Читать книгу: «Плерома. πλήρωμα», страница 2

Книга

В общем-то этот стишок и стал ростком, из которого начала разрастаться книга о мистическом городе-фрактале¹⁰, городе-мандале¹¹, каждый элемент которого символизировал бы некий аспект реальности. Все эти символы собирались в гигантское метафизическое уравнение, разгадав которое, можно было бы найти главный символ, окончательный секрет бытия. Я понимал, что это звучало самоуверенно, но в том и очарование юности, чтобы ставить нереальные цели. Чтобы забраться туда, где никто еще не бывал.

Буквально через месяц после того, как я начал писать роман, моя судьба повернулась странным образом. Мой одноклассник помог нам найти комнату за 3 тысячи рублей (что даже по меркам 2009 года было очень мало) в доме, прямо напротив улицы 8 марта и дома Толика. Тогда казалось, что вся вселенная идет навстречу мне. За время последующих двух лет, проведенных там, мечта и реальность слились воедино. Моей главной задачей было выбраться в астрал¹² (в реальности которого я тогда уже убедился эмпирически), и уже там исследовать загадочную улицу zu dem Tod. Я надеялся, что там и завертится искомый сюжет.

Из раза в раз я вылетал в рассеченное деревянным крестом окно, изо всех сил греб руками к заветной цели, барахтаясь в плотном, как кисель, воздухе, но каждый раз что-то мешало мне добраться до «8 марта». Однажды сильный ветер подхватил меня и унес в противоположную сторону города – край красных черепичных крыш, и старинных гофмановских¹³ улочек. Иногда город причудливо выворачивался, и вместо заветной улицы я оказывался в совершенно другой его части, чаще всего возле похожего на языческий храм Дома Советов. В другой раз я почти добрался, но уже на подступах к улице, над лабиринтом из гаражей (которых в реальности не было), похожим на средневековую деревню, силы оставили меня и я опустился. Из-за угла выглянула страшная старуха и спросила: «Чего ты ищешь?» Я понял, что она является астральным проводником по данной местности и может меня довести туда, куда я хочу, но совершенно неожиданно для себя в каком-то демоническом экстазе я запрыгиваю на спину старухе и кричу: «Счастья! Счастья хочу! Дай мне счастья!»

В одном из выходов я встретил там музыканта Олди из группы «Комитет Охраны Тепла».¹⁴

Он сказал тогда что-то очень странное вроде: «Эх, Андрюша, ну что же ты наделал, как же ты мог??? И ангелы, и демоны недоумевают, мы все недоумеваем. Но ладно мы, но на что ты себя обрекаешь?…»

А однажды я шел по улицам астрального города, и все небо, куда я ни смотрел, было усеяно лунами, они висели скоплениями, как виноградные гроздья или страшные неизвестные медицине опухоли. На перекрестке я встретил чем-то знакомую женщину в белом медицинском халате со шрамом, страшно исказившим лицо. Я прошел было мимо, но что-то заставило меня обернуться. В этот момент она также обернулась, и наши взгляды встретились – мертвые глаза, словно воронки, затягивали меня. Наконец она спросила с мрачной усмешкой: «Ты что, генетики не знаешь?» Сама смерть, наверное, не могла произнести это выразительнее. Что-то настолько зловещее было в ее интонации, что меня охватил парализующий ужас. Мне показалось, что она знала какую-то тайну обо мне. Я в отчаянии кричу ей: «Скажите, скажите, скажите!» Но слова застревают в глотке, словно туда заливают какую-то отвратительную холодную жидкость, я задыхаюсь и судорожно хватаюсь за белый халат.

– АНДРЕЙ! АНДРЕЙ! – откуда-то сверху доносится крик. Это испуганная жена будит меня. Любимая чудесная жена. Это было только предвестие тех ужасов, через которые ей придётся пройти из-за меня…

– Ты говорил на странном жутком языке, это были как будто перевернутые слова из твоего стихотворения.¹⁵

Еще не раз ей придется меня возвращать оттуда, но не всегда это было так просто.

Итак, два года я потратил на безуспешные попытки прорваться к «улице сна». Параллельно было еще что-то: поступление в аспирантуру с математического на философский факультет, работа в школе учителем информатики, но все это касалось меня очень мало.

