.
– Это ты? Живой? – с трудом выдавил из себя мужик, вытаращив глаза на ордынца, как на пришествие с того света.
– Где все? – спросил тот с решительным отчуждением, от которого мороз шел по коже.
– Там, – махнул рукой Сусторма.
– Вещи мои где?
– Вожак забрал себе.
– Он тоже там?
– Да.
– Хорошо, – тихо проговорил ордынец и, как курице, свернул мужику шею.
Просторная изба с каменной печью в центре была темна. Лишь несколько лучин, зажженных в разных ее частях, освещали пару массивных столов с такими же лавками. Ватага разбойников сидела за дальним столом, в углу. Они были пьяны. Главарь и еще пятеро с ним беспечно бражничали и громко обсуждали что-то. Остальные либо спали тут же, уронив головы между тарелок, либо валялись на земляном полу. Простоволосая баба готовила в печи птицу. Рубаха, едва державшаяся на груди, обнажила оплывшие плечи.
Обильная закуска сытым духом кружила голову и скрученным веревочным узлом стягивала живот голодному ордынцу. На его появление никто не обратил внимание. Не теряя времени, он возник рядом с пьяной ватагой. Смерть разбойников была стремительной. Привычно действуя двумя ножами, он поочередно всаживал их каждому, сидящему за столом. Тех, кто лежал на полу, он не тронул, оставив напоследок.
Мутным взглядом главарь наблюдал за происходящим, ничего не понимая, и, лишь когда от ужаса заорала баба, он, казалось, протрезвел. Обтер рот и бороду от жира и крошек, с грозным запоздалым рыком нападающего зверя вскочил с лавки, выхватил из-за пояса саблю и кинулся в атаку. Вохма тут же узнал свое оружие. Легко увернувшись от удара, пропустив мимо себя крупное тело, он глубоко, по самую рукоять, всадил ему нож сзади, в шею. Главарь споткнулся, пролетел несколько саженей и замертво рухнул в угол. Ордынец показал кулак голосившей бабе, отчего та сразу замолкла, поднял с пола клинок и уже им, без тени сожаления, добил остальных. Затем спокойно сел за стол и принялся за еду.
Нежный молодой поросенок истекал крупной жирной слезой. Обжаренные дрозды, тушеные в горшочках зайцы казались столь изысканной пищей для обыденного деревенского стола, что Вохма невольно удивился запросам лесных татей. Видимо, хороший куш взяли лесные братья, или немалую награду им отвалил воевода.
На шум и крик стали сбегаться люди. Они заходили в избу, но, увидев кровавую бойню, выскакивали прочь. Наконец ордынец насытился, подозвал бабу.
– Собери мне все ценности, – кивнул он на трупы.
Та алчно сверкнула глазами и умело, как делала это не раз, обшарила одежду лесных татей, выкладывая все на стол, пока не образовалась внушительная горка из серебра и драгоценностей. Глаза ее горели, пожирая богатство. Она со злостью поглядывала на ордынца. Конечно, он заберет все себе, а она опять останется ни с чем. Похоже, она зря подсыпала зелье родственничку и его ватаге, чтобы они быстрее пьянели, собираясь потом их обобрать – взять совсем немного. Чего они там вспомнят, когда протрезвеют?
– Хорошо потрудились братья. Жаль их. Что скажешь? – хмыкнул Вохма, проследив за ее взглядом.
Баба потянулась к украшению с зеленым самоцветом. Ее красные с грязными ногтями пальцы ухватили его и потянули к себе.
– Нравится? – спросил ордынец.
Она кивнула, задрала засаленный подол и протерла камень, рассматривая его на свет.
– Дура. Тебя с ним поймают и повесят. Но, впрочем, это твое дело.
На улице толпился народ. Они в страхе расступились, пропуская воя. Тот, не вынимая клинка, прошел мимо в сторону леса и исчез в нем.
