Читать книгу: «Шесть бесцветных часов», страница 4

Романтика гибели чего-то несоразмерно великого. Апофеоз. Боль, завораживающая своим масштабом. И чужие корыстные радости вперемешку с отстранённостью. Всеобъемлющая, неизмеримая, невидимая волна, погребающая души под собой.

Едкий, вкрадчивый грибок в умах цветных людей. Сугубо физический, сугубо философский гнойный нарост. На мёртвом промышленном теле нарос цветущим, горящим и пылающим гигантом. Подземное пламя сквозь катетер металлических труб, рвущееся к небу. Нефтезавод как достояние всех и каждого. Как достаток нескольких.

Контраст надутого пустого мешка.

Мимо стелется дорога. Остановка рядом. Пара истошно смолящих свои сигареты фигур с пустым взглядом. Вероятно, безмерно счастливые. Не желают сопротивляться. Так сильно обескураженные счастьем, что не могут и описать его во всех красках. Их мало. Как и с трудом ковыляющих по выбоинам гремящих автобусов. Различающиеся лишь нацарапанным на стёклах матом обессиленно продолжают коптить местный густой, осязаемый воздух.

Ещё один ковыляет на полуоси, скрежеща, разбрасывает ошмётки грязи из-под колёс, смердит разбавленной соляркой, трясёт битой кабиной. Грузовой. Выезжает из-за скрипящих от боли ворот с поблёкшими звёздами. Нет, уже совсем не тех, что когда-то, казалось бы, загорятся на небесах. Просто растрескавшаяся тускло-рыжая краска. На борту грузовика изломанные, причудливо торчащие в разные стороны линии металлические стволы арматуры, части некогда умертвлённых станков. Да и кому, впрочем, нужно сейчас хоть что-то создавать.

Стяги металлических труб. Доска почёта лучших работников свисает с кузова грузовика. Битые стёкла царапают выцветшие фотографии. Слёзы дождя стекают по счастливым лицам. Последние минуты памяти. Последний неподвижный взгляд на родное небо.

Последний живой взгляд на поникшие лица. Больше здесь нет лучших. И не будет. Счастье. Прямо, как в одной почившей в веках идее, теперь все равны. Или почти все.

Новое время. Время всех пустых и пёстрых, безосновательно правых. Лучшее, благое. Самое святое. Устремлённое к небу через яму, смердящую от трупов.

Изуродованные заборы сменяются порыжевшими металлическими стенами.

Нестройные Ряды покосившихся гаражей вдоль дороги. Снятые с петель, отогнутые створки ворот. Внутри – лишь жестяные бочки, пустые пластмассовые канистры, выцветшие плакаты, обрезки резины и запах мародёрства.

Едкая вонь. Внимание, постепенно спустившееся от недосягаемых небес к грешной земле. Неприметная деталь меж прогнивших стен. Обглоданные собачьи кости с кучей сонных мух вокруг, в куче мусора. Честь сгинуть меж гаражных стен под слоем придорожной грязи. Никто здесь не самый сильный.

Придорожный мусор разбросан вдоль десятков уходящих в землю гаражей. Одинокие калоши, клочки одежды, словно отброшенные за ненужность. Словно в новом мире и грязи места не будет.

Удержанный взгляд, не замедленный шаг, ботинок, зацепившийся о торчащую из земли арматуру, едва ощутимая рана на руке от падения. Струится тёмно-серая кровь по шершавой бесцветной ладони. Мысль улетела.

Подъём, тихий смешок, сжимающиеся в кулак озябшие пальцы, ускоренный шаг.

Шаги по истрескавшемуся полотну, податливо стелющемуся под ногами каждого пёстрого доходяги или бледноватого сочувствующего.

Сырая вьюга навстречу. Одинокий. Сам в себе.

Свободный и одновременно обременённый. Осязать неосязаемое. Замечать игнорируемое. Дышать чуждым. Исполняться прекрасной дрожью, быть действительно собой, а не мечтать вечерами о себе же в третьем лице, переполняясь цветастыми надеждами.

Час четвёртый

Переступая выбоины и ямы, по асфальту, по щебени и грязи. Сменяется примитивность литья бетонных заборов на хитрость вековой кладки обожжённых глиняных кирпичей и корявость покосившихся деревянных бараков, что так курьёзно соседствуют и привычно сочетаются. Растворяются за спиной промышленные руины в токсичной дымке. Постепенно сменяясь малоэтажными домиками с накренившимися рыжими крышами.

Некогда аккуратные строчки истории, заключенные в выверенных кирпичных стенах домов, вызывающих эстетический восторг. Строчки истории, обвитые виноградной лозой, парящие под укромными арками, в опрятных двориках. Истории надменного благородия, неприметной эксплуатации и привычного разврата.

Ныне сменились на рваные лоскуты пошлых историй, забитые колокольным звоном. В крошащихся шатких стенах, прогнувшихся перекрытиях, застыли в пересохших венах винограда, лежащие под рухнувшими арками, закопанные в запущенных дворах.

Непоколебимый шаг. Лёгкие морщинки вокруг рта. Небрежно брошенный взгляд на оконный проём.

Остатки битого стекла в почерневшей от копоти оконной раме рассыпаны по подоконнику и отливу, отражают едва различимое солнце, что только поднялось и сразу же укрылось за вечно-пепельными облаками.

Внутри ещё тлеет жизнь, ещё веет апогеем цветной жизни. С личными кучами мусора, россыпями пустых бутылок, обгоревшими стенами, заплесневелыми потолками, лестницами без перил.

Счастливые люди! Насильники, убийцы, наркоманы, брошенные юнцы и забытые родители. Кочевники современности в окружении бутылок, шприцов, тараканов и безумных мыслей.

В компании с беспрерывным дождём, отстукивающем по обрушенным крышам, и пустоголовыми защитниками цветной нации при погонах, что изредка проскальзывают меж оставленных кварталов робкими патрулями.

Очередная прозвеневшая под ногами стеклянная бутылка.

Озябшие пальцы. Растрескавшиеся губы. Терпкий выдох. Полёт мысли сквозь века. Беспросветно пёстрая история с вычеркнутыми человеческими порокам. Лишь невинные совпадения и случайные безразличия.

Оседающий снег превращается в мелкую изморось под рассеянным светом, осаждаясь вместе с мелочными мыслями в продрогшую землю. Пропитывая пылающие волосы, скатываясь грузными каплями по юному, уверенному, но нечеловечески усталому лицу.