А потом мы неожиданно сорвались и поехали в Питер. Лена тогда окончательно оставила мысли о юридической карьере и находилось на мучительной развилке. Почти каждый день она говорила о своей якобы никчемности и непригодности, и об отсутствии смысла. Дабы дать ей оглядеться, а скорее, чтобы самому сбежать от себя, я подумал о Питере. Незадолго до того как мы заговорили о такой возможности, Лене приснился летящий к нам в окно черный памятник Петру Первому. И кто-то сказал: «Умерла наша общая мать». Рядом с черным попом они стояли у гроба. А сразу после того, как мы решили ехать, незнакомая женщина подошла к ней на улице и, ничего не зная о наших намерениях, попросила ни в коем случае не покидать область в ближайшем году.

В Питере мы познакомились с рядом интересных людей и заработали довольно приличную по нашим понятиям сумму, которой хватило на покупку новых велосипедов и поездку в Европу. Поездка в Прагу была нашей старой мечтой – она ведь так напоминала тот самый загадочный город, живую мандалу, отражающую структуру «высшего Я» или чего-то еще поважнее. По ее загадочным улочкам Густав Майринк настойчиво водил своих сомнамбулических големов и гермафродитов¹⁶ до тех пор, пока читатель не начинал ощущать себя кем-то в этом же роде. Но поездка не принесла радости. Что-то случилось. Что-то прорвалось внутри. И черная зловонная субстанция стала заполнять душу.

И вот мы вновь идём по заветной улице: прекрасная, как Мадонна, Леночка в развевающемся голубом платье, гигантский Птица, пыхтящий под неподъемным рюкзаком спиртного, и я плетусь позади, словно живой мертвец, повешенный клоун, говорящий зомби. Заходим в похожий на средневековую конюшню двор, подъезд номер 12, заветная дверь, код 38, поднимаемся вверх по немецкой лестнице мимо закрученных спиралями перил.

– Ну все, Гуслярыч, мы пришли, – докладывает Птица.

Молитва

– Ага, сейчас, – словно старинная книга открывается дверь, за ней – милый, но как будто сильно постаревший Толик.

Вот мы и снова здесь! Сколько же связывало меня с этой комнатой! Она была полна воспоминаний, юных мыслей и мечтаний, многие из которых уже осуществились, а многие еще нет. Крохотная комната в коммуналке могла послужить превосходным материалом для готического писателя: карта млечного пути у окна, старый немецкий камин, стена, увешанная фотографиями и изрисованная художествами гостей. Руны, загадочные, похожие на свастики, узоры, а чуть дальше – сказочная карта, нарисованная художницей Асей, с которой встречался тогда Птица: в центре располагался холм, похожий на лицо странного существа – то ли растамана, то ли муравьеда, его огибала улица под названием «Надуманная» (не моя ли это улица zu dem Tod?). Казалось, улицы уходили за пределы рисунка, в невидимый астральный мир, окружавший пространство.

Комната давно стала для меня архетипом, скорее мифической, нежели реальной конструкцией, ведь большую часть времени я провел там мысленно, в процессе написания той, еще так и не написанной книги. Как будто сам воздух здесь был наполнен голосами и сценами из бездонной страны воображения. Впрочем, и реальность порой не уступала своей таинственностью.

В первый раз, когда я побывал здесь, Толик играл некую странную гармонию, которую он назвал «песней без слов». Несколько причудливых аккордов образовывали невозможное сочетания, какую-то неэвклидову лестницу звуков, рука ритмически поднималась с одного аккорда и опускалась на другой. Cловно маятник старинных часов, она ритмически раскачивалась туда и сюда, иногда рука на доли секунды замирала, и от этого все как-то судорожно сжималось внутри. Казалось, задержись он еще хоть капельку, случится что-то чудесное, невообразимое, сотрясутся сами основы мироздания. Открывались двери восприятия. Мелодия медленно, но верно вводила в мистический транс. А потом появился голос – щемящее запредельное пение, исходящее будто бы и не от Толика, а из самого меня. «Это поет безграничный источник любви и счастья» – что-то такое промелькнуло тогда в голове.