Так бесславно приказала долго жить ватага лесных татей, которая уже давно грабила торговые караваны, убивая ни в чем не повинных купцов.
Потом еще долго в этой деревеньке пугали ребятишек грозным духом, появившимся из леса, прибравшем целую сотню лесных братьев за их многочисленные грехи. А глупую бабу все же повесили. Прознали про ее лихие дела. Донесли на нее добрые люди. А при обыске нашли злополучную безделушку. По распоряжению тиуна повесили ее тут же, на воротах. И висела она до тех пор, пока не сгнила шея, и она не рухнула на землю с оторванной головой.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
– Товарищ полковник! Николай Сергеевич, он, кажется, очнулся!
Молоденькая медсестра с лицом, сплошь усеянным веснушками, вглядывалась в меня, словно боялась пропустить нечто значительное в своей жизни.
– Так, братец, посмотрим.
Седые усы, одутловатые щеки и серые глаза сменили пытливый девичий взгляд. Желтый от никотина шершавый палец больно надавил на веки, задрал их вверх.
– Ну, что же, вполне, вполне! – произнес полковник удовлетворенно. – Заставили вы нас поволноваться, любезнейший!
«Где я?» – словно из глубин подсознания прорвалась мысль.
– Ты смотри, он еще спрашивает. Хороший знак. В госпитале, молодой человек, вы – в военном госпитале.
«Почему он отвечает? Я ведь ничего не говорю», – снова пронеслась мысль.
– Да ты только и разговариваешь, – засмеялся Николай Сергеевич. – Прямо фонтан красноречия.
– Я говорю?
– А кто? Здесь, кроме нас, никого нет. Значит так, Маруся, – обратился он к медсестре, – все по плану: что доктор прописал. Наблюдаешь. Потом докладываешь.
– Хорошо, Николай Сергеевич. Я поняла.
– Ну, вот и отлично. Поправляйтесь, молодой человек.
Полковник поднялся и вышел, освобождая для обзора белый потолок, покрытый трещинками отслоившейся краски.
– Давно я здесь? – спросил я у медсестры.
Она стояла возле процедурного столика, стучала металлическими предметами.
– После операции – три недели в коме.
– Три недели в отключке?
– А что вы хотели, сложный случай. Непонятно, как вообще вы выжили с таким диагнозом.
– Похоже, совсем был плох?
– Вас привезли едва живого. Да еще за триста километров.
– Триста километров? И что со мной было?
– Вы не помните?
Лицо с веснушками возникло вновь, и опять зеленые глаза пытливо вглядывались в меня.
– Ну, последнее, что я помню – деревня и разговор с мужиками.
– Значит, все хорошо. Нам так и рассказали, – вздохнула Маруся, – с памятью все в порядке. Вас сильно ударили по голове. Травма была несовместимая с жизнью. Но чудо произошло. Видимо, у вас сильный ангел хранитель.
– Видимо. Маруся, можно я посплю? Устал с непривычки.
– Конечно, поспите, я вам сейчас укол поставлю и спите.
Хмурое небо с набрякшими облаками едва пропускало солнечные лучи. Птицы в сумасшедшем кружении стаей носились над черной от пожарищ землей. Разрушенные погосты, покосившиеся кресты, люди в доспехах, кони. Повозки медленно двигались по размокшей от дождей дороге мимо брошенных в грязи трупов животных, человеческих останков и сломанных телег. Везде царил разор и запустение.
Сознание, как из глубокой ямы, тягучей резиной выбиралось из сна. Горечь и тревога долго не отпускали и давили на грудь. Мрачные картинки из прошлого добавляли в кровь адреналин, заставляли сердце работать быстрее.