Перед отъездом в Питер мы завезли Толику старый компьютер и остались у него ночевать – помню, как тогда выходил в подъезд, смотрел на звездный шатер и грезил о новом будущем, полном чудес и приключений, о великой космической тайне, которой хватило бы на всех, которая собирала нас вокруг себя, как магнит, тайне, которую мы все могли бы пить, как живую воду, но которая никогда бы не иссякла.

Теперь все было наоборот – я вернулся проигравшим, мучимым манией преследования и угрызениями совести. Я потерял ключи, банковскую карточку, потратил почти все деньги, так и не выполнил поставленный план – написать диссертацию, закончить заветный текст, сделать что-то хорошее для родственников. Стремительный эмоциональный подъем, начавшийся прошлой осенью, закончился стремительным спадом. Это было со мной так много раз, но теперь гораздо, гораздо серьезнее.

У Леночки болело горло, я отчаянно пытался ей как-то помочь – но все валилось из рук. Ужасный чайник с черным вековым налетом я так и не смог отмыть – только перепачкал всю раковину, в очередной раз направив на Толика гнев раздражительной соседки. Еще более подавленный от неудачи с чайником, я вернулся в комнату. Лена уже засыпала на матрасах между сломанным барабаном и мифическим городком Аси, а Птица с Толиком пили пражское вино и обсуждали творчество местного прозаика Василия Костылева¹⁷.

– Да Костылев – тварь! – вынес безапелляционный приговор Птица.

– Кто? – рассеянно переспросил Толик.

– Пожиратель тепла. Человек начисто лишенный сверхзадачи, вечно вьющийся вокруг творческой элиты вроде нас и питающийся ее кровью.

– Предатель, что ли?

– Ага.

– Мда… Им не позавидуешь. Я еще в детстве боялся стать предателем. Это паутину напоминает – чем больше ты будешь пытаться вырваться, тем сильнее она будет стягиваться. Кто попадает туда, уже никогда не возвращается…

Внутри меня все похолодело. Мне вдруг показалось, что это я попал в такую паутину.

– Да. Это точка без возврата. Но и поделом. Есть фатальные поступки, после которых остается только наблюдать, что с тобой будут делать, и скрежетать зубами…

Я безуспешно попытался закрыть окно, чтобы хоть как-то облегчить Ленину участь, но оно не поддавалось. В конце концов, я отчаялся и лег с ней рядом на пуфик.

«Динь-дон, ветер окон, словно тюрьма, ожидание одинокое» – вспомнилась песня Толика, которую я хотел включить в свой роман.

Птица ловким движением закрыл окно.

– Ну а так вообще, каково твое самоощущение, Гуслярыч?

– Да так, на троечку. Плоховато. Знаешь, такое ощущение, словно какая-то черная тварь присосалась ко мне и подтачивает жизнь. Как червь… Я не могу понять, что это за фигня?

– Тут уж ничего не поделаешь, Толик, это удел творческой элиты – нести свой крест. Надо радоваться, что совесть у нас чиста.

– Да уж… хе-хе.

– А если совесть не чиста, это уже всё – каюк. Помнишь, как говорил Олди: «Страшно за тех, у кого все в порядке». У кого на этом витке Плеромы все может быть в порядке? Только у свиней. Самое страшное, когда душа попадает в кармическую паутину – одна ошибка порождает другую, та еще одну, и так без конца… Единственный выход – полностью обрывать причинно-следственные цепочки, но это может сделать не каждый. Людям тупым это недоступно.

Я начинаю молиться Богу. За последние годы я во что только не поверил, а если молился, то обычно Кришне, но сейчас чувствовал настоятельную потребность обратиться к Иисусу Христу.

«Господи, они же говорят про меня, про меня, они как будто сканируют меня. Господи, но если ты есть, если есть хоть какой-нибудь шанс, спаси меня, вытащи меня отсюда. Помоги мне оборвать паутину. Если я тупой, Господи, сделай меня умным, или подскажи, просто подскажи, как ее порвать, подскажи, пожалуйста… Вытащи меня отсюда! Я не могу так больше! Господи Иисусе Христе, помилуй меня, грешного, Господи Иисусе Христе, помилуй меня, грешного, Господи Иисусе, помилуй меня, грешного» , – и не видно было конца и края этой молитвы отчаявшейся умирающей души. Казалось, я упирался в холодную белую стену, за которой, быть может, и был заветный ответ, но пробить которую не представлялось никаких шансов… Господи, Иисусе Христе, помилуй меня грешного…»  – говорил я, уже засыпая…

Ask me.

В какой-то момент тело начало вибрировать, будто тысячи маленьких иголочек покалывали его, при этом я уже не чувствовал себя прикрепленным к нему, оно напоминало раздутый скафандр, одетый на меня. Я вынул руку, другую, вынул ногу и оказался на воле. Некоторое время я парил над спящими телами, а затем, недолго думая, вылетел в окно. И вот, так нежданно-негаданно случилось то, чего я ждал так долго: улица была такая, как я ее представлял в мечтах – мрачная, но неотразимо красивая? как готическая девица, увенчанная синим покрывалом и сияющей короной из звезд. Так неожиданно, после полного поражения, когда ушла всякая надежда написать заветную книгу, моя мечта сбылась – я оказался на заветной улице.

В голове вновь заиграла загадочная песня Гусляра: «Твой круг явиться вдруг. Пояс времен – сотканный лен. Тик-так, время пришло. Веретено закружила нить, только продолжай…»

Стремительно надвигалась осень – пьянящий ветер, игравший оконными ставнями, как шарманкой, бросал пригоршни воды в лицо, странно курлыкали задумчивые синие птицы, а я все летел и летел, мимо похожих на антенны деревьев, мимо черепичных крыш и скрипящих ставен, мимо арок и кладбищ. Иногда я уставал и спускался, и передвигался пешком по брусчатке, любуясь средневековыми красотами. Резные арки, искривленные дома, часы идущие в обратном направлении.

«Твой дом – млечный песок, стрелки часов охраняя сон остановятся. На -наа -нанана» – причудливым узором вилась песня.

Улица поднималась все выше и выше в усеянное звездами августовское небо. Я не помню всех подробностей, но в конце-концов, улица привела меня в удивительный город словно повисший между небом и землей. Он был похож на невесту готовую к свадьбе, словно драгоценными камнями, украшенную гирляндами огней, одновременно на Кенигсберг и на Прагу, но гораздо прекрасней… Все были словно в ожидании какого-то грандиозного праздника. Я мало что запомнил оттуда – помню что бродил по городу всю ночь, общался с его прекрасными обитателями (понимая их язык), все было мне знакомо и близко… После того как вдоволь нагулялся, я вошел в узкие, украшенные замысловатой резьбой ворота и стал подниматься вверх по изогнутой словно лук улочке. Я смотрел вперед – и взгляд упирался в поворот, смотрел назад – и взгляд упирался в другой поворот, улица мне казалась гигантским вопросом, обращенным в самую сердцевину бытия. Но в какой-то момент стало ясно, что она по спирали, круг за кругом восходит над городом, по всей видимости, приближаясь к его центру. Внизу расстилались многочисленные холмы, усеянные виноградниками и крошечными домиками, кристальные озера в скалах и реки. Трудно было определить время года, казалось, все сезоны причудливо уживались в этом городе, водя хоровод вокруг таинственной горы. Когда я смотрел на восток – то видел простиравшиеся, насколько хватало глаз, белые сады. Проходя по северному склону, я видел усеянные цветами и ягодами поляны. Со скалы, нависавшей на западе открывался захватывающий дух вид на усеянные золотыми деревьями холмы.

Город¹⁸ внизу становился все меньше и меньше, приобретая все более отчетливую форму. Участки, которые внизу казались довольно прихотливо застроенными, превращались в витиеватые рисунки, затем соединялись друг с другом, образуя новый неожиданный узор. Все это походило на огромный, медленно вращающийся калейдоскоп.

Упоенный открывшейся картиной я брел все дальше и дальше, между увитых плющом стен, пока не остановился перед маленьким старичком, возникшим словно из ниоткуда. Огромная голова венчала атлетическое туловище. Величественное лицо, словно зимний лес, обрамляла белоснежная борода. Похожие на озера этого города, кристально голубые глаза, будто сканировали меня насквозь. Они излучали спокойствие и необычайное дружелюбие. На могучей шее висел медальон. Пока я рассматривал его, в круге медленно появилась надпись: «Ask me».