Я проснулся среди ночи и долго лежал с открытыми глазами, изучая тени на потолке и стенах. В палате я был один – непозволительная роскошь для армейского госпиталя. Голова не болела, но была тяжелой, словно гиря. Я тронул повязку, бинты показались грубыми и шершавыми на ощупь. Захотелось в туалет. Я попытался сесть на постели. С трудом, но все же мне это удалось. Куча маленьких молоточков застучали в голове, вскоре удары прекратились. Под кроватью стояла «утка», но она вызвала раздражение. Только сейчас заметил, что сижу на постели абсолютно голый, видимо, палата реанимации не предусматривала, для простоты ухода, какой-либо одежды, поэтому я завернулся в одеяло и, держась за стену, вышел в коридор. Где находился туалет, я не имел представления, но двинулся наугад вдоль по коридору.
– Что, доходяга, ожил?
Молодой медбрат в белом халате – поверх гимнастерки, вынырнул из соседней двери и нагло ухмылялся.
– Эй, щегол, нюх потерял? – спросил я, разминая голосовые связки.
Солдатик согнал ухмылку, изменился и тон.
– Я в том смысле, что тебе лежать нужно.
– Спасибо за заботу. Где здесь туалет?
– В конце коридора, налево.
Он растерялся от моего напора.
– Понял! Да, сообрази какую-нибудь одежду. И тапки не забудь!
– Сестры – хозяйки нет. Будет только утром.
– Ты, воин, не понял? Я сказал: найди мне одежду! Метнулся по-бурому. Время пошло!
– Ты че борзеешь? – запоздало опомнился он. – Я тебе «не щегол»!
– Не бери в голову. Помоги по человечески. Не дай бог тебе оказаться на моем месте. Давай, братуха, помоги! – вполне миролюбиво добавил я.
– Ладно, жди!
Госпиталь даже в ночное время жил своей жизнью. Расположенный в бывшем монастыре, он сохранял основательность древних стен, и, несмотря на современный ремонт, старину постройки выдавали широкие коридоры и высокие арочные потолки. Где-то на этажах хлопали двери, доносились громкие голоса. Молодняк производил уборку. Из туалета тянуло куревом.
– Вот, нашел только халат и чистые «калики».
Медбрат возник так же быстро, как исчез. Сунул мне в руки коричневый застиранный халат.
– Благодарю за службу! – с деланным пафосом сказал я. – Свободен!
Но медбрат не торопился уходить. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.
– Что еще?
– Я не знаю, будет ли тебе интересно, но тебя тут девушка спрашивала.
– Что за девушка? С этого места подробней!
– Красивая такая. Из гражданских.
– Как представилась?
– Не знаю. Высокая, темненькая.
– Высокая, темненькая, – вслед за ним повторил я.
Со стороны можно было подумать, что девушек, подпадающих под это описание, у меня пруд – пруди.
– Еще кто?
– Ну, из военной прокуратуры приходил дознаватель!
– С этим – понятно! Это все? Благодарю!
Итак, приходила Лена: больше некому. Откуда узнала? Зачем приходила? Что изменилось? Прямо скажем, меня тронуло ее появление. Да что там тронуло, не просто тронуло, а задело, зацепило, наехало танком. Я и не думал, что готов был так радоваться этому известию. Эмоции захлестнули. Измученный вопросами и томимый воспоминаниями, я заснул только под утро.
На следующий день первое, что я увидел, был завтрак на подносе. Жизнь налаживалась. С наслаждением слупив тарелку каши и запив ее чаем, я принялся ждать появления медперсонала. Вскоре пришла Маруся в сопровождении широколицего и лысеющего «старлея» из прокуратуры. Он сходу «взял быка за рога», чем сразу меня напряг. Создавалось впечатление, что его в большей степени интересовало не то, что со мной приключилось, а то, на каком основании я вообще находился в этой деревне и зачем? Почему я покинул расположение воинской части и ушел в самоволку? Я рассказал все, ничего не скрывая. По лицу «старлея» понял, что мое откровение его не устраивало. После разговора с ним осталось тревожное и тягостное ощущение, но я быстро отогнал его и стал думать о скорой демобилизации и о Лене.