– Есть ли фатальный поступок, после которого уже ничего нельзя изменить? – начинаю я философствовать, тем временем на медальоне появляется новая надпись: «Direktly» – очевидно, старичок хочет, чтобы я не философствовал, а спросил прямо.

Я набираюсь смелости:

– Буду ли я прощен за свой грех?

Самость

После этого вопроса невидимая сила депортировала меня из города. Я очнулся в комнате у Толика: рядом лежал сломанный барабан, Асин рисунок на стене слегка напоминал о чудном космическом городе. Аудиенция закончилась. Может быть потому, что в вопросе прозвучала наглость, или потому что я задал не тот вопрос, а, вероятнее всего, из-за того что я пытался обмануть старичка, упомянув только один грех, утаив при этом все остальные.

Я был ошеломлен только что пережитым – то, о чем я раньше лишь смутно фантазировал, оказалось реальностью, превосходящей самые смелые ожидания. Ощущение наэлектризованности не проходило все утро, мысленно я все еще пребывал там – в неведомом граде, который так давно искал. Что же это было такое???

Впрочем, если верить знаменитому швейцарскому психологу Карлу Юнгу¹⁹, изучением трудов которого я тогда активно увлекался²⁰, все было предельно просто – небесный город олицетворял самость²¹, или мое высшее Я, ту личность, для которой эта была лишь маской. Согласно Юнгу, самость, как правило, проявляется как четверичная структура – ее образом может послужить крест, 4 стихии, годовой круг, разделенный на 4 части, древние города, разделенные на четыре квартала. Устройство моего города также отображало устройство этой штуковины²².

Старичок же, очевидно, являл самость в ее личном аспекте. Подобно Деду Морозу, Старику Хоттабычу, Мерлину и Филемону²³ Юнга, мой старец был живым хранителем тайн, с которым можно было вести диалог. Мало того, диалог велся посредством медальона – уменьшенной копии города и еще одним символом самости. Пользуясь ломаным английским языком, медальон выразил готовность ответить на любой мой вопрос.

Так что для аналитической психологии все было предельно просто. Но не для меня.

Повешенный клоун

За год до этого я увидел сон – как будто некоего молодого человека в очках, очень похожего на меня, водит на цепи преисполненный злобой мужик. Ему понадобилось зайти куда-то и он оставил меня привязанным к калитке. Каким-то чудесным образом мне удается освободиться от цепей и я бегу в глубь старинного квартала, мимо барочных дворцов, и старинных домов, перебираюсь по утопающему в тумане мосту… Там, на другом берегу меня настигает другой рабовладелец. Его металлический взгляд загипнотизировал меня, я безропотно подставил голову, он надел на меня ошейник и мы нырнули в барочную арку с надписью «Каждому свое». Но возле арки у нас за спиной затаился мой прежний хозяин. У него в руках веревка с железным крюком. Он раскручивает ее и бросает. И в этот момент с одной стороны появляется красный крылатый медведь, а с другой жалкое, но довольно милое существо, похожее на жука. По-видимому, они пришли мне на помощь. И вот крылатый медведь взлетает, но почему-то прыгает не на рабовладельца, а на жука. Я чувствую, что это страшная ошибка…

Теперь я в точности походил на этого клоуна-раба, казалось, кто-то невидимый и злой ходил рядом и держал меня на цепи. Утренний шок от путешествия по космическому городу постепенно ушел и тьма вернулась. Весь тот день мы потратили на хождение по сберкассам. Я по много раз переписывал заявления на восстановление карты, нас отправляли из одного отделения в другое, из рук буквально валились ключи, деньги и все что еще было можно потерять. Голос дрожал, язык заплетался, кассиры с презрением смотрели на меня, будто на какое-то отвратительное говорящее зомби, словно они знали обо мне, что-то такое плохое, чего не знал я и сам… Лена неотступно следовала за мной и пыталась утешить.

Как будто огромное траурное покрывало опускалось на нас, закрывая печальное августовское небо. «Осень приходит неожиданно, как граната» – по-другому открывались для меня теперь слова Птицы.

Впрочем, клоун появился еще тогда, в середине лета. Сначала в Ленином сне, который она увидела, когда мы ехали на поезде из Питера в Калининград (о нем напишем дальше). Потом в Зеленоградске я увидел его внезапно, как будто в определенный момент кто-то просто властно повернул мою голову в его сторону. Несчастный и уродливый, он висел, повешенный на качелях, с перекошенной гримасой, словно 12 аркан Таро²⁴.

Тревожные знаки уже тогда начали сжимать меня со всех сторон, будто чей-то зловещий разум (я думал тогда, может это разум самой реальности?) вел со мной страшный диалог, пока не объявляя приговора.

Словно по команде поворачивая голову, я читал ругательства на стенах и асфальте, черные кошки постоянно перебегали дорогу, все собаки истошно лаяли на меня. Да еще и весь пляж города Зеленоградска, где жили Леночкины родители, был усеян трупами майских жуков – страшные черные холмы тянулись от Сокольников до Зеленоградска и дальше – по всей Куршской косе²⁵.

– Откуда это? Ты можешь понять Андрюша? – говорил мне Птица за месяц до этого, когда мы жгли костер на берегу с его другом-кришнаитом и Леночкой. Был третий час ночи, дул пронизывающий северный ветер (именно тогда, наверное, Лена и заболела), но мы с Птицей все не могли расстаться – все говорили и говорили, едва ли сами понимая о чем.

– Это же явно не просто так, это какая-то неслыханная космическая аномалия… Но вот что интересно, Андрюша… Это ведь не саранча, это священные египетские жуки-скарабеи. За что же, как ты думаешь, Кришна мог с ними так поступить?

Непередаваемый силы трагизм отобразился на огромной, похожей на Луну, голове. А потом, словно инопланетная вспышка, осенила морщинистую поверхность задумчивой луны догадка.

– Андрюшка, кто-то завалил их духовного покровителя²⁶! По-видимому, были очень жесткие разборки в астрале. Боже мой, что же это может быть? – он поднимает похожие на искорёженные ветви руки к холодному небу.

Было очевидно одно: ничего хорошего все эти знаки не предвещали. Любопытный профессор Юнг называл такие дела синхронией²⁷ – парадоксальным совпадением физических и психических явлений, которое он вместе со своим пациентом, физиком Паули пытался объяснить с помощью квантовых законов. У меня явно начиналась бешеная, жуткая синхрония, знаки опутывали меня как паутина.

Впрочем, был один светлый момент. За несколько дней до отправления, мы шли c Леночкой по берегу моря и мечтали. Я мечтал сквозь зубы, едва ли во что-то веря. Мы говорили о жизни полной смысла, о любящих друзьях, о том, чтобы Лена стала старшим воспитателем в вальдорфском²⁸ детском саду, о том, чтобы свозить мою маму в Питер, в гости к ее университетской подруге, тете Ире, чтобы у ее родителей жизнь радикально изменилась к лучшему.

А перед самым нашим отъездом, умерла моя двоюродная бабушка. Последний день мы провели в трауре, среди рыдающих родственников и могильных плит. В сборах я принимал сомнительное участие: перекладывал вещи с места на место, терял и долго искал, находил и снова терял, вынимал из чемодана то, что уже было положено туда, потом снова туда клал. В общем, каким-то чудом, несмотря, на все мои усилия, Лене удалось собрать багаж.

Огромные тучи со всех сторон сжимали крошечный город. Тоскливо стучали колеса чемодана по брусчатке предрассветной улицы. Мама казалась как никогда печальной. Всегда, когда мы прощались, приходила страшная мысль: а не последний ли это раз? Однако теперь он звучал как-то особенно тревожно.

Нас ждал мрачный неуютный Питер, а в нем еще более мрачная и неуютная неизвестность: мне нужно было закончить диссертацию по Льву Гумилеву, которую толком и не начал, пройти практику, добыть денег, поскольку после Праги мы остались фактически с пустыми карманами, найти новое жилье. И при этом черная гадость все сильнее заполняла душу. Бесконечные угрызения совести и сожаления об упущенных возможностях.

Был еще один знак интересный для понимания дальнейших событий: во время последнего приезда в Зеленоградск я захлопнул велосипед на замок, а про ключ совсем забыл, пришлось бегать по всему городу за щипцами и перекусывать, повезло в одном, что замок был некрепкий.